Александр Иванович Вовк
Кого выбирает жизнь?
Я попробовал мысленно проговорить первую лекцию курса, весьма насыщенную информацией для запоминания. В ней: название разделов и тем, базовые дисциплины, характеристика основоположников курса, годы их жизни и активной деятельности, название наиболее значительных научных трудов и учебников, общее количество часов, выделенных на учебную дисциплину, и по разделам, их распределение по семестрам, даты зачетов и экзамена, список литературы. В общем, всё то, что я всегда легко воспроизводил студентам с кафедры, не пользуясь какими-либо методическими разработками и, тем более, шпаргалками. Мне всегда казалось, что читать лекцию, в прямом смысле читать ее, для профессора – сущий позор. Я этого и не делал – всегда только живой разговор! Но теперь забуксовал на ровном месте, силясь вспомнить то одно слово, то другое – понадобившееся, но погруженное в самые удаленные погреба моей памяти.
Осознав результаты своего эксперимента, я даже испугался. Вот и холодный пот прошиб! По всему видать, проблему я нисколько не преувеличиваю. Она даже более опасна, нежели поначалу показалось! Как говорится: картина Репина – приплыли!
«Но не буду паниковать! Память можно тренировать, коль уж мозги засахарились, а там поглядим, что куда!» – стал я себя уговаривать.
Мне вспомнился любимый школьный учитель. Он преподавал нам русский язык и литературу. Вообще-то, ни то и ни другое мне не нравилось, как и история, которая ничего, кроме отвращения, у меня не вызывала. Да и как я мог относиться к этой кучке плохо согласованных по времени и месту мифов и легенд, имеющих удивительно мало связей с реальной историей человечества. Я уже тогда это заметил. Тем не менее, по всем перечисленным предметам, как и по обожаемой мною физике и математическим наукам, у меня были стабильные пятерки. И речь теперь не обо мне! Речь об учителе, достойнейшем человеке, фронтовике, добросовестно и увлеченно вкладывавшем в нас свою большую душу и основы культуры родного народа.
Увлеченно рассказывая о писателях, их произведениях, творческих замыслах и биографиях, он почти всегда стремился, но безуспешно вызвать у нас восторг какой-либо удачной фразой или словом классика.
«Златая цепь на дубе том… И этим, ребята, всё сказано! Представили? – волновался он из-за отсутствия у нас поэтического восприятия. – Какая простота, какая точность!»
– А что это за лукоморье такое? – тут же вставлял я, зная, что наш Михалыч обожает и меня, и мои колючие вопросы. В классе все молчат и, часто только мне приходилось как-то поддерживать столь увлеченного литературой человека, чтобы он, отчаявшись, не махнул бы безнадёжно в нашу сторону своими поднятыми обычно руками.
– Лукоморье – это слово, которое теперь, к сожалению, не используется. Раньше оно означало залив или бухту. Ведь вам понятно, ребята, причём здесь лук?
– Конечно! Это древнее оружие, изогнутое дугой. Такой же дугой изгибается и берег бухты, словно лук! – отзывался я или кто-то из девчонок.
– Во-во! – бурно радовался Михалыч. И добавлял, – Нет муки больше муки слова! Это выражение, ребята, очень точно выражает трудности творческого литературного процесса. А вы как его понимаете? – спрашивал он нас, возможно, сотый раз.
Дорогой наш Михалыч! Как часто в своей творческо-научной жизни я вспоминал твою любимую присказку, испытывая те самые мучительные муки слова. Только не муки слова, как ты нам часто говорил, а муки поиска нужного слова, наилучшим образом выражающего нужную мысль.
Смотришь, бывало, вроде подходящее слово нашлось сразу, а перечитаешь – уже не нравится! Заменишь его другим, смотришь, опять не то! Еще что-то подвернулось, а на поверку, может оно и лучше прежнего, да не совсем! Иной раз измучаешься весь, пока окончательно что-то подберешь!
Но теперь, дорогой Михалыч, мне приходится мучиться уже не в поисках лучшего слова, а хоть какого, хоть близкого по смыслу. И часто останавливаться по ходу самой обычной фразы, чтобы вспомнить подходящее слово! Раньше в разговорах я трудностей не знал. Пусть, случалось иногда, нужное слово не приходило вовремя, так вместо него, будто сам по себе, мгновенно подыскивался подходящий синоним, или без труда сама фраза перекраивалась под иное слово, но речь моя из-за этого никогда не приостанавливалась. Никогда я мучительно не э-экал из-за своей забывчивости. Но так бывало только раньше! Теперь же придется приспосабливаться к новому варианту.
По опыту знаю, часто людей, говорящих, не замолкая, и, тем более, использующих красивые, непонятные большинству или модные слова, считают очень умными. И сильно ошибаются! За речь человека отвечает крохотный участок мозга, так называемый, речевой центр. Никаких иных задач, кроме обеспечения говорилки, он не решает, потому и не считается составной частью интеллекта.
Наиболее ярко это выражалось у академика Дмитрия Сахарова (о прочих качествах этого человека, мною весьма неуважаемого, здесь не упоминаю). Он был столь гениальным физиком, что о нем с восторгом говорили самые признанные и выдающиеся физики-ядерщики всего мира. Стало быть, не может быть сомнений в его выдающемся интеллекте! Тем не менее, любая фраза из уст Сахарова выходила в удивительно корявом виде. Он часто запинался, что-то мямлил, с трудом подбирая слова, потому эффект от разговора с ним всегда был удручающим. Трудно было поверить в гениальность этого человека. Но гениальность была признанной и непререкаемой, а речевой центр, между тем, не дотягивал даже до самого средненького уровня. Это вполне подтверждает мою мысль, что речевой центр работает обособленно от той части мозга, которая обеспечивает величайшие озарения, определяющие истинную гениальность!
Но как же теперь буду выглядеть я со всем своим не столь могучим интеллектом, если окажусь не в состоянии разумно увязать даже несколько слов? Тут уж и доказывать ничего-то не придется – спишут меня, и будут правы!
Впрочем, хватит пока обо мне – продолжу прежнюю тему. Кажется, ее я не забыл, хотя много раз уклонялся. Стало быть, есть еще какая-то память в пороховницах! И, значит, не всё потеряно!
Но если говорить по теме, то, думаю, теперь всем ясно, почему Сталин берег людей! Да потому что в СССР при нём люди являлись единственной производительной силой! Производительной – да! Но – не рабами производства, потому что работали на себя, на свою любимую страну. Созидательный труд был им в радость! И с честью у них, и с совестью конфликтов не было. Они были полноценными счастливыми людьми! Они были народом!
Потому у многих раскрылись совершенно удивительные таланты во всех видах деятельности, – у кого какие! И все они, эти люди, по мере своих сил, способностей и возможностей, укрепляли и прославляли Родину своим трудом.
Но теперь их труд не нужен, поскольку нынешние буржуа надумали всё, что им понадобится, привозить готовеньким из-за рубежа, спекулируя и попутно обирая наше население. Ну, а промышленность и народ при такой политике обречены на гибель!
«И пусть страна вымирает!» – считает местная буржуазия. Она же – не Сталин, она от нашего народа не зависит. Она зависит лишь от американцев, голландцев, немцев, турок или китайцев, у которых всё закупает, помогая им уничтожать наш народ! Не случайно ведь деньги, всеми способами вытягиваемые из полунищего населения РФ, в конечном счёте, оказываются именно в тех враждебных к нам странах. И, конечно, на нашу погибель! Всё теперь в стране «работает» в одном направлении – на уничтожение народа. «Стало быть, зачем его беречь, если всё равно скоро его не будет?»
Можно даже помочь. Например, зарплаты следует везде устанавливать такие (кроме оппортунистической Москвы, конечно), чтобы работающие люди и их дети вымирали медленно, не имея полноценного питания и лечения, а пенсии такие, чтобы старики вымирали ускоренно! Они и за квартиру-то теперь не все могут заплатить, и за лекарства! А из телика постоянно указывают, что они неудачники, они лишние, они ненужные, выжатые. В совокупности всё это и есть замечательный проект импортозамещения, ускорения, удвоения ВВП и прочего!
И чём еще говорить? Видимо, правильно оценивая ситуацию, следует больше доверять кажущимся дикими, но абсолютно искренним заявлениям всяких Олбрайт или Тэтчер, будто «по экономическим соображениям население РФ не должно превышать 10 млн. человек». Этого, как они считают, вполне достаточно для обслуживания самых грязных производств, нефтяных и газовых промыслов, трубопроводов и дорог! Больше и не надо!
И как же не верить в эту, уже поставленную извне задачу уничтожения русского народа, если аристократическая верхушка РФ с полной очевидностью приняла ее к исполнению и старается изо всех сил угодить своим заокеанским хозяевам! А нашему наивному населению эта задача по сей день кажется чересчур зловещей и потому неправдоподобной. Хотя давно уже пора прозреть, иначе не выжить!
А дальше додумайте сами. Что-то устал я, что-то засыпаю…
30
Поздно вечером, когда восемнадцатые сутки я пребывал на своём «рабочем месте», что-то непривычно сдавило в правом боку. «Только этого не доставало! Что-то новенькое!» – подумал я, не придавая особого значения новой боли. Еще в молодости хороший мой товарищ в подобных случаях назидательно приговаривал, посмеиваясь:
– Если каждое утро у тебя что-то и где-то болит, то знай – ты практически здоров! Вот если каждое утро болит там, где и вчера, можешь в своём здоровье слегка засомневаться! Но не для того, чтобы раскисать! Хороший кросс – он почти для всех болезней прекрасное лекарство!
К сожалению, и кросс мне теперь не доступен! А эта странная боль, появившаяся впервые, не только не успокаивалась, но напротив, делалась всё острее, хотя и не давала оснований воспринимать ее совсем уж всерьез. Я и дальше считал бы так, но скоро она скрутила меня до отказа.
Почти теряя сознание, что специально придумано мудрой природой для его защиты от болевых перегрузок, я сообразил, что происходит нечто совсем уж неправильное. Помимо самой боли в правом подреберье, меня затрясло в чудовищном ознобе, справиться с которым не получалось.
«Костлявая решила пристроиться с правого бока!» – подумал я, объяснив себе это новое явление как результат долгой обездвиженности, при которой кишечник со своей задачей справлялся неважнецки.
Однако еще через полминуты мне стало ясно, если промедлю, то отключусь, потому я нажал кнопку тревоги.
Рассказывать все подробности еще одной моей болячки, приобретенной уже здесь, в реанимации, из-за неоднозначности применяемых препаратов, не вижу необходимости – есть темы и более интересные, – тем не менее, новый переполох, мною учиненный, рассосался лишь глубокой ночью и после нескольких инъекций. В результате я оказался настолько измочален, что выключился до утра.
Но нет худа без добра!
Видимо, потому, открыв глаза, я разглядел немолодого незнакомого мне врача. Он смотрел на меня с прищуром, сидя на стуле, не ясно как здесь появившемся:
– Ну что, герой! Я из терапевтического отделения, Алексей Алексеевич, а о вас я наслышан; можете не беспокоиться. Говорят, вы тут сплошные загадки нашему брату задаете? Это весьма интересно, но для начала, расскажите-ка мне подробно, что вчера с вами приключилось!
За несколько минут он неторопливо вытянул из меня всё, что хотел, слушая внимательно, иногда направляя, куда следовало, а затем сам пояснил мне мою ситуацию:
– В общем-то, в вашем вчерашнем приступе загадок для меня нет! Всему причиной желчный пузырь. Приходилось о таком слышать?
– Конечно! Но не было нужды вникать во все подробности! – сознался я.
– Не переживайте, профессор! Теперь вам и в этой сфере придется стать специалистом! Лиха беда – начало! Потому кое-что о нем я вам расскажу. Прежде всего, это удивительно умная штука! Желчь в желудке нужна, чтобы расщеплять жиры и мясо. Поступает она в пузырь из печени, где и производится, а далее происходят чудеса! Сей пузырь сам умудряется следить, когда и в каком количестве следует впрыснуть желчь в желудок, безошибочно решая сложнейшие биохимические задачи! Но иногда в нем возникают своеобразные камни, которые способны перекрыть желчные протоки, что, собственно говоря, вчера произошло и у вас. И вы это определенно почувствовали! Надеюсь, и ощущения запомнили! Перспективы таковы: либо, если очень повезёт, вы впредь подобного уже не испытаете; либо же, если станет повторяться, придется от желчного пузыря избавиться, и все его задачи решать самостоятельно! Более вероятно, ваш случай второй. Мы сделали вам УЗИ. Кажется весь, совсем весь пузырь чем-то забит. Это явно не камни, это какая-то странная масса, его заполнившая. Подозреваю, она образовалась как результат того, что вы долго сидите на специфических лекарствах и лишены подвижности. Если уж не удастся обойтись без хирургов, то после инсульта оттянуть встречу с ними весьма желательно. Хотя бы на год. Потому к вам еще один вопрос:
– Вы когда, уважаемый, намерены подняться на ноги?
– Вы так спрашиваете, будто это зависит от меня! – оторопел я.
– Так, так! – усмехнулся Алексей Алексеевич. – А вы отвечаете так, будто сами не причём! Ноги ведь ваши! Так чего же вам не хватает? Или кишка тонка?
Чтобы не отвечать на провокацию, я отвернулся в сторону.
– Не думайте, что я желаю вас, как говорят, взять на понт. Мне пришлось три с полтиной года служить главным терапевтом сороковой армии. Вам это о чём-то говорит?
– Афганистан?
– Да! Он самый! А вы знаете, от чего наша армия несла там наибольшие потери? Не поверите! От воспаления лёгких! А нас патриархи медицины всегда учили, будто на войне, да и вообще в тяжелейших условиях, люди собираются с духом и мирными болезнями не болеют. Будто те болезни отскакивают от фронтовиков! И это, в какой-то степени, правда! Это проверено! Но в Афгане нагрузки оказались выше возможностей наших ребят, выросших в средней полосе Союза. И дело не столько в том, что там было страшнее, тяжелее и опаснее, чем где-либо. Климат там не наш! В этом и беда! Днем тридцать, бывает и за сорок, а ночью ноль! На каждом бойце снаряжения полцентнера! И по горам, по горам, всегда в мыле! А ещё – постоянная гонка – чтобы выжить самим, надо непременно опередить «духов»! Взмок как мышь, а появилась возможность передохнуть, так и свалился, где стоял. Прямо на камни, прямо на скалы. Вот оно, крупозное, уже где-то над ним, горемычным, маячит!
– Допускаю вполне! Мне в Каракумах бывать приходилось, но чтобы именно от этого наибольшие потери, это удивляет! – не сдержался я.
– Почитай, все силы и средства армейской медицины, все антибиотики со всей страны на это уходили! К тому же, болезнь-то тяжелая, лечится она трудно, а потом еще долго ребят шатает. Таких доходяг в дело не брали! Вот вам и дополнительные потери, хотя и небоевые! И вы не представляете, сколько больших военных начальников, не побывавших в шкуре тех ребят, не верили мне, как вы теперь, насколько тяжелое положение по этому заболеванию! Сколько мне, как главному терапевту армии, пришлось сражаться за тех ребят! Ведь отцы-командиры на всех уровнях никак не признавали, что несут за это хоть какую-то ответственность! Мол, это же не боевые потери, значит, не наша вина! С трудом, но ситуацию удалось переломить, когда возложили ответственность и на командиров.
– Странно! – удивился я. – Мне кажется, вам теперь было бы лучше в военном госпитале работать, а не здесь!
– Работать с пользой можно везде, но здесь многое мне показалось интереснее. В армии ведь люди хотя и болеют, но всё-таки они, скорее, здоровые, нежели больные! Да и с вами, Александр Фёдорович, я хотел поговорить совсем не об этом.
– Слушаю вас внимательно, Алексей Алексеевич!
– Вот и хорошо! Еще тогда я заметил, что среди и больных, и раненых находились некоторые, совсем морально раздавленные. Это сложно объяснить словами, но сразу бросается в глаза. Вот они-то и умирали, раздавленные. Тут дело даже не в силе воли, а в том, чтобы абсолютно верить в своё выздоровление! Если человек твердит себе, что не имеет права умереть, умереть именно теперь, то, как это на первый взгляд странно ни звучит, он обязательно выживет! Эта уверенность спасает его как молитва, как заклинание! Но и молитва, и заклинание воздействуют ведь не на что иное, а на психику человека! Следовательно, в вопросах выздоровления психика обладает некой самостоятельностью. Выходит, она способна вытянуть организм из тяжелого состояния! Значит, в помощь врачу следует непременно подключать психику больного! Вы понимаете меня?
– Вполне! А не задумывались ли вы, что всё обстоит как раз наоборот? Может, обреченный человек становится морально раздавленным именно оттого, что знает свою незавидную участь? Непонятным нам образом, но знает наверняка!
– Нет, нет! Это не так! Я проверял! Это не так! – несколько многословно, но спокойно и уверено возразил Алексей Алексеевич.
– Очень интересно, как же вы это проверяли? – усомнился я.
Он посмотрел на меня с доброжелательной улыбкой, которая скорее одобряла моё недоверие, делая его ответ в его же глазах более значительным.
– Проверял я это тогда. Проверял с пристрастием! Проверял, чтобы самому не спутать следствие с причиной. Я выбирал тех самых, морально раздавленных, и начинал сам укреплять их уверенность в выздоровлении, и в необходимости выздоровления, и в недопустимости смерти из-за ранения, и из-за минутной их слабости… Понимаете, их лечили теми же лекарствами, что и остальных, но к контрольной группе больных я в большей мере применял укрепляющую психотерапию! И они выкарабкивались! Разве это не доказательство? – уверено закончил Алексей Алексеевич.
– И теперь, как я понимаю, вы решили применить свою психотерапию ко мне? Но я и сам не раскисаю! Вот, лежу, мозгами шевелю и жизни радуюсь!
– Всё несколько иначе! Лучше бы не я, а вы сами психотерапией занялись. Ведь ваш случай, куда проще, нежели у тех мальчишек. Это только вам он кажется сложнее и непонятнее, чем в действительности. Да ещё вашим врачам, поскольку они привыкли всегда на что-то хорошо апробированное опираться. Так им в случае возможной неудачи жить спокойнее!
– Я и не прочь этим заняться! Но как от теории перейти к практике?
– В этом-то я и прошу вас принять участие. Ведь у вас кроме личной заинтересованности в этом деле есть и соответствующая квалификация.
Я засмеялся тому хитрому подходу, который применил ко мне Алексей Алексеевич, но кивком согласился.
31
В палату осторожно, как это бывает впервые, вошел сухощавый человек с приятной внешностью и живым умным взглядом. С одной стороны в нём сразу угадывалась особая выдержанность и скромность, а с другой, почему-то большая физическая сила, которую обычно ассоциируют с могучей фигурой, но ему природа ее явно не предоставила. Он был, пожалуй, излишне суховат, хотя, судя по шее, чрезвычайно жилист.
– Здравствуйте, Александр Фёдорович! – обратился он ко мне с непонятой мною радостью на лице. – Вот, пришёл к вам, чтобы познакомиться. Меня зовут Борисом. Борис Иннокентьевич, – поправился он. – Фамилия моя Соколовский.
– Вы же не врач? – выразил я в лоб ему свое наблюдение. – Врачи к больным обращаются иначе, да и халаты надевают в рукава…
Посетитель сдержанно усмехнулся:
– Неплохая наблюдательность! Вы правы! Просто я заинтересовался – мне внучка о вас с восторгом рассказывала… Она ваша студентка и, можно сказать, поклонница. Ну, а я на фоне её рассказов и об остальных преподавателях университета, и о современных в нём порядках, для меня непонятных, вами весьма заинтересовался. Признаюсь, мне давно хотелось с вами познакомиться, да нескоро дела делаются! А тут спросил как-то внучку, так она меня своей новостью и огорошила. Узнал, какая беда с вами приключилось в ходе лекции… Я ее через несколько дней опять спрашиваю: «Ну и как теперь самочувствие вашего профессора? Уже посещали его в больнице?» А она мне: «Нет! Мы боялись, что перед экзаменами это будет некрасиво истолковано!»
– Прямо-таки ненормальные сложности при общении с нормальными людьми! – удивился я. – Если человек вам близок по духу, если вы его уважаете за его добросовестный труд, так и поддерживайте во всём! А у вас странные соображения возникают! Как бы кто-то, да как бы что-то! – пожурил я её тогда! – открылся мне Борис Иннокентьевич. – Именно тогда я и решил с визитом к вам не тянуть. Конечно же, с этого пояснения мне и следовало начинать наш разговор, да как-то само собой по-другому вышло… Вы инициативу перехватили.
Он мне всё больше нравился. Говорил спокойно, не давил ни громкостью, ни интонациями, но получалось у него всё очень внушительно и при этом тепло и доверительно. И внучкой занимается, не отпускает её одну на произвол в хищную среду, и ситуацией в университете интересуется, и сейчас, хотя и косвенно, но не очень-то одобрил эту самую ситуацию… Как и я. В общем, наш человек. А уж при моей оторванности в этой больничной палате от жизни его появление для меня – целое событие.
– Борис Иннокентьевич! – обратился я к нему приветливо. – В нашей палате стульев нет! Здесь не залеживаются и не засиживаются… Это я у них – почти как икона в красном углу! Так что, подсаживайтесь на край кровати, хотя и она не удобна для сидения.
– Не беспокойтесь! Я на спинку обопрусь… Вот, принёс вам натуральных витаминов! – Он положил на тумбочку крупные красивые яблоки и мандарины. – И веточку еловую возьмите; пахнет приятно! Всё-таки, Новый год скоро. И еще! Я успел поговорить с вашими врачами; они, можете быть спокойны, на ваш счёт настроены оптимистично. Говорят, только давление еще подрегулируют, и будете в порядке! – повествовал он спокойно, доброжелательно, но с ощутимым достоинством.
– Борис Иннокентьевич! Вы, случаем, не «афганец»?
– К чему вы это? – он помолчал, видимо, решая, стоит ли открыться. – Впрочем, был когда-то… Немного! – по его улыбке я догадался, что передо мной именно тот человек, герой случайного для меня очерка, прочитанного давным-давно в какой-то центральной газете! И ведь я до сих пор помню… Похож! Я после того очерка им безмерно восхищался. Вот это человек! Подлинный герой! Даже с женой стал обсуждать, но ее это не заинтересовало: «Для меня ты всегда лучше всех!» – отговорилось супруга, возившаяся на кухне.
Теперь Борис Иннокентьевич скромно улыбался, не воспользовавшись удобным случаем, чтобы похвалиться своими заслугами. А ведь ему было чем гордиться, было и чем хвалиться!
– Я вспомнил то крупное фото в газете! – обрадовался я. – В середине восьмидесятых? Афганистан; кажется, капитан-контрразведчик; Герой Советского Союза. Это же были вы? Восхищен! А ваш нынешний интерес ко мне – и честь для меня, и радость большая! Спасибо, что посетили!
– Завидная у вас память! – он опять перевел разговор с себя на меня! – Тридцать лет прошло! Уже и Союза давно нет, а вы помните…
– С памятью как раз проблем появилось полно. Инсульт-то в мозги целится, а коль она пуста, бьет по тому, что в ней осталось! Мой случай! – я усмехнулся. – Но, как ни странно, не без некоторой пользы! Вы можете не верить, но такие умные мысли появились! Одна за другой рождаются! И все от инсульта! Спасибо и ему! Вот только забываю всё стремительно! Потому писать левой учусь, тогда смогу записывать! – я слегка приподнял правую руку с лангеткой, сковавшей пальцы, поясняя смысл своих слов.
Борис Иннокентьевич улыбнулся моей шутке:
– С вашим настроем вы совсем скоро к своим студентам вернетесь. Они вас ждут! А с рукой-то что случилось?
– Сам не знаю! – засмеялся я, оправдываясь. – Уже в палате врачи обратили на нее внимание, потому как распухла по локоть… Выяснили, что какая-то косточка в кисти сломана. Возможно, когда падал, отхватил себе дополнительный сюрприз!
– Поскольку вы не унываете, то скоро всё образуется! – опять обнадежил меня гость. – Тех, кто не унывает, жизнь сама обычно для высоких миссий выбирает!
– Вы уж скажете! Какие у меня миссии – подняться бы! К слову, простите мой интерес, Борис Иннокентьевич! Пользуюсь случаем, чтобы спросить не постороннего к этим событиям человека! Вы теперь, именно теперь, сегодня, как считаете? Стоило нам ввязываться в ту войну? – не удержался я от вопроса, всегда меня волновавшего.
– Честно? – спросил Борис Иннокентьевич, видимо, обдумывая ответ.
– Не иначе!
– Если честно, то я до сих пор во всём сомневаюсь. Иногда в одном уверен, другой раз – в другом. Уж больно ситуация тогда казалась сложной и туманной – кто же знал, куда она выведет? США перед тем активно провоцировали наши южные, весьма ненадежные республики, на вооруженные национальные конфликты. Штаты собирались руками Пакистана поджечь советских мусульман на организацию на нашей территории Халифата. И у меня нет полной уверенности, что у них ничего бы не вышло. Ведь Восток – дело не столько тонкое, как говорят те, кто его не знает, а, более всего, подлое и коварное. У них принято в бой вступать со спины. Утром преданно улыбаются, угощают, а вечером нож воткнули и исчезли! Потому воевать с ними следовало уже затем, чтобы не позволить на нашей территории вызреть опасному национальному нарыву! Однако наша военная «хирургия» нам обошлась куда дороже, нежели это ожидалось. И в людях очень большие потери, и в финансах. Что-то сделали правильно, но в чём-то непоправимо ошиблись! И рецидивов было многовато…
«Как же его мнение, столь некатегоричное, а потому учитывающее совместное существование многих противоречий, перекликается с моим!» – порадовался я.
– Вот уж не ожидал, Александр Фёдорович, обнаружить в больничной палате интерес к вопросам, давно минувших лет. Ведь вы, как мне известно, и не историк профессиональный, и не философ, и не кадровый офицер, чтобы столь глубоко копать ту давнюю войну!
– Да это же, Борис Иннокентьевич, незаживающая боль нашего народа! – несколько высокопарно выдал я.
– Это так, но сильно преувеличено! – он совсем не обидно остановил меня, и мне показалось, будто в моих словах что-то резануло его давние раны. – Та война так и не стала настоящей болью нашего народа, а оказалась лишь горем для немногих несчастных матерей! Да еще для нас, тех, кто там воевал. А народ, он ведь и не знал, что мы не в шутку умирали. И даже не хотел этого знать! Чтобы настроение себе не портить! Народ, если не хотел знать, то запросто мог ничего не знать! Тогда спокойно можно в рестораны ходить, да на хоккейных матчах горло от избытка дури надрывать, будто в ту минуту за эту дурь никто своей жизнью не платил! А на родине нас для этого всегда скрытно хоронили, запрещая даже на могилах указывать, что мы погибли за Родину, для которой нас вроде и не было никогда, вроде и теперь нет. Вот так-то! А ваш вопрос, Александр Фёдорович, о целесообразности той войны и теперь вполне правомерен. Но мы его тогда, в Афгане, себе не задавали! Мы сражались! Сражались так, чтобы нашим отцам и дедам за нас стыдно не было. А если родина нами не дорожила, так это от гнилости ее руководства, а не оттого, что мы оказались не достойными ее любви и заботы! Сколько замечательных ребят там осталось… Не довелось им в мирной жизни себя проявить…
Он замолчал, а я почувствовал свою вину перед ним, и тоже молчал. Потом понял, как следует поступить:
– Извините меня, Борис Иннокентьевич! Мне очень стыдно, что я столь легко отношусь к тому, что до конца не понимаю… Виновато моё недомыслие! Но хочу понять!
Он еще помолчал, видимо, успокаиваясь, и сказал уже с улыбкой, снявшей с меня напряжение:
– Вашей вины в том нет! И вопрос правомерен! Кроме того, я уверен в вашей искренности, поскольку кое-что о вас уже знаю! И не буду из этого делать тайну. Мне по душе пришелся ваш ответ студентам на одной из лекций. По поводу шумихи вокруг Навального. Со слов внучки. Если «телефон» не испорчен, то вы сказали примерно так: «Думаю, что все факты, приведенные Навальным по вопросу о коррупции Медведева и остальных фигурантов, во всём верны. То есть, вам действительно показана сущая правда! («Это вы смело заявили!») Вот только, мои молодые друзья! Не будьте вы столь наивными! Если однажды некто сказал вам правду, то, ради бога, не следует считать, будто он всегда говорит только правду и всегда перед вами будет честен! Я уверен, что правда Навального нужна ему, чтобы вы ему доверились, чтобы вы за ним пошли! А зачем ему это? Я уверен, не для того, чтобы в стране был порядок! Привлекая молодежь, он с вашей помощью обязался для своих хозяев зажечь и у нас в стране свой майдан! Устроить массовые и многочисленные погромы, бойню и резню. После этого к нам незамедлительно пожалуют миротворцы в лице НАТО, якобы для защиты горемычного и обездоленного российского народа, его свободы и суверенитета!» Мне ваш ответ очень понравился! В нём есть и истина, и анализ, и понимание ситуации, и гражданская смелость, и достойная откровенность с молодежью, и совесть, наконец!
– Понятно, зачем вы пожаловали! Значит, мною уже ФСБ заинтересовалось? – иронизируя, забеспокоился я. – Очень удобный момент, ибо скрыться теперь я не смогу!
– Э, нет! Не обижайте меня, принимая за провокатора! Я частное лицо, кстати, хоть и генерал-майор ФСБ, но давно нахожусь в отставке. Потому служу лишь своей семье и имею полное конституционное право свободно выражать своё мнение! И с вами я предельно откровенен! Более того, и моя внучка немало мне о вас рассказала совсем не в качестве доноса! Ей тоже импонирует ваша манера ненавязчиво вразумлять нашу мечущуюся молодежь. Но от себя должен добавить, часто вы излишне горячитесь. Вот и со мной, даже если бы всё так и было, как вы в лоб мне заявили, следовало до поры промолчать! Думаю, вы и без меня это понимаете, но чересчур спонтанно реагируете и, тем самым, даете кому-то возможность вас крепко бить. Уж извините за такую науку, преподнесенную вам, профессору!
– Хорошо звучит! Но, уж извините за прямоту, как-то не вяжется ваша забота обо мне с вашим статусом! Да и не понятно мне, как вы относитесь, например, к нынешней высшей власти в стране? – задумал я схитрить, проверяя чистоту намерений гостя его откровенностью по щекотливым темам.
– Александр Фёдорович! Вы меня прямо обескураживаете своей интеллигентской наивностью! Неужели вы и впрямь полагаете, будто при стремлении вызвать вас на какие-либо, скажем так, антиконституционные высказывания, чтобы потом вам что-то накрутить, меня, как генерала контрразведки, остановили бы такие условности, как негативные высказывания о власти. Для нас, контрразведчиков, в рамках провокации всё допустимо и оправдано, ничего невозможного нет и быть не должно! Другое дело, что подобные методы пригодны для работы с врагами, но вас-то я неплохо узнал! Ну, какой вы враг? Вы лишь против того, что с народом сегодня творят! И не считаете возможным молчать в тряпочку! Вы, по моему мнению, глубоко порядочный человек, но бесконечно удалены от бессовестной современной действительности, от особенностей тайной внутренней политики, от методов работы спецслужб и начисто лишены элементарной осторожности! Да, ладно уж! Вы ведь мне задали, как сами считаете, весьма острый вопрос. Так же? Потому отвечаю на него без дипломатических увёрток! Да! Я считаю, что Путин, каким бы он ни был, у власти находится слишком давно и незаконно, так как все его выборы преступным образом подтасованы! Но кто он и за счет чего до сих пор во власти, еще не самое главное! Главное в том, что за эти семнадцать лет наша страна поднималась лишь в том, в чем ей по уму, следовало бы снижаться! И наоборот! Медицина и образование вдруг стали платными, что противоречит конституции. Да еще превратились в нечто иное, выхолощенное. Армия превращена в слабосильный отряд, неспособный удержать сильного противника против агрессии. И никаких успехов ни в чем, кроме множества липовых!
