Александр Иванович Вовк
Кого выбирает жизнь?
Гость вдруг замолчал, потом, видимо, не удержавшись, тоже разгорячился и уверено продолжил:
– Эта криминально-олигархическая клика пришла к власти четверть века назад под обещания поднять все показатели страны на невиданный уровень сравнительно с Союзом! И что теперь мы имеем от их свершений? Завал во всём! И скажите мне, как можно охарактеризовать народ, который двадцать пять лет уничтожают под глупые сказки о процветании, а он всему верит, да еще и бубнит, будто жить ему стало лучше! Как говорила моя мудрая бабушка: «Ему ссы в глаза, а он твердит, что божья роса!» Кстати, Пиночет тоже к власти пришел незаконно и крови пролил море, да только страна-то под его началом существенно вырвалась вперед! Может, потому даже народ большую кровь ему простил! Вот так я считаю! Так что? Теперь я вашу проверку прошел? – он доброжелательно рассмеялся, конечно же, надо мной, но не обидно. А его улыбка по-прежнему располагала к доверительному разговору.
Я тоже засмеялся:
– Стало быть, рановато мне с вещами на выход?
– Только по выздоровлению, которого я вам искренне желаю! Но теперь, как сам понимаю, я вас основательно переутомил, хотя врачи меня во времени не ограничили! С вашего разрешения я еще как-нибудь наведаюсь. Согласны?
– Буду очень рад, Борис Иннокентьевич! Так же, как рад и вашему сегодняшнему приходу, и нашему знакомству! Спасибо за беседу, а то я скоро совсем от людей отвыкну! Больные, между нами говоря, люди кое в чём странные – они только о своих болезнях говорят, хотя об этом стоит как раз молчать! А медсестрам разговаривать на свободные темы, как я понял, здесь не разрешают. Очень уж они от любых разговоров с нами уклоняются! Вот и получается – один я, как в пустыне…
32
Некоторое время я наслаждался одиночеством, которое нарушалось лишь медперсоналом. Надо признаться, такой покой мне пришелся по душе, потому я внутренне отнесся несколько враждебно к тому, что у противоположной стены появился очередной сосед.
Поначалу обоснованных претензий к нему не было. Я даже надеялся, что в моём мирке, ограниченном стенами палаты и собственными размышлениями, и при нём ничего не изменится. Хотя надеялся я, разумеется, без оснований – к нему часто заглядывали наши врачи из реанимационного отделения, приходили хирурги и терапевты, не говоря уж о медсестрах, которые от него вообще редко отходили, постоянно что-то исполняя. Потому мне приходилось терпеть и дополнительный шум, и осмотры, и консилиумы, проводимые врачами, и хрипы, сопение и стоны моего соседа. Что с этим поделаешь? Не столь же я испорчен, чтобы не понимать абсолютную законность этих неудобств.
Но к вечеру поведение соседа и медперсонала изменилось. Больной отошел от наркоза и оказался достаточно активным человеком, хотя и привязанным к постели. Более того, мне показалось, он с уверенностью маньяка считал совершенно нелепым своё попадание в эту палату и, тем более, длительное пребывание в ней, потому рвался на свободу. Разрезанный хирургами вдоль и поперек (это я слышал от уговаривающей его медсестры), он не считал такой факт достаточно веским основанием, чтобы не возмущаться лишению его привычной свободы. Он постоянно требовал, чтобы ему принесли его сотовый телефон, потом возмущался фактом лишения его нужных книг или настаивал на немедленном посещении его то одним, то другим родственником, которых, как было понятно из увещеваний медсестры, и в больнице-то пока не было. Он казался недовольным всем и вся! Что, впрочем, часто случается с людьми после наркоза – постнаркотическая капризность!
Постепенно его странная в наших условиях неугомонность привлекла к нему моё внимание и даже возбудила любопытство. В удобный момент, когда медсестра, уходя, оставила распахнутой его занавеску, я обнаружил крупного изможденного старика, обвязанного, как и я, многочисленными проводами и трубками. По небритому много дней лицу было невозможно определить возраст.
Внезапно он тяжело закашлялся, изо всех сил подавляя вынужденные болезненные вздрагивания. Потом, отдышавшись, ругнулся:
– Кажется, они у меня отхватили всё, что ниже пупа выросло, черти окаянные!
– Не доверяете хирургам? – уточнил я из вежливости.
– А что, вы им разве доверяете? Чем больше они отрежут, тем меньше работы терапевтам! Конкуренция! Хирурги, они чересчур решительные. Они мало думают, но много режут! Они голову отхватят, если она при них заболит! – он опять тяжело закашлялся.
Я ему не мешал, не видя возможности и помочь. Да и предпочитал помолчать, только не тут-то было! Сосед, видимо, природой создан разговорчивым, а сейчас его переполняло непонятное мне возмущение. «И почему он готов на всех идти с гранатой?»
– Знаете, уважаемый, не решу, как к вам обращаться, – начал он и, несмотря на то, что я тут же ему представился, продолжил. – Со стороны это может показаться блажью, однако ж, дайте мне вспомнить! Ну да! Первый раз с хирургами я связался в семь лет отроду. Понятно, малец, совсем был, глупый. Мне накануне впервые удалось покататься на роликах. Чужих, конечно. Ботинки на два размера меньше моего. Да так уж охота научиться, что через два дня я с распухшими и воспалившимися пальцами оказался у них, родимых. Удалили мне тогда ногти с больших пальцев! Всё правильно, как будто, сделали, да только новые ногти с тех пор всю жизнь вверх торчат! Со всеми, как сами понимаете, неприятными последствиями! – он осторожно захихикал, чтобы не потревожить свежие швы, но всё равно закашлялся и застонал.
Я слушал его молча, но уже с интересом. Что-то было в этом старике (это я решил, что он старик) притягательного, несмотря на грубоватость и назойливость. По меньшей мере, мне нравилась его непосредственность и подтрунивание над собой, над хирургами, над всем и вся.
– После окончания школы! – продолжил дед. – Эти звери лишили меня аппендикса. Якобы мне та операция была нужна! А я полагаю, они на мне студентов дрессировали! Думаете, на том закончилось? Нет! Они забыли во мне свой тампон! Ходят вокруг и удивляются под плач моей матери: «Как же так? Как же так? Всё хорошо, а ему плохо!» Но мне ещё повезло, поскольку один из них очень решительным оказался. Раз! И я опять на разделочном столе! Разрезали меня, и что-то достали. Хотя не удивлюсь, если заодно еще что-нибудь, на их вкус, оттяпали! Но я пошёл-таки на поправку! – дед опять сдержанно захихикал, вспоминая свою историю.
Я лежал молча, ожидая уже неминуемого, как понял, продолжения. И не ошибся.
– Потом удалили еще какую-то пакость! С голосовых связок! После того я десятки лет задыхаюсь от непонятной слизи, перекрывающей дыхательное горло. Но у них ответ один: «Всё у вас хорошо, всё чисто!» А то, что я задыхаюсь, что ни день, по-ихнему, пустяки, на которые внимания обращать не следует! Это у них – не объективно!
– А эти лоры! – продолжил он после паузы, опять с ехидной усмешкой. – Их же надо упразднить на корню, поскольку ни на что не способны, одно жульничество! Тебе еще перегородки в носу не выпрямляли? Нет? Повезло тебе, а мне уже по второму разу собирались, прохиндеи! Будто она у меня, перегородка та, в три кирпича вкось да вкривь неумехой каким положена! Но и это еще не всё! Я тут узнал по ходу, что они перегородку эту буквально всем предлагают выпрямить! Заранее! И смех, и грех! Все мы кривые от рождения, что ли? И после этого ты мне хирургов хвалишь? Медицина – она вообще не наука, а наукообразное ремесло! Потому и поведение у врачей всегда на вид загадочное! Так они незнание своё скрывают, что им с больными делать. Всё у них наугад! Выучили десяток мудреных названий! Если у вас это, то вам нужно то! Если же у вас то, то вам нужно это! Раньше хоть терапевты голову ломали, думая, как нас лечить, но теперь и у них готовая схема появилась. Технология, ведущая всех кошельком вперёд в дорогущую аптеку! Черт бы их всех! Эскулапы! Мафия от медицины! Но хирурги – это отдельная песня! – сосед опять зашелся в кашле, придерживая живот.
Появилась медсестра. Поглядела на его «Сименс», подрегулировала каплепад в булькающей склянке, закрепленной на высокой стойке, и тихо удалилась.
– Потом меня угораздило попасть к хирургам с той отвратительной болезнью, которую, знаешь, самому не увидеть и другим не показать! Так они мне всю жопу искромсали. Лежал я у них дней десять с температурой тридцать девять и шесть, а они всё советовались и удивлялись, ждали, когда же моя жопа сама собой рассосётся. До сих пор помню я того проктолога с очень характерной русской фамилией – Шпиндлер! Давно он, правда, уже в Израиле со всем своим выводком. Да только не знал, когда отсюда сматывался, как сильно просчитался! У них ведь только израильские дипломы действительны. С советским документом там не устроиться. Поскольку там этих жоп значительно меньше, нежели желающих в них поковыряться! Вот такие дела! А ты почему молчишь?
– Слушаю я. Интересно! – отозвался я.
– Ну, да! Мне тоже интересно, зачем я сюда лег, старый болван? Говорят, надо от желчного пузыря избавиться. И действительно! Надоел он мне! Сколько раз от боли с ног сшибал, не сосчитать! Ну и что? Держали они меня, держали, пока какая-то непроходимость не образовалась. Прямо чудеса! А раз непроходимость, то сшили они горло напрямую с тем, что Шпиндлер в целости оставил, а остальное, что по их разумению лишнее, отрезали. Ну и как без кишок жить? Нет бы, распутать их, так взяли и рубанули, крестоносцы поганые! Им бы только топорами и махать! – не унимался дед.
– Так, может, и ложиться не стоило? – нечаянно подзадорил я соседа.
– Это как же? Все домашние сюда толкали, да еще в один голос кричали, что я врачам совсем не верю, и бабкам не верю, и попам-пройдохам не верю! Потому, мол, всё у меня сложно и получается, что никому не верю! Только я-то знаю, что не потому! Это эскулапы у нас никчемные! Все они двоечники да мздоимцы! Они же, прежде чем резать, теперь сначала всех родственников запугивают! Чтобы те послушнее стали! Чтобы деньги им несли… А без денег, ни в жисть резать не станут! У них, как они плачут, зарплата маленькая… А у нас какая? Но нам-то они не несут!
– Не знаю! Как-то не сталкивался с этим в последнее время! – задумался и я.
– Э, мил человек! Если сомневаешься, я тебе историю про хирургов куда интереснее расскажу. Мой сын, он подполковник настоящий, войсковой, как-то терапевту своему военному на боли в сердце пожаловался. Так его сразу в оборот взяли! Казалось бы, хорошо, – о здоровье заботятся! Но как-то странно у них получалось – такое стали находить, что и не понять, как он жив до сих пор. А человек-то он обычный, значит, и очко у него не железное, сам себя накручивает, сам себя пугает, а оттого еще хуже ему. А жена, так та вообще убивается по нём, словно уже вдова. В общем, жизнь сына превратилась в сущий ад. Но и этим история не закончилась. Спровадили они его в Москву, в их знаменитую клинику, которая Бурденко зовётся. Там забота врачей его вообще придавила, как только поглядел он на этих несчастных инвалидов, забинтованных да перевязанных, а их там не счесть! В общем, болезнь его ужасную все тамошние светила подтвердили, и стали готовить к операции на открытом сердце. А он собрал свою волю в кулак и решил, чему быть, того не миновать. Лишь бы поскорее всё закончилось! Послушно сдавал анализы, да всякие томографии. Но одна женщина немолодая, когда делала ему УЗИ, вдруг посмотрела внимательно в глаза сыну, помолчала долго-долго, словно, не решаясь на что-то, а потом и выдала ему: «Вот что, подполковник! Беги-ка ты отсюда, пока тебя всего не порезали! Здоров ты сейчас! Практически здоров!» И, ведь знаешь, отказался сын от операции, хотя его пугали увольнением из армии по состоянию здоровья, уехал всё-таки! И с тех пор и думать о сердце своём забыл! Здоров, значит, как бык! После того мне никто про хирургов сказки не рассказывай! Всё они давно мне понятны! Как только ОМС у нас ввели, так медицина сразу долго жить приказала! Там где деньги, там медицины быть не может! Там одна алчность произрастает! И я думаю теперь, что нормальных русских, таких, как раньше, жалостливых, бескорыстных, кажись, у нас уже не сыскать. И бьют нас теперь потому, кто не попади! Грузины, армяне, евреи, чечены… И сами мы друг друга еще сильнее бьём! А мозгов всё равно не нажили, чтобы понять происходящее, да сплотиться, чтобы не о себе, а о стране, о ближнем своём подумать… Ни черта у нас и дальше так не получится! Только деньги всем им, нынешним русским, и нужны, даже если их девать уже некуда! Будто деньги те в жизни скоротечной есть самое важное, которое всех спасёт и людьми обратно сделает! Дурни они беспросветные! Конченая страна…
– Это почему же столь ужасно? – заинтересовался я.
– Да я же тебе и говорю! Сами себя топим! Людей рядом с собой за людей не считаем. Был раньше коллективизм, были превыше всего интересы коллектива. Был и народ, были превыше всего интересы того народа, а как стали все да всё под себя тянуть – так народа и не осталось. Уже некому и страну от иродов местных да заморских спасать! Ведь люди стали совсем плохими! Чем лучше они живут, тем хуже становятся! Человек рядом с тобой может быть внешне замечательным – он и вежлив, и образован, он хороший специалист, отличный семьянин, всегда доброжелателен ко всем! Казалось бы, что еще от него требуется? Молодец! Но погляди, чем он руководствуется, если что-то делает? Чем? Да только выгодой своей! Значит, легко продастся за пятак, если ему выгодно! И в расчёт не примет ни честь, ни совесть, ни интересы родины… Только личная выгода! Потому современный народец и склонен к предательству, потому всё разворовывается, потому и семьи разваливаются, потому и государственные секреты продаются, потому они, жопошники, и за границу норовят удрать! И удирают, поскольку там выгоднее! Не люди это – жиды! А жиды – точно не люди! Будь они трижды образованы и вежливы, но продажны и бессовестны! Человеческие отходы они! Выродки!
– Неужели опять во всём евреи виноваты? – иронично вставил я.
– Всё ты не так понимаешь! Не о евреях я! Они тоже всякими бывают! Бывают и преданными нашей стране, как и мы! Я о жидах… Это те, которые продажные, пусть от рождения они даже русские. Те, которые всё чужими руками… Да обязательно за бугор! Вот ты думаешь, почему моего сына та докторша образумила? Почему от ненужной операции спасла?
– Порядочный человек, наверное, и честный врач! – выдал я обтекаемо первое, что пришло на ум, но дед не согласился:
– Я так не думаю! Просто ей завидно стало, что хирургам сотни тысяч за операции несут, а ей и рубля не достаётся! Вот она их планы на очередную наживу и разрушила! Ни нашим, ни вашим! А со стороны нам кажется, будто она за справедливость… Такие вот теперь люди! Если даже что-то хорошее делают, то все равно лишь потому, что им так выгодно!
Дед опять закашлялся, надрываясь. «И почему он так кашляет? Не лёгкие же оперировали?» – подумалось мне.
На неистовый кашель торопливо вбежала медсестра, не расспрашивая деда, сделала укол в руку, и мягко потребовала:
– Всё, дедушка! Поспите, а то разговорились вы чересчур! Нельзя вам! Вот и швы закровили. Сейчас я врача позову! – и выскочила из палаты.
Через несколько минут к деду, уже заснувшему, подошли Владимир Александрович и незнакомый мне хирург. Они поговорили между собой, откинув простыню с деда, наклонившись, поглядели, пощупали что-то и удалились. По ним было видно, что повода для тревоги нет.
– Ирина Петровна, обработайте швы перекисью. Если через полчаса кровь продолжит сочиться, позовите нас!
– Хорошо, Владимир Александрович! – качнула головой медсестра и занялась раной.
«А прав ведь дед во многом! – вспомнил я его тираду. – Но как же на практике возродить прежний народ? Как это сделать, если все, кто внизу, и даже в руководстве страной, поступают лишь в своих интересах? Была бы возможность нажиться, а остальное им не интересно! Неужели и впрямь люди не способны жить, чтобы и не бедно, и по совести? А если не способны, то к чему им, по большому счету, осталось стремиться? Разве что забраться повыше как в курятнике, где свои законы: кто выше, тот на нижних гадит! А ты, если внизу оказался, утирайся и не квохчи!»
Через часок дед опять заговорил, будто сам с собой.
– О чём больше всего жалею, знаешь? Жаль, что только теперь на многое прозрел! Когда конец мой, почти на носу… Сейчас бы рассказать детям да внукам, что сам в жизни накопал! Ан, нет! Им теперь моя наука без надобности! Они над ней посмеиваются! Говорят, хоть ты и мудрый, дед, да только устарели твои мудрости – теперь всё не так, всё иначе! Я им: «Как иначе? Не уж-то лучше стало?» А они опять смеются, недоросли! Думают, будто все старики меньше их жизнь понимают… Потому, ничего им не скажи, только деньги давай! Рушат жизнь свою и детей своих собственными же руками, а всё равно не понимают, что делают! Отвечают мне: «Не лучше стало, а всё по-другому!» А я им: «А вы, значит, ни при чем? Жар чужими руками? Сами должны жизнь страны улучшать!»
Дед сильно закашлялся, а придя в себя, ещё долго возился, сопел и молчал. Потом опять закашлялся, да так сильно, что стало жутко слушать.
– Вы поспите! – посоветовал я с сочувствием, но этим лишь раззадорил старика.
– Некогда мне теперь спать! Немного мне осталось, а ничего, как оказалось, и не успел-то! Всегда вкалывал за двоих, всегда стремился, догонял, и вроде успевал, а всё равно не успел! – с раздражением отозвался он. – Неожиданно как-то жизнь закончилась… Внезапно! И никому над гробом моим не интересно будет знать, к чему я стремился, о чём мечтал, чего в жизни достиг… Упаду у отмеренной черты. И отбросят меня в сторонку, и пойдут далее своей дорожкой. И всё поймут лишь к своему концу, когда окажутся у финиша никому не нужными, словно пустая новогодняя хлопушка! Как и я в своё время.
– Ну, это вы перебрали! Вы еще многое успеете! – поддержал его я.
– Разве, что червей покормить! – он собирался, видимо, засмеяться своей черной шутке, но снова принялся мучительно кашлять.
Я нажал кнопку вызова. Забежала сестра с наполненным шприцем:
– Всё-всё! Успокойтесь… Не надо! Сейчас кодеин сделаем, сейчас… Ну, вот! Я же вас предупреждала!
«Насколько же элементарная мысль, но до меня она не доходила! – прозрел я вдруг. – Мы же действительно оказываемся у финиша, неготовые к нему. Нам всегда кажется, будто мы не солдаты, чтобы внезапно погибать на поле боя. Стало быть, у нас всё впереди, всё размеренно, всё можно успеть, всё можно исправить! А ведь – совсем не так! Ничего нельзя, если перешагнул последнюю черту.
А мы, слепые и глупые, жили столь расточительно, будто бессмертны, будто впереди вечность, которую можно, не жалея, просеивать сквозь пальцы! И не жалеть ни годы свои, ни часы, ни, тем более, крохотные секундочки, в течение которых и не успеть-то ничего, как нам казалось!
А однажды не станет меня. Или тебя, моя Зайца. Врозь-то мы жить не сможем. Значит, жизни нашей наступит конец! Что я без тебя? Всё начинать заново не хочу, потому что не смогу без тебя! Знаю ведь, сначала все будут соболезновать, потом станут избегать, потому что им станет совестно, ведь не в силах помочь. Только дети и внуки будут иногда вспоминать, как-то заботиться, будут жалеть, но тебя-то они не заменят! А потом привыкнут и они, забудут, перестанут. Оно и понятно, – рядом с ними я нелеп, как персонаж с давно прочитанной страницы. И останется мне, как тому лебедю, взять да рухнуть, не дожидаясь собственного конца… Только, понимаешь, дружище, и в этом мне отказано! Как же мне решиться на это, если дети на мою пенсию живут? Стало быть, ни родится невозможно по своему желанию, ни жить, ни умереть! Такая вот история человеческая! Или нечеловеческая?»
33
– Что-то давно начальник отделения, Леонид Андреевич, к нам не заходил! Всё ли у него в порядке или он в отпуске? – поинтересовался я у лечащего врача.
– Наверное, в порядке! Но у нас он больше не работает! – ответил Владимир Александрович. – Теперь вместо него я начальник отделения!
– Вот как! Поздравляю! Он сам ушел или его ушли? – спросил я, конечно же, не надеясь на прямой ответ.
– Жизнь, Александр Федорович, настолько сложна, что мы подчас и сами не знаем, почему происходит, так или иначе? И уж тем более, если это случается неожиданно для нас, да еще в сложнейшие времена огромных перемен! – получил я философский, а значит, и совершенно бесполезный ответ.
– Спасибо за исчерпывающую информацию! – съязвил я. – Может мне показалось, но вы и меня стали называть иначе! Или в сложнейших временах на это появились причины?
– Без сомнения! У нас ведь как? Лежачим – действенное милосердие, а поднявшимся – искреннее уважение!
– Но я-то пока не поднялся!
– Э, нет! В этом случае на вещи следует смотреть «ширше»… Хотя на ноги вы и не поднялись, это точно, но, вернувшись с того света, свой собственный шажок на очередную ступеньку уже сделали! Стало быть, «верной дорогой идете, товарищ!», как говорил наш мудрый вождь! К здоровым же людям у нас отношение в соответствии с их общественным положением и заслугами! А вы профессор, как-никак!
– Вон оно что! Я-то думал, что ко всем одинаковое! Чего-то недопонимал, видимо! Надеюсь, что тот финишный путь, на котором я оказался с вашей помощью, не станет для меня последним!
– Да что вы такое говорите!
