Юрий Гнездиловых
Захват

Мучались, не зная наверное что ждет впереди. Разом напряжение спало, на какой-то часок; разрядка получилась, ну да»;

Сходное бывает в природе, – сопоставил гуляй: тишь, во придорожном пространстве, низовой пылегон, тяжесть на душе, в полутемь, и, наконец, в череду светотарарахов с небес – чуть ли не сплошной водопад, не очень продолжительный ливень, с радугою после грозы.

24

Под вечер, на устье какой-то говорливой в камнях, за перекатом реки, не ведомой ни Туйво, ни даже исходившему край вдоль и поперёк вездеходу взвиделась рыбацкая вежа. «Вовремя!» – подумал гуляй;

Чёлн, невод, распростертый на вешалах, предстало гурьбе двигавшихся к югу крестьян, дальше, у громадного камня плосковерхая будка промысловиков, по-палаточному, а не костром, низкая, отметил водырь, подле шалаша обитателей курился дымок.

«Финцы, – углядев рыбарей сообразил подорожник, видывавший виды торгаш: – Сходное встречали на Утке – Сорса по-иному, по-фински вроде бы, впадает в Неву. Кормятся, не то – перекупщикам, – начаял русак. – Знать, береговая охрана. Пешие, по всей вероятности, занеже вблизи устья не видать лошадей… Двоица, похоже; да нет. Промышленники; вплавь добрались. Четверо, как будто. А что б…»

– Что б то ни поспробовать, вож? – проговорил коробейник с тем как, безопасности ради устремились в обход, на павечерье – к западу: – Як? Справные, по-моему. А? Лодки! – пояснил окружающим; – не менее двух.

– Стоит ли? – Мелкуев: – Аж две? Мало… А еще, говорил: честный продаватель. Эхх ты. Ну тебя, такого, – ввернул, едко усмехнувшись вожак. – Дело ли, Ондрейн Хуотари? Выдумал!.. И, кстати – светлынь. Псов сторожевых – посчитал? Сбегай на разведку. Ни ни! Стой, праведник отпетой, ни с места!.. Выискался мне, – возразил, чуть поколебавшись водырь.

Шествуя все дальше на юг, беженцы приблизились к Морьину. Еще через день, вымотавшись подле, у Носа, пройденного, к вечеру встали. Где-то на подходах нашлись лучшие, чем видел народ, с выходом на берег, челны.

Вовремя раскинули стан: подошла ночь, последняя на отчей земле.

«Токмо проскочить бы Орешек, – промелькнуло у Федьки: – Там Невою посад – избы мореходцев, под яблонями, далее тракт, тянет на восток, в зарубежь».

«Главное: держати опас от сторожевых кораблей, с пушками, – подумал вожак. – Ну, а что касаемо крепости – попроще: Орех, Ноте… Нотебург, по словам русича, коли не наврал – западнее ладожских вод; якобы у самого тракта, тянущего в Русь по Неве. Просто и легко обойти».

«Всё, Палка! Выбежали, будем считать, – вспомнил соплеменника русич на отходе ко сну: – Терпится – сиди, не сплывай. Родины – твоя деревенщина, в которой живешь. Ежели чего-то случится худшее, чем сталось у ратуши, в судебной избе – дома и стены подмогнут. Не валятся, и добре. Живи… Есть есть; не голоден. Среди чужаков? Глупости какие-то! ну. Сам же говорил, на Огладве: отчины, какие ни есть. То же: кривобокая мати, сопоставил дружок. Правильно сказалось;

Прощай! Что Свия, на которую держишь сердце, что Великая Русь, – в некотором роде, одно: всюду, коли хочешь до пуза кушати, – мелькнуло у Федьки, – да не так, на суках, но по-человечески-от… ну и пуховик!.. ночевати – по-воловьи трудись. Было б из чего выбирать. Поровну, считай разложилось; также, на Руси хорошо. Чуточку получше, чем тут; детеныша, отродью забыл: родина – незримый костыль, скажем для себя одного; некая опора, ну да. То-то и влечет, на восток… В лучшее, так будем, по-нашенски… угодно считать;

Жесткое легало!.. Потерпим. Больше бы суконца… сойдет. Эх, Наста… сья», – оборвалось в забытье.

– Ну-ко растолкаем народ: час, – проговорил предводитель, взвидев над просторами Ладоги рассветный багрец.

«Помогай, мати Одигитрия, путеводительница! Боже, храни!» – взвыли полусонные бабы – и, чуть-чуть погодя беженцы расселись по лодкам.

25

Вершин, распрощавшись в дому с крестьянами, довольный подарком тут же удалился на сторону, не став ночевать, и, невзирая на усталь выбрел загумённою тропкой, в меркнувшем свету на проселок, чуть передохнув за околицею, около тракта перебрел на большак и затем, следуя на полдень, в лучах утренней зари подошел к выглянувшей в проредях сосен придорожной корчме.

«Паргола считай, Озерки, – определился мужик, встав на клиновидном разбеге окологородных путей: – Даже и не верится: крог!.. По-новому. Кружало и есть; по-старому-от: кружечный двор. Хапнули чужое словцо, свейское, быть может… Ну да. Лепшим показалось видать, нежели родное, кабак. Сельщина!.. Взялись подражать кое и кому городским. Лучше ли немецкая речь, – проговорилось в сознании, когда ощутил, двинувшись баранинный дух: – Якобы, не так, чтобы очень; равенство. Иной разговор: пахло бы в дому по-немецки… Только бы дойти, не упасть, во изнеможении сил!

Воноко… Цела, не свалилась, – подержал на уме, двигаясь все дальше вперед, взвидев на подходе к воротам вывеску; ТРАКТОРИЯ Смен мясы, – различил путешественник, приблизившись вплоть. – Что б ни подкрепиться жарким?., бараниною. От-т уходились: пошатывает часом, слегка… порядочно, по правде сказать, – думал, оглянувшись на тракт: – Ну и соплеменничек! лжец. Можно ли такое писать? Оборотень, как бы; вот вот. Уж ни возомнил ли себя, с куплею гостиницы свеином? Природный русак!.. Нового все больше и больше. Трактория, по сути вещей значит: придорожный кабак, распивочная. О намудрил: нашенское слово теперь, яко бы – в чужом зипуне… Так ведь получается; но.

Сунемся! Хозяин корчмы, шапочный знакомец в былом, штатский обыватель – торгаш, лавочник, – мелькнуло в душе, – чается, не много возьмет – шланты потеряем, не талеры, которых и так более, чем дважды – в обрез… трижды. Медяками расплатимся. К тому ж заодно спробуем, попытка не пытка вызнати – а вдруг повезет где ухоронился толмач. Только б не наврал; поглядим. Ведает, занеже: корчмарь, – сообразил селянин: – мало ли проезжих? – большак. Оберег, конечно при ём, вороге!..

Найти – и отнять. Чаятельно, вырвем свое! Силою… по-свейски; ага. Стронулось, идет по задуманному. Деньги – потом; вящшая забота не талеры, которых всегда, видимо не будет хватать, но – златочеканный корабль. Справимся!.. Двенадцать ефимков меньше восемнадцати? Так; воистину. Раз так, восемнадцать – большее количество талеров не всем по нутру. Зельное не всякожды лучше малого, к примеру: долги, да невыносимая слабь, – вскользь произвелось на уме. Тошненько!.. И голод, к тому ж. Порядочно-таки набралось не лучшего… Гуляю – похуже».

– Бр-р. Хол-лодно!.. «Роса на траве… Спать хочется…

И всё почему? Оберег пропал – и пошло-поехало куда-то к чертям. То к жертвенному камню шагай, то в судную палату явись, по правду, не для всех одинаковую, по справедливость, то тебя пистолетят. Ну и маета, ну подарочки, один за другим! Все – противу, – мелькнуло у Парки с тем, как устремился в трактир: – Федька лишь, единственно – за, песельник, даритель ефимков. Скидка получилась; вот, вот. Все-таки!.. Частичный успех – цапнули не всё и не сразу, то есть не совсем по-людски, но, да и спасибо приятелю хотя бы на том, что не понапрасну ходил…

Тошненько и хочется спать».

Смен, выставивший миску баранины, податель жаркого, выяснилось тут же как сел, в ходе разговора не смог, выслушав направить на след.

Ой ли? – усомнился едок: скрытничает видимо, лис. Мог бы по знакомству, как свой – русич – поделиться, за шлант, кинутый на стол, не в рассрочку. Это ж как понимай: крог менее, чем в миле от города, к тому ж – на развилке.

Странно, – удивился. Вот-на. Врёт? Не врёт? Верить? Умолчание – ложь. Правдивая, по крупному счету; правда и неправда – в одном. Сказывалось глядя в глаза, по-честному; бывает же так… Не верится! С другой стороны – двойственное всё на миру: может оказаться и так, что полное, – раздумывал гость, поклевывая носом неведение – чистая правда. Тем паче никуда не годится, поелику с такой правды ухоронка – тю-тю; подавно не отыщешь врага. Ни правда, ни брехня собачачья, откровенная ложь – не лучшее. Не лучше ли думать, что истина лежит посередке. Вот именно: в жарком. Да уж, так; вкусное, по правде сказать!.. В некотором роде – успех.

Истинная правда, в которой сельник не сумел разобраться, полная значительно проще: гостинник, содержатель корчмы о русиче по имени Стрелка ровно ничего не слыхал.

«Де он подевался, злодырь? Встретится – в живых не отпустим. Скрылся, непостижно куда! Выяснится позже, постигнем – в Канцах… Неужели не так; справимся», – итожил, в корчме.

Как, по недостатку знакомых в городе Матвея искать? Ножками, – явилось на ум где-то у Поклонной горы; сельник, проникаясь надеждою на верный успех задуманного им предприятия, ускорив ходьбу дважды или трижды упал; зарвался, понимается так. Подле кабачка «На Углу», за Королевскою улицею, даром, что шел медленно, не чувствуя ног Вершин, погрозив кулаком в сторону, где жил губернатор Ингрии, свалился в кустарь. – «Не на мостовую; полегче; да уж, – промелькнуло в сознании: – чуть-чуть отдохнул».

По пути шествия к рядам, разузнав где золотоносец живет, суе протаскавшись на двор, заглянул походя в немецкую кирку, в ратушу, обегав торжок, полупустой снизошел, в медленной ходьбе на мосты – посетил гавань с кораблями, куда мог по временам заходить ворог, потребитель покоя (то бишь, по старинке: губитель), ниже корабельных причалов, на пустом берегу, следуя кустами к долбленке приостановился затем, чтобы заглянуть под мосты – но, в изнеможении пав на глиноватый песок недалеко от своей все еще, мелькнуло в мозгу, сиречь не украденной лодки только-то всего и постиг, что Матвей после приговора суда никоему из штадтских знакомцев оного, ни даже писцам, с которыми захватчик общался в ратуше, работая хлеб ни очно, ни во снах не казался;

Проще говоря не нашел, зряшно истоптав сапоги.

«Нетука! Нигде! От так так, – думалось какой-то часец: – точно испарился; ей-ей… Али, по еговому действу, злыдень, в триисподнюю канул».

26

В действительности было не так. Стрелка и не думал таиться.

Кое для кого из чиновников, сановных персон крапчатая совесть слуги сущий клад, тем более когда разговор касается седой старины, что, впрочем никакая не новость. Это хорошо понимал, также генерал-губернатор смыкавшейся на дальнем востоке с Русью новообразованной области Карл Мёрнер, назначенный не так чтоб давно правителем Восточного лена.

Дав распоряжение выгородить, в судной палате, что и состоялось Матвейку, ставленник Двора поместил названную выше особу, говоря языком нынешних времен, под колпак; действуя вполне преднамеренно, велел проследить единственно за тем, чтоб толмач, оправданный по слову судей, не знавших подоплёки затеянного им, не сбежал; мог скрыться, заподозрив неладное, считал губернатор. А через какое-то время, приблизительно в час как Вершин подходил к городку вызвал лиходея к себе.

Покои Гюлленшерны, предшественника (он же – посол, в прошлом на Великую Русь) были в кое-как приспособленном, громадных размеров доме у черты городка, за ратушею, близ Королевской гатан, саженях в тридцати от новопроложенной улицы, в Свином переулке. Надо бы, подумывал Мёрнер как-то по-иному назвать. Дом нового посланца короны, резиденс^[21] обветшал, будучи построенным встарь, но его, к счастью и несчастью для Карла не стали разбирать на дрова. Чтобы, на потеху завистникам его положения домина не сполз в бурный временами ручей^[22] Мёрнер, поселившись в избе распорядился набить несколько пониже двора брегоукрепительных свай. Дальше, за потоком Чернавкою и скотным двором, гордостью и мукой владельца резидентских палат не было почти ничего: тын, будка огородного вахтора, покос, да еще – к западу – кресты ветряков, мелющих на город крупу.

Всё в доме, грузном по сравнению с мазанками штадтских людей, как-то не совсем по-столичному, по-жабьи пристроившемся подле ручья, черного, пожалуй не очень разом огорчало и нравилось, – подумал наместник с тем как, пригласив поднадзорного откладывал прочь несколько законченных дел: – То есть, говоря поточнее то, что подходило ему, Карлу – было не во нрав херскаринне; и, наоборот: госпожа – хустру, дорогая супруга выражала восторг чаще от того, что ему, занятому службой претило.

Редким исключением был, – вспомнилось наместнику вид, явленный однажды по случаю хорошей погоды с верхнего, под самою крышей, двухоконного яруса отлично просматривались невская гладь, туши крепостных бастионов, западный особенно, с кольями, – представил на миг ставленник, вполне по-людски вписавшийся в подсолнечный мир, дальше – паруса кораблей; перед мысовым укреплением, на устьице Шварты виделась уютная гавань с новыми, на сваях причалами – и там корабли; что же, что порой назовешь речку, по-старинному Охтой?

«Можно, прибегая к услугам Ларса, неплохого помощника от дел оторваться, – подержал на уме, встав из-за стола резидент: – именно; живой человек, с тем что – генерал-губернатор… Не противоречит. Нисколько… И тогда любовался далью с королевскими флагами, казалось подчас – реяли в заморском краю.

Марта все не едет, не едет… Странно. Задержалась в пути? Осень, – привнеслось генералу, – на подходе, вот-вот. Терпится; прибудет жена!»

Двор, – думалось какой-то часец вправду не совсем подходящ для резидеции, – а что удивляться: въехали в покинутый дом – в памятник былому присутствию московских бояр… или новгородских; не важно. В некотором роде – наследство, или лучше сказать, правильнее: ставший ничьим, выморочный дом, без дверей, похищенных, как думает херре Сувантский, купец мукомол, житель подгородья – богач, отпрыск, говорил бургомистр собственников этих земель. Что-то удалось обновить, с чем-то, некрасивым на вид вольно и невольно смирились. Денег у казны не хватило, частью разворованной; «Люд! Свойственно любому правительству» – посетовал Мёрнер. Как-то собирались обвешать гобеленами спальню скрывшегося в Руссланд помещика, устроить альков. (Нишу, а вернее пристройку, тесную супруга потом волила досками зашить). Только и всего переделок на подворье: кладовка, слугам, для подсобных вещей… Проще; да и не было денежек вводить новизну. И незачем, по правде сказать, – молвил про себя резидент.

Лет пять назад Ингерманландия выделилась из генерал-губернаторства Эстляндии, с приездом возник ряд безотлагательных дел. Окна заменили, единственно, – а прочее всё, ветхонькое прежним осталось. «Многое бы можно улучшить, если бы… И деньги б нашлись»;

Мёрнер, поглядев за окно, в мыслях о супруге вздохнул.

«Можно бы… А так, для чего все эти пустые хлопоты? Достаточно уже и того, что издали – дворец как дворец. Хустру, обещая приехать насовсем – не совсем искренна (лукавит? Вопрос!..) Как бы то, с правдивостью ни было – бесспорная вещь: Марта не настроилась жить тут, в заокеанской глуши. Словом, о каких-то удобствах, – пронеслось на уме, – столичных остается мечтать…»

– Он! – пробормотал губернатор, отступив от окна, тщетно попытавшись уйти от расслабляющих ум воспоминаний о хустру, втайне порицая жену.

27

Что это: никак подошли? Тут, – сообразил переводчик. Русич, оценив по достоинству пищаль вратаря, малого с ружьем на плече, словно бы его подвели к пыточному погребу сник, но, приободренный пинком в спину шаганул за порог и, не удержавшись упал.

– Фрам! Пристав, помогая подняться добродушно осклабился.

Вперед, так вперед;

Встав на ноги, Матвей по-хозяйски, точно у себя притворил за сопровождающим дверь. Думалось: чужое добро – то же, что, по крупному счету, в некотором роде – свое; «Вдруг переселимся когда-нибудь сюды, на ручей – всякое бывает-случается, – мелькнуло в душе.

– Вовремя пришли во дворец». – Начал барабанить, усиливаясь время от времени, едва различимый перед Королевскою улицей, у ратуши дождь.

В эти, неприятные видом издали, однако ж вполне годные для жизни хоромы, приткнувшиеся подле ручья с водою из болотных ключей^[23] он, Стрелка, подчиненный правителя, главы городка и троицы людей бургомистра, земский переводчик не вхаживал, и вот, наконец (странные дела!) – привелось.

– Ну-ка поживее! Вперьёд! – выговорил, в сенцах приводчик.

«Вряд ли – повезло; да уж, так… Сподобились, – мелькнуло у Стрелки; – то бишь, поточнее сказать: силою в хоромины ввел, яко на допрос Олденгрин, пристав держиморда, воитель, тот, что саданул по скуле – радуга под глазом… пройдет».

Лесенка, в приемную;

Стул;

Около – восставший с него, с поднятой рукою придверник;

Груда пожелтевших от времени бумаг, под окном, – походя отметил ведомый, подымаясь наверх; троица ступеней, площадка, узкая не так чтобы очень – можно без труда разойтись.

– Пррочь! пророкотал предводитель, отстраняя с пути вактора, вскричавшего nej, точно взговорившую вещь: – Фрам! ду^[24]… Впериод, херре оверсаттаре… ни^[25], – более спокойно изрек нарочный, к стене отступив.

«Онде наместничь кабинетт, каммаре, что то ж: резиденс, – произвелось на уме доставленного; – так себе – видь».

Одну из подгнивающих стен красили немалых размеров, светлые оленьи рога, на другой, в сумраке – запона, ковер: сад, овцы, замок, перед оным лужайка с древом наподобие шара, в листьях, и на ней пастырёк с дудочкой – играет боярышням, поодаль, в кустах лыцерь на двуглавом коне; «Фряжская, быть может… голанска вышивка», – подумал введенный, оглядев чередом, наскоро палатный мирок.

– Год… моргон… херре, – прозвучало в тиши.

Мёрнер, генерал-губернатор Ингрии, Восточного лена – тощий, с выдающимся носом: бушприт корабля, по словам хустру, зналось губернатору края, сказанным в последний приезд оной в Нюенштад как в тюрьму, напоминавшим жене ту же особенность лица юной королевы, с которой Марта не однажды встречалась обернулся к дверям; на истовый поклон толмача даже не кивнул головою.

Воспитанный вполне по-столичному, наместник лукавил; простительно, – ввернем от себя: дело, по которому Стрелку привели в резиденс довлело разыграть как по нотам – действовал, обдумав заранее готовый начаться, с помощью клеврета спектакль.

– Прежде всего, херре, – произнес генерал, глядя исподлобья на Стрелку, – надо бы, наверно спросить херре… господина, пусть так, ежели угодно… спросить херре оверсаттаре, русского на что он живет – кормится… и пьет, между прочим, – вскользь приговорил губернатор. – И знает ли наемный, за деньги херре переводчик Дунаев трудности того, кто в верхах. За морем немало завистников. Неясно, любезный? Жаждущих навешать на шею слугам королевы собак. Тем более, когда приближенные на каждом углу выбалтывают важные тайны. Служащий как должно чиновник, да еще иностранец мог бы кое-что понимать. Да-с! Так.

По мановению сановной руки мрачного, под стать непогоде за окном генерала пристав, повинуясь ушел.

– Херре… – Переводчик пресекся: «Слушать!» – произнес резидент. В дверь, серый как пустая стена, мышкою вьюркнул секретарь.

– Знает ли болтун переводчик, что по условиям Столбовского мира, дарованного вашей Москве нами, Швециею… можно присесть, Ларс; пожалуйста… с придачею вам Новгорода, то есть в обмен, выразимся так, на уступку Новгорода, что и сбылось, волею обеих сторон Швеции, – продолжил наместник, встав из-за стола, – надлежало, херре оверсаттаре стать владелицею невских земель не полупустых, как теперь; то же, между прочим касается карельских погостов^[26].

– Да уж, – прицепил секретарь: – Новгород – не так-то и мало!

– Надеяться на что-то – одно, в действительности, знаете сами – нечто совершенно другое. В должном зачастую скрывается правдивая ложь. В действительности видим обратное. И тут, на Неве… тоже… совершенно не так. Мир определенное благо, но и, с тем наряду, в некоторой степени зло… Думаю, понятно сказал. Что же происходит в дальнейшем? Земледельцы бегут! Договор обращается изнанкою – приносит урон. Не прибыль, как начаяли в прошлом, после заключения мира… с вами, а, напротив – убыток. Где уж, там хотя бы уменьшить траты на чрезмерно большой – («К прискорбию», – ввернул секретарь) – полк вольнонаемных солдат… бездельники, по сути – ландскнехтов, знаете о чем говорю, – нас еще, к тому же обязывают кое-когда выплачивать немалые деньги в пользу небогатых семей воинов, которые пали, в прошлом, неизвестно за что… В Германию, возможно идут денежки… по-моему, Ларс. – Выговорив, Мёрнер примолк и, повернувшись кругом около стенного ковра двинулся обратно, к столу;

«Дождь… Будь тут, в кабинете жена, вздумала б его пожалеть. Ссадина под глазом, синяк – чешет… Измордован, трепач. Так-то неплохой переводчик, – пронеслось на уме. – Да уж… но не так, чтобы очень».

Карл поглядел на стену: «Красивы рога! Больше бы размером чуть-чуть… Месяцы уж не был на травле, – промелькнуло в мозгу: – некогда в последнее время, губернатору выбраться – дела и дела. Как-нибудь; потом. Да и тут нечто наподобие травли… Лучше бы, положим ходить на четвероногую тварь».

– Мало того, что противозаконное бегство пахарей, туземных крестьян в Руссланд разоряет казну, – холодно изрек резидент, прохаживаясь время от времени туда и сюда, вернувшись к лицедейству, – так мы… кое-кто из нас, чересчур, думается мне посвященных раскрывает – да, да, так я понимаю – секрет с этим, для могучей страны Швеции позорным в глазах Европы, да и Нового Света, херре положением дел; что это: выбалтывать тайны?!

– Если бы крестьяне Карелии стремились уйти в Европу, или даже в Америку, где много всего и больше человеческих прав на лучшее – иной разговор; можно бы понять беглецов. Тут-то для чего: в нищету? – вскользь, недоуменно изрек правая рука губернатора, его секретарь.

– Так-к болтать!.. Всем, не исключая лазутчиков! Гляди-ка ты, гусь: ходит как ни в чем не бывало, да еще с пистолетом, надо бы узнать у кого, в крепости купил или, может выкрал, что весьма вероятно, – с гневом произнес резидент в сторону стоявшего одаль от него переводчика, поникшего Стрелки, – а чуть-чуть приглядись к малому – в штаны навалил… Как вам, Ларс? Предатель; получается так. Грабит своеземцев, крестьян. Тут-то – поделом, болтуну… бит.

Вспыхнуло; раздался громок;

Лучший в королевстве оратор, как сказывал в глаза губернатору его секретарь сделал небольшой перерыв. «Помедленнее надо бы двигаться все дальше вперед. Лишь бы кое-как, побыстрее – ни к чему, суета… С оглядкою, шажок за шажком. Тут не окружающий мир. Спокойнее! – мелькнуло в душе. – Что-нибудь существенно важное в речах пропадет. Кажется довольно распёк, – предположил резидент. – Главное, считаем в кармане: дух земского плутишки, прохвоста… нужного для дела как воздух, оверсаттаре сломлен, или может надломлен – остается дожать… Чуточку позднее; дожмем. Силою. А как же еще? Не будем лицемерить: по правде: каждый победитель – насильник, с тем, что некрасиво звучит. Вынужденно – силой; иных способов еще не придумано, ни даже в среде более умелых борцов за то или иное своё. Выглядит вполне по-людски… По замыслу… Не вдруг, по частям, – это лишь, единственно в сказках получают сполна все что ни захочется сразу».

– Как вы говорите? кто, кто?.. Слухи распускает? Не он, – Карл, секретарю, возразив: – Тот, как его… наказанный, Фер… Множит клевету на судей и на правосудие в целом, херре Таббельсверкеринг Въершин. Кругом голова от речей, распространяемых им в обществе таких же как сам простолюдинов, крестьян. Обиделся на власть предержащих – наши, неподкупные в общем, порядочные слуги Фемиды не дали отсудить золотой. И множит, заодно перебежчиков. И, кстати сказать, Ларс: откуда у крестьянина золото? не кажется странным?

– Пожалуй, – отозвался клеврет; – загадочка!

– И, общий вопрос в частном разберемся попозже: кто-нибудь всегда не согласен, в чем-то непременно оспорит своего собеседника, что б тот ни сказал. Вот именно. Как так, почему? Недовольные и были, и будут, сколько ни давай преимущественных прав на имущество, – изрек лицедей, в сторону стола; – не укормишь; всем – денежек побольше давай! Тут еще, вдобавок смутьяны… свирепствуют… защитники прав. То-то и бегут за рубеж, в Московию и дальше, на юг в Турцию, возможно; за чем?

– По-видимому, правду искать, – предположил секретарь.

– Не думаю.

– Что ж, как вам будет угодно… Где они, поборники прав?

– Некогда увы разбираться с тем, что натворил оверсаттаре. По-вашему что ж, Ларс: репрезентант херскаринны, королевы – наместник не имеет в краю более существенных дел? Странно рассуждаете!.. Гм. По-вашему я должен вникать, – проговорил с хохотком набольший четы лицедеев, генерал-губернатор, – не имея иных обязанностей, более важных, кажущихся вам несущественными в каждую мелочь? Увольте; ошибаетесь, Ларс.

– Исправился уже; передумал… Истинно, слова подстрекателей к побегам – пустяк. По-вашему теперь. Угодил?

– То-то же. Хвалю, молодцом.

Стрелке показалось на миг: беседовали так, что в его присутствии, не очень приятном, в особенности для носача, хозяина приемной коморы не было особой нужды.

Акт первый затеянного Карлом спектакля приближался к концу.

28

Продолжим, – вещевал губернатор некоторый час погодя, с полуоборотом назад, к Ларсу, подмигнув: – Каково! Не о чем особо задумываться? Как бы не так. Подданный короны, слуга херре бургомистра – предатель!.. Платный, по всему очевидно.

– Да уж, – подтвердил секретарь.

– Вот именно. И, с тем наряду наглый, как считает истец, не выигравший тяжбу захватчик.

Преодолевая брезгливость Мёрнер подошел к переводчику едва ли не вплоть и, для того, чтоб сильнее действовало глянул, как зверь (ждавшему кулачной расправы) перелёту в глаза;

– Рюск? Свенск? Таккчтоже васс, любезнейший коррмит: передача секретов? Русским! – прорычал резидент. – Видите ли, денежек мало. Всем в городе хватает, не жалуются, – рек генерал, спокойнее, – а тут вам, один из тысячи жильцов Нюенштада, взрослых обывателей – нищ; бедствует, изволите видеть. Вот именно: к тому что предатель родины, так скажем… да, да – он же, дополнительно лжец… В мучениках любит ходить. Как вам это нравится, Ларс?

– Нисколько.

– И, тем более мне. Что уж говорить о высоконравственном, – какая-то часть общества, сограждан – ворье. В будущем таких поприбавиться… И, также убийц. Новое чревато угрозами куда пострашнее; к нынешним, похоже на то штадтский обыватель привык.

(Нечто наподобие этого вещал, про себя тихвинец; повторно звучит).

– Сувантский, – продолжив, наместник, – пригородный житель, купец мог бы очевидно сказать: малый, что стоит перед вами, херре секретарь: прокурат.

Ларс, в недоумении: – Как?! То есть, прокурор?

– Не совсем. Аррениус, другой переводчик – лучший… к сожалению, болен там же, в деловом разговоре, в резиденс перевел это неизвестное нам с вами, варварское слово купца более доходчивым: плут… Стыдно! А еще секретарь. Трудно ли освоить язык сельщины восточных земель. Тоже мне страдалец нашелся, – продолжал лицедей, поглядывая в сторону Стрелки, топтавшегося подле ковра с видом беспричинно облаявшей кормильца хозяина, побитой собаки: – В обиженных приятно ходить! Шестидесяти далеров – мало? Деньги! порядочные… Ишь прокурат. Сотен захотелось? Да, так? С лазутчиков соседней державы, опытнейших в мире, по-моему – с проезжих купцов сколько удалось получить? Бедненьким прикинулся!.. Ложь, маска – разобиженный вид. Сколько приобщили? итак?

– Выкладывайте, сдачу дадим; по-честному, по-братски поделимся, – ввернул секретарь.

– Помалкивайте, – Мёрнер: – Итак? Тысячи? Смелее, болтун.

Стрелка не ответил, вздохнув.

«Брех, ложное все то, что глаголет Карло, губернатор. Зачем? Суе возражать, бесполезно. Нечего и думать, тщета в чем-то перед ним оправдаться, убо не дает говорить. Только для тогой доставлен? – промелькнуло в мозгу третьего участника действа. – Сильники, что тот, что другой. Разница лишь в том, что писец – младший, у стола – потаковщик…»

Во изнеможении сил тюкается, – видел русак, взглядывая время от времени на сумрачный свет, в коем неразумная тварь муха рвется на свободу, вовне; окна, небольшие (стекло, чистое, – никак не слюда), потные – омыты дождем;

«Тужится, с тупою как днесь пахарь, подгородный мужик настойчивостью выбраться вон… По-божески бы надобно выпустить: животное, тварь. Животное – всё то, что живет, любое, и по-своему борется, – подумал скользком третий – переводчик Дунаев, – стало быть: и звери, и мухи в комнате, и люди – животные… Легко говорить!.. Поборемся… Но как повестись? Этих не проймешь пистолетиною; крепенько влип!»

«Ззуу… дзынь!.. ззоо… ззо» – слышалось порою, в тиши.

Как – не виноват? Поделом; вздумалось, – мелькнуло, – крестьян русичей, да кое-кого местных кореляк, подгородчину – бежан порицать… В каторгу посадят, у крепости, на весла; пусть так. Можно бы, в гребцах потерпеть: кормят хорошо… Не совсем. Как бы ни отправили в копь! Вряд ли; за болтливость – в рудник?

– Простите, что вмешался в беседу, – произнес чередом полный почтения к начальнику, привставший клеврет: – херре генерал-губернатор, к несчастию не знает всего; к сожалению, вернее сказать. Если бы – одни разговоры, платные, с купечеством.

– Да? – Мёрнер, обернувшись к столу недоуменно похмыкал. – Как вы говорите: к прискорбию? Гремит, не расслышал.

– К очень большому сожалению, – вздохнув, секретарь: – Утром не успел сообщить. То, что мы когда-то узнали о драгунах Черкасского – доставлено им; да, ваше высокопревосходительство, действительно так. Выяснил буквально вчера, поздно вечером, – присев, уточнил правая рука губернатора, – из так называемых писцами противника расспросных речей, старых, тридцать пятого года. Знаете; смоленский поход Шеина, который казнен. Этот, похитрее – сбежал, с пользою для нас… Не совсем; двойственно; с другой стороны, думается мне: виноват – судя по всему содержанию расспросных речей… к прискорбию… кого-то убил; шведа».

– Ну и ну! Даже так? Шутите наверное, Ларс. Прочее похоже на правду. Следует по всей справедливости его наградить – значительные, в прошлом заслуги! – В действительности, Мёрнер лукавил. По сговору служак, заединщиков на мнимую сцену с этим, не в пример поважнее прочих обвинением Стрелки, вздорных по великому счету, кроме одного – в грабеже (весьма неблаговидный поступок, говорил резидент) примерно в середине второго акта должен был со всею решимостью, почти на правах старшего чинами и возрастом вступить секретарь. О пустом деле, которое воплел Таббельсверкеринг начальный игрец вычитал в бумажном хламье.

29

Вык-копали, ч-чёрт подери!..Эт-та литовская война! – вспомнилось тому, кто молчал:

Выехали, как-то в разведку, пьяные, попали в полон. Где-то за Можаем? Вдали. Пес ротмистр – Ондрияшко Микифоров, литвин (полулях?) вкинул однокашника в погреб, а ему повелел, Стрелке выведать насколько сильна конниками пешая рать. Вызнав кое-что, приблизительно – чего-то приплел: думалось, чем больше, тем лучше; выручить хотелось дружка. По-человечески, прав. На злочиние подвигнул заложник. Пес, воинский – смоленец Микифоров потребовал выкуп, злотыми. Ну да: обманул… Тож, по-человечески – прав… Теменью забрался под земь, выслобонил (руки в крови, целую неделю – пустяк). Тут же, невдолге, с побратимом, Серегою сошли за рубеж, в поисках пропавшей сестры, бо не оказалось в дому – вывезли, в минувшую брань;