Юра Мариненков
Исповедь
Когда Рома подошел к лестнице, то каким-то странным ощущением почувствовал, что за ним кто-то следит. Это было примерно так же, как и тогда в плену у «Белых», в том самом сне, где на него смотрели все, но когда он глядел на них, то ощущалось, что все они никак не смотрят именно в его сторону. Он резко повернул свою голову в сторону города и сразу же увидел, как в открытом окне одной из машин, прямо на него падает луч света. Уже через пару секунд его не было. Окно закрылось, а вместе с ним, видимо, и спрятался тот самый военный, который через какой-то прибор наблюдал за ним, пока он шел вдоль застекленного коридора. Если они следили за ним, значит, это место на самом деле было не простым. Навряд ли кому-то в голову пришла бы идея следить за узниками, которые просто пытаются раздобыть какую-то бумажку. Здесь точно что-то было не так.
Одиноко, он медленно спускался вниз, стараясь как можно аккуратнее обступать странные дыры в полу и непонятные горы серой пыли, мертво лежащей на бетоне. Больше всего не хотелось, чтобы ветер вдруг в какой-то момент задул внутрь, поднимая всё то, что так сильно и страшно было похоронено здесь.
* * *
Внизу, уже на знакомом месте, присутствие чего-то необычного было таким сильным, как никогда раньше. Ощущение давления казалось очевидным. Рефлекторно, словно полагаясь лишь каким-то инстинктам, он просто следовал куда-то в сторону Литейного моста, то есть шел на другой конец здания, напротив. Шагая прямиком за ощущениями, в один из робких шагов его тело внезапно остановилось, буквально, ничего с ним не делая. Что-то просто затормозило его, заставляя думать ещё сильнее. Посмотрев в сторону, он осторожным взглядом смотрел на темную комнату за проломленной дверью, в которой где-то в необъяснимом далеке виднелся странный свет. Вопреки его проснувшемуся страху, что-то вело прямиком туда. Ноги медленно и аккуратно заходили внутрь, в темноту, видя лишь всё то же свечение в кромешной тьме. Самым странным и непонятным была площадь всего этого. Визуально, она выглядела в разы больше самого дома, тем более, он заходил в неё уже на конце, либо начале, чьи комнаты вдоль этого коридора через примерно двадцать метров уже упирались в тупиковую стену.
Прошло примерно несколько минут, как он шагал к тому свету, но почему-то никак не был ближе. Иллюзия, казавшаяся бесконечной, лишь только сильнее нагоняла на него ощущение безысходности и безумия, одномоментно переключающаяся этим самым полем, которое становилось лишь больше и затягивало его в себя, как что-то невероятное. Когда же тело прошагало ещё метров сто, то в какой-то момент удалось уловить ошибку. Ту самую вещь, которую Рома просчитал в этом чувстве. Она заключала в том, что через каждые примерно двадцать шагов небольшой гравитационный гипноз исчезал на пару секунд и приходилось идти куда с более тяжелой напряженностью. Именно в один из таких моментов, когда чувства полного безумия было больше, чем геройства и храбрости, он резко дернулся назад, принявшись бежать. Он бежал, что ещё оставалось сил, теперь лишь имея страх спотыкнуться, упасть и потеряться в неизведанной тьме. После тех самых двух секунд бегство вдруг стало ощущаться для него ещё с еще большей тяжестью, почти моментально забрав последние силы. С дикой болью он пытался устоять на ногах, боясь повернуться назад. Уже через какое-то время его тело вновь тащил тот самый непонятно-яркий свет, затягивая в свою неизвестность.
Так Рома шел за ним довольно долго, лишь кажется, от скуки уже начав осматриваться по сторонам тьмы. Иногда, в этом полном, непонятно почему неосвещаемом тем самым светом мраке, мелькали какие-то пробегающие примерно с той же скоростью, что шел он, лучи света, иногда и резко приобретающие какие-то силуэты. Это, пожалуй, было единственным, что заставило в один миг не сойти с ума. Он как можно сильнее всматривался в них, всё больше начиная видеть вещи, которые заставляли его врасплох. Первым силуэтом, что был собран из этих лучей, стал отец Михаил. Он просто тысячи раз проходил мимо него, иногда поворачивая свой умный вид в его сторону. Силуэт был настолько ярким, что порой долгое наблюдение за ним вызывало боль в глазах, сопровождающуюся резкими и прерывистыми стонами. Лишь иногда он мог понять, что это что-то невероятное, тут же пытаясь привести себя в чувство и моментально теряя тот самый силуэт. Он смотрел вдаль и снова видел, как яркий свет так же одинаково и равномерно отдалялся от него.
Всё же, безвыходность в какой-то момент привела к тому, что он снова собирал силуэт, пытаясь аккуратно и пристально всмотреться в него. На самом деле, уже не было чувства, что сейчас вот может появиться живой настоятель. Невероятное количество страха и необъяснимости всё же заставило разум навести в своей голове небольшой порядок, наверное, навсегда уже перестав верить в такие вещи.
– Не бойся, – в какой-то момент прозвучал ровный голос отца Михаила, покрыв его самым сильным и до боли непонятным чувством вины.
– От-че? – заикаясь, неразборчиво спросил он.
На его вопрос не было никакого ответа, лишь только тот самый болезненный взгляд продолжал смотреть на испуганное тело.
– Чего не бояться? – снова спросил он.
– Не бойся.
Рома тут же стал вертеть своим взглядом то на тот яркий свет, который почему-то начинал разыгрываться каким-то другими огнями, то снова на него, не понимая, что больше волнительно? Ведь, это, что теперь оживало впереди, было небольшой надеждой на спасение. По крайней мере, так считал он. Внутри понемногу набиралась вера и надежда, которую всё никак не возможно было уловить.
– Ничего не бойся, – снова раздался голос отца Михаила.
– Отче! Я не боюсь! – с полнейшим понимаем своей неправоты ответил ему он.
– Не бойся.
Вдруг он на какую-то долю секунды снова вспомнил то место, в котором ему когда-то приходилось вытаскивать всех трех попутчиков. Тот самый котел теперь посеялся у него в разуме, давая понять, что тот снова попал во что-то подобное. Как казалось, эти два места связывала между собой одна общая особенность, очень хорошо почему-то бросавшаяся ему теперь внутрь – неясность следующего шага, наводящая слепоту лишь в те моменты, когда страх и ложь были в нем на высоте. Тогда, в том треугольнике именно это делало туманные глыбы лишь больше, наводя на мысли безысходности и обреченности. Ложь, которой он питал потерянный разум ребят, била его в грудь с такой силой, что в моменты, где выход казался недалеко, заставляла его потеряться вновь. Так же и здесь, находясь в полном мраке, свет впереди терялся и отдалялся только тогда, когда что-то потусторонне чувствовало эти две вещи в нем. И как бы много и сильно он не старался думать над всем, что возможно ещё, только это давало хоть малейший силуэт того самого ключа к разгадке, за которым, как хотелось верить, находиться хотя бы выход.
– Я не боюсь… И я не лгу…, – вдруг внезапно и достаточно громко произнес тот самый ученик старца.
Ответа никакого не последовало. Даже силуэт всё больше искажаться, становясь почти невидимым. По ощущениям, всё вокруг лишь гасло. Абсолютно всё.
– Господи, что ты хочешь от меня, – почти истерично прокричал он, вдруг неожиданно вспомнив о чем-то более серьезном. – За что мне всё это? За какие грехи? Господи! – прокричал он снова и в какой-то момент упал на колени, начав молиться.
Ощущения были такими, словно его почти сдавшееся тело уже погружалось во тьму. В самой кромешной тьме, через глухую и мрачную материю что-то очень сильно пыталось погрузить в страх. В самый настоящий страх, поддавшись которому, дальше, судя по всему, не было бы уже абсолютно ничего. Он молился, на что позволял разум, за какое-то небольшое время пробегая в памяти, кажется, через всё, что когда-то было у него в жизни. Большинство из этих моментов имели как раз очертания его страхов и неуверенностей, в которых он вечно утешал себя чем-то меньшим. Особенно, бились внутри воспоминания его вечного противостояния всем старцам храма. Это, кажется, было то самое, с чем он никак не мог сойтись. С теми канонами и порядками церкви, вечно придумывая что-то своё, по его мнению, куда более честное и правильное.
– Я виноват, отче. Виноват, точно. Я всегда… Я никогда больше… Я не хочу так больше жить! Прости меня, отец Михаил, – сказал он, видя, как его силуэт, заново собравшийся воедино из сотней лучей, смотрит на него вниз, кажется, пытаясь что-то сказать.
– Ищи то, что для сердца, – прозвучало из света, который почему-то казалось, всё же молчал, но доносил откуда-то звук.
После этих слов, его очертания стали убегать с концами, вместе с теми самыми пробегающими лучами, которые, по правде, делали еего облик. Они пролетали куда-то дальше и больше не возвращались.
Рома безнадежно и, кажется, с полным понимаем того, что попал в бездну, угрюмо наклонил свою голову вниз, в тьму и тяжело вздохнув, пустил последнюю, оставшуюся слезу. Он простоял так несколько минут, вдруг ощущая какое-то тепло где-то впереди. Неожиданно почувствовав, что он ещё дышит и существует, поднятая вверх голова вновь увидела невероятное. На этот раз, тот самый свет, что когда-то раньше казался довольно ярким, теперь ослепительно поражал всё вокруг, заражая этим огромную тьму вокруг, которая с живыми лучами света становилась всё меньше и меньше. Наблюдать за этим было так же интересно, как и первый раз смотреть на разрушенный Петербург. Опасная красота происходящего поистине взбудораживала его воображения, снова разогревая в нем ту самую, теперь вечно постоянную, тяжелую жизнь. Вместе с этим светом шло и тепло, которое приятно и порой даже через чур горячо обвивало тело.
Буквально уже через минуту помещение было по размеру примерно таким же, как и все остальные комнаты в здании. Свет, который когда-то жил где-то вдалеке, теперь не имел своих границ, лишь озаряя, как огромная люстра, всё вокруг. Рома оглядывался по сторонам, медленно и необъятно схватывая своими глазами всё, что видел. В особенности, ему отчетливо попадались знакомые полки книг, заваленные различными документами и множество забитых листами столов, которые сверху, словно последним слоем, были покрыты большим серой пылью.
– Эй! Ничего себя! Ох, ты ж еперный театр. Рома! – раздался где-то сзади голос Пети, который на этот раз поразил его ещё больше, чем тогда.
Он медленно обернулся и увидел, как в дверях, прямо на границе комнаты с коридором стоит тот самый Балабол-Петя, стараясь как можно проще перешагнуть лежащее там же на полу тело, отчетливо напоминающее силуэт Антона.
– Черт! Это ты его что-ли угандохал? А, какая разница?! – всё так же волнительно проговорил он и перепрыгнув через труп стал шагать прямо в его сторону.
Поначалу, это насторожило Рому, заставляя представить в голове ход действий. Особенно, после увиденного трупа Антона, он ещё больше стал думать о том, что этот чудак, крыша которого в здании съехала почти сразу же, может сделать подобное и с ним.
– А чего стоишь? Всё уже обыскал? – спросил он его, когда встретился своими глазами с ним на расстоянии вытянутой руки.
Тот лишь молчал, пытаясь как можно аккуратнее всё обдумать.
– Ого, вот это я зашел. Хе, точно то самое. Вот черт! Гребаные военные! Третий этаж, третий этаж! – как-то нервно говорил он.
Рома, став водить свой взгляд за ним, удивился всему в десятки раз больше, чем ещё пару минут назад. Теперь же, по другую сторону комнаты почти все стены были развешены чертежами и плакатами, почти на каждом из которых изображались какие-то ракеты и схемы. Он тут же зашагал за ним и подходя ближе, только больше раскрывал свой рот.
– Вот они, родимые! -злобно и тихо произносил полусумасшедший «Американец». – Теперь ясно, чего они так-то к этому зданию… Ага, точно.
Он подходил к тем самым плакатам, подробнее осматривая которые только больше корчил из себя дьявола, заливаясь ненормальным смехом.
– Да, вот они, черт бы их побрал! Теперь нужно подумать, как бы это все запомнить? Ну, ЦФО ясно – почти ничего, а вот Коми и Татарстан, кажется, то, что надо. Вот, значит, где они все планировали прятать. Смотри! – вдруг сказал он, повернувшись к нему и сильно схватив за плечо, подвел прямо к одному из плакатов, похожим на карту, – видишь? – снова спросил его он.
Тот попытался немного вглядеться во все эти изображения, абсолютно ничего не понимая на самом деле. На подобии карт были немного видны большие точки, помеченные везде по-разному, под которыми были какие-то подписи.
– Ну что, понимаешь?
– Нет.
– Ну как же, смотри, вот это Казань, видишь? Там у них, значит, склады есть подземные. А вон там Ухта, видишь? Тоже, скорее всего, склады.
– С чем?
Петя всё так же возбужденно поглядывал с карт на него и, видимо, даже уже начинал злиться.
– Ну как?! – резко и взъерошено спросил он. – Это же базы РФ! Только подземные и законсервированные! Идиот.
Теперь Рома хоть немного стал понимать, что на самом деле было в этом, с виду, полупустом «Большом Доме», который для военных до сих пор оставался так важен.
– Нужно искать! Давай, ищи! Я пока что другими делами займусь, – грубо приказал он Роме, а сам в это время пошел куда-то вдоль стены, пристально вглядываясь в чертежи.
Это место действительно выворачивало людей наружу, почти моментально делая их теми, кем они являлись на самом деле. В их числе был и «американец», разбитые тучи над которым лишь больше начинали сгущаться, быстро собираясь в одно плотное и темное облако, попасть под которое никак не хотелось. Он был примерно тем, за кого Ромино нутро пыталось принять его почти сразу, после первого необычно-хитрого взгляда.
Неожиданно, буквально одномоментно, в голову пришла мысль о том, что он же может отсюда выйти. Пот на его лице, ещё не успевший высохнуть именно с того самого события, напоминал о том, чего ещё некоторое время назад так сильно хотел он. Глядя в сторону выхода ноги лишь больше начинали подкашиваться, то и дело пытаясь сбить его на холодный пол, а глаза понемногу наполнялись пресными слезами.
– Нужно искать, – сказал себе вдруг он, через скрипящие зубы, оглядываясь по сторонам.
Что-то внутри говорило ему – именно здесь. Он стал заходить в огромные, пыльные стеллажи, по-идиотски, чисто пустым видом вглядываясь в серые книги и папки. Только сейчас, в этом безызвестном и непонимающем состоянии бесполезности ему вдруг пришел на ум тот самый номер «00042», под которым должна была быть эта самая папка. Мысль о том, что последние две цифры значили год начала нового времени, теперь заполняла внутреннюю пустоту и дезориентированность. Собирая несуществующие домыслы, он уже примерно понимал, что первым делом сделает с документом. Хотелось верить, что там получится найти хоть что-то. То, что могло бы раскрыть не только его ослепшие глаза, но и помочь как-то забыть о всём, что лишь убивало разум.
Около одного из стеллажей Рому неожиданно остановило то самое ощущение, снова вспоминать которое означало не удержание обещания, данное отцу Михаилу, ну или какой-то его иллюзии. Этот страх, скоропостижно начиная завладевать его телом, заставлял глаза смотреть на верхнюю полку. Там, выше него примерно на метр была видна неровно сложенная стопка папок и книг, на самом деле никак не отличающаяся от всего того хаоса, который жил почти на всех шкафах. Это чувство не хотело опускать его ни на секунду, будто насильно удерживая ошарашенный взгляд на одном месте. Повернуться же обратно и резко дернуться с места всё же получилось. Это уже выглядело более умело и не так ожидаемо. Насильно бездыханное тело в одну секунду резко развернулось на 180 градусов и быстрым бегом сумело сделать пару достаточно длинных шагов. Дальше он стоял в оцепенении, лишь пуская свои уставшие от всего глаза в кромешную тьму, знакомый крик в которой с каждой секундой угасал всё больше. Стало ясно – что-то снова пытается поговорить с ним и заставить что-то сделать.
Он понял, что чудом держится на последнем издыхании ровно в тот момент, когда ещё рабочие мозговые извилины неожиданно подсказали, пожалуй, самое простое, что было очевидно. Та самая полка указывала на него так, что он уже лишь только искал выход, как бы дотянуться до неё. Подойдя к ней и попытавшись допрыгнуть, у него вышло лишь протянуть руку вверх, потому что сил было лишь на это, не больше. Почему-то складывалось ощущение, что полка отдаляется от него так же, как когда-то тот сам огонь вдали.
– Нет, только не это, – подумал он и с грустным видом снова принялся пытаться дотянуться. – Думай же, давай, – говорил он сам себе, будто бы пытаясь завести тот самый механизм внутри, который вечно, по какой-то случайности спасал его.
Поняв, что ничего не выходит, он взял в руки одну из рядом стоящих книг на пару полок ниже и швырнул её со злости через парализующую телесную боль прямо туда, в то самое место, наверх. Несколько упавших папок сверху подняли небольшую пыль, которую поначалу никак не могли отфильтровать его слабые легкие. Когда же она рассеялась и стала медленно расстилаться в небольшом коридоре огромных стеллажей, на них появились цифры, давшие ему новые силы и даже почти новую жизнь. «00034» и «00044» – именно это отчетливо впивалось своими черными и широкими узорами в пожелтевшие от времени папки. Вот теперь ему было всё равно на то самое поле, не дававшее покое. В один момент он просто забыл про него, тут же схватив в руки другую, рядом стоящую книгу.
Уже через минуту на полу лежала небольшая стопка папок и разлетевшихся бумаг, сумевшая поднять пыль. На ней не было видно почти ничего и дышать можно было лишь наполовину. Из-за этого серого тумана иногда на пол громыхающим звуком падали книги и документы с других полок, умудряясь доставать своими острыми углами до его плеч и сгорбленной спины. Один за другим вниз приземлялось большое количество разных чисел, но только не то самое. Поначалу, это не особо заботило его, так как он понимал, что если это там, то в какой-то момент всё же доберется до неё точно, но вскоре обстоятельства поменялись. Увиденное казалось ему иллюзией, но уже через несколько тяжело наблюдательных секунд он понял, что всё происходит на самом деле. Теперь та смерть Ильи была точно не зря. Наверное, по большей части благодаря его мучениям он точно сумел понять, что сдвигается не его уставший взгляд? Это были шкафы. Те самые огромные и пыльные, деревянные колонны, в добавок несущие на себе миллионы листов бумаги, сейчас понемногу начинали идти на встречу друг другу, всё больше наводя на него самые дурные мысли. Как-то сдерживать их не имело смысла, да и просто не получалось. Они, кажется, жили той же молчаливой и ужасной жизнью, что и сам дом. Из оставшихся сил он высовывал, что побольше и швырял куда-то туда.
Дальше моментом, который тоже смог помочь ему, было именно то чутье, что вечно вело в нужное место. Когда от бессилия он просто мертво стоял пару секунд, чтобы передохнуть, к какой-то случайности его ощущения подсказали ему, что все те книги больше не летят в ту сторону, где чувствовалось оно. Это было совсем не там. Он направил свой взгляд на один ряд выше, ощущая, как от увиденной высоты уже начинает кружиться голова и как немного поскрипывая всё больше сходятся эти громадины. Да, это было оно. Именно там больше всего что-то тянуло его. Очень знакомое чувство зазывало именно оттуда. Протянув руку назад, он схватил первую попавшуюся книгу, которая была значительно меньше всех остальных, что выбирал он раньше и со всей силы, даже переборщив от неожиданной легкости, швырнул её прямо туда. С первого раза он попал в ту самую полку. Его взгляд с грустью и отчаянием смотрел на то, как несколько пар пыльных книг, подобно спичечному домику, складывались ближе к краю, зависая прямо над той самой границей. Это было одно из самых жалких и тяжелых зрелищ, прекратившееся в тот момент, когда одна большая папка упала лицевой сторон на пол, подняв такую пыль, которую не могли создать даже десять подобных. Его трясущиеся руки резко подняли её, перевернули, протерли и оживленные глаза увидели то самое. Это была она. Папка с номером «00042» находилась в его руках, кажется, заставляя сближаться шкафы ещё больше. Когда локти уже ощущали холодное и странно жгучее дерево, что-то внутри инстинктивно дернуло его назад. Он пролетел за свою спину пару метров и застрял между ними, пока что не обращая тот самый хруст, раздававшийся из его плеч. Так пришлось промучиться почти минуту, под конец уже ревя от боли и понимания этой самой безысходности и мучительного конца, который вот-вот ожидал его.
Его опущенная и почти смирившаяся голова, которая лишь немного нашептывала про себя молитвы, вдруг резко и до боли дернулась назад, заставив прохрустеть, кажется, все шейные позвонки. После того, как он пришел в себя от этого толчка, тело ощущало под собой холодный и бетонный пол, пыль с которого понемногу впивалась внутрь легких. Рома повернул свою голову и увидел, как Петя сидел на корточках, интересным видом разглядывая уже открытый им тот самый документ. От него временами раздавался сильный смех, который с каждой новой перевернутой страницей приобретал свою необычную и отличавшуюся от других реакцию.
– Вот идиоты. Нет, ну точно…, – остановился этот оживленный человек в тот самый момент, когда увидел, как его спасенное тело смотрит прямо в его сторону.
Они переглянулись между собой довольно не коротким и случайным взглядом, видимо, не зная, что сказать и потом «Американец» стал лишь вновь разглядывать документ.
– Я же говорил! Я ведь всегда говорил! Я туда и шел! Значит, мы правы были. Хаха. Вот идиоты. Такие вещи и в таких местах хранить. Ну, всё, крышка им, – радостно произносил он.
Рома понемногу начинал вставать, ощущая, как плечи и спина жгут, словно на них вылили чайник кипятка. Всё это дико хотелось расчесать, даже в моменты прикосновения к ноющим до адской боли местам.
– Что там?
– Где? А, тут? Да так, ничего особенно, – говорил Петя, начиная быстро складывать все бумаги документа вместе и, видимо, решаясь побыстрее сматываться от сюда. – Всего лишь места складов, где эти придурки хранят свою технику. Представляешь, они сами забыли, где, видимо, их некоторые базы остались. Ну, подземные правда. Вот идиоты. Хе. Ладно, сейчас выйдем. Я им это отдам и… Ну потом, короче, всё окей будет, – довольно говорил он.
– Что будет с нами?
– Ну, обещали же отпустить. Думаю, что отпустят. Ты только это, смотри не говори, что я её смотрел. Понял?
– Да.
– А то кирдык нам с тобою будет, – вдруг тихо прошептал он. – Ух. Вот это я нарыл. Ну, молодец. Всё, теперь точно им крышка, – довольно разъяренно говорил он, расхаживая почти на месте.
Когда они шагали к выходу, Рома то и дело хотел спросить у него про ту самую информацию поподробнее. Надежда на то, что его небольшая бригада жива, ещё не остыла и хотелось сделать всё возможное, чтобы в какой-то момент хотя бы попытаться помочь им.
Нервное и судорожное повизгивание «американца» прекратились в тот момент, когда около двери на выход из комнаты в его лицо сильно и боязно стал дышать Рома, как можно сильнее прижимая его к стенке за тонкий воротник.
– Что в… папке? – спросил он, скрипя зубы и показывая свою готовность вцепиться прямо в глотку.
Никак не ожидавший, радостный и почти беззаботный человек с кличкой «балабол» после первого же резко тяжелого выдоха ударившейся грудью о стену стал примерно того же цвета, что и серая пыль, немного витающая вокруг.
– А? – жалко спросил он.
– Я просто хочу знать, что в папке… Пожалуйста, – аккуратно, сдерживая тяжесть эмоций говорил ему испуганный голос.
– Я же тебе сказал, что там.
Рома пытался найти в себе силы, зная, что по всей видимости эта информация могла бы пригодиться его окмандиру очень сильно. Военные склады – именно об этом когда-то он слышал от него. Это было очень тяжело. Заставлять человека страдать было для него самым болезненным, что он когда-то мог сделать, но другого пути он не видел.
– Я скажу, скажу…, – немного задыхаясь говорил Петя, – опусти. Давай нормально… поговорим. Ты же, вроде, адекватный, Ром.
После этих слов руки на воротнике убитого страхом «американца» начинали понемногу сползать вниз, а потом и вовсе опустились, лишь свисая к полу.
Петя каким-то жутким и в тоже время бешеным взглядом осматривал его, а точнее ослабевшее тело и лишь как можно быстрее застегивал пуговицы на своей рубашке.
Потом резких глухой звук, под конец оканчивающийся неожиданным Роминым стоном. Сначала он даже ничего не почувствовал. Лишь перекрыло дыхание. Только потом, когда лежал на полу, принимая удары ногами по телу и голове, его боль стала быть по-настоящему адской. Так продолжалось, пока тот, что стоял на ногах не устал. Даже на половину оглохшему от удара Ромину ухо было слышно, как он тяжело дышал, с небольшим визгом выдыхая всё своих легких.
– Что ты, сука? А? Думал вот так прижмешь и я тебе расскажу? Тебе это нахрен не нужно знать. Хотя, раз тебя все равно прикончат… Ладно. Перед смертью хоть тебе душу потравлю. Не понимаю, правда, зачем тебе это нужно, но раз так хочешь, то пожалуйста, – с огромной тяжестью говорил он, то и дело пытаясь вдохнуть поднятую пыль, как можно больше. – Там, в этих базах, ракет много. Я их уже год ищу. Думал, что так и не найду. Но, видимо, что-то там, наверху, есть. Да… У них в Коми ещё 5 складов должно быть и в Казани три. Возле Урала шесть даже целых, но не уверен, что мусульмане нашли ещё. Я как освобожусь, сразу своим передам, на запад. Кирдык этой России поганой будет. Новую жизнь тогда начнем. Надо же кому-то с этим злом бороться. Сорок лет у власти, а толку хер… Ну ничего… Всё здесь скоро закончится. Мы проблему эту решим. Ублюдков этих всех за жопы возьмем… Так что, вот так, – из последних сил, почти задыхаясь проговорил он Роме и пнув его ещё раз прямо под живот пошел к выходу.
Его шаркающие шаги всё больше сливались с сильным сквозняком, который летал по тому коридору и Рома начинал понимать, что пора пытаться встать. Боль и отчаяние терзали его тело так, что с глаз то и дело пытались вытекать слезы. Всему этому теперь была граница – то обещание отцу Михаилу, а точнее его свету. Разум теперь отчетливо понимал, кто может выжить, а кому не суждено?
В какой-то момент он всё же встал. Да, он сделал это, вопреки всем предрассудкам и выводам о том, что дальше будет лишь хуже и тяжелее. Из под тех самых обещаний его тело всё же шагало вперед, по пыльному коридору, куда-то на яркий, слепящий свет. Шагало, даже когда где-то там раздался громкий выстрел. Его пережившая и не такие звуки полуживая плоть даже не думала о чем-то хорошем или плохом. Просто вперед. До конца…
Когда свет начинал уже слепить так, что не было видно даже своих истертых напрочь ботинок, кажется, пора было бы остановиться или хотя бы прикрыться ладонями, но нет, не сейчас. Выполнить цель было превыше. Лишь теперь данное светлому силуэту слово означало что-то существенное и по-настоящему важное, даже не имеющее права на разногласия внутри.
Шагая где-то по пыльной земле, а не по серому бетону, он понемногу старался смотреть вокруг, видя почти всё то же самое. Повсюду были лишь знакомые серые руины и огромные воронки, уходившие порой на несколько метров вглубь Петербурга. Кругом не было ни души. В метрах пятидесяти от выхода более ясными глазами уже виднелось распластавшееся тело «американца», кровь которого медленно растекалась по серой земле, медленно сливаясь со всем, что так же мертво существовало вокруг. От гулких машин безнадежно не ощущалось ни звука. Резкие и острые выстрелы ветра, теперь, вместо одной боли ещё вызывали и ощущение полнейшего одиночества. Понимание этого прибилось лишь спустя время и резкий холод, который был теперь способен выветрить из него забившуюся пыль, чьи частички как оказалось, теперь были не только в легких.