bannerbannerbanner
полная версияКого выбирает жизнь?

Александр Иванович Вовк
Кого выбирает жизнь?

Полная версия

39

Следующий день стал для меня особенным, а, возможно, и самым важным в жизни. Наконец-то я, с наилучшими пожеланиями от всего персонала, с которым за трудный для меня месяц близко сошёлся, простился весьма тепло, хоть и без оркестра, и покинул реанимацию, чтобы пока, до обретения полной от медицины независимости, закрепиться в палате неврологического отделения.

Напоследок врачи и сестры, собравшись по такому случаю вместе, подарили мне наиболее ценное пожелание реаниматологов:

– Вы уж к нам, Александр Федорович, больше – ни ногой!

– Будет исполнено! А вам всем полновесного счастья! Спасибо вам всем, дорогие мои! – пожелал и я, и про себя подумал. – Теперь уж, точно, всё! Я действительно вырвался из пут отделения реанимации и интенсивной терапии, которое едва не оказалось последним моим пристанищем на этом свете! Пришла пора вступать в настоящую новую жизнь!

40

– Везет же людям! Кого-то даже здесь в персоналках возят! – весело прокомментировал паренёк с повязкой на носу, опоясывающей голову, из моей новой палаты, в которую меня лифтами и коридорами доставили в кресле-каталке.

«Вот и пошёл отсчёт новой жизни!» – удовлетворенно констатировал я, здороваясь с присутствующими в палате, где кроме кровати, к которой меня подвезли и предложили перебраться на нее самостоятельно (для меня это прогресс!), имелось еще семь обитаемых мест. Все они оказались заняты. Рядом с одной из кроватей, склонившись к лежавшему на ней парню, сидела, чуть сгорбившись, молодая женщина, всем своим видом демонстрируя, что кроме него она не видит и не слышит никого на свете. Они негромко о чём-то переговаривались.

– Всех приветствую! Моя фамилия Белянин. Зовут Александром Федоровичем. А с вами, товарищи, думаю, познакомимся по ходу!

– Вообще-то, товарищей здесь нет! Мы – господа! – среагировал сосед, кровать которого стояла у той же стены, что и моя.

– В этом не сомневаюсь, но пока я представился только товарищам! – парировал я.

– Если так, то я Василий! – отрекомендовался господин. – Надолго к нам и с чем?

– Инсульт был, да не весь пока сплыл! – усмехнулся я. – Но, врачи торопят! Говорят, что мой отпуск на исходе!

Василий не стал что-либо уточнять. Не дал и мне возможности расспросить его подробнее. Он, казалось, странным образом замкнулся, ушёл в себя, но через минуту вдруг запричитал, не обращая внимания на меня и окружающих:

– Вот живешь, живешь! Справляешься, преодолеваешь и, себе же на удивление, ничего не подозреваешь о том, что может случиться в следующий миг! Ни ухом, ни рылом! И однажды – бац, и ты готов! В полном дерьме! И всё в твоей жизни вверх дном! И не исправить, и заново не начать. Ужас! Но даже он, этот ужас, ничего не изменит, поскольку безнадежно опоздал! Сколько ни пыхти, и впрямь всё пропало! Жизнь моя, вся горбатая, и вся за спиной! И новенького в ней ждать бесполезно! Тоска!

– Образно обрисовали! – поддержал я. – Но чересчур уж безнадежно. А почему так?

Сосед смолчал, отвернувшись после своего монолога к стене. Потом я еще не раз замечал, как он уходил куда-то, как лениво и неаппетитно ел больничную кашу, как зло, со всего маху, валился на скрипучую кровать, но больше не философствовал. Он совсем потонул в своём странном внутреннем мире, в который никого не впускал.

Полежав немного, я принялся ходить по палате, надеясь после некоторой тренировки выйти на оперативный простор, в коридор, что в первую очередь определялось отсутствием в палате элементарных удобств. Но то, что я называю ходьбой, таковой пока не являлось. Это было нестерпимо медленное перенесение себя с одной ноги на другую, от одной опоры к другой. И хотя оно вызывало одышку и головокружение, я не намеривался сдаваться, не присаживаясь для начала минут по пять, потом и по двадцать пять, вышагивая туда-сюда.

Шажок, потом другой! Стоим! Отдыхаем! Шажок, опять другой! Стоим! Снова всё сначала. Еще один, еще другой! Тем не менее, пусть медленно, но в этом деле я всё же продвигался вперед. А, значит, к новой жизни, независимо от того, какой она окажется и по длительности, и по своему содержанию.

Тащиться вдоль коридора было веселее. Во-первых, не приходилось часто возвращаться на исходный рубеж, как в палате; во-вторых, всюду тенями бродили занятные больные и стремительно порхали озабоченные медсестры, важно вышагивали посередине врачи. В третьих, на стенах красовались информационные стенды, призывающие мыть руки перед едой, пугающие таинственным СПИДом, воспалением легких и гепатитом «Ц». Всё это, конечно, мне пришлось перечитать много раз, от безрыбья, измеряя длину коридора мизерными шажками. Для тренировки памяти кое-что выучил наизусть.

На следующее утро вместо зарядки я дерзнул спуститься по лестнице и даже осилил целый пролет, победно прошелся по чужому коридору и вернулся к себе в палату. На это ушло сорок минут! Довольный собой, но основательно вымотавшийся, я тут же уснул. Не знаю, сколько времени прошло, когда меня бесцеремонно разбудила невропатолог:

– Кто здесь Белянин? – ей указали; она подсела ко мне. – На что жалуетесь? – докторша для больных представляла собой своеобразный возбудитель смеха, который из такта всем приходилось подавлять: совсем молоденькая, она, видимо, для солидности давила голосом, отрывисто и бесцветно, тщетно стараясь произвести внушительное впечатление.

– Всего и не перечислить! Например, чай всегда холодный! – ответил я, едва не засмеявшись от своих наблюдений.

– Про чай расскажете не мне! – пресекла она мой насмешливый настрой. – Поднимите рубашку! Выше! – и долго рисовала на моей груди ногтем прямоугольные решетки, своими руками больно сгибала мои ноги в коленях, просила повертеть головой в стороны и к подбородку, поводить глазами вослед ее молоточку и, наконец, приказала встать, уточнив, справлюсь ли я без посторонней помощи?

Она занималась со мной с полчаса, демонстрируя всё, что знает и умеет с прилежностью, достойной школьницы-отличницы, но под конец всё же удивила:

– У вас, больной, всё хорошо!

– Этому я бесконечно рад, но как-то странно! В реанимации мне говорили, будто болезней у меня, как игрушек на новогодней елке! Вон, даже гипс всего несколько дней как сняли. Но вам – спасибо! Значит, больной здоров? – уточнил я.

– Нет, больной не здоров! – обиделась молоденькая докторша. – Вы пока нуждаетесь в лечении, но не в стационаре. Так что, завтра – на выписку! Я вам всё распишу, чтобы дома самостоятельно выполняли упражнения и принимали лекарства. Вопросы есть?

41

На оставленный после ухода докторши стул рухнул не пожилой, но совсем седой сосед по палате, назвавшийся Виктором.

– А по отцу? – уточнил я у него, однако собеседник отмахнулся, давая понять, что и этого достаточно.

– Завтра домой? – спросил он утвердительно, с завистью в голосе и мечтательным тоном. – А в богадельне-то давненько? Слышал я, будто целый месяц? – он перекосил лицо, что могло означать нечто совершенно неприемлемое для него. Потом сам за меня и ответил. – Я бы с ума сошёл!

– Может, и я уже сошёл, если было с чего сходить!

– А где работаешь? – поинтересовался Виктор, а когда узнал кое-что обо мне, надумал поговорить.

Я давно замечал, что слово «профессор» на многих людей действует магически, поскольку они приписывают данной категории работников некие сверхординарные способности, хотя этого-то у них, как правило, и нет. Кто такой профессор? Обычный учитель, только более высокой квалификации, нежели остальные, вот и всё.

– Ты слышал? – поинтересовался Виктор заговорщически. – Говорят, будто большевики тогда царскую семью не шлёпнули? И все они потом долго жили. Как считаешь, возможно?

– Послушайте, Виктор! Что толку спрашивать меня о моем мнении? Мне свидетелем тогда стать не удалось, и я знаю не больше, нежели способен узнать кто-то другой, имеющий мозги?

– Э, нет! – Виктор активно возразил, давая мне понять, что ему интересно как раз то, что думаю я. – Ты же профессор! Значит, должен знать!

Последний аргумент вообще выглядел смехотворно! А если я не историк, не архивный работник, не археолог, не политик, наконец? Если я обыкновенный технарь? Да и кто мешает тебе самому узнать по интересующему тебя вопросу больше, нежели смогу это сделать я?

Ох, уж эта опора русских людей на любые авторитеты, часто ненадёжные и липовые, но закрепленные громкой должностью! Если я соловьем подпою ему в том вопросе, о котором он где-то уже поднабрался информации, то он меня непременно зауважает. Предполагаю также, что стоит мне промахнуться, как он превратится в человека, которого я якобы оскорбил! Чем? Да тем, что не поддержал его «мнение»! А есть ли оно, и с чего ему взяться, этому мнению?

Соседу следовало для начала собрать разнообразную информацию по своему интересу, переработать ее беспристрастно, а уже потом делать какие-то выводы. Но в данном случае как их сделать, если достоверная информация уже лет сто покоится в чьих-то надежных руках, а в нашем распоряжении лишь всякая туфта? Коль раньше те секреты не обнародовали, с какой стати сделают это сейчас? Не отрицаю, может и появился у них некий интерес или условия изменились, но я-то в этом деле опять же ни бельмеса не смыслю! Вот и отвечай ему теперь, коль уж попался:

– Если вам столь важно, что именно я думаю по этому поводу, то извольте!

– Конечно, интересно! – поддакнул Виктор.

– Ладно! Вот только меня больше занимает совсем другой вопрос, поскольку он сильнее влияет на нашу жизнь. Что же касается вашего вопроса, то я кое-какие материалы на эту тему действительно читал. Походя читал и, сознаюсь, с некоторым интересом! Так вот, совмещая всё это (разумеется, после отсеивания того, что я считаю дезинформацией) с моим представлением о той эпохе, о личности Ленина, Сталина и об интересах страны, я давно пришёл к выводу, что у Советов не было жгучего интереса избавляться от отрёкшегося царя и членов его семьи!

 

– Но у Ленина-то такой интерес был! – возразил Виктор. – Прежде всего, месть! Кровная месть за любимого старшего брата Александра.

– Согласен! Такой интерес был! Тем не менее, Ленин, обладая трезвым умом и заботясь о своём детище, о созданной им Советской России, совершил, как мне по многим сведениям представляется, очень целесообразный обмен царской семьи на прекращение убийственного германского наступления на Москву. До нее оставалось километров триста, и никаких препятствий! Конец маячил для молодой и неокрепшей республики! Если судить по общедоступной истории, то именно на это время приходится подписание с германцами, так называемого Брестского мира, официальная суть которого такова – наши западные земли в обмен на прекращение наступления Германии и выход ее из войны против нас. Это официальная история, но я думаю, что она кое-что умалчивает! Думаю, с известной частью земель Белоруссии, Украины и Молдавии немцам вполне могли отдать и всё царское семейство!

– Да, бог с вами, профессор! Зачем оно немцам?

– Это просто! Царица была немкой, ее дочери – германские подданные, у Николая в Европе имелось множество здравствующих венценосных родственников, которые волновались за судьбу Романовых! Если же всё было иначе, то я не смогу объяснить, почему германцы всё же остановились, а не дошли до Москвы? Впрочем, есть неплохо обоснованный, на первый взгляд, другой вариант, в соответствии с которым семья была спасена, но не передана немцам, а расселена врозь по разным городам Советской России, где спокойно жила под чужими фамилиями. А царевич Алексей вообще находился под присмотром Сталина и при нем же поднялся на должность министра, а потом двадцать лет возглавлял Совет Министров. Если без подробностей. Нам трудно это опровергнуть, трудно и подтвердить! Хотя оно вполне вписывается в мое представление о гуманности Сталина!

– Но тогда, как ты сам сказал, непонятно, что же остановило наступление немцев на Москву? – справедливо поддел меня Виктор, но, чтобы мне не пришлось оправдываться, добавил. – А еще говорят, будто за этим освобождением стоят царские миллионы, переданные Николаем перед войной на хранение в США. Говорят, все документы тогда были оформлены на сто лет, а в них прописана абсолютная обязательность возврата золота. Да еще и с процентами! – почему-то шёпотом добавил Виктор.

– Я слышал об этом. Но если и так, кто же нам то золото вернет? Об этом даже говорить нет смысла! Потому решение Николая сохранить деньги в далеких Штатах мне представляется весьма недальновидным. Пустил козла в огород! Такие деньжищи вернут лишь под угрозой разгрома, что не реально по отношению к США ни тогда, ни сейчас!

– Да, уж! Здесь ни мытьем, ни катаньем!

– Впрочем, все наши догадки связаны с тем, что царскую семью не расстреляли. А если ее расстреляли? И такое вполне могло быть, поскольку в Москве в это время эсеры подняли вооруженный мятеж против большевиков, то есть, против Ленина, арестовали Дзержинского, обстреливали из орудий кремль. Большевики тогда держались на честном слове. Потому Уральский Совет, состоявший сплошь из эсеров и находившийся во враждебной конфронтации с большевиками, вполне мог расстрелять царскую семью. Назло большевикам. Убили ведь для этого посла Германии Мирбаха, убили и Романовых, то есть, родственников кайзера, – всё к одному! Лишь бы не допустить мир с Германией. Почему бы не так?

Я и не заметил, как к нашему разговору стали прислушиваться и подтягиваться другие больные. Один из них, улучшив момент, уточнил у меня:

– Так какой же вопрос, интересно, вы считаете более важным?

– Ну, господа! Как полагают в кругах, близких к помешательству, эта тема явно не для больных неврологического отделения! – хотел отшутиться я, но не удалось, поскольку, как выяснилось, интерес действительно оказался общим. «Еще немного и придется мне отвечать за все грехи советской власти! Только диспута мне и не хватает! Одно дело, время в палате коротать, болтая о том, о сём, и совсем уже другое – откровенничать, неизвестно с кем! Не то чтобы страшно, ничуть, но совершенно бесполезно, поскольку аудитория неизвестна и непонятна! Тогда, зачем мне это?» – решил я.

– Да мы, как будто, и не психи! – вступился кто-то за всех.

– Вот именно! Потому и предлагаю, господа, отдохнуть! – сделал я еще одну попытку увернуться от бессмысленного публичного выступления. – Лично я уже устал! Так что, прошу отпустить меня с миром!

Неудовлетворенный народ с характерным бормотанием рассеялся и принялся по два-три человека что-то горячо обсуждать в разных углах палаты. Я же прилег, решив расслабиться перед обедом, а потом опять выдвинуться на тренировку ослабевших мышц. Всё-таки и это не вышло, ибо Виктор, удостоверившись, что мы остались в одиночестве, тут же пристал с прежним вопросом:

– Может, продолжим, профессор, пока никто не мешает? Про самый важный вопрос.

Я не ответил, демонстративно закрыв глаза, а сам подумал: «Кто же знает, какой вопрос сегодня самый важный? В любом случае, смешно же я буду выглядеть, если стану обсуждать это с каждым встречным и поперечным! Уж лучше сам всё обдумаю – и интереснее, и время веселее пройдёт!»

Виктор либо не воспринял мои закрытые глаза в качестве очевидного отказа на его предложение, либо его допекло собственное долгое молчание, потому он стал атаковать меня вопросами. Пришлось мне демонстративно, якобы в туалет, выдвинуться на прогулку раньше намеченного времени.

Я с большим напряжением поднялся и сел на край кровати («насколько тяжело это даётся!»), передохнул полминуты, зачерпнул ступнями тапки и медленно, будто всё ещё тяжело больной, поплёлся по намеченному маршруту, машинально обдумывая затронутый до этого вопрос.

«Если уж о чём-то говорить, то нет теперь вопроса важнее, нежели спасение страны!» – ухватил я сразу главное, давно мне понятное, которое лишь постороннему может показаться излишне возвышенным, манерным или надуманным. Но я-то говорил сам с собой, прекрасно сознавая, что в этом случае мне пыжиться не резон.

Я действительно всегда остро чувствовал происходящее в стране и в мире; вот и теперь мне абсолютно ясно, что страна вплотную подошла к той грани, после которой ее может не стать завтра или послезавтра.

– Кто всерьез, покажите мне его, сознаёт, что все последние столетия превратились для нас в непрерывную борьбу за выживание, хотя это, в общем-то, и не скрывается? Сначала наемные враги извели наших, а не каких-то иностранных, как нам с детских лет внушают, Рюриковичей, одного за другим. Потом усилиями внутренних же врагов вместо убитого ими Ивана Грозного внедрили на трон Московии, едва пережившей великую смуту, английских ставленников Романовых, начиная с богом обиженного Михаила. Когда со временем и среди Романовых нежданно-негаданно и неизвестно откуда появлялись национально-патриотические самодержцы, с ними безжалостно расправлялись и опять ставили своих послушных протеже. И ведь это по сей день продолжается!

Ярким примером стал молодой Петр Первый, однозначно подмененный после возвращения из Великого посольства черт знает, на кого. Перед этим поляки, коварно навалившись, истребили спящую русскую пехоту (стрельцов), чтобы она не воспрепятствовала иноземному заговору. Новый «Петр» сразу перебил всех своих родных и знавших его лично. Как такое понять? Все должности заняли иноземные друзья нового царя, в основном, голландцы, во главе с прославляемым даже теперь Лефортом. А русские-то где? Разве это не иностранное завоевание государства? Разве это не захват власти в стране, чтобы рулить в нужном Англии направлении?

При «Петре» сразу стало насаждаться пьянство и курение, за которое раньше на Руси, между прочим, казнили. Одновременно стали бороды у знати и купцов насильно сбривать, хотя это испокон веков считалось невыносимым унижением. Правда, скоро бороду опять разрешили, но только после уплаты за нее ежегодного налога. Огромного налога! Крестьянские же бороды не трогали, но те бородачи, которые приезжали в город продавать свои товары, платили за нее копейку. Цена ей была тогда немалая, потому многие крестьяне перестали заниматься торговлей! Но выручка в казну потекла!

И стал на нее «Петр», до того неистово боявшийся воды, строить свой флот! (Где логика?) И пушки отливать! И так он со всеми соседями развоевался, что успокоил свой воинственный пыл, когда в стране мужиков не осталось, поскольку все они под его началом геройски полегли. Да еще, говорят нам нынешние специалисты, полегли они почему-то за интересы других европейских стран!

И всё новоявленному Петру сошло с рук! Более того, наши «историки» до сих пор не только подло молчат о фактической сущности того царя и о его делах, но урода-самозванца еще и Великим называют! (Этот новый «Петр» и впрямь был физическим уродом: рост более двух метров, стопа тридцать седьмого размера, немыслимо огромные ладони, крохотная голова…).

Вот только до Великого посольства молодой Петр был совсем другим! Всё это, куда ни шло, если бы новоявленный Петр страну так безжалостно бы не гнобил! Впрочем, что заслужил он, то в итоге сам и получил! И та безродная чухонка, которую он короновал (невиданное дело!), застуканная им со шведским подданным, его же и спровадила на тот свет! А голова наглого шведа, мимо которой Катерине пришлось еще долго ходить, не только Катерину не устрашила, а, судя по всему, напротив придала ей решимости немедленно извести своего супруга, опасно изменившего к ней своё отношение.

Другим примером расправы над государями-патриотами стал по-настоящему русский, хотя и рожденный от немки, невероятно прогрессивный Павел Первый, убитый на английские деньги, как только он переориентировал торговлю России с Англии на Францию и решил совместно с Наполеоном отобрать у Англии ее благодатную Индию. При этом Павла, принесшего России за четыре года больше пользы, нежели его странным образом прославленная подлыми историками мать-немка Екатерина Вторая за тридцать четыре года правления, до сих пор те самые историки выставляют в самом дурном свете!

Сколько же вранья нам до сих пор всучивают, начиная со школьных учебников, в виде так называемой официальной исторической науки!

Можно легко понять, с какой целью порочили Павла сразу после его зверского убийства в собственной спальне, но зачем о нем продолжали говорить гадости и в советское время, и теперь? Вот это можно объяснить лишь одним способом: наши «великие историки» ничего в своих представлениях не поменяли, продолжая исполнять песенку, слова которой сложены в далекие царские времена!

Возможно, сами они что-то и понимают, но выполняют, как и тогда, указания небезызвестного мирового правительства, представленного в те века королевской семьей Англии! Посмотрите сами! По-прежнему эти псевдоисторики питаются лживыми трудами о нашей истории наёмников Шлёссера и Миллера, с которыми боролся Ломоносов и даже был приговорен за это к смертной казни.

Эти «труды» Шлёссера и Миллера по своей сути до сих пор являются мощным идейно-психологическим оружием против русского народа, представляя его исторически недоразвитым. А послушные горе-историки так и применяют это оружие против своего народа, который, видимо, вследствие действительно потрясающей своей необразованности, их за это жирно кормит, как когда-то кормил и пригретых здесь придворных уничтожителей нашей истории Шлёссера и Миллера.

«Впрочем, почему должно быть иначе, если цели мирового правительства и способы их достижения с тех пор не сильно изменились!» – закончил я эту тему, добравшись, наконец, измочаленный непривычной физической нагрузкой до своей кровати.

К моему удивлению, за время моей коридорно-лестничной тренировки мужики в палате ничуть не успокоились и проводили меня столь заинтересованными взглядами, что я поначалу даже удивился, чем же вызвано ко мне их внимание? Как будто все вопросы мы разрешили!

Когда я улегся, тяжело переводя дух, один из бедолаг подошел ко мне поближе:

– Профессор! Ты особо на нас не серчай…

– Если угодно обратиться, то, пожалуйста, – Александр Фёдорович! – оборвал его я, поскольку не терплю обращения по должности. И чересчур уважительное «профессор» вне вуза у меня болезненно ассоциируется с прижизненным памятником. Не рановато ли?

– Ладно! Пусть будет так! Только завтра-послезавтра ты уйдешь, а нам немало выяснить приспичило… Мы понимаем, что с твоими болячками тебе не до нас, но, может, кое-что… Ну, то да сё, а?

– Вы меня за штатного лектора принимаете? – усмехнулся я, но заметил, что и остальные глядят с наивной надеждой, потому отказать не смог. – Вас-то как величать? – обратился я к нему.

– Зови меня Андреичем! Как все зовут!

– Хорошо, Андреич! Еще успеете меня выжать, но для начала пообедать бы, а потом и отдохнуть! Договорились? – спросил я таким тоном, что все сразу согласились и в ожидании обеда занялись своими делами, прежде всего торопливым выяснением, у кого есть сигареты, чтобы продолжить обсуждение животрепещущих проблем в туалетном дыму, откуда чуть ли не шваброй их постоянно провожает ворчливая санитарка.

 
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru