Алексей Калинин
Война кланов. Охотник 1
Гайд по игре
– Да ладно, чего там не видела? Я же тебя маленького подмывала, – подкравшаяся тетка ставит кадушку на лавку. – Запомни, что нельзя расслабляться. Никогда нельзя. Даже когда будешь на жене и то одно ухо должно быть поднято. Это тебе первый урок, многому придется ещё научиться. А покуда ложись, попарю от души.
На тетке ночная рубашка до пола. Она, ничуть не смущаясь, выливает на освободившуюся скамью ковшик кипятка и кивает головой. Я покорно ложусь – стыдно-то как…
– Да я сам смогу попариться! Чего водой-то плескаться? Можно же и словами объяснить.
– Словами бы понял, но вскоре запамятовал, а такое вряд ли когда забудешь. Да и сам не сможешь нормально попариться – жалко себя будет. Ложись, говорю, не брыкайся! Веник жесткий, как и твоё будущее обучение, так что готовься, – тетя Маша вытаскивает из запарочной кадушки связку еловых лап.
– Лучше березовым или дубовым! Может не надо еловым-то?
– Надо, Федя, надо! Держись теперь.
Хлясть, хлясть, хлясть…
С оттягом, с прихлестыванием, с нагнетанием пара.
Хлясть, хлясть, хлясть…
По всему телу бегут мириады иголочек, кожа скрипит под ударами веток.
Хлясть, хлясть, хлясть…
Водопады воды, волны жара, запах ели… Расслабление раскатывается по телу, глаза сами собой закрываются, скамейка улетает в бездонное небо, а вместе с ней улетаю и я…
– Да ты никак поплыл, милай? Совсем в душах да ванных ослаб? Иди тогда в предбанник – хлебни кваску, да в избу ступай. Чайник поставь, я покуда тоже сполоснусь, – тетя выливает ковшик на камни, густой пар гейзером бьет в потолок.
Действительно, в голове царит такая же пустота, как в бескрайнем синем небе. Слегка пошатываясь, я выбираюсь из парной. Осенний промозглый воздух приятно окутывает распаренное тело – клубами валит пар от покрасневшей кожи.
Банка с холодным квасом блестит возле чистой одежды. Я аккуратно поднимаю, чтоб не выскользнула из мокрых рук, и отхлебываю ядреный настой. В голове появляются далекие отзвуки мыслей, легкая музыка и пересвист канареек. За дверью раздаются хлесткие удары веника, и шипит подливаемая вода. Пусть её, завзятую банщицу, а я, пошатываясь, отправлюсь в дом. О многом надо бы подумать, но голова как пустой бочонок – ни одной мысли.
Чайник урчит на плите сытым, обласканным котом. Я оглядываюсь по сторонам, вытираю капли набежавшего пота. В небольшой кухоньке спартанская обстановка: несколько тяжелых табуреток, тонконогий стол под синей клеенкой, плита на две конфорки и старенький кухонный комод. На широком печном шестке подбоченились горшки, сковороды. Словно худой охранник возле них красуется рогатый ухват.
На столе под полотенцем хвастаются румяными боками ещё теплые пироги. Горшочек с медом, банка малинового варенья и кринка молока добавляют красочности натюрморту. Я остываю, по телу катятся крупные капли.
Классно!
Словно всю грязь скребком счистили, как снаружи, так и изнутри.
– Фуух, ну и хорошо же! Чайник готов? Отлично! – тетя врывается красным ураганом.
Банный халат, тюрбан из полотенца, лицо – всё агрессивного алого цвета. Тетя уже входит в ту возрастную пору, когда садятся на скамеечки у подъездов и обсуждают проходящих мимо людей. Только сейчас она будет обсуждать оборотней… Я разливаю по кружкам ароматы полей, пока тетя усаживается напротив.
– Сперва поедим, а после расскажу – что и как. В сказках же всегда молодца сначала парят, затем кормят и поят. Хотя, там спать укладывают, но это подождет, – тетя Маша вытягивает румяный пирог.
Я следую примеру. Сдоба с луком и яйцом восхитительно хрустит корочкой, чай отдает луговыми травами, на душу ложится тихое блаженство. Словно и не было погони, убийств и бегства. Отходили на второй план оборотни, заключенные, милиция. Спокойная, твердая уверенность тетки распространяется на меня.
– Поел? Или ещё достать? – на широком блюде не осталось даже крошки.
– Нее, нормально. Спасибо за пироги, вкуснее никогда не ел, – резинка от трико слегка впивается в отяжелевшее пузо.
– Ага, каждый раз так говоришь, – улыбается тетка и убирает со стола.
– И каждый раз – чистая правда!
– Это хорошо, что так думаешь. А теперь, добрый молодец, когда попарился-покушал, сиди и внимательно слушай! – тетка усаживается на покряхтывающий табурет.
Я весь обращаюсь в слух. Столько вопросов накопилось, столько событий произошло за последнюю неделю, что мозг может взорваться, если не услышит объяснения случившемуся.
– Познакомимся, Александр. Меня зовут Мария. Я знаю, что ты вошел в игру «Война кланов» и рада, что мне выпала честь обучить тебя и рассказать об основных аспектах. Я являюсь одним из старейших охотников, – увидев мое непонимающее лицо, тётя тут же объясняет. – Это группа людей, которые занимаются охотой на перевертышей. Так повелось издревле, что мы сдерживаем наступление оборотней на человечество.
– Тетя, что это за игра? Почему после неё я такое вижу?
– Когда-то давным-давно богам стало скучно, и они решили сыграть в игру. Их было трое: Перун, Велес и третий, которого все знают по имени Егорий, а позже переименовали в Георгия Победоносца. Тогда они были ещё молоды, азартны… глупы. Тогда они и создали три расы, чтобы увидеть – кто сильнее, и кто сможет править миром. Перун управлял людьми, Велес – берендеями, а Егорий – перевертнями. Много тогда людей и оборотней полегло, но всё-таки верх взяли люди. Они начали главенствовать на Земле. Вскоре богам эта игра наскучила, и они отвернулись от неё, чтобы заняться другими делами. Однако, сама игра, как творение божественных сил, никуда не пропала и вплетает в свои сети игроков и по сей день.
– То есть, до сих пор игра продолжается? Но я вставил катридж в приставку, а как же ты…
– А мне попалась доска для игры в тавлеи с вырезанными мордами животных и лицом человечьим, – увидев мой непонимающий взгляд, тетка пояснила. – Это что-то вроде шахмат, но интереснее и необычнее. Как-нибудь научу играть. Так вот, однажды я села играть в тавлеи со своим милым дружком, а потом словно наяву увидела, как в снежном поле сошлись два оборотня и мужчина великого роста…
– Да-да, я это тоже видел, но думал, что заставка такая.
– Заставка, – горько вздохнула тетка. – Нет, это не заставка. Ведь не только я это видела, но и мой дружок, который обернулся волком, да и выскочил в окно, чтобы ненароком меня не поранить. А меня потом отыскал старик-охотник и объяснил правила игры. И рассказал, что кончится она только тогда, когда дитя триединства закончит свой путь там, где всё началось.
– Дитя триединства?
– Не спрашивай, я до сих пор не знаю, о ком тогда говорил старик. Да и он сам не знал. Сейчас же мы, охотники, просто наблюдаем за оборотнями и не даем им превысить установленный веками лимит. Ждем окончания игры, в которую входят другие люди, со стороны.
– Мне что-то похожее говорили Вячеслав с Федором. Мол, они являются наблюдателями за перемещениями и пополнением рядов оборотней, – я согласно киваю.
– Эти берульки? Они и не такое в уши зальют, только слушай. Тоже оборотни, но перекидываются не в волков, а в медведей. Иваныч у них за старшего, – усмехается тетя. – Они, небось, наговорили, что вершат по всему миру добро и справедливость?
– Ага! Но какой им смысл меня обманывать? Они мне так расписывали про свое обучение и предназначение… Я же им поверил!
Тетка хихикает, прикрыв ладошкой губы. Глаза сверкают молодостью и задором. Я знал, что ей шестьдесят два года, но правдив ли этот возраст, если она сейчас раскрывает мне новую жизнь? А старая жизнь вся насквозь пропитана ложью?
– Оба молоды и неопытны. Не знали, что ты за человек – вот и наплели с три короба. Иваныч же – старый и тертый берендей, тот сразу тебя узнал, да виду не подал.
– А чой-то ты с ним так неласково?
– Он знает, что я охочусь на оборотней, и я знаю, что он может накинуться на меня, когда придет пора безумия. Поэтому между нами особой любви никогда и не было. Запомни – не приглашай оборотня в дом, он непременно оставит метку и может вернуться в зверином обличье! Пойми, Александр, оборотни не могут быть хорошими или плохими. Они иные, а значит зло для людей. Что оборотню позавтракать, то человеку лютая смерть. Хотя Иваныч со своими берульками и держат живность для пищи, но неизвестно – когда звериная природа возьмет верх, и они перекинутся на людей, – тетя бросает взгляд в окно, над линией леса сгущаются сумерки. – Твой отец тоже немало крови попортил берендеевскому племени.
– Мой отец? Они с мамой совсем недавно виделись. В кошмаре с оборотнями.
– Значит, родовая память восстанавливается. Голоса в голове слышал?
– Слышал, это кто такой болтал?
– Это боги между собой иногда переговариваются. Ты слышал голос Перуна-батюшки.
– Родовая память? Что это?
– Каждый твой сон – это отдельный кусок из жизни другого охотника. Сны несут какую-либо информацию, поэтому постарайся запомнить и прочувствовать.
– Я видел, как мать несла меня по лесу и прятала под корнями сосны, а я пытался поговорить с тем самым малышом…
– Твоих родителей выследили оборотни. Не знаю как, но тебе удалось спастись. Ты лежал без сознания недалеко от дороги. Цел и невредим, всего лишь с небольшими царапинами на боку. Люди тогда списали всё на забредших волков. Я после пыталась всё разведать по-своему, но там всё затоптали. Следы не чувствовались.
– Но ты же говорила, что они погибли в автокатастрофе? – подо мной пошатывается табуретка.
– Я думала, что тебя минует участь охотников – проживешь человеческую жизнь, но судьба решила иначе. Твой отец был лучшим охотником. Давным-давно я забрала из детского дома двух мальчишек с зачатками бойцов, Александра и Владимира. Выучила их таинствам охоты, также буду обучать и тебя. На одной из охот Владимир познакомился с твоей матерью. Целью тогда являлся депутат Харьковской области. Кровавый счет у того изверга измерялся не десятками, но сотнями. На охоте убили Александра – охрана у депутата была подобна войску, но охотники всё же смогли уничтожить кровавого монстра.
– Отец познакомился с матерью на охоте?
– Да, её наметили в жертву оборотню. Охотники смогли пробраться вовнутрь и нашли Ольгу. Владимир ушел с девушкой, а Александр остался их прикрывать, да так и не выбрался из особняка. Позже Ольга и Владимир поженились. Много прошло охот, когда появился ты, – тетя часто моргает, словно в глаза попала соринка.
– Чудные вещи ты рассказываешь! Вроде жил и ничего не знал, а тут такие чудеса творятся, как же я раньше не замечал ничего сверхъестественного? – голова кружится от выплеснутой информации, табуретка начинает медленное вращение вокруг своей оси.
Пришлось встряхнуться, чтобы прийти в себя.
– Ты и дальше жил бы своей жизнью, но судьба выбрала тебя в очередные игроки. После последней, самой большой охоты, Владимир отошел от игры, да игра не отошла от него. На вашу семью началась охота. Ты и не вспомнишь долгие переезды с места на место, – тетя Маша промокает глаза расшитым полотенцем.
– Теть, мне постоянно попадался на пути следователь Голубев. Он что, тоже из этих, из перевертней? – нужно как-то отвлечь тетю от плохих воспоминаний.
– Не знаю, сейчас многие оборотни находятся у власти. Ведь когда у тебя власть – можешь творить что хочешь. Оборотни в этом году впервые так активизировались, причем перевертни нападают как на людей, так и на берендеев, – тетя ещё раз проходится по глазам краем полотенца.
– Жесть! А как же так происходит, что люди живут рядом и не видят очевидных вещей?
– А ты знаешь, как зовут соседа по общаге парой этажей ниже? Вот то-то и оно, люди предпочитают не замечать того, что не нужно. Или уговаривают себя, что показалось. Сейчас в мире большое количество войн, разрухи – самое поле для разгула оборотней. Человечество понемногу сдает позиции, и перевертни занимают всё больше места на Земле. В игре потихоньку наступает перелом, и мы ничего с этим не можем поделать. Наша община уменьшилась наполовину, кто-то уничтожает охотников одного за другим.
На полах красного халата яростно сжимаются сухонькие кулачки. Кожа на руках разгладилась, костяшки побелели, суставы выперли острыми краями. Тетя Маша, всегда такая добрая и понятливая, сейчас же раздражается с каждым словом. Нужно слегка успокоить.
– Теть Маш, а как же ты живешь, зная, что Иваныч с ребятами в любую секунду сорвутся и дел натворят? Может их как-нибудь обезоружить?
– Александр, а как ты живешь, зная, что кто-то держит руку на ядерной кнопке, и в любой момент способен уничтожить Землю? Пока не сорвались и никого не укусили – имеют право на существование. Стоит сойти с верного пути и вот тогда за ними начнется охота. Лишь несколько капель человеческой крови попадет им на язык и всё – они будут мечтать о человечине… Существует несколько дней, когда они перекидываются и не могут контролировать себя. В таких случаях спасает только охранка, по типу той, какую ты видел на моём заборе. Да и у Иваныча мог заметить. Не могут они через неё перейти…
– Поэтому они вокруг дома натягивают охранную веревку? Кстати, а что в мешочках? – через окно я посмотрел на красные кулечки, что постукивали о забор под ударами ветра.
С каждым морганием всё труднее поднимаются веки.
– Это я им натянула, – говорит тётя. – Малый Защитный круг. И они не в силах снять или порвать веревку. Даже на палке ножик привязывали, стреляли в нее. Не могут и все тут, валятся с ног в судорогах. Зверобой в тех мешочках – для оборотней хуже горькой редьки, да ещё медная заговорёнка в бечеву втравлена. Иваныч сам попросил замкнуть веревку, и ребят не выпускает раньше времени – пока не научатся контролировать себя. Соседка Григорьевна им помогает. Любопытная женщина, но о веревке мало спрашивает. Думает, что я колдунья и своих мужиков от сглазов охраняю.
– Как можно уничтожить оборотня? – я почти поднимаю руками веки, настолько тяжелы они и неповоротливы.
– Ладно, добрый молодец! Начнем обучение этому завтра. Сейчас же спать ложись. Утро вечера мудренее, – тетя поднимается из-за стола и показывает на небольшую комнатку за печкой.
– А что это за дом? И почему мы не в твоей квартире?
– Спать! Я не буду в третий раз повторять, за меня это сделает сковородка! – прикрикивает тетка в ответ.
Голова тяжелеет от дум, услышанное никак не хочет улечься и подвергнуться объяснению. С трудом мозаика собирается в общую картину. Но каких-то кусков упорно не хватает.
Кровать с шишечками в изголовье манит белизной белья, широкие подушки приглашают утонуть в пуховом облаке. С головой накрывает лоскутное одеяло, толстое и такое тёплое.
Я засыпаю, в голове тяжело проползают не успевшие угомониться мысли, но все завтра. Сквозь усиливающуюся дремоту слышится звяканье посуды, легкие теткины шаги. Тягучее блаженство разливается по телу, каждая клеточка млеет от удовольствия, мелькают цветные образы перед глазами.
И снова я в чьем-то теле…
– Митька, подлец! Где второй сапог? Запорю, мерзавец!
Приходит новый день. Залихватски-задорно звучит утреннее приветствие.
Снова приходит заставка с оборотнями? Слишком уж часто я их начал видеть…
Раскатистый бас не успевает утихнуть, как в дверь ухает тяжелый предмет. Хорошая табуретка, добротная – не сломалась. Добрый знак! Значит, не придется убирать щепки с пола.
Однако надо вставать, в покое всё равно не оставит. Не запорет, конечно, но в рыло сунуть может.
– Иду, иду, барин! Сейчас обустрою в лучшем виде!
Эх, как же не хочется покидать теплые полати, сквозь свежие опилки холодная земля лижет пятки. Окна, затянутые бычьим пузырем, рассеивают свет встающего солнца. Из-за сквозняка из щелей слегка покачиваются расшитые рушники по краям рамы. Я крещусь на иконы в углу – не зря же мы искали хозяев с православной верой.
Ух ты, да что же это за век такой? Глубокая старина?
Кряхтя, лезу под широкий дубовый стол, заодно заглядываю и под приколоченные к стене лавки. С плоской подушки на меня смотрят глаза встревоженного седоусого хозяина. Я прикладываю палец к губам и киваю успокаивающе, мол, спи, все в порядке. Шарю под ним, но сапога не нахожу, лишь лапти, кадушки да горшки.
– Митька! Долго тебя ждать?! Точно запорю!!
От неожиданности я вздрагиваю и здорово прикладываюсь о столешницу. Со скатерки соскальзывает глиняная кружка и, совершив недолгий полет, с глухим стуком разбивается.
– На штейште, – одними губами выдыхает хозяин дома.
– Ага, на счастье. Вон оно, ужоть проснулось и бушует, – я ползу осматривать оставшуюся часть горницы. На голове точно шишка вырастет.
– Эй, уважаемый! Может, хоть вы меня услышите? Нет? И почему я не удивлен? Игровой персонаж вряд ли слышит игрока по ту сторону экрана…
Сапога нет ни под разукрашенной прялкой, ни под кухонным шестком печи, ни под полками с утварью. Даже в хайло печи заглядываю – чем черт не шутит?
Хозяин с хозяйкой не слезают со скамеек, тихо наблюдая за моими метаниями. Притаились ляхи, тоже страшатся моего начальника.
– Не ищи, Митька! Я уже нашел! И на какой ляд ты мне сдался, если я все сам делаю? А ну-ка подь сюды! – доносится из спаленки.
Фу-у-ух! Как камень с плеч – ещё раз крещусь на иконы. Спасибо, Николай-угодник. Хозяева улыбаются, глядя на мое посветлевшее лицо. Нда, сегодня обходится без ломания мебели. Но ещё не вечер.
– Иду, барин!
Под моим напором скрипит дверь в светелку и замирает, натыкаясь на преграду. Приходится навалиться плечом и отодвинуть в сторону упавший табурет. С шуршанием открывается картина легкого разврата.
В крохотной спаленке темно. На невысоком столике, вперемешку с нижним бельем и исписанными бумагами, валяется пустая бутыль и две небольшие чарки. С широкой постели, в свободной рубашке, зауженных штанах и одном сапоге, угрюмо смотрит гроза и гордость Прейсиш-Эйлау. По полку ходят легенды, как Давыдов один бросился на сотню французских улан, и, пока те гонялись за наглецом, на выручку подоспели русские гусары.
Да это же сам Давыдов! Вот это повезло! Неужели и он тоже оборотень? Или охотник?
Сейчас на постели посапывает очередная победа, из-под одеяла торчит заголенная ножка.
– Денис Васильевич, закрой срамоту-то! У меня жена осталась во Владимире, а подобное зрелище срамное ум на грех толкает, – прошу я и скромно отворачиваюсь к зашторенному окну.
– Эх, Митька! Экой же ты нежный стал. Всё, поворачивайся, укрыл, – нога и в самом деле исчезает под лоскутным одеялом. – Послушай-ка лучше, друг, какую элегию я накропал за ночь!
– Денис Васильич, жениться бы тебе. Глядишь, и отпадёт охота на стихоплетство. И по ночам не с очередной музой элегии бы выписывал, а богатырей плодил на радость отчизне. Забудь уж свою Аглаю, не терзай душу, – я помогал обертывать портянку.
– Молчи, дурак, и слушай! А про Аглаю ещё раз в таком тоне заикнешься – рыло начищу! – брови грозно сходятся в растрепанную сойку.
– Всё-всё-всё, дурак и слушаю! – спорить бесполезно, а в скулу ранее прилетало.
– Итак, назвал сие «Моя песня», – Давыдов встает в позу, и возвышенным басом зачитывает:
Я на чердак переселился:
Жить выше, кажется, нельзя!
С швейцаром, с кучером простился
И повара лишился я…..
Тут я задремываю и начинаю видеть свою владимирскую деревеньку в десяток дворов. Милую Анастасью Никифоровну, Петьку-несмышленыша. Думаю, что скоро французов победим, и я вернусь обратно. Что-то Давыдов тон повышает, никак заканчивает? Не пропустить бы феерию, а то и плюхой не отделаюсь.
Я кой-как день переживаю -
Богач роскошно год живет…
Чем кончится? И я встречаю,
Как миллионщик, новый год.
Стихи… и от самого автора, я заслушался.
Последнюю фразу почти выкрикивает, видать, накипело на душе. Спящее чудо ворочается под одеялом, но не рискует вылезать наружу.
– Ух, как здорово, Денис Васильич! Прямо с нас писано, ажинно дух захватывает! – я тихонько рукоплещу разгоряченному поэту.
Я рукоплещу вместе с тем, чьими глазами сейчас смотрю на Давыдова. Не фанат стихоплетства, но тут прямо душу вывернул…
– То-то, Митька! – румяные щеки алеют от похвалы, губы обнажают ряд белых зубов, – Вот говоришь, что «здорово», а сам щи готовить не хочешь!
– Денис Васильич, дык панночка у тебя на что? Пущай и сготовит. А ты сапог покуда надевай.
– Дурак ты, Митька! Она же муза, она же вдохновение! А что же такого я напишу, если от музы несет кислыми щами? – сапог блестит звездочками шпор и с трудом налезает на крепкую ногу. Давыдов молодцевато подкручивает усы. – Черт с ними, со щами! Тут, брат Митька, дошел слух, что появилось в Петербурге юное дарование. На раз выдает памфлеты и стихи, но, по его же признанию, равняется исключительно на мои творения. Как же фамилия? Военная такая. А! Вспомнил – Пушкин! Сашкой зовут, вроде как на арапчонка похож…
Стучат во входную дверь. Давыдов кладёт руку на эфес сабли. Я тоже изготавливаюсь к броску – военная жизнь заставляет всегда быть начеку.
Хозяин встречает посетителей и пропускает внутрь двух мужиков. В шапках, больше похожих на цветочные горшки, у входа останавливаются бородатые глыбины. Здоровенные ручищи – быка задушить могут, ножищами сгодятся дорогу для пушек трамбовать.
По комплекции похожи на милиционеров, что недавно забирали меня из общежития… а вот один из них… Тот, что слева… Он очень похож на бойца из видения про войну…
Мужики крестятся на красный угол и степенно обращаются к Давыдову:
– Здрав будь, пан.
– И вам здоровья, мужики! С чем пожаловали? Никак гусары обижают? – лохматые брови снова сходятся на переносице.
– Нет, чего-чего, а обиды не видим. За что спасибо и отдельный поклон, – мужики ещё раз кланяются.
– Чего же тогда? – Давыдов сохраняет нахмуренный вид, но губы озорно подергиваются.
– Дело у нас до твоего денщика. Отпусти на часок покалякать? Расскажет, что на фронте творится, – мужики пристально смотрят на меня, комкают в руках серые шапки.
– Если украл чего, так я и накажу! Если другая забота, то наперед спрашивайте с меня! – выпаливает Давыдов.
Я делаю самое невинное лицо. Перебираю в голове проступки: курица бесхозная носилась, а что бабенку у колодца пониже талии ущипнул, дык ей и самой понравилось. Вроде нет ничего такого, мордобойного.
Я только усмехнулся на его мысли. А мужик слева и вправду похож на бойца…
– Барин, упаси Господь. Мы узнали, что земляк он наш, из-под Владимира, вот и хотим новости услышать, что там да как! – мужички испуганно отшатываются от «разъяренного» Давыдова.
– А-а-а, вот откуда по-русски так шпарите. Опять я без щей останусь? – качает головой Денис Васильевич, потом усмехается. – Ступай, Митька, наговоришься – придешь обратно. Все одно сегодня никаких дел не ожидается.
Мужики кланяются барину и выходят в сенцы. Я накидываю обмундирование – авось удастся и настойки выцыганить у слушателей. Я уж расстараюсь ради такого дела. Наказываю хозяевам присматривать за Давыдовым. Не знаю, понимают али нет, но согласно кивают.
– Показывайте, мужички, куда идтить-то надо? – я выхожу в летнее утро.
Хмурые мужики машут рукой и топают вдоль деревни, позвякивают подкованными каблуками на булыжниках. Я следую за ними. Думаю по пути – каких бы небылиц наплести, чтобы чарку поднесли поглубже?
Просыпается утопающая в зелени деревня. Синеют боками камешки слив и блестят малиновой дробью кусты черешни. Петухи горланят как в последний раз, радуются солнцу. В заклетях у домов петушиное горлопанство обсуждают гогочущие гуси.
Белеют боками мазанки, почти возле каждой красуется сухой и поджарый конь. Наш полк временно расквартирован в Заблудове. Гусары постоянно в боевой готовности, могут по одному кличу вскочить в седло. Правда, ежели с «музами» ночуют, то клич придётся повторять дважды.
Подходим к крайней мазанке. С первого взгляда она ничем не отличается от других, на второй взгляд видно, что с хозяином что-то не так. Там прореха в крыше, там рваный угол пузыря на окне – глаз подмечает мелкие детали неурядицы. Не может быть такого у деловитых поляков, значит, хозяин либо болеет, либо редко здесь показывается.
Один из мужиков ударяет в потемневшую от времени дверь. Та беззвучно отворяется, на пороге никого.
– Заходите! Чаво мнетеся? – командует дребезжащий голос.
Ой, и не нравится мне в этой мазанке, вроде и нет ничего тревожного в сидящем на полатях старике, но какое-то непонятное чувство ноет под ложечкой. Так и хочется плюнуть на настойку, на мужиков с дедом, да бежать со всех ног без оглядки.
У меня тоже прокатилась внутренняя дрожь, похоже, я перенимаю эмоции от людей, чью реальность вижу.
– Пришел, значитца. Садись за стол да внимай словам моим, – старик в длинной ночной рубашке смотрит сквозь нас.
– Долгих лет, дедушка! Сказали, что мне речи разводить, а тута слушать придется? Может, тогда пойду я? Не досуг лясы точить, время-то военное, – я разворачиваюсь к выходу, когда на плечо ложится дубовая ладонь.
– Подожди, служивый! Дело сурьезное, твоего барина касаемо. Послушай старика, и подумай, как дальше быть, – мужики кивают в сторону стола.
– Так и быть, уважу старость. Говори, деда, чего накопилось? – я сажусь за грубо сколоченный стол и наливаю из кринки молока. Хоть что-то, коли не предлагают настойку.
– На барина твоего хороброго, да на фельдмаршалов рассейских объявлена охота, – вещает старик с печи. – Корсиканец назначил за каждого награду в виде большого села.
– Ну, рассмешил, деда! Да Денис Васильевич гордится, что является личным врагом Бонапарта. На раутах-балах так скромно и провозглашает на весь зал. Может, чего нового скажешь? – я не могу удержаться от смешка.
– Нового хочешь? Не людям корсиканец объявил сию награду, – отвечает старик.
От таких слов холодеет на душе, я осматриваюсь в поисках икон. Так вот что смущает – в мазанке нет красного угла.
– Да ты крестись на небо, чай, рука не отсохнет, – угадывает мои намерения старик. – Сынки, покажите ему нечисть, о которой я толкую.
Кряжистые мужики поднимают с пола тяжеленую крышку, и открывается темнота подвала. Туда уходят деревянные ступени.
– Пойдем, Митрий, не пужайся! Зверь не опасен, – говорит один, пока второй запаливает факел. – Игра у нас идет старинная, вот и споймали одного из игрочишек…
– Игра? Дурни что ли, во время войны играться?
– Да ты посмотри, а потом и слово молви.
Под мазанкой расположился большой зал с громоздкой клеткой в углу. В неровном свете пляшущего огня из-за бурых прутьев на нас зыркают глазищи огромного волка. Сверху хлопает крышка, я вздрагиваю от неожиданности.
Хриплое рычание существа леденит и сковывает тело. Волосы шевелятся на макушке от вида зверюги. Волк покачивается на задних лапах, передние опущены к шерстистым бокам. И не волк это вовсе, а человек в шкуре волчьей… И не человек, а волк вставший на задние лапы… Ужасть какая-то, будто волк бабу какую оприходовал, а она и выносила этакое чудище.
– Свят-свят-свят! – рука сама творит крестное знамение.
Волк щерится зубастой пастью, глядит на меня и вроде как всё понимает.
Похож на того самого перевертня, которого я переехал машиной…
– Вот каким нелюдям обещана награда, – гудит мужик с факелом. – Оборотни, изгои рода человеческого. Могут быть как людьми, так и зверьми.
Волчара смотрит сквозь медные прутья с такой ненавистью, что будь я менее тверд – прожег бы две дымящиеся дыры, как от пушечных ядер. Я ловлю себя на том, что беспрестанно крещусь.
– Откройте дверцу, сразимся честно! – рычит оборотень, растягивая слова.
– Ага, поищи дураков, не для того за тобой охотились, чтобы потом отпускать, – усмехается мужик с факелом.
Взревевший оборотень кидается на решетку и тут же отлетает к стене. Жалобно скулит, вылизывая дымящиеся лапы. Я пытаюсь пригладить вставшие дыбом волосы – плохо получается…
– Меди боятся? – спрашиваю я у мужиков, когда мы осторожно поднимаемся наверх.
– Только заговоренную, остальную просто не любят, – отвечает мужик, вынимая из кармана красное яблоко с выбитыми рунами.
– А это чавой-то такое? – спрашиваю, когда вижу, что мужик подносит белеющий черенок к факелу.
– Оружие супротив них, медная бомба. Фитиль тлеет три секунды, как подожжешь – сразу же бросаешь! – мужик поджигает «черенок» и швыряет в подвал.
Захлопывается тяжелая крышка.
Внизу гулко ухает, земля ощутимо качается под ногами, с полки соскакивает пузатый горшок и разбивается на осколки.
– На штейште, – вспоминаю я слова полусонного хозяина.
– А теперича спустись и посмотри: на какое счастье, – хмыкает старик с полатей.
В лицо ударяет удушливый дым, когда открывается подпол. Откашливаемся и спускаемся вниз.
В земляных стенах застряли осколки бомбы, некоторые вырыли приличные ямы. Толстые прутья посечены, в клетке лежит голый окровавленный человек. Разбитые губы силятся что-то, но грудь, пронзенная во многих местах, последний раз опадает, и оборотень затихает.
– Все запомнил? Понял, почему награда такая и кому? – спрашивает старик, когда я выбираюсь наружу, и поясняет. – Если убьют оборотни одного из фельдмаршалов, то на растерзание им дается целая деревня. И супротив никто не пискнет.
Даже тогда шла охота на людей. И в ту пору были свои охотники…И этот мужик, побрить его, помыть – вылитый боец из другого сна!
Братья остаются внизу, я пытаюсь привести в порядок мысли. Даже икота окаянная привязалась.
– Да, деда, запомнил. Где ж мне теперь заговоренных бомб набраться-то? – никак не удаётся пригладить торчавшие волосы.
В желудке круговерть – срочно нужен свежий воздух.
– В ларь залезь, да возьми две, больше не нужно. Нам ещё самим отбиваться, – старик поднимает сухощавую руку, указывает на кованый сундук под окном.
Под кафтанами, полосатыми штанами и рубахами, вольготно расположились десять «яблочек». Тяжеленькие, оттягивают руку, а их ещё и кидать нужно.
– Деда, а как я узнаю, кто оборотень? Их же от людей не отличить, пока не перевернулись, – карманы отвисают из-за бомб.
– Почуешь, в тебе есть часть ведающей крови. Сейчас же ступай, молодец и не отходи от барина ни на шаг, – старик укладывается на печи.
Я не дожидаюсь выхода из подвала братьев, а быстрым шагом спешу обратно к Давыдову.
– Что, Митька, так быстро возвернулся? Али не по нутру хозяевам пришлись твои басни? – Денис Васильевич затягивает подпруги.
В полном облачении, попыхивая трубкой, Давыдов радуется погожему летнему утру. Даже не догадывается, что за его голову обещаны людские жизни.
– Не всем же вирши слагать, да элигиями по бумаге рассыпаться. Рассказал всё как есть скороговоркой, в ответ попросили земле русской кланяться, да и был таков. А ты, Денис Васильич, куда собрался? – возвращается тоже тревожное чувство, как в хате старика.
– Хочу вчерашнее вино из головы повыветрить, да к дозорным проехаться! Проверить, как там французы! – легко влетает в седло Давыдов.
