Алексей Калинин
Война кланов. Охотник 1
Второй из быкообразных верзил издевательски согнулся в легком поклоне и застыл в приглашающей позе, как заправский дворецкий. Тот, что застыл у двери, хохотнул грубым голосом. Как же мало нужно для счастья…
Голубев отошел к вахтерше и заговорил с ней о погоде. Ну-у, я к ним сам собирался за Женькой, так что это даже к лучшему. Вроде как явка с повинной… только я ни в чем не виноват! Глупо, конечно, но я ещё верил в «хороших и добрых милиционеров». И вскоре я разуверился в этом…
Мы с прапорщиком поднимаемся на третий этаж. Настоящий громила, таких я видел по телевизору, когда показывали санитаров психбольниц или боксеров-супертяжей. На широкой лестнице грохочут тяжелые шаги, а дыхание опаляет шею. Идущая от него неприязнь почти физически толкает в спину. Интересно, а если бы он и в самом деле толкнул меня, то на каком бы этаже я сумел бы остановиться? Проверять эту идею нет никакого желания.
Большие окна холла третьего этажа плещут светом в рукава синих коридоров, потрепанный линолеум щерится прорехами на полу. Поцарапанные двери скрывают за собой веселые дни и страстные ночи. Студенческая общага видела разное, страсти порой превосходили шекспировские.
Вот и моя комната, в замке поворачивается ключ. Я толкаю дверь, и на звук из соседней комнаты высовывается голова сокурсника. Увидев меня, сосед хотел что-то спросить, но тут взгляд натыкается на скалу в серой форме. Рот автоматически захлопнулся. Я приветливо подмигиваю, и однокурсник тут же испаряется. Милиционер остается у двери, кидает взгляд на нашу комнату и презрительно морщит нос.
Родная комната встречает давно некрашеным полом, плакатами рок-групп и кислым запахом пепельниц. На стенах красуются созданные мелком «Машенька» огромные надписи: «Янки, гоу хоум!». Для русских тараканов и написано по-русски. Слегка ободранные стены, потрепанная мебель, крошки на столе – обычное убранство студенческой комнаты парней. Ещё вчера я вышел из неё. Недавно, а кажется, что прошла целая вечность.
Сейчас бы ущипнуть себя и проснуться на кровати у окна. Даже после сна с оборотнями и их странным договором. Нет, я давно убедился, что это не сон.
Подхожу к своей этажерке и вытаскиваю книжечку в малиновой обертке. Из-под подушки на свет показывается медальон – память об отце, я специально снял его с шеи до похода на дискотеку – из боязни потерять. Округлая бляшка приветственно холодит ладонь.
Помню, как мы сидели зимним вечером и лепили фигурки из мягкого пластилина, когда папа попросил меня сделать маленький арбалет: в память о фильме про вольных лесных стрелков и жадных стражников. Получился какой-то непонятный крест, и почему-то зеленый. Позвав маму, отец с гордостью продемонстрировал мое творение. Та грустно улыбнулась и сказала, что такому красивому оружию место на полке, рядом с моими рисунками.
Как тогда в груди плескала жаркая радость от похвалы, как прыгал на месте и восторженно хлопал в ладоши… Пока мы с мамой водружали на полку мягкую лепнину, папа что-то делал с другими кусками пластилина, помогал себе маленьким резачком. Когда я подбежал поближе, то отец показал черный арбалетик, сделанный грубо и резко, но гораздо лучше моего.
Я залюбовался маленькой фигуркой. Величиной с большого кузнечика, оружие одновременно и угрожало, и успокаивало. Кончик маленькой стрелы желтел капелькой на острие, по длине черного ложа шли красные вкрапления. Я восхищенно повертел в руках и торжественно водрузил папино произведение на полку, рядом со своим творением. Мама почему-то укоризненно покачала головой и печально посмотрела на отца. Я не мог понять почему – ведь получилось же красиво!
Через пару дней отец принес медную бляшку с петелькой-ушком: на желто-бордовой окружности мастерски вырезан маленький арбалетик; задняя гладкая поверхность отполирована до блеска; сантиметров пять в диаметре, похожая на старинную монету. Изображение менялось в зависимости оттого, как на "монету" падал свет. То одна натянутая струна исчезала, то другая. Мама продела в ушко тонкий шнурок и…
…И только сейчас я понимаю, что такой же арбалет был у мужчины из заставки «Войны кланов»!
– Ну что ты там застыл? Рубль нашел? – хмыкает в дверях милиционер.
– Да иду я, иду! – я тяжело вырываюсь из воспоминаний и не сразу понимаю, чего от меня хотят.
Быстренько переодеваюсь в запасную одежду: джинсы, футболка, синий свитер, старые кроссовки. Надоело красоваться стильным Сусаниным. Вещи Вячеслава сложил в пакет, чтобы отдать на выходе. Холодок из груди так и не вышел до конца – что будет дальше?
– Давай шустрей, нас заждались! – командует милиционер и пропустил вперед.
– Может, чайку? – я слегка играю на нервах у мордатого.
– Может, по почкам? – милиционер почти ласково интересуется в ответ.
Ни одна дверь больше не открывалась, коридор провожал полным молчанием, в крайней комнате приутихли звуки телевизора. Скрипнул линолеум на полу, словно благословил в дальнейший путь, и мы вновь оказались на широкой лестнице.
– Вы что так долго – ремонтом занимались? – зло сплевывает Голубев.
В его руке отрывисто бурчит рация. Костяшки белеют – ещё чуть-чуть и ворчащая коробочка брызнет черными осколками по плиточному полу. Лицо бледнеет, на открытом лбу дрожат бисеринки пота. Кажется, что немного подтолкни, и он кинется на меня. Второй милиционер придерживает следователя за локоть. Зинаида Павловна вжимается в кресло и смотрит то на следователя, то на меня.
С чего бы такая разительная перемена? Не ждал, конечно, любви и обожания, но и подобная резкая перемена обескураживает. Какая вожжа ему под хвост попала?
– Долго не мог вспомнить – куда положил паспорт. Сами знаете, у студентов всегда творческий беспорядок.
Владимир Александрович зло мотает головой в сторону двери:
– На выход! И не делай глупостей!
– До свидания, Зинаида Павловна! – я делаю вид, что не заметил грубости.
– Угу! – звучит вслед.
Голубев выходит первым, за ним я, а следом два милиционера с добрыми и сердечными лицами.
В таком составе нас и встречает Вячеслав. Я готов вернуться обратно и опять выйти, чтобы увидеть, как у него открылся рот. Челюсть чуть не падает на землю, но парень справляется с собой, и кроссовки приминают разноцветные широкие листья. С решительным видом он перегораживает дорогу. С таким же видом Вячеслав слез с мотоциклами перед неудачливыми «бандитами».
Из-за угла резко выруливает бело-голубой «Уазик».
– Куда вы его? – бросил Вячеслав Голубеву.
– Не твое дело. Вали отсюда!
– Я поеду с ним.
– Ты у него вместо няньки? Дергай отсюда, Арина Родионовна, – хмыкает один из сопровождающих.
«Уазик» подкатывает к выходу и из недр вылезает ещё один представитель власти. Где же берут таких здоровых – на какой ферме выращивают? Шофер не уступал по комплекции остальным милиционерам.
– Я еду с ним! Вы не имеете права! Я же соберу всех наших! – лицо Вячеслава наливается жаркой кровью.
О каких наших говорит? О «смотрящих» за оборотнями?
– Собирай кого хочешь! Увидитесь после допроса! – почти выкрикивает Голубев, и жесткая рука впивается в мое плечо.
Три милиционера подбираются, как тигры перед броском, и медленно двигают к Вячеславу. Тот не отступает, опускает голову и слегка поднимает плечи. Кончики пальцев подрагивают, словно молодые листочки под порывами свежего ветра.
Если три бандюгана на дороге не готовились к встрече с крупными кулаками, то три милиционера наоборот – следят за каждым движением Вячеслава.
– Эй, ребята, хорош! Ну что вы, в самом деле! Славян, мы вместе съездим в отделение. Ты там сможешь подождать? – не хватало ещё драки с милицией перед общагой.
Прохожие озираются на нас, с неодобрением покачивают головами – сразу осудили и вынесли вердикт: студенты набедокурили и теперь их забирают в отделение.
– Лезь в машину! Без тебя разберемся! – Голубев сильно толкает, почти бьет.
Я едва не падаю. Пробегаю несколько шагов по палой листве и оборачиваюсь. Внутри бурлит злость, будто потревоженное шампанское готовится вытолкнуть пробку из полуоткрытой бутылки. Кругом краснеет, исчезаетбагрянец деверьев, синь неба, желтизна увядшей травы. Остается красная пелена и очертания предметов, темнее или светлее, приходится пару раз моргнуть, чтобы скинуть наваждение.
Что-то часто нападает непонятное состояние – раньше за собой такого не замечал.
Следователь улыбается, глядя на меня. С вызовом кивает, приглашая действовать. Его рука уже отстегнула ремешок кобуры. Я с огромным трудом гашу жгучий порыв кинуться вперед. Он презрительно хмыкает, рука медленно тянет за рукоять.
Три быкообразных представителя власти также неспешно подходят к Вячеславу. Тот понемногу смещается в сторону, не давая зайти за спину. Вот-вот и кто-то сделает первый удар.
Второе задание
– Остановитесь! – грохочет знакомый бас.
Голубев вздрагивает, будто сквозь него пропускают двести вольт, и оборачивается на зычный голос. К нам приближается Михаил Иванович, сосед по больничной палате. В движениях, обманчивых в своей неторопливости, сквозит скрытая мощь. Так двигался наш инструктор по рукопашному бою. Он, как горячий нож сквозь масло, проходил через любую толпу. Люди расступались, подсознательно чувствуя грозную силу. Вот и сейчас большой человек гонит перед собой волну уверенности и твердости.
Милиционеры оглядываются на следователя. Вячеслав облегченно выдыхает, круглое лицо немного светлеет:
– Михаил Иванович, тут они…
– Я все знаю, Слава. Так надо! – говорит Михаил Иванович и поворачивается к Голубеву. – Сколько вам нужно времени для допроса?
– Он будет заключен под стражу до окончания расследования. Пока не выяснится, что на самом деле случилось. Уйми своего крепыша или он тоже отправится с нами, – процедил следователь.
Вячеслав тут же вскидывается. Лицо красное, на висках капли пота.
– Я согласен! Поехали вместе! Чё ты головой мотаешь, одноглазый? Зарядить в нюхальник одному из напарников? – он мотает круглой головой в направлении угрюмых милиционеров.
– Слава, успокойся. Ты сейчас поедешь со мной. Молча! Так нужно – поверь мне! – в конце фразы Михаил Иванович повышает голос.
Милиционеры открыто ухмыляются Вячеславу в лицо. Один сплюнул на землю, почти попал на кроссовок. Вячеслав сдерживается, хотя желваки ходят ходуном. Оба здоровяка разочарованно поворачиваются к машине.
Я ловлю взгляд Иваныча, но «сосед» смотрит в сторону и отходит к мотоциклу. Я кладу пакет с одеждой на землю.
– Слав, спасибо за помощь.
– Садись! – следователь открывает дверь «Уазика».
Вячеслав пытается дернуться за мной, но широкая ладонь Иваныча легко останавливает подопечного. Они перекидываются парой слов, к сожалению, я не могу расслышать сказанное – сажусь в машину. Мужчины отворачиваются, тускло блестят надеваемые каски.
Ладонь следователя толкает в спину ещё раз. Нагретое нутро машины швыряет в нос запах затхлости, табака и какой-то непонятной кислятины, словно в кабине кого-то стошнило и рвоту отчистили не до конца. Двое залезают вперед, а с левой стороны садится Голубев. Здоровенный сержант примостился справа. Я оказываюсь зажат между твердыми телами, как орех в зубах Щелкунчика.
Вон, на мотоцикле – ребята, которые могут помочь, а я сижу среди враждебно настроенных людей. От бессилия ногти впиваются в ладони.
– Ну чё, парень, добегался? Пора остановиться и подумать о жизни! Саныч, это его видели у рынка с твоей девчонкой, – оборачивается к нам водитель.
Прокуренные зубы расплываются в довольной улыбке. Картофельный нос морщится гармошкой, когда уголки губ разъезжаются в стороны. Ощущение власти явно доставляет ему удовольствие.
Голубев смотрит на меня так, словно опускает меня в серную кислоту. С размаха хлопает дверь, машину покачивает.
За стеклом ревет мотор "медведя", двое странных знакомцев уносятся прочь по тенистой улице Вихрева. Я провожаю их взглядом – помощи ждать неоткуда, страх мокрой тряпкой облепляет грудь.
Поворачивается в замке ключ зажигания, под ногами несколько раз вздрагивает пол. Звуки лязгающего железа заполняют салон, мотор никак не хочет заводиться. Машина чихает и трясется как курильщик с многолетним стажем..
– Я что говорил тебе по поводу Юли? – глядя перед собой, спрашивает Голубев.
Я счел за лучшее промолчать, и так ясно, что риторический вопрос не требует ответа.
Голубев огорченно вздыхает и коротко бьет локтем в солнечное сплетение. Твою маму, как же больно! Перехватывает дыхание, жаркий взрыв в груди заставляет согнуться.
Я ударяюсь о подголовник, успеваю увидеть в серой обшивке круглую дырочку с обгорелыми краями – память от неаккуратно курившего пассажира. Крепкая рука сержанта тянет за шиворот назад. Тело разгибается, я жадно хватаю сопревший воздух салона. В этот момент машина заводится и трогается с места. Воздух заходит кусками, как горячий пирог, я почти руками запихиваю его в себя.
– Я предупреждаю всего один раз. Ты не послушал умного совета, теперь же пеняй на себя. Даже твои друзья покинули тебя! Корефан признался, что это ты порешил тех отморозков. Мне немного жаль тебя. Очень немного. Хэк! – локоть без размаха въезжает в нижнюю челюсть.
Зубы клацают со звуком ружейного затвора. Я чуть не прикусываю язык, голова откидывается назад. Во рту появляется металлический привкус крови, от боли возникает знакомый гнев. Что говорить? Как выкручиваться?
Голубев прекрасно знает: эти убийства не моих рук дело, но, чтобы убрать с дороги соперника, постарается свалить всё на меня. А я ещё сам к ним собирался! Правильно Вячеслав сказал – дурак и есть.
Когда же это закончится? Непонятные смерти, непонятные люди, непонятные оборотни, непонятный следователь и причем же тут я?
Широкая ладонь сержанта держит за шею. Он придерживает меня, когда от следователя прилетело ещё два удара в грудь, потом тоже присоединяется к веселью. Задние тонированные стекла закрывают нас от глаз прохожих, поэтому удары сыплются без оглядки на посторонних.
Я закрываю голову и грудь, но тычки попадают по спине, ногам. Хорошо ещё, что из-за тесноты мужчины не могут сильно размахнуться. В лобовом стекле мелькают проплывающие дома, деревья, люди. Выскочил бы наружу, но с двух сторон вращаются вихри из кулаков и локтей.
Не дать им понять, что мне страшно. Держаться, не показывать… Им не сломать меня. По носу…
Блин!!! Как же больно.
Очередной удар, попавший в челюсть, обрывает что-то внутри. Меня захлестывает волна бешенства, кровь ударяет в лицо, пылают щеки. Гандоны! Я открыто смотрю в лицо Голубева.
В здоровом глазу следователя возникает интерес. Жесткие костяшки врезаются в мою челюсть, хлещут по носу, срывают кожу со скул. Но я не чувствую боли, лишь ярость взрывает мозг изнутри. Ноздри бешено раздуваются и у него, и у меня. Руки сами собой начинают блокировать удары. У него, кроме интереса, показывается ещё и изумление. Сержант роется в кармане куртки.
– О-о-о, терпила ещё и рыпается! Дайте-ка, я ему тоже навезу! – поворачивается милиционер спереди.
– Не лезь! – хрипит Голубев.
Сжатые кулаки трещат от нахлынувшего гнева. Тело напрягается, превращается в сплошной комок мышц. Удары не чувствуются. Мутная красная пелена завешивает взгляд. Звук урчащего мотора, глухие хлопки по телу, отдаленный разговор милиционеров – все сливается в одну сплошную волну шума, который удаляется и в то же время присутствует рядом.
Внутри горит ярким пламенем клубок огня. Капли раскаленной лавы распространяются по всему телу. Что-то рвется наружу, ломает тонкие преграды сознания. Что-то незнакомое, гневное и разрушительное. Руки наполняются силой, ноги превращаются в стальные столбы, позвоночник сгибается дугой.
Ненавижу! Убить! Уничтожить!
На миг я ясно вижу себя внутри машины, милиционеров по краям и впереди. Люди застывают, как будто кто-то нажал на видеопроигрывателе кнопку «пауза». Я же выпархиваю из своего тела и зависаю в салоне невидимым духом.
Очень необычно видеть себя со стороны – будто умер и теперь витаю над недвижимым телом. И время замедлилось до такой степени, что я вижу, как медленно падает капелька пота с носа Голубева. Дым неторопливо вытекает изо рта водителя, закрывается в моргании глаз милиционера на переднем сидении, летит к моему лицу кулак следователя.
И змеится молния шокера в руке сержанта!
Так вот что он искал в кармане! А я как раз повернулся к Голубеву и руками закрываю голову. Молния тянется к моей шее, должна ужалить в то место, где заканчивается стрижка. Я чуть потянул руку на себя и шокер чуть отдалился в сторону.
Прикольно!
В этот момент я понимаю, что могу сделать с ними всё, что захочу. Могу выдавить глаза и оборвать уши, могу перебить сонные артерии и сломать гортани. Могу пробить виски, чтобы в следующую секунду в машине оказалось четыре трупа. Могу вытащить из кобуры пистолеты и нашпиговать свинцом каждого мента.
Я всемогущий. Я могу это сделать!
Но чем тогда я буду отличаться от этих уродов?
Да и Женька у них, а он вряд ли обладает такой приобретенной способностью.
Нет. Пока что нужно затаиться. Не надо показывать, что я могу – нужно узнать, что готовится дальше. Я решаю вернуться обратно.
Как только я подумал об этом, так тут же появилась надпись:
Второе задание выполнено:
Ты обуздал свои силы и приобрел новый навык "противостояние Зову"
Надпись моргает и пропадает. Неудержимая сила влечет обратно. Снова появляется ощущение тела. Я изворачиваюсь, вжимаюсь в пыльное сидение, и мимо моего носа пролетает рука с зажатой молнией. Как по расписанию электрический разряд встречается с кулаком Голубева.
Короткая вспышка.
Появляется запах горелой плоти, как будто опалили забитую свинью! Фу, ну и вонища!
Следователь выпрямляется на сидении, бьется головой о потолок салона и всей массой заваливается на меня. Голубева колотит от бешеных судорог. Накатившее исступление спадает, ноют ушибленные ребра.
– Стой! Тормози, Илюха! – тут же орет накосячивший мент.
Водитель бьет по тормозам, всех бросает вперед и расслабленное тело падает с меня. Я упираюсь рукой в спинку правого сидения – не могу отказать себе в удовольствии подставить локоть под нос следователю. Впереди раздается мат – милиционер приложился лбом о торпеду.
– Что у вас там? – оборачивается водитель, пока милиционер рядом потирает лоб.
– Херня получилась. Хорош рыло тереть, помоги Саныча вынести! – командует сержант, виновато осматривая расслабленное тело следователя.
– Ему терпила так зарядил? Хана тебе, пацанчик! – рявкает прапорщик и выскакивает наружу.
– Остынь, ему и так досталось. Не болтай, берись за плечи! – «шокерист» распахивает дверь, из которой вываливается следователь.
Суховатое тело следователя выносят наружу. Я помогаю из сострадания – все-таки не слабо получить разряд, особенно когда не ожидаешь. Хотя, если бы мог, то приложил шокер и не отпускал бы до тех пор, пока тело не перестанет трястись.
Ненавижу!
Следователя кладут на тент, который вытащил и раскинул на траве водитель. Голубев слабо подергивается. Сержант отирает бледное лицо мокрым платком, слушает пульс на запястье. Водила с другим милиционером курят в сторонке.
Я смог оглядеться. Ого! Оказывается, мы выехали за город и встали за Китово. Вечер опустился на землю, покрыл деревья и кусты оранжевым светом.
По сторонам дороги высится лес, весь в теплых красках, манящий и родной. Зеленые ели переплетаются с багряно-золотыми березами и желтыми кустами. Под лучами вечернего солнца деревья словно выступают на модном показе.
Изнутри леса кричит свобода, воздух влажно пахнет грибами и мхом. Лес манит и завораживает, а из темной глубины идет необъяснимый зов. Перед глазами пролетает образ мохнатой лапы, сдирающей дерн с земли. Опять возникает ощущение взгляда, как из тонированных стекол черного джипа. Но на сей раз не злобный и ненавидящий, а наоборот, манящий и завлекающий, будто зовущий к ужину крик мамы. Меня снова тянет невидимая веревочка. Тащит в лес, как до этого тянуло в Шую…
Но в этот раз я могу спокойно делать шаг назад. Второй и третий…
– Эй, ты куда направился? А ну залезь в машину! – прапорщик щелчком откидывает в сторону окурок.
Бычок пролетает по широкой дуге и падает в придорожную канаву, коротко пшикнув напоследок. Я и не заметил, как отошел к другому краю дороги. Хрипло каркает в стороне угольно-черный ворон. Его блестящие глазки оглядывали группу людей, костистые ноги нервно переступают по рыхлой земле.
– Надень на пацана браслеты, пусть в машине покукует. О, смотри, и Саныч очухивается. Крепкий он все же мужик, если после такого разряда уже приходит в норму, – сержант ещё раз смачивает платок из пластиковой бутылки и отирает лицо следователя.
– Я после шокера раньше включаюсь, так что не такой уж он и крепкий, – замечает прапорщик и вытаскивает из-за пояса наручники.
Холодные тонкие браслеты туго стягивают мои запястья. Мелькает шальная мысль – смогут ли милиционеры надеть эти игрушки на ручищи Вячеслава? Зов из леса стихает.
– Ага, от обычных шокеров, но у меня тесть – инженер-электронщик. Вот он и прибавил моей игрушке немного мощности. С червонца килоджоулей поднял до сороковника – на полчаса гарантировано расслабление и пускание слюней. Толковый он мужик, если бы не бухал ещё, – сплевывает сержант.
Голубев открывает здоровый глаз и ошалело оглядывается по сторонам. Милиционер заталкивает меня в «Уазик». Водитель тоже залезает со своей стороны, посматривает в зеркало заднего вида.
– Куда же ты полез, молодой? По-хорошему же предупреждали. Девок тебе мало, что ли? – сочувственно говорит он, кивая на обочину, где поднимают следователя.
– Так получилось. Куда мы теперь? – спрашиваю я, разбитые губы не очень располагают к беседе.
– В СИЗО, куда же ещё. Посидишь там, пока все не прояснится, или пока последний гопник не выйдет из комы, – произносит водитель и вытаскивает из пачки сигарету. – Не куришь?
Я отрицательно мотаю головой. Смотрю на следователя, как тот сидит на грязном тенте и материт неосторожного сержанта за «сюрприз».
– Почему последний? Их же трое в реанимации, – говорю я пониженным тоном, чтобы не услышали на улице.
– Кто-то отключил им в больнице аппарат искусственного дыхания. Списали на неаккуратность персонала, кажется, кого-то уволили. А этого смогли откачать, но сейчас находится в коме. Наши ребята дежурят у палаты, как возле мавзолея на Красной площади.
– Ничего себе. Ну и дела.
– Ладно, тихо тебе – вон Саныча ведут.
Распахивается дверца и, на сидение рядом сажают бледного следователя. Тот кидает на меня злой взгляд, но молчит. Я тоже не пытаюсь завязать разговор.
Ещё двое умерли, осталась последняя надежда на выжившего отморозка. Евгений не мог на меня всё повесить – не верю, это всё вранье следователя!
Полчаса монотонной езды и мы приехали в Иваново. Никогда не любил областной центр – хмурый он какой-то, тревожный, хотя ему и присвоено красивое звание «города невест».
Непонятное волнение возникало всегда, даже когда большой компанией гуляли по серым улицам. Вроде бы и веселились, и смеялись, но гнетущее чувство тревоги не оставляло во время прогулки ни на миг. Какая-то опасность таилась в большом городе, заставляла беспокойно оглядываться назад, противно чесались лопатки, словно предчувствуя удар в спину.
Машина проезжает по городу, мы подкатываем к серому высокому забору, поверху которого змеилась колючая проволока. Слева от коричнево-грязных ворот вылезает небольшое кирпичное строение КПП. Из-за забора выглядывает побеленное четырехэтажное здание с гостеприимными решетками на окнах. Два человека с автоматами курят у железных ворот. Водитель останавливается, извлекает из бардачка сверток и выходит из машины. Он скрывается за железной дверью пропускного пункта.
– Саныч, когда пойдем оформлять клиента?
– Прапорщик, сиди на месте, там всё договорено.
Вскоре возвращается водитель. Без свертка в руках. Как-то обычно, обыденно, словно не в первый раз. И почему я не удивился? Сходил, отдал, вернулся – будто за хлебушком до магазина сносился.
– Все нормально, можете заводить.
– Пошли, – рычит Голубев, и дергает меня за руку.
Осенний вечер разливает по небу темную синеву. Территория вокруг освещается мощными фонарями, наверно, так светло не бывает и днем. Курящие охранники пялятся на нас безразличными взглядами, приветствуют Голубева. Вряд ли он был здесь редким гостем.
– Подожди в машине, дальше я сам! – командует следователь сержанту и кивает одному из охранников.
Тот внимательно осматривает меня и открывает скрипучую железную дверь. За ней оказывается ещё одна. Писк электронного замка и мы внутри. Запах хлорки мешается с застарелым табачным дымом. Как же тут неуютно и мрачно. Серые стены, широкие щиты с инструкциями и приказами, затертая плитка на полу. Тягостное зрелище, удручающее и давящее. Слева комната за толстым стеклом, там маячит одутловатое лицо дежурного.
– Привет, Серега, мы к Васильичу.
– С этим? – дежурный лениво кивает на меня.
– Я же сказал – мы. Хотя, пускай он тут у тебя постоит немного.
Я молчу. Дежурный нажимает на кнопку, и ещё одна решетчатая дверь открывается, поглотив следователя.
– За что тебя? – дежурный явно скучает.
– А это так важно?
Жестоко ломит тело, кровь из рассеченной брови свернулась коркой и мешает моргать. Заведенные за спину руки немеют от наручников. Впереди маячит мрачная неизвестность, известная лишь через призму кинофильмов, да услышанная из рассказов отсидевших знакомых. Нет никакого желания общаться.
– Ну не хочешь – не говори, но редко кто из привезенных Голубевым в нормальное место попадал. А уж на волю и вовсе никто не возвращался, – дежурный явно обиделся на меня.
– Недавно в Шуе схлестнулись с местной гопотой. Четверых из них кто-то положил, пока в отключке валялся. Вот и приняли, а я ни сном, ни духом. Да и друга тоже взяли, хотя врачи хором заявляют, что напали собаки.
Я-то успел понять, что это за собаки, оставалось узнать – почему уничтожалась вся наша «компания»? За что умерли те ребята из банды Жилы? Жив ли ещё Евгений? Но у кого спросить? Иваныч знает наверняка, но где он сейчас?
– Ну да, слышал-слышал, знатный махач сотворили, а теперь невинного из себя строишь. Не боись, у нас тут много невиновных сидит, – хохочет дежурный. – Но редко кто из пассажиров соскакивает с поезда.
– Понятно.
– Не бзди, может и образуется.
– Как долго у вас тут держат?
– Кого как. Бывает, что выпускают через неделю. Случается, что суд выносит приговор, а бродяга отсидел у нас даже больше положенного срока.
Неприятно оказаться в подобной ситуации. Сидишь и ждешь. Наблюдаешь, как день за днем проходит жизнь, а какие-то бюрократы думают, что с тобой делать. Им ведь абсолютно безразлично, что за человек скрывается под картонным листом с надписью «Дело №…».
Вдалеке раздаются шаги, дежурный тут же смолкает.
– Открывай, Серега! Начальник пришел! – за решетчатой дверью показывается красное лицо пожилого человека.
Писк замка и в небольшое помещение вплывает «начальник»: хорошо за сорок, раздался на сидячей работе, круглая голова и рыбьи глаза навыкате, невысокий, пухленький, довольно медлителен в движениях и заторможен в речи. За ним входит следователь. Две противоположности одной системы, по фигурам схожи как Дон Кихот и Санчо Панса.
– Васильич, вот этот ухарь и натворил кучу проблем.
– Да-а, глядя на тебя можно сказать, что и доставили его с великим трудом, – «начальник» оглядывается на бледное лицо следователя.
Действительно, сержанту хорошо переделали шокер, судороги до сих пор навещают суховатое тело следователя. Скуластое лицо хмурится.
– Мутит с утра, скорее всего отравился чем-то, – отвечает Голубев.
– А с глазом что? Соринка бревнышком залетела? – кривая ухмылка касается потрескавшихся губ.
– Ага, расчесал ногтями на ноге. Хочешь, и тебе почешу? – вспыхнувший следователь тут же одергивает себя. – Шучу-шучу, воспаление какое-то.
– Ладно, поправляйся тогда. Пассажира я определю куда нужно, но ты не затягивай с делом, а то у нас проверка скоро намечается, – Васильевич пожимает руку Голубеву и кивает дежурному. – Документы забери, а то завалятся куда ещё. А завтра с утреца отдашь мне.
– Его бы на пару дней под крепкий схрон, чтобы и воздух только после проверки проходил! – говорит следователь.
Начальник отмахивается, мол, и без тебя знаю. Следователь обжигает меня взглядом, не сулившим ничего хорошего, недобро усмехается, и дверь выпускает его сухощавую фигуру.
– Ну что, пассажир, пошли знакомиться! Михеев! – «начальник» бросает в открытую дверь, и откуда выныривает двухметровый амбал. – Давай этого красавца ко мне в кабинет, а я пока выйду на пару минут. Серега! Не спи!
– Не сплю, Сергей Васильевич! Бдю! – дежурный вытягивается в струнку, если такое возможно сидя на стуле и снова нажимаетна кнопку открытия двери.
Начальник выходит вслед за Голубевым.
– Вперед! – рявкает Михеев, и железная хватка стискивает локоть.
Да-а, здравствуй мир незнакомый и пугающий.
Мы выходим с другой стороны КПП под музыкальное сопровождение электронного замка. Слева и справа до серого здания протягивается проволочный коридор с острыми шипами по потолку. По этому проспекту я и иду, напутствуемый окриками немногословного надзирателя. Судя по звездочкам – он дослужился до лейтенанта, а судя по лицу – можно сказать, что сотрудники зоопарка явно утаили побег одной из горилл.
Лицо не обезображенное интеллектом, с надбровными дугами, нависающими утесами над запавшими глазками, прямо-таки лучится добротой и пониманием. Сейчас это лицо кажется застывшей маской маньяка из фильма ужасов. Узкие губы и выделяющиеся скулы добавляют необходимые штрихи к общему портрету.
– Иди, не оглядывайся! – всего три подобных команды я слышу за наш недолгий путь.
Очень содержательная беседа, зато нашлось время подумать и взвесить сложившуюся ситуацию. Проанализировал, поразмыслил и понял, что все хреново. Однако я жив, хотя и побит, и это не может не радовать. Как в анекдоте про падающего с сотого этажа человека, что пролетал мимо пятидесятого и подумал: «Пока всё идет хорошо».
Войдя в здание, мы ожидаем, пока откроет решетку очередной дежурный и проходим в левую дверь. За ней убегает вверх серенькая лестница, ступени провожают скрипом песка на второй этаж.
– Стой! – мы останавливаемся перед коричневой дверью с золотистой табличкой «Бологов Сергей Васильевич. Директор следственного изолятора». – Лицом к стене!
Около десяти минут я обозреваю поверхность стены, изучаю трещинки и выемки, потом появляется начальник. Он идет, о чем-то задумавшись, а увидев нас, даже оторопел на миг:
– Вы чего здесь? Ах да, совсем этот следак мне голову забил. Михеев, не нужно его ко мне. Пусти по процедуре и в 47-ю. Ох, и устал я с вами. Все, до завтра.
