Александр Иванович Вовк
Кого выбирает жизнь?
37
Может показаться странным, но однажды я обратил внимание, что совершенно привык к роли опекаемого всеми тяжелого больного, пристроившегося здесь давно и столь основательно, что сам вполне с этим смирился. Скоро наступит месяц моего пребывания в этой палате. Правда, к чести моей будет сказано, я до сих пор не сомневался, что моё вынужденное заточение не может продолжаться бесконечно. Но когда именно отпадет необходимость в медицинской опеке, не знали ни лечившие меня врачи, ни, следовательно, и я. Более того, поскольку я понимал, что врачи этого не знают, то и сам давно не интересовался их мнением по своему основному вопросу.
Можно сказать, я преспокойненько, будто так и должно быть в идеале, дрейфовал по течению извилистой реки, длина которой никому не известна, потому и оказался неготовым к наступившему совершенно неожиданно для меня и персонала выздоровлению. Но оно случилось!
В тот день, уже двадцать пятый, я остро осознал, что близок к нервному срыву. Но и это меня не особо волновало. Мне всё предельно надоело, и появилось чувство безнадёжной неизменности моего длительного тюремного заключения.
Сколько еще это продолжится? Месяц? Год? Или многие годы? И выдержу ли я? И надо ли выдерживать? Надо ли мне это? Я уже не говорю об этой палате, почти ставшей моей, об измученном возней со мной медперсонале, о искренне переживающих родственниках. Разве им всем это надо?
Мне хотелось рвать и метать, срывая на всех злость, копившуюся долгими сутками, и я едва сдерживался, лишь потому, что заставлял себя вообще ни на кого не реагировать.
И наконец, меня посетила та самая последняя мысль, которая когда-нибудь должна была явиться: где-то в глубине я допустил, что только смерть может стать выходом из моей бесконечной и безнадежной пытки. И стал перебирать возможные варианты.
Видимо, моё предельное озлобление для опытного в таких делах персонала не оказалось неожиданным, и мне, очень подозреваю, наши сердобольные медики ввели что-то успокаивающее. Пропустив обед и ужин, я проснулся среди ночи и от ужаса взмок, обнаружив, что и основной, и резервный дозаторы по непонятной причине замерли.
Боже мой! Они не работали! Оба! Но я (и это самое удивительное, идущее вразрез с тем, что давно стало привычным) почему-то не ощущал ни тяжелого головокружения, ни удушья, ни страха, ни сильных болей в пояснице, то есть, целого комплекса неприятностей, связываемых с быстрым падением артериального давления вплоть до нуля.
Раньше в таких случаях медсестрам было достаточно замешкаться на пару минут, чтобы меня не стало. Но теперь, в тяжелейшее предутреннее время, когда даже самые стойкие из них «ломаются», если не заняты неотложной работой, всё завершилось благополучно. Невероятно!
Дозаторы не жужжат, но и я не загибаюсь! Я даже рискнул вывернуть шею настолько, чтобы увидеть расположенные сзади предавшие меня механизмы, но они действительно не проявляли признаков жизни!
Что-то молнией пронеслось в моей голове, теперь уже и не вспомнить. Удивление, сомнение, радость?
Больше, конечно, радость! Она оказалась даже чересчур бурной! Радость победы над опасной и непонятной болезнью, делавшей меня в течение двадцати пяти суток беспомощным инвалидом. И вот я держу давление самостоятельно, без лекарств! Я обхожусь без них! Значит, с этого момента я здоров!
Я торжествовал молча, умышленно не поднимая шума: зачем беспокоить медсестру, если она даже спит теперь, нарушая все инструкции. Ну, прибежит, обнаружит неработающий дозатор, перепугается вся, ведь раньше для меня это было смертельно… Пусть лучше поспит! Она, как и остальные, столько сил и своего здоровья отдала мне, что вполне эту мелочь заслужила! Если бы этой знаменательной ночью она не утомилась настолько, чтобы случайно заснуть, я и не узнал бы, наверное, что уже здоров!
Опять, напоминая о себе, зашипел насос, нагнетающий воздух в манжету на моей руке. Вот так этот злодей весь месяц мучил меня каждые пять минут, управляемый не устающим никогда «Сименсом», сдавливая руку над локтем, особенно тяжело во сне. Потом, когда накачает до боли, процесс пойдет обратно – маленькими порциями воздух станет медленно стравливаться, ослабляя хватку, а «Сименс» будет противно попискивать, мешая спать или сосредоточиться на интересной мысли.
Наконец прибор пискнет последний раз, но уже протяжно, и замрёт на несколько минут. Днем это, куда ни шло, но ночью – самое изощренное издевательство. Едва уснул, а тут – на тебе, он дисциплинированно качает, сдавливает, стравливает, пищит… Затем ты немного полежал, слегка успокоился, даже стал засыпать, а он снова заводит свою шарманку и повторяет всё сначала! А через пять минут – ведь не пропустит ни разу – опять разбудит своей тупой добросовестностью. И так всю ночь…
Мне сразу захотелось сорвать с себя все датчики, опостылевшие провода и трубки, почти месяц не позволявшие свободно ворочаться в постели… Дошло до того, что возможность хоть минутку полежать на правом боку и, тем более, на животе, стала для меня навязчивой, болезненной, но неисполнимой идеей, постоянно сверлившей мозг!
Даже присесть в кровати мне не дозволялось, ибо какой-нибудь провод оборвётся или трубка отлетит. Кому угодно со стороны могло показаться, будто всё это не так уж тяжело. Всё можно перетерпеть! Но мне хочется его спросить: «А вы сами пробовали когда-нибудь не замечать, как невыносимо зачесалось в носу или, скажем, ступня в ботинке? Это ведь тоже пустячок! Но он способен досаждать вам, подобно средневековой пытке. Он воздействует на вас не только физически, а давит на психику, непрерывно травмирует морально! Он, этот жалкий пустячок, способен превратить вашу жизнь в тяжелейшее испытание, заставляя забыть обо всём ином, нежели об этом ничтожном, но столь необходимом в данный миг, простите, почесывании. Но стоит вам снять ботинок, пусть это и не везде уместно, как проблема будет разрешена, и вы облегченно вздохнёте!»
У меня же получалось куда мучительнее. Почти месяц эти трубки истязали меня ежесекундно, мешая шевелиться, мешая хоть как-то помыться (я в них постоянно запутывался, особенно, правой рукой, упрятанной в гипс, который сняли лишь на двадцатые сутки!) мешая разгрузить постоянно соприкасающуюся с простыней спину. Под простынёй скрывался не самый обычный и достаточно мягкий матрас, а липкая от моего же пота больничная клеенка, покрывавшая плоское всегда холодное и жестко металлическое основание кровати, как составную часть моей жуткой камеры пыток! Временами мне казалось, будто спина давно превратилась в огромную кровоточащую мозоль, не дающую мне покоя ни днем, ни ночью.
– Помыться бы, девчата! Хоть слегка! Организуйте, пожалуйста! – умолял я всех подряд день за днем, на что реанимационные сестры всякий раз твёрдо отвечали:
– Пока нельзя, вы даже свеситься с кровати не сможете, но у вас же есть влажные салфетки? Прекрасное решение!
– Да, какое это решение? – огрызался я беспомощно, понимая, что они-то в моей беде повинны менее всего. – Знаете, в студенческие годы мой дружок изрекал почти то же самое: «Пусть, мол, моются те, кому лень чесаться!»
Это прескверное состояние ни за что не понять тому, кто каждую секунду, долго-долго не испытывал то же самое, что и я!
А дежурившая ночью медсестра Татьяна всё-таки не спала и скоро появилась в палате, сначала привычно прислушавшись к моему соседу, более тяжелому, потом поглядев на показания, выдаваемые его «Сименсом», зачем подошла и ко мне, но удивилась, обнаружив, что я не сплю:
– Александр Федорович! Что-то болит? Почему не спите?
– У меня праздник, Танюша! Просто невозможно спать!
Девушка хохотнула:
– Опять вы что-то хитрое придумали? Какой еще ночью праздник? Разве уже Новый год наступил!
– В самую точку! И не один-единственный, а, даст бог, еще много-много новых лет! Вы разве не заметили, Танюша, – дозатор-то отдыхает, а мне хоть бы хны! Кончилась моя кабала! Уйду я от вас теперь!
– Ой! Действительно! Надо же, я и внимания не обратила! Проморгала! – испугалась она запоздало. – И как вам теперь, Александр Федорович, без дафомина?
– Да ведь, всё отлично, Танюша! Потому и праздник! Свобода нас встретит радостно у входа! Забрали бы вы, наконец, все эти трубки да провода, будь они не ладны! А я хоть по палате побегаю!
– Нет уж! Пусть для начала Владимир Александрович на вас полюбуется! А вставать без него вам никак нельзя. Да вы и не сможете!
– Как это, не смогу? Ещё как смогу! – горячился я.
– Александр Федорович! Не советую даже пытаться! Вы долго лежали, потому и стоять поначалу не сможете!
Я, конечно, не поверил. И это оказалось по-своему интересно. Еще бы! Взрослый самостоятельный человек, по счастью, не получивший ранее опыта долгой вынужденной неподвижности, совершенно неожиданно для себя оказался не в состоянии предвидеть вполне очевидные метаморфозы, постепенно накапливавшиеся в его организме.
Действительно, когда утром Владимир Александрович, как всегда, подтрунивая над всеми и надо мной, разрешил мне очень осторожно, держась за кровать, испытать судьбу и встать на собственные ноги, я был потрясён: это мне не удалось. Ноги оказались столь слабы, что я, не успев за что-то зацепиться руками, оказался бы на полу, если бы сзади меня предупредительно не подстраховал могучий Владимир Александрович.
Неудачная попытка меня обескуражила, но и вызвала стремление разобраться в сути моей слабости. Собственно говоря, факт-то налицо, и его осталось лишь осмыслить. Выходит, всего-то за неполный месяц неподвижности многие мои мышцы стали непригодными для выполняемой ими ранее работы! Это же поразительно!
Так в чем дело?
Тут мне и вспомнился всем известный еще со школы Чарльз Дарвин, знаменитый ученый натуралист. Тот самый, в адрес которого уже полтора века раздаются самые абсурдные обвинения сразу же нажитых им врагов. Я-то всегда посмеивался над ними, но сам, к стыду своему, так и не догадался, что наиболее веские аргументы в пользу его теории каждый может обнаружить самостоятельно – просто, быстро и неопровержимо.
Если не вникать в подробности весьма толстых, очень интересных и насыщенных книг этого автора, то суть его революционной теории эволюции заключается в том, что наша планета Земля со временем менялась, и очень значительно, да еще по всем направлениям и параметрам. Мы не узнали бы свою Землю, если бы смогли вернуться назад на сто, пятьсот и, тем более, на миллион лет! Непрерывно менялось давление воздуха. Самым решительным образом менялся его состав. Трудно представить, что когда-то воздух совсем не содержал кислорода, без которого мы не жильцы. Менялась влажность, контур материков, рельеф и площадь суши. А уж температура вообще плясала, начиная от космического холода, до испепеляющей жары!
И вместе с этими параметрами были вынуждены меняться и все виды живой природы: и самые примитивные из них, и высшие растения, и животные.
Если изменения на планете оказывались резкими и недопустимо большими, то какие-то виды погибали. Некоторые всё-таки выживали, но среди них оказывались вовсе не сильнейшие, и даже не умнейшие! Выживали лишь те виды, которые, изменяясь и приспосабливаясь, сумели в наибольшей степени соответствовать новым условиям. Пусть при этом они становились маленькими, слабенькими, хиленькими. Кстати, именно такими были первые млекопитающие. В этом и заключается суть столь немилосердного к живой природе естественного отбора, обеспечивающего постепенное движение к совершенству.
Выходит, что с нами на Земле теперь живут лишь те виды, которым до сих пор как-то удавалось приспособиться, передавая нужные для выживания свойства от поколения к поколению и накапливая их. Стало быть, в самом начале выживания находились некие удачные особенности отдельных индивидуумов, позволившие им выжить. Затем эти особенности передавались потомству, накапливались и становились родовыми особенностями уже не отдельных индивидуумов, а целых видов.
Но насколько же быстро могут изменяться индивидуумы, приспосабливаясь к новой ситуации на планете?
Вот это-то, как раз, и есть самое удивительное! Если судить по мне, то всего за двадцать пять суток лежания изменения во мне оказались столь значительными, что к концу указанного срока я и стоять-то на ногах уже не смог!
Чудненько! А мы-то наивно полагали, будто на приспособление нам понадобятся тысячи лет и даже многие миллионы! Ан, нет! Оказалось, что организм непрерывно отслеживает изменения условий существования и без раскачки начинает приспосабливаться к ним. Чтобы соответствовать. Чтобы выжить самому и помочь выжить своему потомству!
Ведь как получилось у меня? Организм без помощи моего сознания быстро и правильно догадался, что в лежачем положении ноги ему не нужны! Стало быть, всё нужное и дефицитное для себя (кислород, кальций, энергетическое питание и пр.) можно перераспределить в пользу тех органов, которые нужнее. И коль уж у меня, лежащего, таковых органов почти не осталось (именно так решил мой приспосабливающийся организм), началась стремительная деградация всех мышц, костей, суставов, сухожилий, да и головного мозга. Всё это оказалось второстепенным, даже совсем ненужным! Одновременно стало слабеть сердце и легкие, ведь в кровати им не приходится работать на пределе! Можно и передохнуть!
Удивительно в этом вопросе лишь то, что нового-то я ничего не открыл! Каждому известно, что именно на свойстве приспосабливаться основаны любые тренировки организма. Вон как спортсмены, например, поступают! Они за счет частого повторения одних и тех же движений, делая их на пределе возможного, «убеждают» свои организмы, что условия работы и далее будут предельными, и напрягаться из последних сил придется именно этим мышцам, тренируемым сейчас. Так что, извольте! Должны соответствовать новым, пусть и искусственно созданным условиям!
Для меня же особенно интересно, что человеческий мозг, даже если он и выступает у кое-кого буквально в качестве субпродуктов, не используемый по прямому назначению, всё же составляет от одного до трёх процентов от веса его обладателя. Зато потребляет мозг невероятно много – четверть всего кислорода, солей, глюкозы и прочих ценных питательных веществ, в целом используемых организмом!
Отсюда следует и мораль, самостоятельно выработанная организмом человека: в первую очередь именно прожорливый мозг следует посадить на голодный паёк!
Вот те раз! Люди гордятся, что именно своим разумом отличаются от животных, но в действительности они, как оказалось, не очень-то стремятся отличаться от тех же, к примеру, обезьян, всячески экономя на собственном мозге!
Но не пугайтесь! Для большинства людей потеря головного мозга не так уж опасна. И не обижайтесь – я здесь ни при чём! Ведь многим людям, и даже совсем неглупым, мозг в полной мере нужен редко; только при решении новых и сложных задач. Поскольку эти люди чаще всего пользуются готовыми решениями более компетентных, более образованных и более сообразительных людей. Особенно в наше время, когда развит интернет, позволяющий, не думая, быстро отыскать и применить чужой опыт.
Выполнять же массу немудренных делишек, например, дойти до работы, доехать до неё или вернуться домой, вскопать огород или испечь пироги удаётся и без сложных размышлений. Конечно, ведь дорога хорошо известна, копать удаётся без напряжения головы, а для пирогов имеются давно освоенные рецепты, которые реализуются по пунктам, то есть, опять же, без подключения головы! Помогают инстинкты, как говорил Павлов! Условные или безусловные!
Ввиду этого организм человека, не занятого умственным трудом, быстро «понимает», что мозг для него весьма затратное, но бесполезное образование. Вот он без тренировки и дряхлеет, а, не получая к тому же нужного питания, становится неспособным функционировать достаточно продуктивно.
В этом сокрыто особое коварство природы. Жить без мозга люди могут лишь среди множества других людей, копируя их действия, но если однажды им придется самостоятельно решать задачу, пусть даже жизненно важную, и для этого потребуется напряжение всех сил, мозг с ней может и не справится, подобно моим подкосившимся без тренировки ногам. Следовательно, человек, надолго погруженный в трясину нетворческой рутины, рискует утратить свою способность мыслить! И это ужасно потому, что повсеместно так и происходит! А причина данной беды человечества в том, что в последние десятилетия основная масса людей, превратившись в «активных пользователей», перестала вырабатывать самостоятельно важные для себя знания и умения, а, вместе с тем, утратила способность самостоятельно мыслить. Круг замкнулся!
Мораль проста: люди, не тренирующие свой мозг постоянно, быстро его теряют! В этой истине я нахожу повод для собственной радости, поскольку с первых дней пребывания в больнице неутомимо занимал свой мозг хоть какими-то, пусть и не очень важными и не очень нужными, но творческими задачами. Я думал, я рассуждал, я спорил с собой и с воображаемыми оппонентами, я вспоминал, я что-то планировал и составлял впрок.
Пусть все мои темы безнадёжно перепутаны! Пусть в размышлениях меня шарахает из стороны в сторону! Пусть я во всём не прав, и кто-то обвинит меня не весть в каких грехах и искажениях действительности! Пусть! Всё это – три раза, пусть! Главное ведь для меня, что моя голова ежеминутно работает, не ленясь! Главное, чтобы мозги мои не засахарились!
И теперь надеюсь, мои принудительные занятия стали хорошей тренировкой для мозга, который травмирован инсультом и уже, я сам это замечаю, не способен в полной мере работать по-прежнему. Со всей очевидностью ухудшилась сообразительность, очень сильно подводит память – и оперативная, и долговременная – существенно село зрение. Теперь я плохо вижу и вблизи, хотя раньше плохо различал лишь удаленные предметы.
Как выяснилось при анализе деятельности космонавтов, в человеческом организме повезло лишь некоторым костям. Наше неглупое тело в процессе эволюции само рассудило вполне разумно: череп и ребра обижать нельзя, ведь они защищают от внешних воздействий мозг, сердце и легкие, без которых никак не выжить! Потому кальций и прочие нужности из этих костей изымать недопустимо! А все остальные кости как-то перебьются: если они станут хрупкими и сломаются, не велика потеря, ведь они не очень и нужны!
Вот и попробуй после этого отрицать, что при столь стремительном приспособлении моего организма к новым условиям превращение мухи в слона, или обезьяны в человека вполне возможно! Конечно, возможно! Если на это уйдет несколько миллионов лет, а не жалких двадцать пять суток, которые, как ни странно, и во мне многое изменили! Надеюсь, не безвозвратно!
38
«Что за чертовщина? – перетряхнуло меня, когда медсестра старалась сделать укол столь аккуратно, чтобы я не заметил этого. Но все-таки разбудила и, обнаружив это, тихим, по-женски ласковым голосом, успокоила:
– Всё, всё, Александр Фёдорович! Можете еще поспать! Ещё совсем рано!
Однако утраченный сон не возвращался: перед глазами навязчиво скакали, одна за другой, сцены приснившегося шабаша, погруженные от края до края в полутемноту. Желто-оранжевые проблески периодически выхватывали кого-то из мрака, усиленного клубами почти живого дыма, тягуче заволакивающего пространство.
Охваченная взглядом обстановка воспринималась зловеще, оттого меня сдавило предчувствие беды и возникло желание если не убежать, то хотя бы спрятаться.
Между тем, картина непрерывно менялась. Что-то странное происходило здесь, требующее внимания и понимания. Преодолевая животный страх, связанный с неопределенностью моего положения, я, таясь, присмотрелся к действующим лицам этого кошмара.
Посредине в отблесках мерцающей подсветки от тлеющего костра сидя вели беседу черти: голые, черные, не волосатые, а блестящие, в дыму, но без обязательных, как мне представлялось, рожков.
Чертей было много, а я, не в силах побороть свой озноб и, весьма опасаясь, как бы меня не обнаружили, сосчитать их всех не смог. Кто-то из чертей иногда выныривал из темноты или погружался в неё обратно, кто-то пересекал сцену в ее глубине. Там всюду творилось что-то неясное.
Постепенно в этом «аду» я освоился, видя перед собой всё больше и разбирая сопутствующие шабашу речи. И тогда моему удивлению не оказалось предела, но ужас, еще больший, чем ранее, так сковал мою бедную психику, что я смотрел на происходящее, не в силах в этом разобраться, и думал лишь о своей несчастной судьбе.
В центре, опираясь друг на друга, кто боком, кто спиной, по-царски раскинувшись, вольготно восседали четыре Путина, но не одинаковые. У одного были странные уши, не как у остальных; у другого казалась ненормально вывернутой нижняя губа. Тот, что сидел ближе к центру, сцепил в замок на колене свои страшные толстые пальцы, каких нет у других, и ритмично покачивался взад-вперед. Последний Путин поражал широченными лоснящимися скулами, вылепленными заодно с глазницами Чингисхана…
«Чёртова мистика!» – продолжало трясти меня от подобного соседства.
– И как там наши выборы проходят? Голоса хоть сосчитали? – спросил один из Путиных.
– А на фига их считать? – как всегда нервно и отрывисто выкрикнул чёрт-Жириновский. – Никогда не считали и сейчас не будем! Напишем, сколько надо! Кто проверит?
– А сколько надо? – спросил чёрт-Зюганов. – Ведь Владимирам Владимировичам надо писать по полной! То есть, сто процентов «за»!
– Ну, да! Сто процентов и напишем! Конечно, сто процентов! – заверещал чёрт-Жириновский, словно ему в тот миг глубоко сверлили голый зад. – И ни пяди меньше! Ни пяди!
– Так-то так! Кто же из нас против такого расклада? – подтвердил рассудительный чёрт-Зюганов. – Вот только трудности в связи с этим наметились. Их ведь четыре! – чёрт-Зюганов уважительно мотнул головой в сторону Путиных. – Значит, требуется четыреста процентов!
– Ну и что? – рявкнул затаившийся в стороне черт-Володин. – Эллочка нам напишет, сколько надо! У неё же электронный подсчёт голосов! Так ведь, Эллочка? – подлизнулся черт-Володин к чёрту-Памфиловой, мгновенно состроившей страдающую за весь мир мордочку и привычно хлопавшей невинными глазками. – А моя Дума, то есть, Государственная, всё подпишет, всё поддержит, всё подголосует! Вы и не представляете, какой у меня в этом деле опыт наработан, – еще с Саратова! Там всегда голосовавших за меня получалось значительно больше, чем жителей области! И ничего – арифметика терпела!
– Вы не волнуйтесь, Владимиры Владимировичи! Мой Совет Федерации тоже некоторый опыт имеет. Да и в советские годы я времечко не теряла! Потому меня на Кипр послом и сослали! – встряла в разговор густо накрашенная чёрт-Матвиенко, прятавшаяся ранее в глубине сцены.
– Ну, да! Ждите! На Кипр ее сослали! Будто у нас на курорт когда-нибудь ссылали! Пустили козла… или козлу… Черт вас, рыжих, разберет! – распалился чёрт-Жириновский, но, спохватившись, сориентировал коллегу. – Впрочем, ты пиши, пиши, рыжая! Лишним не будет!
– Так нельзя! – не согласился чёрт-Зюганов. – Ведь могут и посчитать! А нам теперь шум не нужен, ведь Трампа этого не разберешь! То ему так нужно, то эдак! Вон до него был, который негроидной расы, постоянно нам подыгрывал, постоянно помогал! А этому еще учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин!
– Что значит, могут посчитать? – взвился чёрт-Жириновский. – Кто из них теперь считать умеет? Что мы зря всех недоучками-бакалаврами сделали? Вон, Ливанов, настолько замучился всех в идиотов превращать, что самого менять пришлось – в последнее время совсем чокнулся, если его внимательно послушать! Так что, не трясись, Геннадий Андреевич, не смогут они сосчитать то, чего больше пяти! Да и кто им позволит? Терроризм! Экстремизм! Национализм! Коммунизм! Мы им такое напишем! А наши Патрушевы, Колокольцевы и Коноваловы всё, что надо, то и расследуют; куда надо, туда и заведут; кого надо, того и упакуют! Зря мы их так жирно кормим, что ли?
В это время другой Путин стал терять терпение:
– Так что, клоуны? Получу я от вас конкретный ответ, наконец?
– Какой ответ? Какие клоуны? – взвился оскорбленный произнесенной правдой чёрт-Жириновский. – На себя посмотри сначала! Сам-то не клоун, что ли? Если бы мы в твоём спектакле не участвовали, кто бы тебя избирал?
– Молчи, дурак! – огрызнулся один из чертей-Путиных. – Спектакль не мой! Скоро настоящий режиссёр вас всех заменит… А то в последнее время ваши роли даже бакалаврам стали понятны!
В тот ужасный миг я встретился глазами с огромнейшим и свирепым чёртом-Валуевым, усилившим мою нервную дрожь, и догадался, что меня заметили и разоблачили. Я взмок от страха до самых костей, но напоследок героически выкрикнул:
– Что вы здесь творите? Народ свой пожалейте, ироды! Вы же всякие выборы превратили в завлекательные конфетные фантики, в которые тайно своё старое дерьмо заворачиваете! Наш народ победил фашизм в Германии, победил его в Европе, а вы что нам прививаете! Ведь половина народа давно мечтает от вас избавиться!
– А вот и гости дорогие пожаловали! – усмехнулся мне в ответ чёрт-Валуев. – Да еще, смотрите, как красиво выражаются! За всё это, мил человек, я тебя сейчас такой заботой окружу, что ты и не пикнешь!
Он сжал меня своими клешнями, словно тряпичную куклу и, не обращая внимания на громкий хруст моих костей, принялся завязывать в узел.
– Он всё подслушал! Он нас выдаст! – испуганно заверещала чёрт-Памфилова, и ее острые длинные зубы впились мне в ягодицу.
Я отрывисто вскрикнул, тяжело задышал и открыл глаза – надо мной со шприцем склонилась медсестра Катя – однако я не проснулся, опасаясь быть поддетым чертями на рога, потому отчаянно дернулся, постарался отскочить в сторону, но был решительно прижат Катериной к постели:
– Тихо-тихо, Александр Федорович! Совсем ведь не больно! И что это вы так разбушевались? По всему видать, на выздоровление пошли! Если хотите, можете ещё поспать, ведь рано совсем; только шесть часов!
Очумело вращая глазами и головой, тяжело дыша, я стал медленно осознавать, где нахожусь, и, лишь поверив в свою безопасность, несколько расслабился. – «Неужели всё обошлось? Если опять такое приснится, то второго инсульта не избежать! Надо же! Никогда ничего подобного даже в уме не держал! Игра больного воображения!»
– А что на свободе новенького? – машинально поинтересовался я у Катерины.
– Да ничего, пожалуй! Всё – как всегда! Разве вот, о досрочных президентских выборах вчера объявили! – прощебетала Катя милым голоском.
«Это уж слишком! Прямо-таки, телепатия во мне проснулась! – подумал я, снова дрожа всем телом. – Вот уж этого добра мне совсем не надо!»
