Юра Мариненков
Исповедь
– Ну, а тебя как звать то?
– Меня? А. Я О… Можно просто – Рома. Да, – запнулся он, вызвав там, спереди небольшой массовый смех.
– Рома, значит. Это хорошо. Значит, русский. А откуда ты?
– Из … Архангельской области.
– Ааа. Из Архангельской. Хм, интересно. Был тут у нас один из этой области, да Василич?
– Точно. Да, да. Эта скотина именно оттуда и была. Тварь поганая, – ответил ему пожилой мужичок откуда-то сзади, в этот момент тихо прищелкивая своими оставшимися зубами семечки.
– А тут как оказался?
Теперь даже при всём желании и раскрепощенности он никак не мог понять, что лучше будет сказать? Когда его глаза стали суетиться он буквально в одну секунду сразу понял, что к чему и быстро, тихим голосом сказал – случайно.
Спереди снова все немного засмеялись, кроме одного человека. Кроме этого самого Ивана Семеновича, который временами всё же довольно необычно посматривал на него, на этот раз, видимо так увлекшись, что даже забыл про свою наработанную улыбку.
– Ну, мы тут все, как ни крути случайно. Ладно, не хочешь говорить – не надо. У нас тут просто все свои. Нам, так сказать, засланные казачки ни к чему. Ну, тогда проходи. Располагайся так сказать, – сказал он и пошел в сторону длинного стола, за которым сидело человек пять – семь. – А, совсем забыл, вон та свободная койка твоя, – показал он пальцем на угол в одной из сторон.
Рома аккуратно зашагал в ту самую сторону, стараясь не оборачиваться на все те взгляды, которые, кажется, окружали его с каждым шагом всё больше. Подойдя к двухъярусной койке, он тихо сел на нижнюю кровать, тут же получив в свой адресс какие-то непонятные крики со стороны. Это был довольно писклявый и в тоже время очень шепелявый голос, в котором из-за малого количества зубов обладателя, он смог различить лишь непонятные маты. Не решив дальше продолжать этот невнятный крик он резко, что ещё было сил, подхватился с этого самого места и остался стоять в стороне. Теперь он был похож на маленького, провинившегося ребенка, который даже не понимал, за что наказан?
В тот момент, когда со стороны стола запахло чем-то очень похожим на запах супа, его желудок, всё это время находившийся под какой-то чудной пропагандой нормального состояния, тут же спустил с себя все эти сказки Роминого мозга и принялся добивать его, что было сил. Уже через несколько секунд он сначала присел, а потом и вовсе завалился на пол, став в небольших конвульсиях и стонах хвататься за свой живот и всю переднюю часть, иногда постукивая своими полуживыми ногами.
Через какое-то время, когда льющаяся откуда-то сверху холодная вода стала быстро приводить его в чувство, стало заметно, как несколько человек, столпившиеся над ним, то и дело что стараются. Один держал чайник, другой какое-то ведро, ну а третий, самый необычный из всех, делал довольно трагичное и тяжелое лицо по-настоящему сопереживающего человека. Именно такое, какого ему, кажется, не приходилось видеть уже вечность.
– Давай, давай, пей, – говорил Иван Семенович, подводя к его губам что-то очень похожее на складной туристический стакан.
Глоток за глотком он втягивал в себя небольшими партиями странно теплую воду и ощущал, как его внутренние органы то и дело оживают.
Через минут пять его тело уже сидело за столом, хило держа ложку в руках и черпая ей небольшими порциями тот самый суп, который, как оказался, никак не хотел принимать организм.
Как бы всё это хорошо не казалось, всё тот же интерес к нему, кажется, не пропадал у всех них ни на секунду. Они то и дело, подлавливая его на том самом моменте, когда он тянулся к теплому супу, вглядывались в новый для них образ, пытаясь забрать всё, что только можно. Кстати, это была одна из причин, почему есть так сильно не хотелось, даже после такой голодовки.
– Ты с мужиками то нашими познакомься. Тебе ведь с ними работать ещё, – сказал тот самый хмурый дед, – расскажи нам хоть, что знаешь, что видел, где поймали, с кем?
Вдруг неожиданно из Роминых рук, со звоном выпала ложка. Ударившись о бетонный пол, она вызвала, кажется, у всех только больший интерес, который загнал уставшего бедолагу в ещё меньший угол. Он как можно быстрее поднял её, а потом, положив на стол, постарался хоть немного собраться.
– Я один шел, – всё быстро обдумав, сказал он. – Одиночка я. Поймали в лесу. Куда-то отвезли. Потом уже сюда.
– А где поймали? – спросил кто-то сзади.
Рома повернулся и увидел перед собой круглолицего мужичка, язвы на лице которого почти полностью прожигали его щеки, а темные, сухие дыры размером с двухрублевую монеты на кистях рук чем-то напоминали небольшие «клеймо».
– В какой ты местности шел? – громче переспросил тот.
Неожиданно вспомнив про то, как Артур говорил об «Ивановской области», он тут же выкинул ему именно её.
– Ивановской? – как-то странно переспросил тот, переглядываясь с другими соседями камеры. – Ты уверен? Или брешешь?
– Уверен.
– Там же Белые были! Причем большой отряд. Голов так несколько тысяч этих лысых, – кто-то ещё, довольно мрачным и грустным голосом, проговорил позади, воцарив этими словами почти гробовую тишину.
– Не, ну он на фашика никак не смахивает. Я то сразу бы его просек, – грубым и каким-то хрипящим голосом проговорил человек с большим шрамом на шее, стоящий сбоку у одной из коек.
– Ой, Мамай, ты тут как тут, – встречным заявлением ответил тот самый худой и лысый человек, вызвав в комнате небольшой смех, хоть на некоторое время разрядивший это волнительное молчание. – Уже промолчал бы. Профессионал хренов.
– Ты мне тут не указывай, как жить. Я же, таких, как ты…
– Что ты, таких, как я? Ну что? Давай! – ответил ему тот и уже через пару секунд вокруг них собрались почти все, кто были здесь, начав разнимать этих не поделивших своё мнение ребят.
Закончилось, правда, это довольно быстро и уже через пару минут они все так же мирно, как и раньше, сидели и стояли на своих местах.
– Василич, ну скажи ты им, что он никак на бритоголового не смахивает. У них даже самый опытный разведчик никогда такую шевелюру не отрастил бы, – продолжал Мамай.
– Да вроде не похож. Разве что своей тупостью, – ответил тот злостный старик, который видимо, здесь был куда главнее Семёныча. – Ты вообще понимаешь, куда попал? – направив свой взгляд на Рому спросил он своим, еле живым, но при этом довольно неприятным голосом.
– Сказали, что к горнякам отправят, – неуверенно, почти по слогам, ответил он.
В тот момент, когда этот злостный старикашка вот вот, кажется, собирался что-то сказать, тут же вмешался человек, назвавший себя бригадиром.
– В какой-то степени, они тебе сказали правду. И больше ничего?
– Нет, – неуверенно ответил он.
– Ну как назовем? – крикнул какой-то писклявый голос где-то сбоку.
– Тебе, псих, лишь бы погоняло дать. У нас тут нормальное общество. Чем меньше этих полуимен будет, тем лучше. А то скоро жрать друг друга станет. Нам тут ещё… – как-то более горячо и страшно сказал Семеныч, в последний момент даже сумев остановить себя.
Иван Семеныч, сидя напротив него, сначала глубоко вздохнул, по всей видимости, даже немного переживая за него, а потом посмотрел в его пустые и уставшие глаза.
– Тогда завтра всё сам увидишь, хорошо? – очень необычно и сильно по-человечески спросил тот.
Рома лишь покивал своей уставшей головой и поймав этот вопрос, остался наедине с собой, никак дальше не замечая всех тех, кто жил своей жизнью вокруг него. Первое, о чем он стал думать была его неприкосновенность. Как ни странно, но никто ни разу не заикнулся с намеком на веру или что-то подобное, чему он был очень рад.
Спустя какое-то время, когда все уже лежали по своим койкам, он, уткнувшись в стену, думал обо всем, что было, выпуская из своих глаз на грязный матрас холодные капли слез, медленно стекавшие по его безжизненному лицу. Поначалу никак не давал уснуть тот сон, что был тогда в грузовике. Внутри витало ощущение, очень напоминающее ему детство. А именно, когда его дедушка, оставивший этот мир, оставил и его одного, маленького, немощного и никак не готового к новой жизни. Только, правда, теперь на это самое место встал Серега, который такими временами, как например, сейчас, был ему нужен куда больше. Верить в то, что он жив, всё же хотелось и получалось. Дальше, словно как по цепочке, ему вспоминалась вера, а точнее то, кто он есть на самом деле или уже то, кем он был когда-то. Теперь всё то, что было ещё так недавно в храме, ощущалось, как очень хороший сон, длинною в старую жизнь, которую хотелось оставить в своей памяти навечно. Кажется, самое главное и правильное, что он понимал до сих. То, как ему будет нелегко там, на страшном судилище. Да, он ещё прекрасно понимал, что Господь точно остановит его там и придется каяться за всё: за тех парней, что ещё могли жить и жить, за того деда, который верил в Господа и за тех троих, для которых он был лишь обузой и может быть тоже тем самым путем наверх. Всё внутри сковывалось ещё больше, когда вспоминалось обо всем этом. Только тогда, когда всё это вновь вылезало наружу, в его ум приходила вера. Теперь он уже не собирался спать, лишь молился. Молится приходилось за всех тех, кого не было и кто был рядом.
* * *
– Вторая бригада, подъем, – прозвучал грубый голос, по всей видимости, где-то не в их камере и резкий удар чего-то звонкого, вызывающего сильный шум и бурю эмоций, тут же оживил скрипящие койки.
Когда он попытался поднять свою голову и повернуть её назад, то получилось сначала лишь открыть глаза. Боль во всем теле, а особенно в ребрах была такая, что он даже стал побаиваться того, что не сможет встать сам. Благо, спустя несколько болезненных попыток он всё же каким-то чудом оказался на полу, мучительно сдерживая небольшие конвульсии, что бежали почти по всему телу.
Все вокруг суетливо бегали по камере, напяливая на себе грязные и вонючие одежки, которые большой горой ожидали их прямо на пороге.
– Держи, это тебе сейчас очень необходимо, – сказал какой-то молодой, тощий паренек, протягивая к нему пачку печений.
– Спасибо, – всё ещё не понимая, что происходит, ответил он, медленно разглядывая всё то, что он видел в последний раз в прошлой жизни.
– Не смотри, а ешь. За нами уже скоро придут, – говорил ему тот самый мальчуган.
В какой-то момент он даже принес ему небольшой комок грязной одежды, правда, на этот раз, уже никак не поясняя, что к чему, лишь кинув её прямо под ноги.
Действительно, через примерно две минуты стал раздаваться резкий и скрипящий поворот ключа, после чего, в открывающуюся дверь зашел высокий человек, в защитном костюме, с автоматом на перекос и через противогаз произнес – здравствуйте.
Ему в ответ, быстро, как по команде, прозвучало несинхронное, куда более слабое и непонятное – здрвствуйт. Дальше они уже шагали строем, по узкому и темному коридору, только лишь цепляясь своими рубахами за острые ручки ржавых дверей и за побитые углы, обходить которые было почти невозможно.
Когда по всему телу начинал ощущаться резкий холод, стало ясно, что они где-то наверху. Через метров пятьдесят весь отряд остановился около сильно освещаемой, темно желтой двери. Она не была похожа на все те, что приходилось видеть раньше, разве что эта отличалась от всех других своей коррозией, то и дело лезшей со всех сторон. Посреди неё висел большой, круглый рычаг, по всей видимости, напоминавший что-то типо гермозатвора, а сверху висела табличка, на которой было два человека, один из которых, перечеркнутый, был без костюма. Кажется, по ней уже примерно можно было понять, куда они пришли, но почему-то спокойные лица всех остальных людей говорили Роме совсем другое.
Два военных впереди довольно непросто стали пытаться проворачивать ту самую рукоятку, после чего она с большим скрипом начала медленно оживать, а вместе с ней затем понемногу и сама дверь. Внутрь сразу же начал задувать сильный ветер, который прервал какой-либо интерес к тому, что будет происходить дальше? Просто в какой-то момент, когда на его ноги стали наступать сзади, он понял, что пора шагать. Идти пришлось по слегка замершей земле, иногда прерывающейся всё той же, что он уже ощущал раньше мостовой, которую теперь можно было почти легко осмотреть своими глазами. Дальше только больше хотелось поднять свою голову, но этого, конечно, так и не вышло. Ветер сбивал внезапно разгоравшееся желание так же быстро, как и чьи-то небольшие гулы по бокам.
Остановившись в каком-то месте, он стал слушать, как кто-то пытается выдать им информацию, но почти безуспешно. Иногда лишь доходили какие-то невнятные слова, типа – норма, часы, перерывы и ещё что-то, менее слышимое. Поднять немного свой взгляд он всё же сумел в тот момент, когда их бригадир из их строя шел к одному из людей в защите и брал какие-то бумаги.
Дальше снова пришлось шагать. На этот раз немного под наклоном вниз, всё менее ощущая тот самый ветер, что ещё несколько минут назад казался ему почти убийственным, особенно в какой-то непонятной, легкой одежде. Когда он поднял свою голову, то они были уже примерно на два метра ниже, чем имелась та самая мостовая. Его взгляд успел лишь разглядеть вдалеке какие-то слегка побитые колонны, очень хорошо напомнившие о тех самых портовых фонарях на Васильевском острове, смотреть в детстве на которые было одним удовольствием. Этот вид очень быстро закрылся и дальше, над головой, виднелись лишь земляные породы, затем переходившие во что-то, подобное большой, металлической арки. Ноги в какой-то момент стали наступать на рельсы, а люди, что раньше тесно шли с боков, теперь всё дальше расходились друг от друга. Те, что были в костюмах и шагали с ними, на последнем, более ярком участке света стали понемногу замедляться, а после и вообще остались на своих местах, лишь спокойно поглядывая на скрывающиеся в полном мраке тени черных людей, в числе которых был и он.
– Семеныч, мы там вам на втором километре всё оставили. Заберете, как дойдете. Не обессуть. Сил уже не было. Мы там всё покидали, как было и побыстрее наверх, – говорил ему невидимый, грубый голос, доносящийся откуда-то спереди.
– Не беспокойся, Андрей Михалыч. Мы люди не гордые. Найдем, – отвечал тот в ту же, как казалось, пустоту.
Пройдя ещё метров тридцать, впереди стали вырисовываться темные силуэты, которые всё больше приобретали человеческий вид. В какой-то момент их уже насчитывалось столько же, сколько было и их. Это действительно шли такие же худые и мрачные, все покрытые какой-то копотью люди, чьи взгляды, по праву, казались куда более вялые и безжизненные.
Далеко прошли то, – раздался с их стороны старый и хриплый знакомый голос деда.
– На метров пятьдесят, Василич. Как ублюдок то наш и приказал, – ответил всё тот же голос.
– Мужики!
– Да какие там? Быстрее бы уже добраться, да и дело с концом. Домой все хотят. Свобода шутка такая.
– Это точно, – вмешался Иван Семёныч.
Когда их тела, идущие прямиком на встречу, сблизились на самое, что есть близкое расстояние, все они, между собой, стали обниматься друг с другом, по всей видимости, таким образом выражая жест приветствия и одновременного прощания. Роме ничего не оставалось, как пытаться делать тоже самое. Он легко и неуверенно обнимал горячие и отдающие какой-то пылью тела, идущие навстречу.
– Это ещё кто? – вдруг неожиданно спросил чей-то голос, остановив всё то большое движение.
– Это? Это наш новенький. Рома.
– А чего это он такой… длинноволосый, с бородой ещё к тому же. Хм. Странно, – сказал тот самый Андрей Михалыч, с длинными усами, который, по всей видимости, был их главным. – Ты чей будешь? – более грубо и с какой-то опаской спросил он.
– Сказал, что одиночка. Заблудился, – ответил голос Ивана Семеныча.
– Одиночка? Интересно.
Вдруг, всё внезапно погрузилось в какое-то молчание, которое уже, как ощущалось, становилось более тяжелым и невыносимым.
– Ты смотри с ним осторожнее. Больно ж он мне сектанта напоминает. У нас такой уже был, помнишь? Зашлют ссученых, а потом ищи их, – сказал он и пошагал дальше.
Те, что шли из туннеля двинулись дальше, а их бригада всё ещё оставалась на месте, лишь только больше заставляя Рому пускать пот по всему телу. Вдруг, в какой-то один из тех неспокойных секунд, к мертво стоящему телу подошел тот самый злой и маленький дед, начав впиваться в его испуганное лицо.
– Если я вдруг узнаю, что ты к нам специально засланный, ох… – стал тяжело дышать он. – Лучше тебе самому здесь подохнуть. Поверь, – сказал он и немного задев его по плечу, двинулся дальше, поведя следом за собой всех остальных.
Роме хотелось сказать и хоть как-то доказать обратное, но всё таки больше внутри него был именно страх. Бояться пришлось даже своих мыслей, ведь, иногда, порой именно это, чего не хотелось понимать деду, и казалось его целью. Он ведь не был никаким горняком и уж тем более шахтером. Всё, что он мог делать, это… Да, кажется, дальше стоило лишь просто отбросить все эти мысли и просто идти.
Чем глубже они спускались вниз, тем почему-то теплее ощущалось всё внутри. Стены, которые иногда задевало его тело, казались слегка теплыми, а воздух, мертво стоящий в одном пространстве, даже мог согреть его замерзшие ноги. Всё ближе виделся яркий свет, горящий в метрах ста от них и отображающий лишь груды камней по бокам и какие-то установки. Плотная веревка, всё это время лежавшая прямо под рельсами, заканчивалась на стоящих близи железных тележках, которые лишь яснее отображали ту самую работу, что ждала и его тоже.
Зайдя в тупик все, кроме него, почти сразу же окружили Семеныча, рассматривая те листы бумаги, что он разворачивал в своих руках и слушая какие-то наставления. Их новичок в этот момент лишь пытался разглядеть ту самую каменную глыбу, стоящую впереди них. Она казалась примерно метров пять высотой и почти столько же шириной, в которую впивалась какая-то необычная конструкция, с виду похожая на ту самую, пожирающую машину, что приходилось видеть ему раньше по телевизору или в интернете, правда, на этот раз она была гораздо меньше и проще.
В какой-то момент, когда вокруг уже началась суета и все то и дело бегали по разным сторонам, запуская какие-то шумные аппараты и прочую технику, к нему подошел тот самый, что тогда, первый раз в камере снял с него повязку и громко, сквозь гул сильный, крикнул – Илья!
Почти сразу рядом оказался тот худенький, молодой паренек, что ещё некоторое время назад давал ему печенье и немного улыбающимся взглядом стал слушать то, что на ухо кричал ему Иван Семеныч. Потом, когда тот ушел и Рома остался наедине с Ильей, то первым дело немного отвел его подальше от гулкого шума и начал рассказывать, что, да как? Он оказался довольно простым и очень жизнерадостным человеком. Таким, каких ему не удавалось встретить уже больше года. Этот юнец без какого-либо чувства отчаяния объяснял про то, как им вместе придется затаскивать набитые камнями тележки наверх по этим самым рельсам под ногами. После каждого предложения он обычно спрашивал, всё ли ему понятно, а когда Рома кивал головой, то снова улыбчиво продолжал дальше. Он лишь вкратце объяснил о том, что сегодня им нужно пробить метров пятьдесят. Примерно столько же, сколько сделала и прошлая группа, ведь только тогда им будет засчитан, как он сказал, «рабочий день».
Поначалу таскать тележку вместе с ним пришлось, как ужаленный в ту самую пятую точку. Он даже сам порой удивлялся тому, какие силы ещё сидели внутри его дряхлого тела и то, как Илья порой выглядел куда более уставшим, нежели сам он. Правда, вся эта энергия закончилась через несколько часов, выкатившись вместе с камнями наружу. Ещё через примерно час его колени были разбиты напрочь, а ещё через такое же время легкие могли лишь вдыхать какую-то часть пыльного и темного воздуха. Теперь это было не просто тяжело. Это стало настоящей пыткой, несравнимой ни с какими допросами и камерами. Очертания скрипящих впереди тележек то и дело расплывались в его глазах и порой, даже этот ужасный звук, пропадал с его ушей, будто бы тоже теряясь где-то внутри. Спасало лишь то, когда на небольшое время они выкатывали их наружу и могли вдохнуть хоть немного полу-настоящего воздуха, в котором уже серый снег казался чем-то абсолютно несущественным.
Рабочая бригада, что трудившаяся внизу, порой демонстрировала его тяжелому и уставшему взгляду такие вещи, от которых лишь больше хотелось упасть. Оказалось, что та самая пожирательная машина с огромными зубцами крутилась почти вручную и пятеро человек, что стояли вместе внизу, синхронно, порой с дикими выкриками, какими-то рычагами заставляли махину крутиться. Камни, летящие вниз, часто приземлялись около их худощавых тел, раздавить которые, кажется, не представляло особого труда. Они были самыми настоящими титанами, правда, первоначально вызывающие образы пленных африканцев.
Так продолжалось до того момента, пока кто-то сзади не стукнул чем-то железным по рельсе и после громкого и ещё более оглушающего звука наступила почти гробовая тишина. В этот момент Рома находился почти наверху. Они каким-то чудом докатили тележку до верхнего тупика и Илья, без каких-либо слов и эмоций грохнулся прямо около неё.
– Перерыв, – тяжело дыша сказал он.
Рома сел на рельсу и так же тяжело дыша пытался выкинуть из головы мысль о том, что это, скорее всего, ещё только половина. Казалось, что в тот момент, когда он начинал об этом думать, тут же его тело просто переставало существовать.
– Ты живой? – вдруг спросил напарник.
– Ну, как сказать. Наверное, да, – уверенно и без всякой скромности ответил ему он.
– Ну, хорошо. Думаю, что мужики половину уже точно пробили. Ещё немного и отдых, – тяжело, но с все той же радостью говорил тот. – Нужно потом ещё примерно сто метров пробурить и всё. Конец этому объекту. Наше дело тогда будет готово.
– А что потом?
– Потом? Ох…, – как-то устало и не так уже весело сказал Илья. – Ну я собираюсь на юг рвануть. Найду там, наверное, свою жизнь. Не верю я, что в тех местах ничего нет. Точно кто-то должен быть. Ну не верю вот, хоть убей, – непонятно о чем заговорил он.
– То есть, ещё сто метров и потом нас всех отпустят?
Парень повернул свою лежащую голову в его сторону и как-то немного удивленно посмотрел его действительно непонимающий взгляд.
– Ну да. А тебе что сказали, когда сажали? Тут, вроде как, в нашем отряде у всех одинаковый срок. Исправительные работы так сказать сделал и всё, свободен. Хех. Странный ты, правда.
Роме немного стало легче, хоть внутри всё же сидел какой-то корень недоверия, вроде как ещё умеющий различать правду от лжи и эта даже была не самого Ильи, а кем-то, сказанным более высоким, кто, как казалось, пообещал это молодому пареньку.
– А где мы?
– Как где? Ты серьезно? – снова во все том же удивленном выражении спросил его он, на этот раз даже немного привстав.
Тот молчал. Ему, конечно, было, что сказать, но усталость и нежелание давали о себе неплохо знать.
– Возле Ладожской. Как раз в метрах ста от неё.
– Где?
– Ну, ладожская. Ладожский вокзал знаешь? На севере.
Тут он уже точно понял, что тогда, ещё утром, он действительно видел далеко впереди ростральные колонны. Это было для него сильным удивлением, который моментами покрывал страх. Он даже не мог и предположить, что его смогут увезти так далеко от того места, где поймали.
– Ну чего ты задумался? Ещё скажи, что не знал о том, где мы? Хаха, – улыбчиво потревожил он впавшего в какое-то небытие, того самого уставшего новичка с полу зеленым лицом. – Давай, покатили дальше. А то Семеныч нас прибьет.
Дальше работа шла немного легче. Временами он думал о том, почему здесь находится и правда ли всё это когда-то закончится? Времени, чтобы поразмыслить над этим было вполне предостаточно, хоть всё указывало прямиком на то, что сейчас никак не до этого. Присмотревшись внимательнее к тем лицам, что кажется, своими руками рыли туннель в огромном камне, он не мог поверить, что все они действительно способны здесь жить всё время, обрекаясь на вечные муки. Это просто не укладывалось в нормальной, вроде как ещё здоровой голове.
Час за часом он делал то, что всё же понемногу создавало из него овоща, которому всё больше становился безразличен окружающий его темный и душный туннель. Может быть, даже именно это и поспособствовало тому, чтобы он почти не заметил, как эта каторга закончилась, никак даже не обращая своё туманное внимание на звон, идущий от рельсы.
– Эй, друг. Всё, стоп, тормози. Там уже точно всё. Это даже перебор. Пускай следующая группа катит, – сказал напарник, хлопая его по плечу и шагая наверх вхолостую.
Первое время он до конца не мог понять, что катить дальше эту тележку не имеет никакого смысла. Его взгляд лишь пресно смотрел то вниз, на всё больше приближающиеся где-то там тяжелые звуки бригады, то наверх, на Илью, который всё увереннее поднимался к свету.
– Ну, давай же! Не отставай! – кричал тот, поглядывая на его сухую тень.
Он медленными шагами стал идти вперед, всё ещё никак до конца не воспринимая то, что шагать подниматься без тележки. Его руки то и дело тянулись вперед, а ноги пытались становиться на носочки, чтобы снова толкать двухсот килограммовый колесный ящик с камнями. Холодный воздух всё больше начинал заполнять его легкие, хоть немного выбивая ту пыль, что довольно прочно обживалась там. Со свежим воздухом, наверху, его мозг начинал думать уже о хоть каких-то других вещах, например о своем здоровье или о том, как себя чувствует Илья. Он дошел до него и уселся рядом, на тот же камень, что был одним и тысячи таких же булыжников, уже образовавших самую настоящую гору.
– Значит, не знал, что в Петербурге? Ну, давай тогда покажу что-ли, – со всё тем же, характерным для него, оживлением, сказал тот, медленно забираясь на эту каменную груду.
Как только Рома представил, что сейчас вот – вот ему придется лезть туда, наверх, мозг тут же подал ко рту слово – нет, правда, от которого, почему-то вылетела лишь буква – н, застопорив даже дыхание. Он замер, лишь поглядывая на уставшее, но довольное лицо его напарника, который уже сидел на самой макушке и глядел куда-то вдаль, для вида даже заслоняя своей рукой вымышленное солнце, стреляющее в глаза. Ему тоже хотелось этого, чего-то нового.
Через боль, досадные падения и смех сверху, он всё же, каким-то чудом, забрался на ту самую вершину и ухватившись за ноги Ильи, замер на какое-то время, чтобы отдышаться, боясь лишнего бессильного движения, которое, как казалось ему вот-вот может сыграть с ним злую шутку.
– Ну что, давай уже, гляди, а то скоро бригада поднимется.
Он с протяжными стонами развернул своё полу лежачее тело и сел на один из более-менее уверенно нормальных булыжников. То, что он увидел дальше, не вызвало в нем столько эмоций, сколько их передозировка вызвала у него самый настоящий паралич.
Первым, что бросилось в глаза, был Мост Александра Невского, а точнее то, что от него осталось. Широкие сваи, что вечно держали ту самую громадину, теперь очевидно доживали свой век без дела, лишь напоминая о том, что когда-то было на этом месте. От стоявшей вблизи Свято-Троицкой лавры, что помнилась ему ещё с детства, осталась в полуживом виде лишь одна боковая башенка, в которой, даже казалось, был виден ещё живой купол, висевший на волоске от падения. Смольнинский район, а особенно место, где был Воскресенский собор, теперь напоминало лишь небольшой котлован, в котором мертво лежали бетонные части всех, когда-то стоявших здесь, построек. Дальше, в стороне Эрмитажа и Михайловского дворца всё, как казалось, было куда более устрашающим, как впрочем, и во всех остальных, более узнаваемых частях города. Оно теперь напоминало огромный, страшно разрушенный город, узнать который можно было лишь тому, кто жил в нем раньше. Некоторые места, теперь уже серой Невы и части выживших зданий как раз давали узнать это, когда-то великое место. Даже показалось то, что в таком страшном и мертвом виде, Петербург всё равно вызывает своё таинственное и неописуемое величие, ветром расстилая по всем краям свою индивидуальность и не свойственность другим городам. Небо, казавшееся замершим над ним, было таким же мрачно серым, застилая какой-то темной пеленой некоторые районы. Больше всего было не понятно то, что всё это пустовало. В нем не было ни единой, живой души. Ведь за то время, что он уже прошагал по новому миру, довелось увидеть, как в неизведанных местах люди умудрялись строить новые города или что-то подобное. Навряд ли, здесь дело было в том, что город вечно стоял на болоте. Не верилось, что только из-за этого, такую огромную, со своей историей территорию человек смог просто так взять и оставить.
– Нам пора, – вдруг сказал сбоку сидящий голос, который понемногу уже начинал спускаться вниз.
Рома ещё несколько секунд попытался насладиться этим страшно-красивым видом и в какой-то момент, сползающее тело само сделало почти всё за него.
Бригада уже вот-вот приближалась к ним, вся черная и какая-то страшная, в своих лицах. Видимо, всё же для них эта работа не была чем-то легким или нормальным. Никто из них даже и не посмотрел на рядом стоящих двух уставших тел, глядя лишь куда-то вперед.
– Сейчас мыться, а потом еда, – сказал Илья.
Они следовали в толпе куда-то в совсем другие коридоры небольших подземелий, где отчетливо ощущался запах сырости и влаги. Это, по всей видимости, и было то самое место, где их должны были мыть. Возле одной из дверей пришлось безжизненно прождать минут двадцать, после чего от туда, большим строем вышло примерно человек двадцать, в военной форме, с мокрыми головами и полотенцами на плечах. Они довольно выходили от туда, переговариваясь друг с другом и даже ни разу не взглянув на тех стоящих в двух метрах от них бригады трудяг.
Потом, когда с той самой комнату резким гулом крикнул какой-то человек, все, толпой, стали щемиться в этот узкий проход, как можно быстрее начиная раздеваться и складывать все свои грязные вещи на пол в отдельный угол. Первое, что бросилось Роме в глаза, была грязная, сплошь покрытая плесенью плитка, которой были отделаны все стены и пол. Пришлось дальше шагать по ней уже голыми ногами, то и дело царапая свои ступни о какие-то разбитые части, всё время гремящие и издающие неприятные звуки. Раздевшись, все направлялись в другую комнату, в которой ещё стоял небольшой туман от прошлых посетителей. В момент, когда все разбрелись по кабинкам, которых оказалось в два раза меньше, чем было их, какой-то голос за стеной крикнул – «две минуты и сверху». С дырявых леек полилась холодная вода, то и дело вызывающая у еле живых мужиков довольно пробуждающие звучания. Для него это был первый душ за последний год. Тогда, в храме, они с отцом Михаилом могли лишь подмываться, вечно боясь простудиться. Здесь это сперва показалось ему очень даже не плохой вещью. С помощью Ильи он становился под ледяные струи воды, как можно быстрее неловко пытаясь обтереть своё тело руками и резко вылетал обратно. Уже через пару таких заходов, кажется, приходило понимание, что это мытье без мыла или чего-то другого было достаточно не эффективно. К тому же, от этой мутной воды шел какой-то непонятный привкус, порой напоминавший ему запах хлорки и чего-то ещё. Особенно, он ощущал его на своем теле, когда принюхивался к плечам и рукам. Все вокруг делали почти такие же движения, правда, кто-то мог стоять под этим холодом, даже не дергаясь. Когда вода выключилась и всё с того же угла прозвучал грубый голос – на выход, они все зашагали обратно и он, рассматривая всё те же черные спины, уже точно понимал, на сколько бесполезна была эта процедура. Ничем не обтираясь, все стали напяливать на себя что-то из груды одежды, теперь лежавшей в другом углу этой раздевалки. По всей видимости, им меняли её на другую. Ту, в которой они находились в камере, но как таковой своей одежды не было ни у кого.