Борис Михайлович Дмитриев
Позвони мне
Глава седьмая
Всякие времена переживала легендарная Чапаевская дивизия, были в её роскошной биографии блистательные победы, были и суровые дни роковых, судьбоносных испытаний. Чего стоили одни только прощания с погибшими боевыми товарищами, когда казалось, что нет никаких человеческих сил становиться с оружием в строй и продолжать суровую борьбу за пролетарское дело. Но горе, которое накрыло чапаевцев в эту годину печали, нельзя выразить никакими словами, невозможно испить никакими страданиями. Отошёл в мир иной, сказать по совести, сделав вид, что отправился на тот свет, самый главный застрельщик великой пролетарской революции, незабвенный Владимир Ульянов. В это невозможно без стакана самогона поверить, но очень скоро, к удивлению всех, обнаружится, что ничего личного в мире ином Владимир Ильич не забыл и покидать нас вовсе не собирается.
В Разливе пятый день кряду сокрушённый Василий Иванович, солидарно с затянутым в кожаный френч комиссаром, заливал неподъёмное горе единственно спасительной для русской души благодатью, безотказным утешительным средством. Кашкет давно уже опустошил в пределах округи все запасы самогонного зелья, обшарил самые дальние закутки, где не брезговали сдабривать ядрёное варево паленым табаком и даже куриным помётом. Выпито было всё, и денщик не имел ни малейшего представления, куда отправляться, если комдив, оклемавшись, потребует водки. Самогонки в дивизии не осталось ни капли – хоть шаром, хоть тачанкой «вдоль по Питерской» прокати.
Однако потенциальные силы между самогонным могуществом и телесным здоровьем Чапая оказались неравными. Врубившись очередной раз за страдальным, уставленным пустыми бутылками и надкусанными огурцами пеньком, Василий Иванович сквозь шум головного столпотворения неожиданно сообразил, что, если срочно не остановиться, не осадить лихого коня, появится хорошая перспектива отправиться вслед за Владимиром Ильичом, и скорее всего, без фараоновских почестей. Ценой героических усилий он сумел разомкнуть оплывшие веки и увидел прямо под носом красно-чёрную траурную повязку на кожаном рукаве безутешного товарища Фурманова. Комдив ткнулся носом в эту трагических раскрасок тряпочку и далеко не командирским голосом просипел:
– Митька, пора завязывать, иначе дело труба, так можно и до коммунизма не дотянуть.
Дмитрий Андреевич горестно промычал в ответ:
– Сам чую. Я уже и на том свете, кажется, немного побывал. Пятки огнём горят, такое впечатление, что на раскалённой сковородке украинского гопака с какой-то меньшевичкой наяривал. Надо же такой гадости с бодуна померещиться!
Все эти тягостные дни Кашкет сиротливо отирался в прямой видимости отчаянно скорбящего командира и периодически принимался выводить на неразлучной балалайке исходящее тоской «Сулико». Как только денщик обнаружил некоторые признаки шевеления оживающего предводителя, тут же ракетой метнулся к пеньку с готовностью разделить любые страдания и услужливо поинтересовался, чем может пособить в годину печали.
В шалаше уже дожидался загодя припасённый бурдючок с кисленькой сывороткой, откинутой от сквашенного бараньего молока. Запарена была и горная чудо-травка, которая среди понимающих толк в похмельной ботанике знатоков называется «хвост аксакала» и весьма помогает с устатку. Эти, не единожды испытанные в суровых похмельях, снадобья были срочно востребованы, и сразу же после первых выпитых кружек в командирских мозгах наступило некоторое прозрение. Не так чтобы вспыхнула радуга, как после летней грозы, однако же забрезжил в разрывах обоих полушарий спасительный розовый свет.
– Ну что, Дмитрий Андреевич, – поинтересовался срывающимся голосом Чапай, – будем считать, что прощание с вождём мирового пролетариата благополучно закончилось. Не приведи Господи что-нибудь с Троцким или Каменевым на днях приключится. Я хоть и полный Георгиевский кавалер, но чую – дам дёру, не совладаю с собой. Как по мне, теперь лучше в атаку на капелевцев сходить десять раз впереди эскадрона, чем с одним вождём на всю жизнь расставаться.
Комиссар, несмотря на горящие в точке паровозного кипения трубы, нашёл в себе силы изобразить удивление и выразить партийное непонимание:
– Похоже, вы вчера не очень внимательны были, боевой мой товарищ. Я ведь поставил и вас, и Люсьену в известность, что прощание с Владимиром Ильичом решительно отменяется. Из Центрального комитета получена секретная директива с постановлением руководства партии зарезервировать и сохранить вождя всех народов для вечного пребывания поблизости с нами. Большевики поднялись на революцию во главе с Ильичом – вместе с ним и завершат это великое дело. Да и сам рассуди: ну какой, к чертям, коммунизм без товарища Ленина, это всё одно что тачанка без пулемёта.
Чапай с удивлением выслушал подозрительную речь полномочного представителя партии, отпил ещё для страховки четверть кружечки кислой бараньей сыворотки и закусил в раздумье зубами усы. Через пару минут решительно сплюнул прокуренную щетину и принципиально спросил комиссара:
– Это вы от себя сейчас выступаете или так в «Капитале» наказано? Может, накатите на всякий случай для бодрости соточку – слишком фантазия у вас разбушевалась, эдак можно совсем не в ту степь закатиться. Иногда на поворотах попридержать не мешает коней, – и уже как бы для себя самого, еле слышно добавил: – На глазах теряем даже закалённых залпом Авроры людей, похоже, уже третьего комиссара белка накрыла.
Фурманов немедленно встрепенулся, подтянул портупеи, потрогал для чего-то притороченный к заду наган и по-партийному чётко отреагировал:
– Вы, товарищ комдив, со своими фантазиями не шибко балуйте. Я вам про секретные партийные директивы, а вы мне про белку толкуете, на горячку Советскую власть с насмешкой размениваете. Если так дальше дело пойдет, не сподручно нам будет в одной упряжке до коммунизма корячиться. В последнее время в партком регулярно поступают сигналы, что командир не твёрдо держится линии партии. Я понимаю, что дружба обязывает, но ведь революция, согласитесь, обязывает вдвойне.
– Ну будя, Митяня, не кипятись, – примирительно включил заднюю передачу Чапай, – обговорим этот директивный вопрос с глазу на глаз.
А чтобы мягко загладить образовавшуюся неловкость, комдив обратился с расспросом к стоявшему рядом Кашкету:
– Как дела в нашей славной дивизии, что с Петькой, где Анка и какие вести с фронтов, не шалят ли сволочи капелевцы?
Денщик тотчас же выстроился под караул, мысленно подравнял на будёновке по ветру козырек и четко доложился по всей форме:
– Анка, по вашему личному распоряжению, отбыла на тачанке с траурной миссией. В качестве утешительного подарка для безвременно овдовевшей Надежды Константиновны прихватила лучший, закалённый в боях пулемёт. Мне показалось, что и десяток трофейных гранат, по собственной инициативе, втихаря умыкнула. Похоже, не ударим в грязь лицом перед центральным комитетом, не опозорим знамя дивизии. Ординарец, должен честно признать, все эти дни не покидает расположения, добросовестно следит за строевой подготовкой, с честью замещает отсутствие командира. Я, понятное дело, тоже был начеку, глаз не спускал с капелевских позиций.
Судя по донесению денщика, служба в дивизии протекала в образцовом порядке, боевые соратники не подвели, подстраховали в лихую годину. Однако комиссар и здесь воткнул свой пятак с идеологическими подвохами:
– Вот это вы зря с пулемётом, Василий Иванович. Я же предупреждал, что подарок может оказаться совсем и некстати. Только представьте, человек в трауре, в скорбной печали, а здесь наша отважная пулемётчица с грозным оружием, прямо ерунда какая-то получается. Это всё одно что в разгар партийного собрания какой-нибудь выскочка захватит трибуну и вместо «Интернационала» заголосит в полную глотку «Шумел камыш». Товарищи в центре не любят подобных сюрпризов, обязательно поставят на вид, а могут, чего доброго, и к ответу призвать.
– Хороший «максим», чтобы вы понимали Дмитрий Андреевич, никогда ещё никому не мешал, это я вам как боевой командир говорю. По мне, так и саблю турецкую подогнать не мешало бы. Мы же не знаем, как дела теперь в руководстве партии сложатся. Я считаю, правильно поступили, в таких случаях всегда лучше передать, чем недодать. И вообще, вы в военных раскладах мало что смыслите. По партийной части, спорить не стану, здесь ваше слово не знает преград, здесь вы на самом горячем коне. А вот по части пулемётов, со мной советую никому не тягаться. Загодя сердце вещает, стрелять ещё столько придётся, столько патронов перевести, что с одним пулемётом вдова Ильича едва ли управится.
После того как неукротимый вождь пролетариев для служения революции переместился некоторым образом из кремлёвского кабинета в околокремлёвский, жизнь в ударной Чапаевской дивизии начала заметно меняться. Из центрального комитета были спущены победные реляции об успешном приближении зари коммунизма и переходе к тотальной коллективизации. Все ранее нашитые красноармейцами сёдла, хомуты и уздечки были свалены в большой общий сарай, на фронтоне которого Фурманов собственноручно вывесил развевающийся кумач и прикрепил на дверях здоровенную вывеску с надписью «Правление колхоза».
Неунывающие бойцы вместе со своими голодными семьями уселись рядком под накрытым крашеным железом правлением и принялись во все глаза высматривать залётных пахарей, желающих пройтись с сохой по бескрайним колхозным земелькам. Залётные хлеборобы с опаской шарахались от общественной нивы, и неугомонные красноармейские жёнки дружно потянулись на объездную дорогу в надежде на лёгкий заработок. Но и там фортуна упорно отворачивалась от краснокосыночных, не пользующихся активным спросом путан.
Комиссар с раннего утра до поздней ночи проводил то открытые, то закрытые партийные собрания, подкрепляя их идеологическими семинарами и чрезвычайными сборами. Постоянно менял расположение бюстов коммунистических вождей на своём необъятном рабочем столе величиной едва ли не с Красную площадь, делал энергичные кадровые перестановки. В дивизии никому не было покоя от его неугомонной созидательной деятельности, но жрать ни лошадям, ни красноармейцам становилось практически нечего.
Уже давно загнали на Соловки отпрыска пугачёвских смутьянов, кузнеца Алексея Игнатьевича. Слопали под Рождество каурую красавицу Настю, так и не дождавшись из-под неё длиннотуловищных боевых богатырей. Давно пораспродали в заморские страны все церковные колокола, содрали и переплавили на трудовые рубли серебряные ризы с чудотворных икон, но ожидаемого коммунистического изобилия, перещеголявшего евангельское насыщение пятью нескончаемыми хлебами, почему-то не произошло. На дивизию зловеще надвигался повальный голод.
Вот ведь незадача. Делали всё исключительно по Марксу и Энгельсу. Буржуев смели подчистую поганой метлой, землю, всю до последнего аршина, по-честному отвалили любимой бедноте, бесплатно учили, бесплатно лечили, деньги готовы были отменить в любую минуту, кое-кто уже стоял практически одной ногой в коммунизме, а жрать, хоть ты тресни, становилось нечего. Делали даже много больше, чем рекомендовали любимые Карл и Фридрих. Одного только собственного народа перекосили в сто крат выше нормы, чем полагалось по «Капиталу», и никто тебе ни хера, ни пол краюхи серого хлеба. И это притом что изваяли под девизом «На-ка, выкуси!» знаменитую скульптуру, демонстрирующую всему миру нерушимый рабоче-крестьянский союз.
Василий Иванович между тем, благополучно оклемавшись от траурных мероприятий, едва не окончившихся белой горячкой, и памятуя настойчивые рекомендации Создателя – жить в тесном контакте с природой, решил как-то зорькой наведаться со снастями на озеро, под ранний удачливый клёв. Заодно перетереть по дружбе с кем следует о последних печальных событиях, посоветоваться, на что ориентироваться личному составу, как управляться дальше без Ленина. Вернее, с Лениным, но в интересном, нестандартным присутствии Ильича.
Комдив приказал денщику с самого вечера наковырять полведра отборных, разжиревших червей и, вооружившись заморской бамбуковой снастью, по росной траве бойко прискакал на берег Разлива. Природа ещё как бы пребывала в раздумье – то ли понежиться ей в уютной ночной беззаботности, то ли уступить пробуждению и со всей утренней свежестью ринуться в объятья наступающего дня. Ещё не развеянный ветром туман такой плотной вуалью стелился над поверхностью озера, что нельзя было рассмотреть даже дальний конец ольховой коряги и не было никакой возможности наблюдать сигналы удильного поплавка.
Поэтому Чапай, примостившись на заветной коряге, заправил короткую прогулочную трубку любимым табачком «Герцеговина Флор» и, с наслаждением вкушая тончайшие ароматы, набрал по мобильному телефону известный только ему одному девятизначный номер. Абонент, по ранней поре, не вышел на связь, и комдиву ничего не оставалось, как только терпеливо дожидаться следующего вызова.
Неожиданно, почти у самого хромового сапога, выплыла из воды огромная зелёная жаба. Она, с вытаращенными глазами, дивясь командирской наглости, а может, собственной смелости, квакнула с такой пронзительной бессовестностью, что Василий Иванович едва не свалился в студёную воду. И это ещё полбеды, потому что трубка, бесценная прогулочная трубка Чапая, вывалилась из разинутого рта и беспомощно шлёпнулась в воду, даже не помахав хозяину на прощанье рукой. И это была невосполнимая, воистину стратегическая потеря.
Комдив осторожненько подтянул к себе бамбуковое удилище, изловчился и перепоясал мерзотину с обжигающей кавалерийской оттяжкой. Что сделалось с несчастной земноводной рептилией, было не разобрать, но крепчайшее пятиметровое удилище предательски надломилось в нескольких местах и вместо надёжной снасти обвисло в руке беспомощной плетью. К превеликому огорчению, дальнейшее ужение рыбы сорвалось нелепейшим образом.
Взбешённый жабьим паскудством, рыбак выскочил, не владея собой, на песчаный берег и рассыпал весь джентльменский набор известных любезностей, которые у всякого русского человека припасены на подобный непредвиденный случай. Немного пометавшись по берегу озера, он брезгливо пнул сапогом изуродованную бамбуковую палку и хорошим напором замешал древние воды Разлива излишками своей горячей стихии.
Тем временем в глубоком кармане командирских галифе торжественно заиграл могучий «Интернационал». Заиграл, как обычно, не вовремя, фактически при последней капле, что тоже не прибавило настроения. Чапай, тем не менее, молниеносно организовался. Он ловко выхватил из штанов телефонную трубку, приставил её к открытому уху и по-военному чётко отрекомендовался:
– У аппарата, Отче наш, весь во внимании.
– Ты мотню-то застегни, прежде чем боевого генерала из себя на потеху разыгрывать, – послышался насмешливый голос в трубке. – К сожалению, не могу поздравить тебя с великой победой, но позволь проявить интерес: ты для чего это Божью тварь понапрасну обидел? Я свидетель, никаких неудобств она тебе не доставила, разве что радостно поприветствовала на пороге собственного дома. И откуда у людей на Земле столько ярости? Откуда эта неуёмная страсть убивать бесконечно друг друга? Жрёте все без разбору, падалью за столом не гнушаетесь. Это всё проделки бродяги Адама, я давненько приметил: подозрительным ребром сорванец забавлялся.
– Так ведь квакнула, сволочь, в самый неподходящий момент. Я же любимую трубку из-за неё загубил. Улетел Анкин подарок, плюхнулся на самое дно к головастикам. Даже представить противно, как они там безмозглой толпой издеваются над драгоценной реликвией. Теперь придется Кашкета под корягу голяком запускать, а он по утрам процедуры с холодной водой пуще смерти боится. Денщику много проще в атаку на капелевцев сходить, чем в озере на заре окунуться.
Опять же, словно в насмешку, у самого берега всплыли две зелёные жабы и принялись, не обращая никакого внимания на командира, о чём-то между собой переквакиваться. И было полное впечатление, что они сплетничают прямо о нём, и одна мерзость даже покрутила лапой у виска, недвусмысленно давая понять подруге, что грех на дураков обижаться. Только прямая мобильная связь удержала Чапая от желания выхватить шашку и продемонстрировать жабам, кто в доме хозяин. Но мысленно он не отказал себе в удовольствии представить, как лихо наколол мерзотину на кончик клинка, подбросил в воздух и, уже на лету, раздвоил, как пушок одуванчика.
– Вот ты утверждаешь, Василий, что денщик холодной воды пуще смерти боится, а я никак не возьму в толк, отчего это люди смерти боятся, если сами повсеместно с такой щедростью насаждают её. И потом, если смерти бояться, то зачем же детишек рожать? Ловок, надо прямо сказать, оказался Владимир Ульянов – развалился посреди улицы, будто король на именинах, и трава ему не расти. Ты, часом, не собираешься к нему присоседиться, ведь дурной пример заразителен? А может, зря вокруг смерти вождя революции дуру валяете, схоронили бы его на погосте, как природа-матушка требует. Закопаете среди улицы что ни попадя, внукам стыдно показывать будет. Ты, никак, собираешься поинтересоваться моим отношениям ко всем вашим игрищам? Что ж, изволь, по дружбе отвечу.
И Всевышний выдал на сей раз что-то совсем несуразное. Такое, что без пол-литры никогда не понять. Сами судите, собеседник спокойно поведал:
– Впервые на Красной площади стольного града закопали юродивого в одна тысяча каком-то далёком году, если память не изменяет, в царствование Ванюшки-беспредельщика, он у вас еще Грозным зовётся. Тогда с великим благоговением было предано земле бездыханное тело почившего в бозе мученика Василия Блаженного. Святой жизни был тот человек, и над могилой праведника признательные соотечественники возвели алтарный придел при Покровском соборе. Ты хорошенько запомни, дружище: бывают юродивые Христа ради, а бывают и сатаны ради. Но главное, времена наступают такие, что между ними не сразу проявится, не враз обнаружится разница. Я и сам иногда попадаю впросак, допускаю оплошности. Тут важно бывает, с какой стороны посмотреть, в какие глядеть времена и в каком настроении. Иной раз кинешь взор – и глаз слепит от ореола сияния святости. Но пройдет какой-нибудь десяток годков, и на месте нимба святого такие рога прорастут, обалдеешь, словно бивни у мамонта. А это самый верный признак того, что пройдет ещё недолгое время и на месте здоровенных лобных наростов великолепный нимб обнаружите, ещё большей, ещё лучезарнейшей святости. Поэтому, как только вымахают над ленинским мавзолеем рога здоровенные, не пугайтесь и ни в коем случае не торопитесь со скорыми выводами. Неровен час, ещё такое сияние под кирпичной стеною Кремля отворится, что и Моисею на Синайской горе у пылающего терновника не привиделось.
Василий Иванович и без лишнего трепа ясно понимал отношение Создателя к вождю мирового пролетариата и ничего нового для себя в этом историческом словоблудии не обнаружил. Он давно уже логически вычислил, что на небесах откровенно завидуют бессмертию Ильича, видят в нём серьёзного соперника и всякими дешёвыми приёмами пытаются подмочить репутацию гения. Тем не менее, пользуясь удобным моментом, комдив поинтересовался:
– И всё-таки, если без Ваших обычных закидонов, в чём разница между египетскими фараонами и нашим Владимиром Ильичом?
– Да никакой значительной разницы между ними не вижу, – без тени сомнения заявил Создатель. – В Египте одуревшие от владычества деспоты вознамерились с помощью подневольных людей сгоношить себе вожделенное бессмертие. А у вас кучка прохвостов, нафараонив бренное тело смутьяна, дерзнула учинить победу над смертью. Методы до смешного похожие, а цель одинаково глупа и бессмысленна, бездарней, чем строительство Вавилонской башни, пожалуй. Египтянам простительно, им неведомо было воскресение Христа, а вот ваши фигляры вознамерились превозмочь Самого Иисуса. Ты вот как представляешь себе возвращение дорогого вождя? Вдруг очухался парень, пришёл в кабинет, а какой дурак, вместо здрасте, уступит по собственной воле тронное место в Кремле? Начнёт бедолага без толку шастать среди увлечённых делами людей, как нечто в замерзающей проруби, пока за ненадобностью не загремит по ступеням парадного крыльца, да ещё, чего доброго, и ледоруба отведает. Лучше ему уже не высовываться, лежи себе, наслаждайся величием. Так что не теряй даром времени, добивайся заветного пропуска на выход из подлунного мира, победа над дьяволом никому не заказана. Правда, за победу над жабами ни медали, ни ордена у нас пока ещё не придумали, не возьмусь обещать триумфальную встречу. Засим желаю удачного поиска затонувшей курительной трубки. Не забывай про Меня, нет-нет да и позванивай.
Служба в дивизии по всем направлениям опять не заладилась. Рыбалка сорвалась из-за подлой жабьей провокации, да ещё с потерей бамбукового удилища и любимой прогулочной трубки. Анку унесли черти со станковым пулемётом на траурное мероприятие. Может, и впрямь не следовало снаряжать её в рисковую экспедицию, наверняка пристреливает по ночам боевой агрегат с какой-нибудь рванью столичной. Опять же и с Лениным толком ничего не понятно; Создатель вертит хвостом, точно залётка на шоссейном тракте. Одним словом, полная потеря стратегической инициативы, не хватает только прохлопать овеянное славой знамя дивизии.
Василий Иванович выхватил с досады неразлучную командирскую шашку и спустил распирающую его злость в растущий на склоне орешник. Искромсав изрядный куст до состояния курительной махорки, он смачно выматерился и махом загородил в притороченные ножны клинок. Несколько успокоившись и сделав тройку глубоких приседаний под согревающий душу скрип хромовых сапог, Чапаев бравой, победоносной походкой направился к командирскому шалашу.
Несмотря на воскресный день и откровенно ранний для активных событий час, возле центрального пенька сгрудилась возбуждённая толпа красноармейцев. Петька в окружении однополчан, широко жестикулируя плёткой-нагайкой, о чем-то отчаянно спорил, может, даже с применением непечатной, специальной кавалерийской лексики. Но лишь только на тропе появился наступательно шествующий командир, группа распоясавшихся бойцов, словно в стоп-кадре, приняла неподвижную стойку, напоминая запорожских казаков на знаменитой картине дедушки Репина. Василий Иванович мрачной тучей приблизился к стихийному сборищу и, глядя себе под ноги, сквозь зубы скомандовал:
– Всем оставаться на местах, ординарцу выдвинуться ко мне. Доложить по всей форме: что за базар? Какие заботы не дают бойцам зоревать с любимыми жёнками?
Петька вихрем подмелся к Чапаю и, переминаясь с ноги на ногу, всё ещё пребывая в азарте жаркого спора, отрапортовал срывающимся голосом:
– Да вот, товарищ комдив, здесь красноармейцы какого-то Чумайса словили и захотели революционный суд над ним от себя учинить. Я, понятное дело, препятствую беззаконию, требую действовать согласно устава и дожидаться ваших личных распоряжений.
– Коня, что ли, Анкиного заарканили? – удивлённо вскинув брови, переспросил в сомнении командир. – Так он вроде бы с тачанкой в траурную экспедицию к Надежде Константиновне отбыл. Неужели пулемётчица на капелевскую засаду нарвалась?
– Вы не расслышали, Василий Иванович, – торопливо поправился ординарец, – не Чумаза словили, а Чумайса, я вам доложил. Наши бойцы беляка полонили, лазутчика с вражеской стороны. Несколько дней и ночей неустанную слежку вели, хитрющая сволочь, всё в руки никак не давался. Сейчас он в кустах возле помойной ямы лежит, вожжами для страховки попутанный. Я не шибко рассматривал контру, запах тяжёлый идёт, не слишком-то свежий.
Чапай из-под нахмуренных бровей окинул красноармейцев испытующим взглядом, снял с головы каракулевую папаху, почесал затылок и заключил рассудительно:
– То, что бдительность не теряете, молодцы. Время нынче военное, глаз да глаз нужен, ну и без порядка на фронте службу нести никому не позволено. Базар прекратить немедленно, всем вернуться в расположение по своим боевым расчётам. Ординарцу, как полагается, подготовить письменный рапорт, пленному обеспечить на замену портки и конвоировать ко мне на первый допрос. Тем, кто особенно отличился в операции по задержанию контры, от всего штаба выражаю командирскую благодарность и позволяю сегодня принять на грудь грамм по двести, но без перебора, лично обязуюсь проверить.
Красноармейцы, не сговариваясь, подорвали в расположение добросовестно выполнять командирский наказ, потому что каждый видел себя настоящим героем в операции по обезвреживанию капелевского лазутчика. Героев могло оказаться так много, что в каптерке на всех недостанет спиртного, и тогда прощай недопитые двести. Один только вислоусый боец по кличке Макытра немного замешкался у центрального пенька, справедливо полагая, что Чапай поступил на сей раз не по совести. Справедливо было позволить отличившимся красноармейцам присутствовать хотя бы при первом допросе, получить удовольствие от предварительных Петькиных зуботычин. Выходило, что за зря три ночи караулили контру среди лопухов, в огороде известной всем стервы, молочницы Клавдии. Макытра хотел было набраться геройства и обратиться с просьбой к комдиву, чтобы тот позволил присутствовать на первом дознании, но, передумав, безнадёжно махнул рукой и уныло поплёлся за однополчанами.
Ординарец, не теряя напрасно времени, переложил на Кашкета деликатную процедуру по замене порток обмаравшегося пленника, а сам расположился с подветренной стороны, в безопасной для воздуха близости. При этом не поленился снять с предохранителя безотказный свой маузер, для надёжного контроля за поведением контры.
Денщик грубо стащил с головы перепуганной детины дырявый мешок, сразу же взял на заметку блеснувший в разинутом рте золотой зубок и брезгливо бросил в рыжую физиономию трофейные запасные штаны. Потом нагнулся, полосонул тесаком между щиколоток ремённые путы и подошёл к ординарцу на подветренную сторону. Вся операция по приведению лазутчика в строевое состояние прошла без каких-либо осложнений, и Петька, взяв пленного на мушку, лично конвоировал его к центральному пеньку на первое командирское дознание.
– Вот полюбуйтесь, Василий Иванович, эта скотина собиралась тайком все наши планы военные выведать и за пару царских червонцев толкануть белякам. Улики все налицо, у него за пазухой карту шпионскую обнаружили, очень похожую на штабную секретную, что в нашем сейфе под замками хранится. Прямо как с аэроплана всю дивизию сфотографировал, каждую речку, каждый мосток, ничего не упущено. Бери хоть сейчас всё наше расположение на прямую наводку и круши неприятельской артиллерией. Воля ваша, но мне на такую погань и патрон неохота переводить. Может, обратно контру в мешок и с песней на озеро раков подкармливать?
Чумайс, державшийся и до этого не совсем уверенно, поник окончательно, вплотную приблизился к той опасной черте, за которой следовала очередная замена порток. Предательский душок недвусмысленно потянулся от пленного.
– Напраслину возводят на меня, товарищ комдив, – залепетал рыжий лазутчик, обнажая в плаксивой гримасе дорогие коронки червонного золота. – У меня аллергия на богатства врождённая, как только увижу царский червонец – сразу в обморок падаю. Можете хоть сейчас провести следственный эксперимент. Я же свой, Василий Иванович, самого что ни на есть балтийского, рабочего разлива. Во время штурма Зимнего, рискуя жизнью, снаряды на крейсер «Аврора» подносил. За этот геройский подвиг от товарища Троцкого письменную благодарность имею, даже серебряный портсигар, в своем кабинете он лично вручил. Смею заметить: именной портсигар только что ваш денщик потянул, пускай возвернёт, на нём и дарственная надпись имеется. Да я, чтоб вы знали, с самим Владимиром Ильичом вот эту стратегическую карту, которую ординарец из-за пазухи вытащил, весь этот план электрификации под коммунизм разрабатывал. Во все электростанции молодой Советской республики душу свою без остатка вложил, руки мозолистые к каждому кирпичику лично прикладывал.
Что тут скрывать, хитер был, конечно, Чумайс, но у легендарного комдива и не такие гуси мимо кипящей кастрюли порожняком не летали. При виде только блеснувшего ряда коронок червонного золота, Чапай весь напрягся в пролетарском праведном гневе и покатил на рыжего раскочегаренным бронепоездом:
– Какой я тебе товарищ, белая шкура! Может, ты и мою революционную руку собираешься к народным электростанциям приложить? Шлёпнем мы тебя, подлеца, чтоб на общественное добро больше не зарился. От такой гадости, Петька, боюсь и раков стошнит. Может, повесим его на плотине какой-нибудь электростанции, вкрутим лампочку Ильича куда следует и пускай вместо фонаря болтается? Или для полезного дела вместо пугала приспособим, вороньё отгонять. Все трансформаторы на электростанциях обгадили, уже несколько раз замыкание было. Ты только представь, в штабе две ночи без света сидели, хорошо хоть капелевцы засаду не сделали. Главное дело, к Ленину, сволочь, примазывается, заслуги себе по электрификации коммунизма приписывает. Одним словом, пустим в расход, от нас ещё ни одна контра не ускользала. Ты погляди пока за ним, Петруша, а я до ветру схожу и дела кой-какие с Кашкетом по службе обстряпаю.
Василий Иванович, лениво потягиваясь, подошёл к шалашу, заглянул в его тёплое чрево и обнаружил притворившегося спящим денщика, который только что с любопытством рассматривал трофейный, литого серебра портсигар. Так же, не торопясь, комдив заложил себе в рот пару прокуренных пальцев и что есть мочи пронзительно свистнул. Кашкет вскочил с топчана как ошпаренный и так саданулся скворечником об центральную стойку берлоги, что едва не разрушил крепкое камышовое жилище. Метнулся к дверям, чудом не протаранил лоб в лоб командира и замер в ожидании подзатыльника.
– Чего, лоботряс, заметался? – беззлобно спросил денщика командир. – Тебе не кажется, что после недавнего боевого задания не мешает с мылом на озеро прогуляться, привести себя в надлежащий порядок? Если ты в ароматах не очень разборчив, то после переодевания пленного в шалаше не духами французскими стало попахивать. Немедленно бери полотенце и следуй за мной, сообща окунёмся маленько.
И, не пускаясь в дальнейшие разъяснения, Чапай, ускоряя шаг, направился к озеру, будучи твёрдо уверен, что Кашкет не замедлит помчаться за ним по тропе.
Над Разливом уже в полную силу господствовала разогревшаяся солнечная глава, и природа с вожделением потянулась к её щедрому теплу. Бесчисленное множество бабочек, кузнечиков и стрекоз, вперемешку с мелкой и средней пичугой, начали заполнять, озвучивать лесное пространство пёстрым живым пением. В такие минуты с восторгом и благоговением проникаешься таинственной мистерией жизни на матушке нашей Земле. Не своего личного прозябания, но всеобъемлющей жизни огромной планеты, неутомимо бороздящей просторы Вселенной. Просто дух захватывает, когда начинаешь задумываться, что идущие к озеру Чапай с денщиком тоже ведь стремительно мчатся вместе с Землей по космическим звёздным орбитам.