Юрий Гнездиловых
Захват

Ладно бы, одной Ворошилихе, – а что, например – сход, переселение в Русь для вдовствующей несколько лет, неблагополучной Авдотьи, даром что, с кончиною Иволги хозяйка избы злющая старуха свекровь? Терпится, вещала на днях вдовушка, утупив глаза. Что б ни повенчаться? И то. Надо бы сказать… говорил. Напомнить, поутру. Не откажется: жених как жених: обликом – не чёрт, работящ. Что еще? Умеренно ест… Можно бы, да только не тут: вымерли христовы служители, не то разошлись. И чадушки… Осталась коза.

Горестно – терпи, одинец. Выправится как-нибудь, позже. Русич, купец баивал: не люто бо есть тощему коняге упасти, горе и беда человеку (странно: с борозды?) не востати; в целом, приблизительно так. Жалостен удел – одиночество, особо для тех, которые, под скрыпы сверчков, да шорохи, да стон домовых, зимами отходят ко сну. Можно бы, наверно сказать: люди одинцы не живут, но, выразимся так, по чуть-чуть, медленно сползают в гробы. Хочется, иль нет – полезай;

Больно уж… того… перебор. Надо же такое удумати, – мелькнуло в душе: – Вот именно: и сам не уснешь – к ночи! – спохватился мужик. – Людям не дано вечновати, но когда не один, с бабой – не слыхать домовых; думаешь… сползая по горочке… о чем-то ином.

Хочется – и выйдет, сорвемся. После разговора, ну да. В хотку ли – Авдотье? Вопрос! Или не спешить, до поры? Тешиться надеждой на лучшее? А вдруг не придет… Все-таки: остаться? уйти? С нею? Без нее, самому? Ежели остаться, то с чем: с родиной? с могилами предков? С видами окрестной красы? Оная, положим не часто кажется в постылой борьбе за полуголодный живот.

Баивали, некий монах, с Господом беседуя в дереве, освоив дупло – в шишках добывает кормёж; для разнообразия де, в целом живой будто бы еще, говорят, сей пустынножитель, молитвенник грызет корешки. Прав: сыт, по-своему: питается верой в лучшее. А тут, на селе: только и всего удовольствия, – подумалось: – вахнин; староста деревни. А – есть? Званием начальника, выборного будешь ли сыт? Кончится ячмень – пропадай. Козье молоко выручает… Лихо – ненасытный кусок! Что уж говорить про хлеба некоторой части хозяев сопредельных полей; Ламбин по весне добавлял к едеву толченой коры. Тешится надеждой на лучшее; ну да, возразил. Прохору. Зачем голодать? Лучшее – уйти от бесхлебицы, чем раньше, тем лучше… Как бы, получилось: уход – нечто… разновидность борьбы там, где не хватает клыков, – произвелось на уме старосты в какой-то часец.

Все это, живое отчасти, наподобие мниха в дереве, который вдуплился, поедателя трав и мертвое – могилы отцов, дали голубые над ельником, вечерняя тишь, прошлое, включая сюда, также благодарную память об умершей хозяйке, хороводы берез – койвисто – не главный прокорм, дали голубые – для сытых. Не просто – любоваться красотами родной стороны в чаянии лучших времен, не тянет на голодный живот.

«Каждому – своя правота», – пробормотал на ходу, в ходе размышлений корел: – и в дереве который – как все; не лучше и не хуже… И сам; не каждому: накладывай жиру в едево, чем больше, тем лучше. Ну его; залез, так сиди… Не постник на подножном питании, который в дупле. Разница! Отшельник завален едевом, а что на миру, сельщине Огладвы на зуб, выразимся так, положить? Не больно-то укормишься репою!.. А – крыши текут?.. Ни рыбы, ни соленой капусты, ни, вдобавок жилья доброго почти не видать, в особенности одаль – в Галузине, на Старой Огладве; нижние венцы поменяли, впрочем кое-кто из крестьян, сгнившие по старости лет… Ряполов, да Проша, Сморчок… Там-то и живет, на подворье Прохора копач, землерой»;

Вежливо чуть-чуть в стороне прогуливаясь, чтоб не мешать встрече постояльца с приятелем, надумав идти, как ни хорошо на дворе к людям продолжать разговор, Туйво, заглядевшись на тихвинца, почти своего с некоторых мест человека, со времени, как русич помог некоторой части крестьян залежные земли поднять, встав, недоуменно похмыкал;

«Что не захотелось пожить в более просторной избе? В Прохоровой – чад, теснота, мыши по углам, тараканы. Года полтора обитал, – произвелось на уме: – Выбрался, по собственной воле к худшему. Жена не при чем. Даже и пыталась удерживать. Как так понимай? – Прохорову гниль очудачил. Странный человек; ну и ну!.. Выдворившись, Тихонке, Ламбину вскопал огород… Как бы ни забрался в гробы. Станется, пожалуй; а то; летом, вещевали разрыл земь неподалёку от кладбища, у Старой Огладвы. Сходит, на великое счастье».

Тронувшись было к деревенским, Туйво на каком-то шагу вообразил своего, в прошлом постояльца Галузу ковыряющим дерн, мешкая у всходней поохал, и, поколебавшись вовне, к людям подыматься не стал;

«Успеется, – мелькнуло в мозгу: – крик, шум; базар!.. Вече, говорил о таком видывавший виды купец. Право же, чудак человек: вжился в первобытную гниль; вот именно. Зачем всковырял пустошные земли окрест Прохоровой чудо-избы? Подлинное чудо: жива, все еще стоит, сохранилась! Первая ли – трудно сказать; вроде бы; похоже на то: признак, очевидный – венцы.

Некогда, в забытое время – в пору, как еще не успели нонешные деды родиться, сказывают: прибыл на Охту, к ладвам^[14], – пронеслось на уме, – прадед сукноноши, купца, выжег чернолесье, поставил ниже ключевин в сосняке, мшистых^[15], по словам видаков первую в округе избу; пашенка возникла, починок; ниже ключевин – оттого, что ладвинские земли поодаль от сбега верховых ручейков, знается любому посуше.

Прохоровы предки, сморчковы притянулись потом. Прадед копача, землероя – первопоселенец, новик… Сам на верховину прилез, вынужденно, впрочем, – а сей? Кто его заставил копать? В памятник вселился, как есть. Все еще неймется, кроту даже накануне. Можно бы подумать, в земле прадедова задница, клад – некое наследство. Чудак! Пёр к лучшему, в его понимании все дальше и дальше, в горку, на которой погост – мало, ни одиннадцать лет!.. Странные дела; ну и ну. Выдумать какую-то задницу, наследство, считай – признак небольшого ума. Будто бы? Не кажется, точно. Прадед поумнее, новик: ежели чего-то и нажил, ценное, допустим на миг: талеры – сволок, перевез; прочь выбежал, спасая живот. К Тихвину подался, по-видимому, в пору войны. Кой, там – серебро али золото, – наследство: изба. Дед Прохора, поведал Сморчок, дескать перебрался в ничей, как бы то, впоследствии ставший выморочным, двор новика, в прошлом совершенно пустой – даже тараканы в дому, с выездом жильца не водились… Правильно, что выбежал вон…»

Яко бы то меч-кладенец в пляс пустился по карьяльской земле, – думал чередом селянин, вглядываясь в белую ночь: – в некоторый год набежал Пунтус Дела-гард, маршало́к; песни о набеге отца, руны не успели сложить – вслед ринулся в Корелию сын, Якобко^[16], такой же злодырь… Тоже, говорят, наследил кровью непричастных к борьбе князей да королей да царей за переделы границ. Чем кончился последний наход: взятием Корелы? Не только. А – пашни земледелов, под городом-твердыней Корелою, а – ближе к Неве, лучшие из лучших в отечестве, бобровые гоны? А – волок судоходный, за городом, у Ладоги-моря? Где она, Великая Русь? Нету, далеко в стороне: сказывают, новый рубеж вынесен куда-то на юг. Как бы, на печи переехали в другую страну: спать правились под царскою шапкой, общею на всех, пробудились, тако же, под общею круной;

Время возвернуться под шапку; право-но. Приспела пора!.. Не выйдет, не получится – за ночь. Медленнее – можно; как выйдет. – «Лучше уж – в заморскую даль, – проговорилось в мозгу, – нежели в гробы, у села».

Двойственное, впрочем: а вдруг все-таки изменится, к лучшему… Само по себе? А – городовое, а – конное? Туда ж: мостовое. С лихом всевозможных повинностей… все больше и больше. Но, да и налогов не меньше. В бранники, насильно записывают, – вспомнил мужик, – лучших поселян, богачей сманивают в чуждую веру; к счастью далеко не везде, Ра́уда^[17] – отдельный пример… Церкви православные жгут. Сделали до смерти – убили ни за что, за пустяк Иволгу, авдотьина мужа. Словом, набегает причин выбежать, из худшего; ну. Станется! Доколе терпеть? – думал, покидая крыльцо.

21

Cборище затеяли, сход… вече, – произнес коробейник, в сторону пришельца: – Эге ж; староста, Мелкуев назвал. Чуть не половина деревни… Дуют.

– На чего? на кого? Дай же, – говорил собеседник, вслушиваясь в молвь поселян: – Сызнова пошли словопрения! Все то же: гудуть. Громче, с появлением вахны… Кой, там – совещание, – торг; яко бы – заневский базар. Чо д-делят: выгон? Пустоту, в погребах? – нищие, по виду земель. Да уж, получается так. Господи, ну что за народ.

Важно ли, что Парка ошибся? Главное: отметил в речах противоречивую суть – мнения сторонников бегства и не склонных спешить к лучшему и тут разошлись.

Разочарованный отказом приятеля по-дружески выручить, проситель издал громкопродолжительный мык, сморщился, поскреб в бороде, медленно, в тяжелом раздумьи бормотнув про себя, в сторону: «Че-го заложить?» (ой ли – согласится), изрек:

– Може бы… Конягу возьмешь? Делом предлагаю; бери. Землю на Огладви орать; с выгодою; но, – прицепил: – деньги! По рукам? ну и как? Временно, до зимней поры. Чем тебе, оно ни заклад. Только-то всего, за наём жалких восемнадцать ефимков.

– Дал бы, да никак не могу. Ни даром, ни под честное слово, – проронил с хохотком, больше для себя вездеход, – ни же – под залог. Не серчай. Пенязи нужны самому – во отчины, с корелами дуем.

– Правда? – подгородный: – Да? так? Это ж на которые счетом?

Тихвинец: – Смотря для кого. Некоторым – двух маловато… Сходим на Великую Русь, единственную родину-мать. Вдосталь насладившись прародиною… копкой земли – уелся, на твоих… на своих, лучше бы сказать палестинах так, что хоть к чертям выбегай. Шутка ли: впустую прошло чуть ли не одиннадцать лет. Всё перелопатил, – а прок? Выгода, считай: пустяки… Едево, за труд на полях. То ж: по деревням дуролесил сколько-то, – а где он, барыш? – меди кое-что набежало, да чуток серебра; свейские, по виду ефимки. Но, да не за этим прилез, – договорил вездеход, кончив непонятным: – Зазря!.. Выкопали, кто-то другой – местные. Увы, не нашел.

– Да? Как, как: вырыли? – прихожий: – Чего? Ну-ка продолжай говори, – сделавшись внимательным, гость.

«Рано, – усмехнулся разносчик, мешкая с ответом.

– Сказать?»

– Эт-того не хочешь? – изрек, чуть поколебавшись:

– Нюхни; даром. У-у как-кой хитрован, – нехотя откликнулся правнук первопоселенца Галузы, складывая перед лицом Вершина увесистый шиш.

«Что же, как ни прадедов клад!.. Был ли он? Вестимое, был. Не было б, – мелькнуло, – так не было б на свете (аж двух!.. в разном пересказе преданий, связанных с житьем новика. В более правдивом горшок – еллинские деньги, не талеры закапывал прадед, говорили в роду, жители окрестных дворов, местные считают: прабабка;

Противоречия, в любом понимании обычная вещь, тут же, – подивился мужик, – главное, в поверьях: сошлось!.. Каб ни опостылело до смерти копал бы еще, вплоть до замогильных низин; больше – лучше».

– На-к. Не обессудь, Пал Ываныче на малом даяньи. Более не в мочь. Прощевай! Только-то. Всего лишь… пяток. Шесть талеров… не грецкие деньги. Коли заработал, по случаю – бери, скороход; именно: не шутка – прилезть в нашенскую даль-глухомань, – тихвинец, достав серебро. – За день? Молодец! ну и ну… Сам-то не всегда, с коробком.

– Запросто; в прискочку. За так?!.. талеры. Бывает ли так? – Вершин, поглядев на избу: – Сходят, получается; но. Стало быть – конец палестинам? восвояси?

– Ко-нец!.. Ну же, получай. Бескабально. Дание – за так, насовсем. Пользуйся, коли повезло, проговорил коробейник, вслушиваясь в молвь поселян. – Совесть человечья обосрата, – изрек, помолчав, – с тем, перед Великою Русью нетути особой вины… Убо никого не убил, в торге ничего не украл. Эх, Настасья.

Можно ли найти оправдание тому, как жилось? Чуть ли не кругом виноват. Ни, тебе – достаточной прибыли… одна суета. Где они, одиннадцать лет? Вышло: как себя самого, мысля преуспеть обобрал. Что, как ни предательство жизни? – Федька, прикоснувшись к щеке охнул. – В каждой неудаче – урок, – молвил, собираясь уйти: – Что б ни совершилось ненужного сгодится потом. Счастья и несчастья, по-моему чреваты детенышами; как бы… ну да. Беременными ходят, считай. Вылезет когда-нибудь счастье. По-иному, не так. Скажется потом, на Руси. Нынешнее-от про запас. Ничто не пропадает бесследно, – прицепил на ходу. – Бей, да бей. Дурь не пропадет, человеческая; или не прав? И воля… Никогда, ни за что.

– Кланяюсь даятелю земно, благодарствую, друг. Кто не ошибается? Все… Аз – тут, на свеях – родина, какая ни есть. Хочется, незнамо за что даже и такую любить; мало ли, оно для души? Да и не Огладва для тела – даром, что изба поглядает на реку Голодушу, к голоду пока не идет. Есть, слава тебе, Господи есть. Главное, жилось бы по-старому; чтоб не было хуже. Как-нибудь. Все лучшее – вам, сельщине, что дует на Русь. Терпится, и ладно; живой. В чем-то – королевская вотчина, с битьем пистолетами, а в чем-то – своё. Правда и неполная правда, получается: вкупь. Двоица; двойное – во всём, даже в отношении к родине. Потерпим, ништо.

– Правильно сказал. Не спеши. Бьют? Мелочь поголовный удар, бьют – везде; принято. Живется – сиди. Каждому свое понимание что правда, что ложь; разные, – итожил под скрип ветхоньких ступеней Верста. – Вслед, стукнувшись о низкую притолоку, видел помор тихвинец растаял впотьмах;

«Тут – мелочи; стволом – не пустяк, – выговорил Парка, в себе. – Скатертью дорога! прощай».

22

Вскоре совещание кончилось. Решили, зазвав некоторых женщин селения в дальнейшем сойтись в более широком кругу.

Федька, обещавший присутствовать куда-то исчез, а потом, видели, чуть-чуть в стороне от первоначального кладбища, могильных камней вскапывал саженный бугор. «Все-таки достиг своего, – изрек для ушей Прохора сосед, Ворошил, собственник улучшенных пришлым с помощью лопаты земель: – чем тебе, оно ни сокровище: прабабку нашел. Сходит, к сожалению гость; как не жаль?»

Сладили всеобщий суем в рощице Дубок, за Огладвою; немалая часть бывших перед тем на дворе старосты на сход не пришла. Тут же, сговорившись о главном положили: сплывут, Ладогою-морем, в челнах. Сбилась небольшая станица – все, как на подбор безлошадные, не лучших крестьян. Душ тридцать вышло к побережью, дерзать; выбрались, конечно пешком.

Да уж, не весьма по нутру видь голубизны берегов! Не на тещины блинки собралися, – пронеслось на умах некоторой части бежан.

«Слева-позади, невидомая поодаль – Корела, крепость, за которой посад, к северу, – явилось на ум выбранного миром вождя, – в нонешности то и другое, совокупно: Кексгольм, залитый в добу лихолетья кровью оборонцев твердыни русичей да наших отцов, пристань на торговом пути…»

Вырванная силой, покинула Великую Русь каменная крепость Корела, труднораскусимый орешек, и еще покрепчала, будто бы то, в несколько раз: в стены, по словам очевидцев, сказывал народ полагали рухнувшие в ходе пальбы по головам осажденных останки православных молитвениц, надгробные плиты, – вскользь вообразил предводитель, Туйво на последней версте, в ряжи мостовых оснований, матицы опор – валуны. Сплошь – камень. Далее, случился пожар, строились… Поменьше чуть-чуть городового дела. В общем, неширокий пролив Кяги-салми, по словам рыбарей тамошных корелов таит уймище опасных судов, с пушками, припомнил беглец – стражей водяного пути. Дальше, у дороги на волок, в направлении моря вежи смотровые – палатки, по деревьям – глядеть в дымку берегов свысока. Тиверская крепость, поменьше, к западу, считаем – пустяк.

С полночи на юг не уплыть: Корела, боевые суда, восточнее – подзорные вышки на деревьях, смотрильни, да и чересчур далеко, – сообразил предводитель с тем, как пешеходы, устав расположились на отдых, – но и, впрочем не то – к югу от речных пристаней: там береговые дозоры, конные, возможно. Как быть? Всюду – непроходно.

«А тут?.. Спробуем! – подумал вожак, прохаживаясь время от времени в виду берегов: – Тайбола немного смущает, – промелькнуло в сознании, – по-нашему: Волок, место перевозки лодей посуху на плав по воде… Волоком – на Оксу, во глубь; около, в пределах обзора – плёс, глубоководный разлив, Суванто^[18] – рукою подать, видел тихоненок, приемыш Ламбиных, взобравшись на ель, там же, невдали – крепостица небольшая, острог, некогда основанный русью, воинами – Волочек Сванский…»

– Нету на посаде жильцов; да уж. Никого, ватаман. Пусто. Ни солдат, ни людей, – молвил, возвернувшись назад разведовавший местность торгаш.

– Отстали коногоны от промысла, бывалые; но, – проговорил верховод. – Некому, гостям парусить. Ну, а в крепостицу входил?

– Яко же, – разведчик, Мелкуеву: – И там – ни души… сколько-то бродячих собак. С дюжину небось; не считал. Можно бы отсюда уплыть, ежели найдутся челны. Сем-ка прогуляемся вниз; около, – примолвил, – рядком.

Не было; вернее сказать, выискалось ниже – в кустах нечто наподобие лодок.

– Ну их. Не годятся, – корел. – Трогаем подальше, на полдень. К Морьину. Быть может найдем. В путь! – распорядился вожак.

Чуть позже, только-только народ выбрался на берег, к гурьбе присовокупился беспашенный крестьянин Рягоев, раздумавший, было накануне вечером пускаться на Русь; также, коло самой воды, следуя низком задержались.

«Вовремя ушли, – рассудил набольший дружинник, ватаг, слушая в толпе сотоварищей рассказ бобыля; – чем-то пригодился, Воняй!.. Первуша… несущественно дак. Дескать поутру, на заре скуда ни возьмись налетел выборжец вельфебель Ортюшко, русич по приреде, водырь конного дозора свеян. Скуда ни возьмись, понимай так: с дороги направлением к Суванту – по ней прибежал, чуть не босиком, репоед. Спасся, получается; ну. Бражничали, нать полагать в корчме, на перекрестке дорог, проездом из Корелы на Выбор, – вскользь вообразил путевод, вслушиваясь в речь беглеца, – въехав на деревню, хмельные – занимались грабительством…

Чего?! даже так? Мымру, старика и еще некоторых, кто помоложе повязали, силком в бранные солдаты! ага. Тот же воевода, Ортемий, в позапрошлом году беженцев, у тракта поймал.

Тоже, наподобие малого, Первуши спаслись – вовремя покинули Ладву… Именно; ни раньше, ни позже надобного выбрались вон».

– Тут не до имущества, друг. Минет? переменится к лучшему? Надейся и жди! Так-то. Прикусил языка? – с полуоборотом назад, к Ламбину изрек предводитель. – Лучшего, чем было… терпимого, подправим – не будет. Слыхал? По-любу? А ты говоришь. Так бы, повязали; а то.

Тихон, не найдя что сказать главному бежан, промолчал.

«Безвременный ходец путешественник баса-королевич, воевода без воинов, победна головушка, – подумал торгаш, тихвинец, припомнив чуток песенных речей гусляра, слышанных в последний приход к городу на устьях Невы: – Як там говорится подальше, в песенном сказании? Вот. Ежели сменять королевича на Федьку: сошлось, чуть ли не одно к одному. Горюшко!.. Ты, дескать забыл на родинах, за речкою быстрой, Куялою сердечные други – вострый ножи избулатный да меч-кладенец… Малый, вестоноша не врет. На дальней на чужой на сторонке… онке заборона великая! Воистину, так».

В путь, навоевались; довольно. Даже с перебором, по времени. Положим, не зря мешкал выбираться; эге ж. Кое и чему подучилися. И так, вообще. Может ли пропасть нажитое… сердцем. Никогда, ни за что. Нетути сплошных неудач. Ибо таковых не бывает. Как-нибудь; получим свое. Было б до чего додиратися. Ужо победим. Выдержкою. Да и ногами.

«…В некоторой мере, сгодилось: так бы не узнал, на торгу, от зарубежных людей, что в Тихвине бывала чума. Вымерли де, молвил один плаватель деревни под Тихвином. Как быть? Продолжал. Не обогатился, увы. Мало не одиннадцать лет канули собаке под хвост.

Чо етто – пускаться на Свию неизвестно зачем: дурь? Якобы – неведомо, – знал; думалось вернуться во отчество, какое ни есть, бедное – с горшком серебра. Эхнулась, – мелькнуло в сознании литовская брань^[19].

Попусту, выходит копал. С тем – двойственное все, на миру: каб ни продолжал заниматься, без толку тяжелой работою, на благо крестьян, копачеством – не знал бы того, что тихвинские села не вымерли, – какую-то часть сельников де, с тысячу душ (включая малолетних, по-видимому), рек на Неве Марко-ладожанин, купец вывезли куда-то на юг. Дескать, перевез курченин (воронежец?) Корнейко Гнездилов, тамошний помещик, возможно – земли от крымчан боронити. Ой ли – под Воронеж? За Тулу?? Верится не так, чтобы очень. Более правдивый народ, местные… под Канцем один – пришлый, перебежчик вещал, что перевели под Москву. Всякожды глаголют, по-разному. Поди разберись… Как-нибудь найдутся, попроще; да уж; не горшок серебра. Эх, Настасья».

Вот как: не нажился!.. И что ж? Спокойнее; ну да: не отымут. Жаль, но ничего не поделаешь; довольно и так – хватит сорока с небольшим, честно заработанных далеров. Куда их, солить? Не надобно ни самого лучшего чем больше, тем лучше, что свойственно повадкам гражан, купечеству, – мелькнуло у Федьки, да и, собственно всем, включая горожан простецов, ни худшего, сравнительно с днешным, ни сколько-нибудь твердых надежд на благополучный исход;

«Жив, цел, Настасья. Прочее не важно, потом. Сыщутся, – подумал гуляй чуть ли не в пятнадцатый раз; – этт тебе не деньги, которых никогда не терял. По-нашему случилось, ну да: в том, что не нашедчи сокровище – кубышку, считай ровно ничего неожиданного; было, не раз: в ждании чего-нибудь нужного почти завсегда высунется вовсе не то. Нежданными бывают, единственно лишь токмо удачи, – пронеслось на уме, – ятые с большою натугой, в трудностях на каждом шагу.

…Но, да не впустую, положим, пролетели годки: нечто наподобие прибыли: успешно мечтал. Чем ни удовольствие? Ну. За всё, что получаешь от жизни, в особенности тут, за Куялою – изволь заплати. Рассчитывались черной работою, трудом копача. По-крупному лопатил грядущее – мечтать, так мечтать. Чем тебе, оно ни успех: было-че, приедешь на родины не то что с кубышкою, что впрочем – не мало, для обыкновенных людей, оратаев, – с мешком серебра; думалось: чем больше, тем лучше. На два замахнулся одиножды… Пупок надорвал… Зарвался. Если бы придумал конягу, во-время – иной разговор».

Не обогатился – и что ж; свычное, подобно тому, что нарассказал бобылёк; то же, по свидетельству местных, – сопоставил ходец, видывавший виды: погром, ставшийся весною под Канцами, на Лисьем-Носу;

Коль скоро нападения бранных следуют одно за другим, лавиною – так в чем новизна? Не лучше бы сие называть, не мудрствуя лукаво привычным, как свойственную всем до единого, и даже в Руси, под Тихвином, вселюдную ложь. По-видимому: время такое, – промелькнуло в мозгу; – безвремение, лучше сказать; вот именно… Да нет, не совсем. Время – как во все времена, не лучше и не хуже иных. Свыклися, особенно в Канцах с тем, что происходит в миру. Не стало, говорят происшествий… Ни, даже – чрезвычайных? Как так? По-ихнему, в среде горожан: убийство – заурядная вещь? Ложь – да, обычное, считай воровство; без наглого, порою обмана сколько-нибудь честных продаж, по совести в градку не бывает. Простительно, постольку поскольку по-иному – никак. Свеженький пример: Докучаев младший да его сотоварищ Шуба, городские купцы продали на Утке, повыше города гнилое сукно, выдав таковое за лучший в королевстве товар. Кто б его купил, без вранья? И рыбников – крестьян подгородья, думается можно понять: дай самого-пресамого лучшего, как можно дешевле; именно. Изволь получи… радуйся. По-ихнему вышло? Людие погрязли во лжи…»

23

Как? Пишут челобитную за море, самой королеве! Будто бы… Ого, даже так? – вторглось в размышления Федьки. – Слыхом де, окрест, по домам с грамотою хаживат Лис, Кетунен, во иноках – Лазарь, бывший, говорили по селам коневицкий чернец…

– Правильно, выходит снялись! Прав набольший, начальник – водырь. Вокашшу заварил Ортемон. Экко же! Да ну? – произнес правая рука предводителя, Мелкуева Ламбин с тем, как вестоноша умолк: – Жалобу? Самой, репоед? Крале? арцугине корельской? Врешь, – малому. – А, впрочем возможно; верится немного. И что ж, грамоту в заморье не свез?

– Пишут, не готова, – беглец. – Можно бы, позднее.

– Як грамотоносца пошлем. Справишься. Подумаешь, дел. Там бы, за одним, передав грамоту на ней, арцугине як-нибудь, по-свейски женился; право же, – добавил под смех слушателей. – Ну… По-людски: просто и легко. Не богат? Свяжем лапоточки полутше – и бегом под венец. Выйдешь, бобылек в генералы. Выгодно, Первуша; дерзай.

Вестник, понимая, что сказанное шутка смолчал. Тихон, усмехнувшись: – Дошло? Ну-ка соглашайся. Женись. Беден – пустяки. Не чета? Глупости, подгоним. Вот, вот: скинемся по репке и рыбке – да и ровня.

– Гм… гм. Равенство не так, чтобы очень – сомнительное, – молвил старшой, – не полное – и, с тем наряду стоило б направить. А что: в будущем, коли не получится уйти за рубеж, к лучшему: заступник, в столице, – поддержал верховод. – Дельные слова, молодец. Тихонко, а ты – голова. Стоит поразмыслить; и то.

– Выдумал!.. Не надо, – изрек, в сторону вождя Ворошил: – В городе, что в диком лесу всяк зверь на собинку пасется, живет. Незачем поди снаряжати во столицу; тщета! Выберется малый в заморье – и забыл, в городу общество крестьян, земляков. Ни степенью не вышел прислуживать самой королеве, ни ростом в енералы не гож… Ни талеров. Босяк босяком. Якобы – народный заступник, знахарь человеческих прав. Кой, там из Первуши ходец… ходатай по делам. Не болтай. Ну тебя, нишкни, ватаман. Стоит лишь взойти на корап – и всё, и поминайте как звали. Скроется. Ужели не так?

«Шпомнит, – возразили в толпе: – родина! Не ври, Козодав. Штепенью не вышел? А сам? Выйдет, всё ешшо впереди».

– Ну-кко. Расступись, мужичье. Выд-думали тут изгалятися, не к часу над малым. Тешатся!.. Не стыдно? Эх-х вы, – с деланной суровостью рек в сторону затеявших спор Ламбин, раздвигая пузцом чуть пошевелившийся круг, стяжанную Первушей толпу:

– Ты однако, милый вернись. К Ладве. Доложил – уходи. Думается-от, не опасно – сам проговорился, болтун, только что: вельвебель утек. Знаеши дорогу, Воняй… Зельно угостил! ну и ну. Рядом невозможно стояти. Нарепившись, – поморщился Тихон, продолжая вещать как бы для себя одного. – Ешь репу-ту свою во столице, за морем, жених недоделанный в толикую меру, а не то, набегут сызнова – дозорных мори. Давече язался исправиться. Эх ты, пустослов. Нате-ка, опять – за свое!.. Трудно ли словечко сдержать.

«Шправится; оставит привычку; смилуйся». – «Отстанет. Берем! Тихонко, поверь». – «Уходи!» – «Пусть, его. Не так, чтобы очень – терпится». – «Не надо таких! прочь», – загомонили в толпе. – «Свой, простим».

– Враль неисправимый, обманщик, – проворчал Козодавлев.

По-разному вещали, кто как, что впрочем не должно удивлять. Противоречия не в том, так в другом даже и теперь не редки. Спорить по великой нужде, отстаивая что-то свое и, часом возражать, на словах едва ли не по каждому поводу – в порядке вещей. Так же, приблизительно думал Федька, пробираясь в кольцо ставших расходиться бежан.

«Кончилась потеха!.. И; нет. Ну-ко мы еще позабавимся; чем дольше, тем лучше. Что б то ни помочь сотоварищам отвлечься, уйти от мыслей о мешках. Пособим. Важно ли, что Тихон примолк. Мало развлечений – добавим. Просто ли, – неслось в голове попутчика, – под грузом вещей, пожитков размышлять на ходу о чем-то не весьма злободневном и, вообще говоря без надобности ум напрягать; как-то не совсем по-людски; лучше уж, пока позволяет жареный петух, не клюет кое и куда – поразвлечься».

– Странный делы, вездеход. Задумаешься! – рек между тем, в сторону торговца корел. Припустив к чинной внешности, отметил торгаш с лихом нарочитую строгость, Ламбин озадаченно хмыкнул, как бы то в настрое ума, требовавшем сосредоточенности глянул вприщур-искоса подальше голов. – Каждому – своя правота!.. Можно ли на всех одинаково людей, подскажи, спорщиков сполна угодить? Даже Козодавлев и тот, видимо примкнул к несогласным. Во разноречивых!.. Не ждал. Взять малого, Первушу? Мозгуй. Или же оставим? Не брать? Выручи, пожалуй.

– И то. Надо бы помочь; не во труд. С малым проще пареной репы, – отозвался гуляй: – Исправится небось, на плаву; попозже, – произнес под шумок в медлившей какое-то время разбредаться толпе. – «Яко бы, слегка оживились! Продолжим, – промелькнуло у Федьки, – смехопредставлению – быть… Ладненько! И сам отвлечешься от мыслей, что сидят в голове, и людям поразвлечься во нрав. Поехала-пошла развлекаловка!.. Ну да: по-людски. Вот именно: не думать – легко; не каждому, положим. Вперед! Каждому (затейщик не прав… прав по-своему) дадим отдохнуть».

– Сжалься, – проронил вездеход, – смилуйся, не то пожалеешь. Останется в деревне – пропал, напраслинно – за так, ни за шлант. Ручаюсь головою за парня… Имуществом! Да да, не шучу. Исправится, отвыкнет, по-моему, – изрек под смешки бросивших поклажу сельчан; – как-нибудь пройдет, на воде.

– Думаешь? Берем, коли так. Еже поручился – не против. Там, пеняй на себя, – выговорил главный затейщик смехопредставления, Тихон в сторону предстателя^[20], Федьки. – Чаятельно, всем угодил? но, – проговорилось в толпу. – Даже Козодавлев молчит. Водится-таки справедливость!.. Нету? Не для всех, Ворошил? Чем ты недоволен? Как все? Думаешь обманет? Не ври. Незачем напрасно хулити окружающий мир; сам ты, Ворошило брехун. Что ты понимаешь, тупец? Только-то всего разумения: капусту в ночи Прохорову дергать, тайком, – сжалился над малым корел.

– Верно, Тихонок; а чего. К лучшему, вообще говоря. Ничто не пропадает бесследно. В крайности, посадим отстреливаться, буде обманет, сзади, на последнюю лодку. Дабы от погони спасал; именно, – изрек, подмигнув сборищу, толпе коробейник, вмиг сообразив что к чему.

– Ай да голова! – поддержал сказанное русичем вождь.

– Да уж… Козодав, помолчи! Пользуюсь, по праву на лучшее свободою слова. Ну так вот доскажу. Сядет, на корме – и давай… По-своему; ага, мужики. Станется, так будем считать, людие заправский борец за подлинное счастье для всех. Ну. И для тебя, Ворошил… Защитник человеческих прав на лучшее, чем было житье! Выгодно с любой стороны, – молвя, усмехнулся гуляй.

Вестник, в одночасье зардевшись, благодарный смолчал, внутренне довольный глаголами заступника.

– Ххи… ну и говорун, краснобай!.. истинно. Хи-хи, – просипел Тихон, покидая гурьбу, в приставленный к губам кулачок;

Стан – люди, круговая среда беженцев – ударился в хохот.

– Неч-чего. А ну разойдись. Тиш-ше вы! – прикрикнул водырь. – Экий балаган развели… Бесплатных развлечениев хотца, – но его земляков точно изнутри подпирало.

Федька удалился, один.

«Во как получилось!.. Умно! В действительности всем допомог, не токмо лишь, единственно малому, – подумал торгаш: Просто ли сорваться в неведомое, бросив дома? Души облегчил, скоморошеством; не лгун, словоблуд ходатай по делам богатеев Юшко Недосуг, черемис (взяточник, видать), – помогай… лекарь; приблизительно так;