Милице все эти тревоги были неясны. Она с интересом наблюдала за тем, как в новый, еще даже не город, а лишь фундамент, стекаются люди, жаждущие перемен и открытий. Милица чувствовала себя настолько живой, насколько вообще могла почувствовать себя живая здоровая девушка. До конца самой Милице оставалось неясно, кем она здесь оказалась, что от нее хотят. Но казалось, что одного ее присутствия довольно для счастья странной свиты государя.
Девушка сощурилась на солнце и опустила взгляд на спящую благодетельницу. До того, она успела покататься на лодке, заглянуть в чертежи скромно разделить трапезу с предприимчивыми ремесленниками, почуявшими, что нужно в новый город спешить. И вот теперь, в простом платье, она стояла над Ларисой Константиновной, не понимая, стоит ли разбудить ту.
– Ты знаешь, что это жутко? – раздался голос Лары с земли.
– Что? – вздрогнула Милица.
– Стоять над душой спящего.
Лара проворно поднялась на ноги. На этой великой стройке она носила мужские брюки и высокие сапоги. Длинную рубашку не скрывал обычный камзол. Лариса Константиновна не желала мириться с жарой, хотя и от солнца не уходила.
– И что же ты хотела сказать?
Лару одолела тоска. Ей было скучно, а после отъезда Меншикова и Петра стало еще и тоскливо. Она полагала, что Милица сможет развеять ее уныние, но увы. Девушка оказалась молчалива. А может и не в этом было дело? Азарт прошел. Ей сперва льстила возможность воздвигнуть свою же малую родину, но как это часто бывает с Ларой: вроде все то, да что-то не так. К тому же, Лара была вынуждена признать: стройка – не досуг ее мечты.