Юра Мариненков
Исповедь
– Здравствуйте, отец Михаил. Рома? И ты здесь, ну привет, – почти шепотом пробурчала она это себе под нос.
Тот резко переглянулся с ней взглядом и сразу же убрал два своих открытых секрета куда подальше, куда-то в сторону заброшенной наверху кухни.
Спустившись вниз, из другой комнаты к ним сразу же вышел её муж, чтобы просто молча покивать им двоих головой. Для Ромы, появление этого человека не вызывало никакой реакции. Он словно не существовал для него, ну или хотя бы пытался не существовать.
– Как ваши дела? Лера как-то странно напугана. У вас тут всё в порядке?
– Да, – резко ответила Марта, словно бы отвечая «так точно» у себя в голове. – У нас всё хорошо.
Она произносила это, стараясь не пересекаться взглядом с отцом Михаилом. Её голос говорил это, словно зная, что сзади в её владельца целится заряженный автомат, способный выстрелить ровно после того, как входная дверь вновь захлопнется и эти двое бесследно уйдут.
– Ну ладно, – сказал отец. – А дети? Чего дети то такие испуганные?
– Погоды, наверное, боятся, – произнесла Марта, – Вы же сами видите, что там происходит.
– Ну да, – неожиданно произнес тот, будто бы смиряясь с этой очевидной ложью.
– Ну ладно, дорогая, мы пойдем тогда, раз у вас здесь всё хорошо, – сказал отче и неожиданно для всех развернулся в сторону лестницы, собираясь уходить.
– Подождите, – почти тут же произнесла она. – Не могли бы вы Тасеньке нашей помочь. Она болеет… Уже третий день.
– Да, конечно, – произнес отец и сразу же направился вперед всех. – Где она у вас тут?
Таисия была младшей дочерью Марты, которая появилась на свет уже после того, что произошло. Для большинства людей, такие события теперь были чем-то невероятным, как казалось Роме, но только не для её мужа. Этот поросенок, на которого он и смотреть не мог, лишь сидел у ржавого камина, разглядывая в своих руках уже до смерти затрепанный журнал «Playboy», который он, видимо, достал где-то в заброшенных домах. У него абсолютно не было никакой реакции на отца а уж тем более на Рому. У него даже не было никакой реакции на Марту. С сожалением приходилось представлять, как он относится к детям и знать, как относится к ней.
Рома не пошел за отцом Михаилом и остался стоять возле лестницы, недовольно прожигая взглядом этого мужичка. Смотря на него, он больше всего думал о боге и о смирении. Его нутро пыталось успокоить себя тем, что господь всё видит и все получат по праву, в особенности этот человек, но даже в таких мыслях его моментами покоряло угнетение совести за всё прошлое, что он не смог совершить и за будущее, которое предстояло терпеть Марте и её детям.
Отец Михаил примерно через пару минут уже выходил из соседней комнаты и было ясно, что пора уходить. Марта, шедшая сзади, теперь выглядела чуточку лучше. Её глаза не были такими потерянными, а улыбка имела хоть небольшую истину. Она ещё раз поблагодарила их за то, что они пришли и теперь, поймав этот диковинный лучик добра, легко смотрела на Рому, говоря ему – «до встречи», заставляя этого молчуна немного краснеть.
Они шли с отцом Михаилом обратно в монастырь, так как уже наступала ночь. Тот планировал сегодня посетить ещё несколько семей, но из-за погоды это было бы теперь довольно рискованно. Рома даже был где-то в глубине даже рад этому. Это было его настоящее, ощущаемое спасение.
Обратно они шагали быстрее, чтобы не обморозить свои конечности. Через несколько десятков минут после того, как исчезал последний луч солнца, добирающийся сквозь серое небо, обычно наступала такая мерзлота, что руки переставали быть даже просто холодными уже через пять, шесть глубоких, тяжелых вдохов. Это был страшный холод.
Когда наступило всё это, люди забыли, что есть солнце, что такое простой дождь и что значит лето? Небо стало вечно серым со своими густо нависшими облаками, давая солнцу пробиваться лишь иногда и всего на несколько часов. Остальное же время был либо вечер, либо ночь. Холода со своими северными ветрами сумели воцарить на земле, словно гигантское, размером с материк, нашествие саранчи. Они были даже чем-то хуже, ведь саранча ещё никогда не могла добраться до солнца, убивая и его. Но самым страшным, что удалось обнаружить только спустя примерно полгода – повышенный уровень радиации. В некоторых местах приборы показывали не просто максимум, а что-то гораздо больше. Сломанных дозиметров у них в подземелье было примерно столько же, сколько и сломанных радиовещателей.
– И чего ты промолчал? – неожиданно спросил отец Рому.
Для него это был уже второй неожиданный вопрос за сегодня, который вводил его во всё тоже полное небытие. Но на этот раз он и не сразу понял, что тот имеет в виду на самом деле, ну или попытался не понять.
– Вы о чем, отче?
– О том самом, брат мой, – немного тише и повернув голову против ветра, чтобы ему было легче услышать, проговорил он. – Думаешь, я не знаю ничего?
К счастью, Ромино недоумение скрывал сейчас сильный ветер и серый снег. Хоть сейчас такая погода могла принести что-то полезное для него. Первые несколько секунд он молчал. В его тишине, очевидно, было понятно, что он уже сообразил, о чем идет речь, но никак не хотел в это верить.
– Я надеялся, что ты поговоришь с её мужем. Что, может быть, попытаешься его хоть немного переубедить в этой жизни. Хотя бы ради детей.
Уже не имело смысла прикидываться дураком и как-то увиливать от разговора, находясь в плену сразу двух стихий: отца и погоды.
– Он вызывает у меня такое отвращение, что я даже смотреть на него нормально не могу.
– Ясно, – тихо проговорил отец Михаил. – Но всё-таки нужно было попробовать.
Рома лишь немного приспустил итак уже опущенную голову и старался лишь идти дальше. Старался не думать обо всём, что итак не давало ему покоя на протяжении, наверное, всей жизни в этом монастыре.
Слово – Марта, для него было не простым звуком. Это имя обычно вызывало у него смешанные чувства витающих, одновременно в пустоте, страха и любви. Рома увидел её почти сразу же, как только приехал служить в этот монастырь. Тогда ещё, она часто стояла на утренних богослужениях по выходным, видимо, имея в голове хоть какие-то спорные мысли на счет всего. Ему, мягко сказать, нравилось, когда она была в храме. Он испытывал хотя бы малейшее чувство полезности и отдачи. Любил помогать ей, оставаясь после службы и беседуя с ней по несколько часов. Казалось, мог тогда помочь ей всем, в чем она нуждалась: когда была нужна помощь с университетом, с выбором работы и даже с принятием семейной жизни. Её последняя просьба была для него, конечно, самой тяжкой. Когда человек просит у тебя совета о том, как полюбить того, кого не любишь, сразу кажется, что ты тащишь его вместе с собой в ад. А самое страшное, что этого человека, на самом деле, любишь ты. Да, для него это было большой и тяжелой ношей.
Марта случайно вышла замуж за парня из соседнего поселка. Так же обычно-случайно, как и происходило большинство браков в таких местах. Ему уже поздно было разбрасываться советами и пожеланиями в адрес её родителей и её самой. Да и такие вещи не особо приветствовались, даже если и несли в себе хоть какую-то каплю мудрости и сожаления. Для начинающего священника, почти всё осознанное время несущего в себе мечту создания настоящей семьи, эта новость была, кажется, самым больным за весь его молодой, жизненный путь.
Он страдал. Порой вспоминал, как тогда стоял на перепутье дорог, уходящих абсолютно по разные полюса, которые, по сути своей не имели ничего общего. Теперь же, застыв перед началом, как казалось, оставшегося, единственно верного пути, внутри него возникало только больше сомнений. Сейчас он не был полностью уверен, что этот путь именно тот. Новый мир, а точнее, остаток старого, показал ему себя настоящего. Вечный страх, слабое здоровье и нежелание меняться: это лишь малое, что Рома лично смог понять, покопавшись в себе внутри сырой и мрачной пустоты свободного времени. Порой даже спрашивал себя – а действительно ли он был бы лучше того существа, что сидел перед ним несколько десятков минут назад на диване, абсолютно пусто смотря на всё происходящее. Может быть, он и сам был бы таким. Может, ему так же приходилось бы терпеть всё то, что вечно происходит внутри семьи. Вдобавок к этому, он сам даже не был настолько здоров, как тот боров. Такие сомнения лишь только учащались в голове, иногда даже обгоняя по скорости бешеный пульс, последнее время спонтанно дающий напомнить о том, что болезнь никуда не ушла и не особо желает уходить.
* * *
Они уже подбегали к храму, как приход холода начинал заметно ощущаться, оживляя дрожь по всему телу. Ромины ноги понемногу отмирали, немея как раз в области стоп, чем доставляли ему самую тяжелую муку. Если бы это произошло где-нибудь подальше, то вероятность того, что он дошел бы сам, была почти нулевая.
Проход в их убежище находился возле иконостаса, прямо перед маленькой, неприметной дверью, преграждавшей алтарь от самого зала. На бетонном полу лежал не очень выделяющийся, но довольно тяжелый кусок ржавого железа, покрытый серой пылью, по их мнению, не вызывающий особо вида, но в тоже время защищающий их от всего, что только можно было представить. Отодвинуть его в одиночку мог только отец Михаил. Может быть, он на это и рассчитывал, когда непонятно как тащил его на это место, чтобы никакой случайный путник-одиночка не смог подвинуть это даже на сантиметр. Весила такая махина килограмм сто пятьдесят и размером была примерно два на два метра. Рядом, в том же углу храма настоятель прятал небольшое подобие почти полностью поглоданного коррозией лома, чтобы легче можно было пытаться отодвигать этот лист. С его нижней стороны была приварена небольшая ручка, дающая, с помощью какой-нибудь опоры, положить эту громадину обратно.
Они спускались вниз, обратно в храм, спокойно и немного расслабляюще вдыхая легкое тепло и запах ладана. Такая жизнь теперь была достаточно диковинной вещью, иметь которую могли лишь они вдвоем. В центре, рядом с теперь уже вечной «иконой дня», стояла достаточно объемная, ещё советская, чугунная печь, труба которой выходила за заднюю часть верхнего храма. Подземелье было довольно небольшим, что давало больше шансов не умереть ночью от холода. Некоторые части выжившего иконостаса они сумели перетащить вниз, закрепив их насколько возможно. Алтарь, конечно, присутствовал, но только теперь не такой, что был когда-то наверху. Это была маленькая, огороженная кирпичами комнатка, размером несколько квадратных метров, находится в которой, мог лишь один человек и им всегда был отец Михаил.
Само подземелье, а точнее подземный храм, ещё до всего этого особо не использовался, разве что вроде как лет сто назад. За всё то время, что он был законсервирован, в нём завелась плесень и даже что-то похуже. Полы здесь были земляные, а стены отдавали таким мрачным холодом, что у Ромы первое время сводило даже зубы. Поначалу было даже не понятно, в каком месте безопасней, внизу или всё же наверху? Протапливать и обживать это «убежище» пришлось довольно долго. На тот момент, Роме казалось, что это самое худшее время, которое могло бы случиться с ним, но тогда он ещё не знал, как будет мир жить дальше?
Спали обычно все ближе к печи, но он никогда особо не ютился в том месте. Ему всегда хотелось большего уединения, даже если это стоило ему здоровья. С самого начала, когда они перебрались сюда, он без вопросов занял тихое и страшноватое место в одном из дальних уголков подземного храма, полностью скрывшись почти на пол года в тени от каких-либо глаз.
В печи обычно медленно тлели несколько поленьев, давая небольшое тепло внутрь их храма. Как бы холодно здесь не было, топить печь на полную не разрешалось никогда. И не из-за того, что возможно было угореть, а из-за людей, которые смогли бы сверху заметить дым. Могло быть не очень хорошо, если кто-то увидел бы это, особенно не из местных. Тогда, скорее всего, этим безобидным и безоружным служителям пришлось бы в лучшем случае покинуть их пристанище, ну а в худшем остаться здесь навсегда. Хотя теперь уже было неизвестно, что могло бы быть хуже?
Отец Михаил обычно спал ближе к выходу, дабы слышать возможные шаги сверху, которые в последнее время не бывали редкостью. Обычно, это проходили эти самые не местные, шедшие вероятно, куда-то на юг. Церковь стояла на небольшом холме, из-за чего её почерневшие, золотые купала зачастую бросались в глаза всем, кто оказывался рядом случайно, находясь даже в нескольких километрах от самого поселка. Никогда они не встречались с этими людьми. Отец вечно что-то чувствовал в тех, кто сверху, даже имея среди всех самое доброе и заботливое сердце. Он никогда не хотел выйти к ним наверх, чтобы хоть узнать о том, что происходит в мире или может быть даже как-то помочь. Конечно, старец хотел знать, как и все, но прекрасно понимал, в какую цену могут вылиться им всем эти вопросы?
Никто из выживших ближайших окрестностей не знал об условиях и даже местах, в которых живут эти, теперь уже, оставшиеся лишь вдвоем, священнослужители. Таких вопросов обычно им никогда не ставили, а даже если и заходил разговор, то отец Михаил был на такие моменты знатным мастером. Перевести в шутку или же сделать вид, что не расслышал, было для него таким же легким делом, как и для обычного священника покреститься.
Его вечная предосторожность в последнее время всё же, как ни как, немного выводила Рому из себя. Просидев под землей чуть больше года, его терпение на ожидание чего-то нового и хорошего подходило к какой-то непонятной кипящей грани. Он не мог жить так, как жили его ныне почившие братья. Их смирение никак не могло в полную силу заразить его, как и заразить в выборе пути. Правда, в последнее время, этот путь становился перед его глазами всё чаще. Порой, он даже просыпался, считая, что уже монах и это не был тот самый страшный сон, что обычно мог являться раньше. Теперь же, это было какое-то внутренне смирение и понимание всего того, что произошло и скорее всего, будет происходить дальше.
Монашеский путь Рома желал выбрать ещё давно, когда учился в духовной семинарии. Ему никогда не было по душе всё то, что называлось обычной жизнью, даже простого священника. Какой-то паззл, оставшийся для того, чтобы собрать главную часть картины, как считал он, находился именно здесь, на этом пути. Причин этому выбору было несколько. Невезение в истинной любви было, пожалуй, первым серьезным шагом для того, чтобы начать задумываться об этом. Ему никогда не везло с девушками, начиная ещё с юных, школьных лет. Вечное чувство одиночества, которое преследовало его, даже находясь в толпе друзей либо же со слабым полом, не давало ему покоя никогда. Учась в духовной семинарии, он неожиданно для себя самого познакомился с одной очень интересной и необычной черноволосой продавщицей в антикварной лавке, из-за которой чуть даже не ушел из духовенства. Тогда казалось, что это именно та, которую он искал. Она была очень интеллигентной, вечно спокойной и немного резкой в выражении своих мыслей девушкой. Была той самой, которую он полюбил уже через несколько минут простого, несвязанного и сильно постыдного общения. Но, как оказалось после, полюбил лишь на время. Всё шло словно по лекалу, кривизна которого в какой-то момент выводила во всё то же одиночество.
По приезду в этот монастырь, после тех неудачных жизненных шагов, он уже был почти готов, что когда-то ему придется сделать то самое. Тогда он стал делать именно те шаги, за которые не было стыдно и относился к этому с большой радостью и ответственностью, пока не встретил Марту. Она была очередным человеком, способным перевернуть его ещё не застывшие и юные взгляды на жизнь. Правда, на этот раз всё казалось намного серьезнее. Она была той особенной, к которой он не остывал никогда. Милая, скромная и немного неаккуратная, деревенская девчонка, которая смогла заставить его снова найти свои самые тайные, как уже казалось, спрятанные в большой и старый, опечатанный архив, желания и подарить ключи к нужным и правильным шагам.
Даже тогда, после всего, что с ней случилось, она смотрела на него всё так же. Её взгляд к Роме был гораздо теплее, нежели к тому монстру, с которым она стала жить. Тогда он думал, что это самое тяжкое, видеть, как ей больно и принимать эту боль, как свою, порой даже больше. Вот именно тогда-то, наконец, и остался для него соседний путь.
* * *
Пщщ-щщщщ-щщщ, – прозвучал знакомый его ушам ежедневный шум.
Резкие и прерывистые радиосигналы немного взбудоражили полузасыпающего Рому и дали ему понять, что наверху уже 6 вечера. Хотя, теперь это мало что давало, но только так они всё ещё могли вспоминать о той жизни, что ещё некоторое время назад казалась для них обычной штукой.
Отец Михаил настраивал радиочастоту на приемнике. Ту единственную, которая, по мнению вещателя, теперь существовала на территории «Российской федерации». Обычно, на это уходило не менее десяти минут, так как в последние дни из-за плохой погоды волны просто не доходили до них. Бывало и так, что радио пропадало на несколько недель, даже при умеренном спокойствии наверху и без каких-либо объяснений в какой-то день снова приходило в норму. Рома вспоминал, как большинство жителей, слушавших радио, находились в бешенстве из-за потери сигналов на какой-то большой промежуток. За таких людей порой становилось немного страшно и печально, ведь они уже просто не могли существовать без этого проклятого радиоголоса, вечно отдающего его ушам каким-то страхом и унынием, даже если его слова должны были нести хотя бы маленькую частицу радости, которая была крайне редко. Иногда вспоминалось, как они заходили к одной пожилой женщине, в такой период радиомолчания, которую часто, почти до её кончины, причащал отец. Она громила весь свой небольшой, подземный дом, больше напоминающий погреб для банок, постоянно обвиняя при этом кого-то из «наших врагов». Да, так и было. Теперь, когда что-то нехорошее происходило в жизни людей, можно было смело винить запад или восток. И становилось даже не важно, в чем дело? Главное, что для всех существовало единое правило – не самих себя.
Пщщщщ, щщщщ, щщщ – снова прерывистые, пропадающие сигналы доносились до их подземелья, но теперь уже как-то менее шумно.
Гимн России неожиданно и довольно четко заиграл на пойманной частоте.
О, значит, работает, – прозвучал голос настоятеля.
Гимн был неотъемлемой частью начала радиовещания. По нему можно было сразу понять, что ты попал именно туда.
– Добрый вечер, в эфире «Вечернее время» и с вами снова я, Лев Зильбербах. Сегодня мы расскажем вам о главных событиях дня. Будем вместе разбираться в этих происшествиях, чтобы понять, что они значат для нас с вами?
Сегодня ночью, на северо-западе России, нашими военными комплексами были уничтожены четыре американских истребителя, планирующих совершить разведывательную операцию, пролетая над территорией нашей с вами страны. По некоторым данным, несколько часов назад из ещё пока уцелевшей части центрального разведывательного комплекса (ЦРУ), произошла утечка информации. В раскрывшемся документе сообщается о ранее готовящейся спец. операции по разведыванию нынешней обстановки на территории нашего государства. Федеральная служба безопасности Российской федерации сообщает о том, что данная спецоперация была с легкостью прервана, чем обуславливает и неоднократно подтверждает мощь военного потенциала нашей страны.
Так же, сегодня утром, в кировской области, в самом городе Киров, была полностью ликвидирована группа иностранных агентов, планирующая заниматься захватом территорий и вербовкой людей в данной области. По подсчетам спец. служб, состав группировки насчитывает не менее трех тысяч иностранных агентов, предположительно западного происхождения. Дальнейшие действия по нормализации жизни в данной области не уточняются. По состоянию на сегодня, всем выжившим людям, находящимся в ближайших районах, просим вас обходить данную область во избежание непредвиденных ситуаций. Как всегда, ежедневно, в 18–10 я повторяю для всех граждан Российской Федерации: все, кто нуждается в помощи государства, все кто хоть как-то пострадал от временных событий настоящего времени, просим вас незамедлительно прибыть в данные координаты: Юго-Западная часть Владимирской области, недалеко от города Владимир, 55.6062866, 23.66374988.
Во второй части программы мы продолжим рассказывать вам о других важных событиях сегодняшнего дня. Оставайтесь с нами. Не отключайтесь. Вы слушаете радио «РФ», а я с вами прощаясь. Лев Зильбербах. До скорого.
Рома лежал на своих слегка теплых матрасах и без особо энтузиазма и надежды на какую-то другую жизнь краем уха воспринимал этот однотонный голос. Казалось, что если по радио предлагают помощь, то почему бы на самом деле не воспользоваться ею, но на самом деле, всё очевидно было не так просто.
Отец Михаил, специалист во всех делах, ещё с самого начала тихо, почти шепотом, чтобы никому не навязывать свое мнение, утверждал, что это ложь. Он никогда не удивлялся тому, что говорила это коробка. На его лице обычно не было сильных эмоций, будь то радости или сопереживания чему-то услышанному. Он лишь сидел, сложа руки на своей груди и закрыв глаза, вечно о чем-то думал в эти получасовые моменты. Даже когда все братья радовались чему-то переданному или грустили, он всё так же сидел в одной позе, умиротворенно, будто бы претворяясь, что ничего не слышит.
Действительно, верить всему тому, что вещала эта непонятная, шипящая машина, было не очень верно. Рома, за пару месяцев прослушивания радио, для себя уяснил точно, что этот канал вещает в большинстве своем лишь о двух вещах: о том, что в России есть проблемы, которые принес запад и о том, куда можно прийти всем тем, кто вроде как почувствовал на себе эти временные проблемы. Это было довольно необычно. Никогда не делались заключения и не произносились реальные факты того, что на самом деле происходит, а так называемые «координаты спасения» всегда были разными, так как все они обычно раньше были выписаны им в дряхлый и почти черный листок.
Слыша теперь уже на заднем фоне слова ведущего передачи про какие-то вечные льготы и субсидии от государства, Рома думал абсолютно о другом. В голове как по расписанию ежедневно вертелись какие-нибудь вопросы. Сегодня его мозг наводил на одну из самых затертых тем о том, как получилось, что всё вокруг в одночасье стало необитаемым? Что могло произойти, чтобы все они, жившие здесь, так и не смогли наладить связь со своими другими братьями, даже из соседних, близлежащих мест больше года? И конечно же главный вопрос-за что люди умирают? Теперь всё это не имело никакого точного ответа, даже по единственно-жившему радиоканалу. Помимо серых облаков на земле воцарилась какая-то тайна, прозрака в которой не было и близко.
В какой-то момент, когда слова стали мешаться с шипениями отец Михаил выключил приемник и несильно швырнул его по полу в сторону. Обычно, это не было похоже на него настоящего. Он никогда никого не прерывал, давая любому полную свободу высказать то, что он желает, даже если это и был радиоприемник, который за последние несколько месяцев ему приходилось реанимировать неоднократно. По его лицу было ясно, как он тоже устал от всей этой неразберихи, понемногу ведущей их обоих всё больше в уныние.
– Извини, может быть ты слушал? – спонтанно и неожиданно спросил он Рому.
Тот сначала немного растерялся, пытаясь контролировать всё то, что смогло бы как всегда вскипятить его вечно замершую голову, которая лишь после каждого эфира обычно наслаждалась холодом подземелья и к ночи снова полностью остывала, начиная мерзнуть по-настоящему. Он стеснялся сказать что-то нелепое или смешное, боясь как-то обидеть отца.
– Нет нет, отче. Вы сделали всё правильно.
– Ты вправду так считаешь?
– Да, можете даже его больше никогда не включать, – немного боязно сказал он, на самом деле понимая, как отец тоже привык к нему.
Настоятель сначала тихо, прижимая рот ладонью, попытался сдержать свои эмоции, но уже через несколько секунд смеялся, что было сил. На его лице была какая-то искренняя радость, но только не понятно за что?
– Ну, хорошо. Больше никогда не буду его включать. Вообще, выкину завтра на улицу. Или, может, отнесу кому-нибудь из … хотя нет, лучше выброшу, – улыбчиво сказал он, продолжая немного посмеиваться.
– Как же надоело одно и тоже, – с небольшой грустью и открытостью произнес Рома.
– А как ты хотел, брат мой. Таков мир. Без этих людей никуда. Кто-то же должен питать умы, как питают легкоуязвимых растений в периоды засухи или других катаклизмов. Хотя бы так, – вздохнувши на последней фразе, закончил отец Михаил.
– Вы думаете, что они это делают специально?
– Здесь не нужно думать, брат. Здесь нужно понимать.
Рома сейчас не особо видел разницы между – «думать» и «понимать», хотя, на самом деле он просто даже не пытался это сделать. Его предположения, что может отец и прав, ставились уже постоянными мыслями, витающими в голове и порой летящими как снежный ком, разрастаясь с каждым днем всё больше и больше, не приводя абсолютно ни к какому выводу. Действительно, если вдуматься, то за последний год он много раз менял выбор, на котором стоял в сильную обнимку со своим мнением, порой меняя сторону патриота на тень скрытного анархиста, желающего при возможности ликвидировать это, по радио выжившее место, дабы не распространять больше информацию, несущуюся из этой захваченной частоты. Порой было не просто видеть, как она может влиять на людей, параллельно не замечая того, как он сам оказывался таким же заложником ситуации.
Отец Михаил, – сказал Рома, нарушив теперь теплую тишину этого места. – А как вы думаете, мы действительно остались одни?
– Это вряд ли, – тихо пробурчал ему голос из другого угла. – Попробуй понять, возможно ли, чтобы русский народ остался один из последних выживших в мире?
Он и не знал, что ему сказать? В действительности, его мышление и само не особо в это верило, но ощущение великой державы порой возникало чаще, чем должно было бы возникать у человека, служившего богу.
Всё-таки, – думал теперь он. – Ежедневный повтор того, что почти все страны уничтожены, хоть немного делали свое дело.
Время шло за седьмой час и большая, серая тень, молча поднимаясь из своего угла, шла к алтарю, чтобы начать разжигать свечи и будить запах ладана. Последнюю неделю Рома присутствовал в этом таинстве, примерно, как посетитель. Из-за его болезни он мог разве что креститься, сидя на своих матрасах и иногда, с большой натяжкой, подпевать отцу Михаилу.
Сегодня же весь день был какой-то не такой, как обычно. Неожиданные встречи, редкая близость с его настоятелем и конечно же, небольшая и очень редкая надежда на лучшее, делали его больное тело одновременно через чур уставшим и где-то глубоко негодующим. Рома наблюдал, смотря из своего темного угла в другой такой же мрак и что-то обдумывал. Вдруг, он резко встал и медленно, тяжело дыша, зашагал к старцу. Отец был поистине рад, когда обернулся и увидел идущего к нему полумученика. Как ни странно, но тогда он ничего ему не сказал. Казалось, что будто его смиренная душа этого даже и не заметила, продолжая служить в каком-то своем одиночестве.