Алексей Калинин
Война кланов. Охотник 1
Директор щелкает ключом в скважине и скрывается за дверью с табличкой.
– Вперед! – красноречивый и обаятельный Михеев провожает на выход.
Дальше мы спускаемся на первый этаж, и начинается «пускание по процедуре».
Однотонные коридоры ловят каждый шаг, за железными дверями слышатся шорохи и обрывки слов. Решетчатые преграждения со скучающими надзирателями за ними. Мы подходим, нам открывают. Все молча, лишь подаются команды при приближении к дверям. Серо, кафельно, убого.
«Стой, лицом к стене, вперед!» – похоже, что на этом лексикон Михеева заканчивался.
Наконец мы достигаем серой двери и, после нескольких минут ожидания, с подошедшим охранником входим внутрь. В центре уныло доживает свой век длинный широкий стол, по бокам возвышаются деревянные стеллажи с подписанными коробками и обмотанными бечевкой вещами.
– Куда?
– В 47-ю.
– Да ладно?
– Приказ!
– Насколько?
– Пока не выпустят.
Охранник, чем-то похожий на Михеева, обыскивает меня с головы до ног, записывает данные.
– Валите, – бурчит охранник, разглядывая отцовский медальон.
– От отца осталось, не забирайте, пожалуйста, – я протягиваю руку, пропадет ещё, и потом ищи-свищи.
– Не положено!
– Да это же обычный медальон, он у меня вместо крестика.
– Сказано же – не положено. У нас тут вера одна, и символов, кроме наколок, не должно быть никаких. Если захочешь, то эту игрушку потом на груди наколют, – неторопливо объясняет охранник, сжимая медальон в руке.
– Отдай ты ему, все равно отберут, да ещё и по шее настучат, если сам не пожертвует, – вмешивается Михеев, что-то человеческое в нем все-таки осталось.
Охранник отшвыривает предмет спора и начинает собирать вещи в коробку, забыв о моем существовании.
Снова короткая команда и мы двигаемся дальше. Ещё одна комната, в которой охранник с заспанным лицом выдает свернутые в рулон постельные принадлежности. Мы опять отправляемся в путешествие и останавливаемся около железной двери с небольшим окошком, за которой находились заключенные. По спине противно бегают мурашки.
Танковый бой
С пробирающим до зубов противным скрежетом открывается тяжелая дверь. Ударом бича хлещет короткая команда, и я вступаю за порог, в неизвестность.
Неизвестность воняет запахом человеческого пота, грязных носков и застарелым дымом сигарет. Сразу же вонзается взгляд пяти пар глаз, словно лазерные прицелы сходятся на моей груди. За столом смолкает разговор.
На меня смотрят обыкновенные люди – такие ходят по улицам, копаются в машинах, жарят на природе шашлыки. Вовсе не те выразительные типы телевизионных криминальных боевиков с морщинистыми брылами и злыми острыми глазками. На столешнице поблескивают побитыми боками алюминиевые кружки, поодаль валяются конфетные обертки – словно зашел в гараж к закодированным от пьянства мужикам.
Тусклая лампочка освещает восемь кроватей у стен. Поставлены в два яруса, как в поездном «плацкарте», и на каждой лежит свой «пассажир». Камера по размерам и виду больше напоминает кладовку, чем место для содержания людей.
– Принимайте соседа! – за спиной хлопает дверь, поворачивается ключ.
Я молчу. Пауза продолжается полминуты, а кажется, что целую вечность. На верхней кровати, что ближе к окну, садится улыбающийся человек, вниз свешиваются босые ноги с выколотыми неразборчивыми надписями.
– А кто у нас тут нарисовался? Какой славный мальчуган! Хоть и покоцанный, зато живой. На ментовской произвол надо отвечать организованным беспределом. На зло только злом. А как ты думаешь – добром на добро надо отвечать? – севший человек прищуривается масляными глазками.
Я молчу, не зная, что отвечать. Люди осматривают, прощупывают, исследуют реакцию. Я молчу.
– Чё губы зажал? Или тебе честным сидельцам ответить заподло? Так может ты и за добро дерьмом кидаешь? Или грех какой за собой чуешь? Ты откройся, не держи в себе, иначе как полезет – не остановишь! Можешь и нас зацепить случаем, – сыплется скороговоркой речь, голос набирает обороты и привлекает внимание остальных.
С тощих подушек поднимаются всклокоченные головы, высовываются распухшие ото сна лица. На меня смотрит вся камера. Я молчу, думая, как ответить, чтобы потом не спросили ещё чего-нибудь. Неуверенность завладевает мозгом, тысячи мыслей проносятся за мгновение – ударить, поздороваться, улыбнуться, плюнуть?
Кто-то из знакомых рассказывал о своем опыте, о кинутом под ноги полотенце, но сейчас ничего такого нет и в помине. Неосознанно дергаются желваки, ноет ушибленная челюсть. Лазерные прицелы глаз ощупывают каждый сантиметр, оценивают каждое движение.
Человек спрыгивает с верхней кровати и подходит ко мне, слегка раскачиваясь при ходьбе, как моряк, что сошел на берег после долгого плавания.
– Чё молчишь? Или ты утка засланная, ушкарь зачморенный? Тогда расстилайся у параши, места хватит! Чё вылупился, пассажирка? – кричит зачинщик разговора.
– Ослабь, Жмырь! Не видишь – первоходка прилип! – цедит человек у окна и отдергивает шторку кровати.
Человек тоже садится на кровати, весь в наколках от шеи и до пояса. Из-под коротких шорт на свет выглядывают очередные наколки. Короткий ежик волос, лохматые брови, набрякшие мешки под колючими глазами, синева выбритых щек. Ему тут же протягивают кружку, мужчина отпивает.
– Представляться не учили? – он снова отхлебывает темно-коричневой жидкости.
– Александр Алешин, здравствуйте, – хоть что-то прояснилось.
– Садись за дубок, Александр Алешин, если ты греха за собой не чуешь. Не притащил за пазухой грязи?
– Нет, ничего такого серьезного, а что вы понимаете под словом «грех»? – я подхожу к столу.
– Я имею ввиду шпили-вили с мужиками, заявы к ментам и многое из того, что идет против совести. Так было у тебя такое? Отвечай правдиво, все равно узнаем, как есть на самом деле! – продолжает допытываться татуированный.
– Нет, ничего такого я не делал. Сам попал сюда из-за ревности следователя, перешел ему дорогу с жен…
Взмахом руки татуированный человек останавливает мою речь.
– Не нужно рассказывать о себе то, что не интересно другим. Ты сказал, что не был замечен в разной пакости – это проверится. Сейчас же кидай скатку вон на ту шконку. Киргиз, подвинься! – человек с раскосыми глазами подтягивает ноги, и я кладу сверток на край кровати. – Садись с нами столоваться. Чифиришь?
– Нет, не пробовал. За приглашение спасибо, но есть не хочется.
Есть и в самом деле не хочется, щи Вячеслава ещё бултыхаются внутри, а ещё нервы, побои. Я пробую двигать челюстью – не скоро смогу откусить горбушку…
– Не говори «спасибо», говори «благодарю». Вникай, но старайся не повторять ошибок, если тебя поправят. Смотрю, менты тебя здорово попрессовали, вон там можешь умыться, – мужчина кивает на умывальник в углу.
В осколок зеркала на стене отражает моё помятое лицо, кровоподтеки, запекшаяся кровь под носом. Я поворачиваю ржавый вентиль крана, и тонкой струйкой вырывается желтоватая влага. Страшно воняющая хлоркой ледяная вода немного освежает зудящую кожу.
– Спят у нас в хате посменно, кто-то массу давит, другой на глазах стоит. Ты будешь меняться с Киргизом. Уборка у нас по дням недели. Петухов не держим – крутись сам. Не косячь, не терпим этого здесь. Если что непонятно – спрашивай, я смотрящий на этой хате, зовут Черный, – человек снова отхлебывает из кружки. – Пока осваивайся, осматривайся! Походу ты здесь надолго, если тебя Голубок привез. Жмырь, пусти коня, узнаем за пассажира.
«Ласково» встретивший человек достает кусочек бумаги, огрызком карандаша черкает несколько слов. Жмырь аккуратно складывает произведение и залезает на свою койку. Поколдовав немного с веревочкой, уходящей за форточку, он начинает тянуть к себе, а бумажка уносится вдаль.
Мужчины за столом достают спрятанные карты и возобновляют прерванную игру. Киргиз без интереса оглядывает с ног до головы и отворачивается к стене. Черный подзывает «обласкавшего» человека и о чем-то начинает в полголоса с ним переговариваться. Ещё один «смотрящий»…
Интересно – куда подевались Иваныч с Вячеславом?
Не рискнув заговорить с играющими, я подхожу к Киргизу:
– Извини, не спишь?
Плосколицый человек поворачивается на шконке, упирается неподвижным взглядом в мою переносицу. Тяжелые веки глыбами нависают над лихорадочно поблескивающими глазами. Тонкие губы под мясистым носом нервно дергаются:
– Нет, чего тебе?
– Можешь немного рассказать, что тут да как?
– Три об этом с Черным, он в законах лучше разбирается. И вообще – поменьше спрашивай, побольше смотри, живее будешь. Через пару часов поменяемся, так что пока не тревожь, – и Киргиз закрывает глаза.
«Пока все идет хорошо!» – я вспоминаю фразу из анекдота и присаживаюсь обратно.
Игроки косятся на меня и продолжают раскидывать карты. Играют как-то лениво, ставка (спички) периодически перемещается с одного края стола на другой. Негромкий разговор у кровати Черного, шелест карт и редкий кашель составляют весь звуковой фон.
Я задумываюсь над тем, как легко могут посадить невиновного. В России сейчас такое сплошь и рядом. Перебежал дорогу человеку, который обладает даже небольшой властью, и вот ты, в окружении подобных «счастливчиков», любуешься через решетку на проходящую мимо жизнь. Я не могу сказать, что тут одни невиновные, но и «подставленных под удар» хватает.
Зато те, у кого есть деньги, творят, что хотят, и я слышал, что человеческая жизнь уже имеет определенную таксу. Задавили машиной мужчину – тот скончался. Подошли к скорбящим родственникам и предложили солидную сумму за ущерб: человека не вернуть, а зачем же «оступившемуся» молодость портить? Взяли одни, глядя на них, взяли другие – жизнь приобрела свою цену. Вроде бы сейчас не война, когда жизнь оценивается в стоимость патрона…
Тихое дребезжание выводит меня из тягостных размышлений. Черный мотает головой, и Жмырь коршуном взлетает на верхнюю койку. Заслоняет спиной форточку и начинает тянуть веревочку с усердием рыбака, что вытаскивает донку с уловом. «Почтальон» доставляет письмо адресату Черному. Тот неторопливо разворачивает бумажку. Прочитав пару раз написанные строки, он глядит на меня.
– Сидельцы из основных желают всем доброго здравия и скорейшего освобождения. За вновь прибывшего не говорят худого, но и хорошего тоже сказать не могут. Какие-то непонятки с мокротой в Шуе, но люди показывают на собак. Попал сюда по ментовскому беспределу, так что будет как все, а там посмотрим. Киргиз, хорош массу давить, видишь – человека дорога измотала, – Черный криво усмехается, глядя, как я потираю ноющую скулу.
Киргиз с покряхтыванием садится на кровати, почесывает лохматую голову, о чем-то тяжко вздыхает:
– Кидай скатку поверх моей, всё же помягче. Да и клопам стремно будет – они у меня высоты боятся.
Люди у стола дружным хохотом оценивают высказывание.
Я так и делаю. На жесткой койке лежать неудобно, но тем не менее глаза закрываются.
– Носки сними. И так дышать нечем, – последнее, что я слышу перед провалом в сон.
И ведь только что был в камере, а теперь смотрю в железную пластину. Внутри металлической коробки такая жара…
Коробки? Где я опять?
– Портянки сними, Андрюха, и так дышать нечем!!! – приглушив голос, поворачивается лейтенант.
– Ага, я фашистам я буду босыми ногами пендали отвешивать? Засмеют ведь!!! – я отвечаю на шутку, немного снять напряжение перед боем не помешает.
Где я теперь? Я осмотрелся по сторонам. Ё-моё, я же в танке! В самом настоящем танке!
– Вот-вот, пошли гады, – Павел кивает на дорогу.
По дороге, стреляют глушителями и поднимают пыль мотоциклы с колясками. Один, два, три черных снаряда пролетают недалеко от нас. Разведка, пусть едет. Хотя подмывает пальнуть по этим ухмыляющимся рожам. Фрицы здоровенные как на подбор, рукава засучены, автоматы в лапищах смотрятся, словно детские игрушки. Едут, не скрываются, по-хозяйски оглядывают мою родную землю. Мою землю!
Хозяева, блин, ну посмотрим – какие вы хозяева!
– Эй, дяденька, может, ты меня услышишь?– крикнул я человеку, внутри которого находился.
– Андрюха, не отрывайся, когда достигнут ориентира – встречай блинами! – у Зиновия белеют костяшки на кулаках, так сжимает рукояти перископа.
К дамбе приближается многократный рев танков. Вдалеке от нас слышатся взрывы, земля ощутимо дрожит от приближения армады.
Опять меня не ощущают… Судя по гимнастеркам и шлемофонам я вижу Великую Отечественную… Офигеть…
– Шпилин вызывает, – рапортует Павел, и Колобанов подаётся к нему.
Командир коротко отчитывается на полуматюки по поводу молчания танка и зло бросает аппарат обратно.
– Был приказ стоять насмерть, вот и будем держаться до последнего вздоха. Чего коробить перед боем? И так нервы как струны! – резко выдыхает командир и снова приникает к перископу.
Напряжение нарастает, гул идущих танков усиливается. На дорогу выкатывается колонна. Прут вперед как огромные жуки, поблескивают хитиновой броней. До ориентира, двух берез, остаётся совсем немного.
Было бы у меня тело, давно бы тучами носились мурашки, а тому, чьими глазами смотрю хоть бы хны. Или это дело привычки? Или самоотдача такая?
Сколько же их? Цепочка танков тянется по дамбе, у некоторых подняты люки и люди загорают на броне. Видать жарковато фрицам, ну ничего, сейчас будет ещё жарче. Ага, вот вылезает последний жук, за ним поднятая пыль оседает на ковыляющую пехоту.
– Всем готовность номер один! Не подкачай, Андрюха! – через полминуты рявкает лейтенант.
– Не подкачаю!
– Ориентир первый, по головному, прямой выстрел под крест, бронебойным – огонь!! – гремит хриплый голос.
И вот приходит то ощущение азарта, куража и бесшабашной удали. Вместе с ним накрывает каким-то ледяным спокойствием. Два чувства перехлестываются друг с другом, создают взрыв сверхновой – твёрдую решимость биться до конца и унести с собой как можно больше этих гадов. Оттянутая ручка ползуна сама вылетает из рук.
Грохот выстрела, пороховые газы и…
– Е-Е-ЕСССТЬ!!! – я кричу вместе с бойцом.
ПОПАДАНИЕ!!!
Да ещё какое попадание – монстр с крестом на боку загорается и разворачивается, блокирует проезд остальным. Николай тут же перезаряжает орудие и я, слегка подкорректировав пушку, выпускаю ползун из рук.
Попадание!!
Второй танк повторяет участь первого, и весь ряд захватчиков стекается к затору. Они не могут разобраться, что творится впереди.
– Переноси огонь на хвост, Андрей! Закроем их здесь! – кричит Зиновий, не отрываясь от перископа.
Роденков опять на высоте – сбрасывает отработанную гильзу и четкими, выверенными движениями заряжает орудие «морской гранатой».
Меж тем фашисты прыгают в танки и захлопывают люки. Догадались, стало быть. Молодцы какие!
Вот и последний танк, выстрел!!!
Пороховой дым рассеивается – недолёт. Ещё бы чуть-чуть влево.
– Давай, Николай!!!
Николай даёт, ещё как даёт…
Выстрел – попадание, но едет, зараза.
Выстрел – замирает, дымится.
Траки ещё пытаются сдвинуться с места, когда люди, как крысы с бегущего корабля, лезут из люков. А тем временем и фрицы подают голос… но в другую сторону.
Занимаются огнём снопы неубранного сена. Они палят по стоящим стогам – думают, что мы прячемся там? Перезарядка и выстрел. Предпоследний загорается. Уф!
– Уф! – выдохнул я вместе с бойцом. Жар битвы коснулся и меня. Фильмы, литература, рассказы ветеранов – всё это пронеслось перед глазами и воплотилось в танковом бою.
– Пехота, не стрелять. Они нас не видят! – звучит крик Зиновия по отношению к поддержке.
– Добро, командир, покуда перекурим! – отшучиваются снаружи.
Нет страха, нет сковывающего ужаса – мы знаем, куда идём и за что боремся. Как на ладони – два десятка несущих смерть машин, навозных жуков, блестящих панцирями на солнце.
Никто их не звал, пришли сами, оккупанты ху…
– Ловушка захлопнулась! Они твои, Андрюха!!! – прерывает мои размышления Зиновий.
Ещё один выстрел, грохот больно ударяет по ушам. Наушники шлема сгладили звук, но не до конца. Дула запертых танков разворачиваются в нашу сторону. Вылезшие из горящих танков немцы, как горох, катятся с дамбы, но бойцы из поддержки встречают их шквальным огнем.
– Огонь! Ребята, жгите чертей! – сквозь стрёкот выстрелов доносится снаружи.
Дальнейшее смешивается в один лязгающий, грохочущий, взрывающийся ад. Мы стреляем, выводим танки противника из строя, в нас палят, но не могут пробить. Окалины от попаданий летят в лицо, от грохота ударов по броне из ушей течет кровь. Пороховые газы не дают дышать. Сбивают перископ, Зиновий едва не в слепую отдает команды.
Так вот как выглядит пекло…
Опять и опять выстрелы, Николай без устали перезаряжает. Живыми нас не отпустят, но мы и не собираемся сдаваться. До успеха ещё немного, ещё чуть-чуть.
– Пушку притащили? По пушке прямой наводкой – ннна! Ещё? На!!
Время теряет смысл, важно лишь расстояние и точность. Залп за залпом, залп за залпом, залп за залпом. За Родину, за родных, за мир!!!
– А-А-А! – кричу я вместе с бойцом.
В один момент всё стихает. Взрывов нет, остаётся дребезжащий треск автоматов. Немцы отступают, но колонна остаётся на дамбе. Черная, горящая, разбитая.
Двадцать два танка, двадцать две коробки на гусеницах. Недавно такие грозные и смертоносные, машины превращаются в кучу бесполезного металла. Словно колонну жуков травят дустом, и кто-то огромный поджигает замершую цепочку.
– Хорошо горят, товарищ комбат! – сквозь вату в ушах пробивается голос Зиновия, он телефонирует по станции.
Глянул на часы, ого! Полчаса как одна минута. Автоматная стрельба стихает.
– Молодцы! Забираем охранку и поехали в другой окоп, дальше тут смысла нет оставаться. Пять минут перекур и двигаем, – командует Колобанов.
– Зиновий, двадцать два танка! Тянет на орден! – доносится голос Павла.
– Ну да, живыми бы остаться и то ладно, а потом уже и о медалях подумаем. Тем более, что мне вряд ли финскую забудут, – горько усмехается Колобанов.
Я принял участие в таком событии… Кому рассказать – не поверят же…
Мы аккуратно вылезаем, с трудом открываются люки. С докладом подлетает лейтенант из поддержки. Пехота тоже изрядно потрепана, лица измазаны, многие занимаются перевязкой. Ребятам здорово досталось, но к танку никого не подпустили.
Настоящие герои. Я закуриваю и обращаю внимание на то, как трясутся руки. Нервишки, мать их.
– Сержант, – дергает меня за рукав пожилой боец, – пойдем чего покажу. Сколько лет живу, да не перестаю удивляться.
– Отец, мы поедем скоро.
– Да мы быстро, – и тянет меня за собой.
Я прохожу за бойцом сквозь кусты, через разлапистый ельник и оказываюсь на небольшой полянке. От увиденного зрелища у меня вырывается крепкое словцо.
Я тоже матюкнулся…
Посмотреть есть на что – на полянке в разных позах лежат полуобнаженные враги, те самые разведчики на мотоциклах. Разорванная черная форма сползает лохмотьями с окровавленных тел.
Не это привлекает мое внимание – неподалеку обнимают землю два необычных существа, похожие одновременно на волка и человека. Их изрешеченные пулями тела уродливо смотрятся среди ромашек и васильков.
– Глянь, у одного даже мотоциклетный шлем на башке остался, – и боец, не опуская ППШ, мотает головой в сторону лежащего тела.
Я подхожу посмотреть поближе. Оскаленная пасть, когтистые лапы, волосатое тело и свастика на повязке. Жуть.
И эта жуть сверкает на меня желтыми глазищами и ударяет огромной лапищей…
Едва успеваю отдернуть ногу, как по дергающемуся телу проходится автоматная очередь. Тварь хрипит и выгибается в смертельной судороге. На моих глазах: шерсть исчезает в коже, втягивается морда, укорачиваются зубы. Через несколько секунд вместо страшного монстра лежит обыкновенный человек, а по мускулистому телу пузырятся кровью пулевые отверстия.
– Не зевай, сержант! – гаркает пожилой воин, – А то не дождется мамка молодого бойца. Вот и остальные сперва такими же пугалами скалились, покуда мы их не расстреляли. Давай-ка под этих образин наложим растяжек, благо гранат вдосталь, да вон из-за той сосны и дернем. Не след подобной пакости валяться на земле русской.
– Ага, точно не след! – передо мной ещё маячат блики желтых глаз.
Значит, не только меня преследовали оборотни…
Боец вытаскивает из заплечной сумки связку «РГДшек», пока взводятся пружины и закладываются капсюли, я рассматриваю последнее чудовище. Зубищами можно разгрызть траки у танка. Огромные лапы с мосластыми пальцами и блестящими черными когтями способны как раздирать живое тело, так и срывать пластины брони.
Что за страшные эксперименты творятся на задворках гестапо?
Боец подкладывает под каждое тело по гранате. Снаряды сверкают на солнце яркой «рубашкой». Двигается осторожно, дуло ППШ нацелено в голову очередной жертве. Я аккуратно привязываю к рукоятям бечевку и отдаю бойцу. Верчу в руках очередной снаряд, чтобы разглядеть необычную оболочку РГД. Ярким огнем горит малиновая проволока.
– Отец, так у тебя медяха намотана?
– Да, сынок, не впервой подобных гостей принимать. Случалось ранее встречаться! Медяхой не хряпнешь – глядь, а они уже как новенькие скачут. Аккуратно, не урони! Обидно будет на крайней подорваться, – боец подмигивает и граната ныряет под последнее существо. – Так, а теперича отходим до сосны.
– Меня-то, зачем позвал? Других мало?
– Чую в тебе кровь сильную, сейчас взорвем эту нечисть, да и расскажу кой-чаво.
Прилежно стравливая концы привязанной бечевы, мы отползаем до огромной, в три мужских обхвата, сосны.
– Закрой уши и открой рот, сынок! Иначе контузии не оберешься! Ну, с богом! Раз, два, три! – боец дергает к себе пучок веревок и падает рядом в сырой мох.
Автомат стукает о выступающий корень, я подтягиваю ноги к груди. И грохочет взрыв. Подхватывает воздушная волна и… я прикладываюсь спиной о твердую стену камеры.
Перед глазами вспыхивают слова:
Получено знание о заговоренной меди.
Получено третье задание:
Испытать навыки в реальном бою.
Глаза открываются, и передо мной возникает волосатая рука с выколотым восходом солнца. Заточка в руке прорывает матрац и лязгает о металлические трубы шконки. Она соскальзывает со спрятанного на груди медальона и пропарывает одежду…
