Юлия Мидатовна Аметова
Звезда пилота
– Какие тяпки? – проговорила Мади, сбитая с толку потоком сведений.
– Мотыги, чтобы окучивать аморфиты в огороде! – Мики махнул рукой в сторону посадок. – У нас там съедобные аморфиты из семян растут! А еще я аморфитовой кожурой крыло накрываю на ночь от дождя. Но тогда надо кожуру мягкую, для мягкости ее надо натирать соком сентавуса, вон там у нас сентавус тоже растет!
– Микерин, я всегда говорил тебе, что краткость – сестра таланта. Древнеегипетский фараон, чье имя ты носишь, в своих сочинениях и указах прямо запрещал многословие своим подданным. Если бы ты прислушался к моим советам, ты бы не надоедал участникам научной экспедиции своими многословными рассуждениями, – вступил Трагат. Его собственные рассуждения были еще более многословны, но куда менее полезны.
– А еще из аморфитовой кожуры, если она тонкая, можно штаны с куртками шить. Вот у меня шорты, это мама сшила из водяного аморфита, – не обращая внимания на отца, продолжал Мики. Синие шорты с коричневыми пуговицами из семян и вправду выглядели неплохо. Рена, похоже, была мастерица на все руки.
– Как сказал Геродот, из всех несчастий человека самое горькое – быть мудрым и не иметь никакого авторитета, – недовольно отозвался Трагат. Семейную сцену пора было кончать.
– Следующий! – позвал Бентоль вслух, мысленно отгоняя к дому словоохотливое семейство. Следующий был пока и единственным – белоснежный старый боец с лучевиком.
– Вест Иринг, девяносто пять лет, последнее место работы – штурман космолета «Гагарин», – отрапортовал он, тяжело переводя дыхание и сопя носом. «Гагарин» в свое время был лучшим исследовательским космолетом, но это время прошло еще до Катастрофы с астрионом. – Живу здесь три года, с самого начала. Я здесь первый дом построил, когда меня выгнали из Сомервиля. А как выгоняли! На людей смотреть стыдно было, от страха перед этой заразой себя не помнили. И до сих пор даже изучать ее никто не берется, вас вот первых вижу.
Мади дала команду роботу, и тот начал сбривать шерсть на голове и животе старика для осмотра. Через десять минут результаты, весьма похожие на результаты философа, были записаны, а жук вынут.
– Так вот почему я молился этой красотке! – обрадовался старый штурман, увидев в капсуле гибкий тонкий чип. – Она к станции внушения нас подключила!
– А с Земли прилетали к вам для изучения? – задал вопрос Бентоль. – Десять лет назад, перед закрытием, была научная экспедиция, помните ее?
Старик Иринг задумался.
– Были здесь какие-то, но с вирусом ничего сделать не успели. Я тогда был здоров, мне ни к чему было интересоваться. Мы с Валентином, это мой взрослый внук, работали на строительстве космопорта, думали, постоянные рейсы будут с Земли на Стику. А вот что получилось – Стику закрыли, а куда делись эти исследователи, даже не помню. И не вспоминал о них все эти годы, видно, внушение мешало. А теперь вместо науки красотка какая-то, богиня любви! Уж не знаю, какая она там богиня…
Данилевского он так и не вспомнил, хотя остаточное внушение не имело власти над упрямым стариком. Интересно! Остаточное внушение действует на всех по-разному. Старик сразу вышел из-под его действия, а Трагат до сих пор готов молиться богине любви. Кстати, как у Иринга с биополем? Бентоль заглянул в мираж – поле у старого штурмана оказалось около десяти, на верхнем пределе для нормального человека. Понятно, почему он освобождается быстрее других. Старик продолжал рассказывать.
– Три года назад я сам стал мохнатым, а как – не помню, даже не спрашивайте. Что в городе было до того – помню, что в лесу после – тоже помню. А где я был, что делал в это время, не знаю. Будто провал какой-то. Потом выгнали меня соседи из города, едва не убили. Да и жизнь с этой хворью не в радость, так и хожу, сопя да кашляя. То ли старею, то ли вирус дышать мешает. Внук Валентин, пока меня искал, сам заразился. И вот странно, ведь дальше пяти километров от города мы вообще не ходили, видно, внушение не пускало, а зараза эта, значит, совсем рядом была.
– А как сюда попали?
Старик закашлялся.
– Отсюда, конечно, до города километров тридцать, без особой причины сюда никто не придет. Но когда ты либо в глубину леса бежишь, либо соседи с полицией тебя убьют – тут, конечно, никакое внушение с нами не справлялось. Я Валентина ведь совсем рядом здесь встретил, когда он стал… Да вот он уже идет и тащит кого-то! Много у нас сегодня гостей!
Локатор уже звенел пронзительной трелью. Из леса показался парень за два метра ростом, в рабочих штанах, густо заросший пышной светлой шерстью. Он тащил за собой другого, менее мохнатого, но с длинной кудрявой шевелюрой и в рваных шортах. Этот другой отбивался, как будто его вели на казнь.
– Пусти меня, Валентин! Пусти, я недостоин жить! Великая богиня Тийя приказала уничтожать все, что оскорбляет красоту мира и величие любви! Великий свет высокой красоты не упадет на низшего, как ты! И солнца свет ты не увидишь вновь, когда тебе велит твоя любовь! Она мне так сказала только что, и я это сделаю! – выкрикивал он на весь лес молодым резким голосом, кашляя и отдуваясь. Почему-то часть его сумбурных речей оказалась в стихах.
– Фери, не кипятись! Богиня Тийя не приказывала тебе покончить с собой! Я тоже слышал про красоту в ее проповеди, но она же прямо не сказала, чтобы именно ты прыгал на камни с аморфита или топился в реке! – увещевал спутника Валентин, точно так же кашляя. – Ну не будешь ты работать на станции связи, не будешь делать миражные передачи, не будешь проповедником, но быть поэтом и просто жить ты все равно сможешь. Вот сейчас я познакомлю тебя с дедом, с соседями. Да ты их и сам знаешь, ты же давно в Сомервиле живешь…
– Не живу, а жил! Я не могу жить без нее, я ее люблю! Без нее я только существую! – вопил полузаросший Фери.
Это что за бамп-тест засвете? Журналист, проповедник богини да еще поэт? Валентин подтащил упирающегося поэта к грузовику и усадил на захват.
– Здравствуйте, во славу великой богини, – отдуваясь, проговорил он. Вирус и ему не давал нормально дышать. – Это Фери Гемеш, помнишь его, дед? Он еще миражи с земными сценами нам для дома делал. И одно время был проповедником, служил великой Тийе. А это что за лаборатория?
Еще полчаса ушло на анализы, констатацию вируса и освобождение обоих прибывших от жуков. Наконец, Бентоль взялся за поэта, у которого заметно уменьшились суицидальные наклонности, зато прорезались остатки здравого смысла. Впрочем, биополе у впечатлительного парня было слабовато, и полностью освободиться он мог не скоро. Однако с ним надо было поговорить – влюбленный проповедник Тийи-Лорелеи мог уже сейчас сказать, где она живет. Мысленное внушение Бентоля быстро справилось с чувствами несчастного поэта, но остановить его причитания было почти невозможно. Бентоль особенно и не старался – в потоке слов попадалась полезная информация.
– Ты не можешь этого понять, ты ограниченный человек, божественная любовь тебя не коснулась, – то и дело прерываясь, чтобы откашляться и перевести дух, заявил бывший проповедник. – Я тоже был таким, но я узнал счастье любви! Кто я был, чтобы его заслужить? А она каждое утро приходила, как солнце, как новый день, как сама любовь, и дарила счастье всему миру. Сколько поэзии, сколько мудрости в каждом ее слове! Она творит жизнь из слова, создает настоящее из несбывшегося, она – животворящая мечта! Ни одна смертная женщина не могла бы сравниться с божественной Тийей! Она подошла ко мне в студии и благословила поцелуем! Даже проповедник и губернатор господин Вукич посмотрел на меня так страшно, что я думал – мне конец.
Это все были только чувства, причем изложенные в выражениях миражных фильмов Лорелеи, а как со сведениями о Данилевском?
– А муж ее что? Тоже проповедует? – вставил Бентоль равнодушным тоном, стараясь не выдавать своего особого интереса.
– У богини не может быть мужа! Только возлюбленный! Она – вечность, она – любовь, она – великая страсть, не скованная низменными устремлениями! – возмутился Фери в самом возвышенном стиле. Нет, дальше расспрашивать вслух было нельзя. Ну так можно и мысленно! «Ты был возлюбленным? Ходил к ней? Куда?» – потребовало ответа внушение Первого. Фери среагировал мгновенно.
– Она сказала, как мне ходить к ней, дом богини в саду, у реки, недалеко от моста. Увитый цветами любви, украшенный светом радости, он вечно будет ее обителью!
Ну вот, небольшой, но все же результат. И в целом первый день работы прошел не зря! Но все же он прошел, и, как полагалось на Стике, на темнеющем небе собрались черные тучи, над лесом и деревней засверкали молнии и ударил гром. Бентоль закрыл лабораторию и вместе с девчонкой забрался в пассажирское отделение грузовика. Через минуту вокруг встала сплошная стена дождя, и вода с грохотом обрушилась на деревню, как будто собиралась смыть все аморфиты, огороды и грузовик. Начался ночной ливень, людям оставалось только спать.
10. Прекрасная богиня
– Приветствую всех во имя великой богини! Восславим же любовь, создающую настоящее из несбывшегося! Поклонимся животворящей мечте, рождающей жизнь из слова! – мрачно вещал длинноносый губернатор Вукич из миража, поднявшегося возле аморфита, из которого поэт Фери сооружал себе дом. Поэт-романтик уже оброс полностью, давно не стриженая шевелюра на его голове превратилась в настоящую гриву, а борода почему-то росла клочьями.
В Сомервиле шла очередная проповедь, Бентоль сидел на захвате и смотрел в мираж своего микрокомпа, пытаясь найти в изображении города пути незаметного прохода к дому Лорелеи. Вот бамп-тест в засвете! Он уже двадцать стикских дней сидит в деревне, а результатов никаких, только переделка пассажирской части грузовика под жилье, настройка локатора на разные типы органики, да вирус Стики, до сих пор живой и здоровый, под микроскопами у Мади и робота. Тийя-Лорелея ежедневно несла чушь по грависвязи. Губернатор с начальником полиции старательно ей помогали, забыв свои обязанности, а жители Сомервиля, воодушевленно поклонялись поддельной богине. В деревне на проповеди никто не обращал внимания – ее жители давно освободились от остаточного внушения. Единственным исключением был Фери. Даже сейчас он выскребал остатки мякоти из своего будущего дома, не отрываясь от речей прекрасной богини.
На краю своего огорода Рена что-то резала на столе из отполированной кожуры аморфита. Рядом поднимался дымок от выложенной из камней самодельной печки. На огне стояла металлическая емкость от белкового концентрата, Рена то и дело помешивала в ней розовой ложкой из кожуры аморфита. С другой стороны деревенской площади, вокруг которой стояли дома, тоже готовили какую-то еду.
– Ты неправильно режешь, Валентин! Мясо режут поперек волокон! – ворчал голос штурмана Иринга из-за его дома.
– Да ладно тебе, дед! Какие волокна у кавина! А нам еще резать да резать, потом закручивать, да еще шашлык жарить, – откашлявшись, ответил тот. Понятно, сегодня дед с внуком заготавливали мясо одного из своих кавинов. Кавин был убит с помощью дедовского лучевика, а теперь хозяева пытались его законсервировать – в деревне экономили энергию солнечных батарей, и на морозильные камеры не тратили.
Летали мелкие многоножки, лиловый червяк упал на голое плечо Первого, он быстро стряхнул мелкую тварь. Надо бы одеться, чтоб не подхватить заразу, но сидеть в комбинезоне в такую жару невозможно. Впрочем, если судить по каналам, проделанным в животах мохнатых, переносчик должен быть намного больше этого червяка.
Лаборатория была открыта настежь – погода стояла жаркая и почти сухая, насколько она могла быть сухой при ежевечерних ливнях. Но пока до вечера было еще далеко, из лаборатории доносились голоса.
– Опять размножаются! Во всех сорока восьми капсулах! – сокрушалась Мади. – Ну какой же этот вирус живучий, даже в капсуле с пратопоном живет!
– Не все так плохо! – отвечала Рена, стуча лабораторной посудой. Микродвигатели робота тихо жужжали, подтверждая ее слова. – Смотри, вот в эту капсулу я добавила катализатор и еще…
Она произнесла сложносоставное название, означавшее, насколько знал Бентоль, действующее вещество таблеток «нагрев-дезинфекция». Хорошо, что Рена по образованию фармацевт – без нее многие вещи Первому с девчонкой пришлось бы осваивать с нуля.
– Да, здесь вроде меньше размножается, – согласилась Мади. – Вот и в мираже видно, что меньше. Но колония все равно живет! Слушай, Рена, а может попробовать сок сентавуса? Вдруг его ферменты сработают? Смотри, я нашла у себя в микрокомпе статью, еще времен дедушки. Ядовитая черная многоножка ест сентавус постоянно, и у нее никогда не обнаруживался вирус. Зеленая многоножка наоборот, его есть не может, вирусом очень часто болеет, а от вируса у нее даже чешуя расти начинает, вроде этой шерсти у людей!
Обсуждают вирус который день, посеяли его в десятки капсул с реактивами, а толку не видно, хотя обе работают с умом и даже с увлечением. От низших категорий Бентоль такого не ожидал. Но результатов нет, и кто переносит эту заразу на людей, тоже не выяснено. Что говорил Трагат о своем заражении? Бентоль открыл новый мираж. Так, пошел в лес утром… Интересно, зачем?
Философ стоял под навесом рядом с уникрылом, над которым трудился его сын. Судя по мыслям мальчишки, он уже довел до конца ремонт механической части и теперь налаживал автоматику.
– Как сказал Аристотель, благодарность стареет быстро, Мики, – рассуждал Трагат, откашливаясь и прочищая горло жидкостью из старого пластикового ковша. Ветер доносил запах спиртного. – Но я благодарен судьбе за то, что теперь у нас в деревне есть локатор, и я могу не дежурить, а мирно спать по ночам. Но как теперь найти место, где можно без помех поговорить за чашей вина?
Трагат разговаривал за чашей вина в основном сам с собой, остальные жители деревни не пили. И именно над самодельным вином, а точнее, брагой, он колдовал сейчас. Поняв сделанную из кожуры крышку, он долил в бочонок лиловый аморфитовый сок и размешал ковшом. Судя по зеленоватому цвету и полоскам, бочонком был ядовитый сентавус – сок съедобных аморфитов в сочетании с остатками мякоти сентавуса ускорял брожение. Временами Трагат кашлял – не столько от вируса Стики, сколько от желания выпить. Желание исполнялось немедленно.
– Трагат, иди сюда! – крикнул Бентоль. Философ подошел, благоухая немытой шерстью, жареными аморфитами и спиртным.
– Трагат, вспоминай. Вот день, когда ты пропал. – произнес Бентоль, нажимая внушением. – Что ты делал, в какую часть леса пошел? Говори коротко.
– Краткостъ – сестра таланта, Бено. – начал Трагат, утвердившись на захвате. – Еще Катон, живший в Римской республике времен эллинизма, говорил: знай дело, слова придут. Это прекрасная мысль, достойная того, чтобы ее помнили со второго века до нашей эры вот уже 2400 лет…
– Короче, как ты вошел в лес? Долго ли шел? Что видел по пути?
– Как сказано еще в Древнем Риме, краткость речи не должна лишать ее изящества, иначе речь будет груба, – продолжал философ. – Восстанавливая в памяти фатальный час моей жизни, я вспоминаю, что то было утро. Однако вынужден констатировать, что даже в свете утреннего солнца я ничего не разглядел. В это время настоятельная потребность облегчить свои мучения от последствий вечернего возлияния была для меня главной, но ее следовало удовлетворить так, чтобы об этом не узнала моя жена. Меня сможет понять только тот, кто сам попадал в такое положение.
Бентоль в положение похмельного алкоголика не попадал, а потому только нажал внушением.
– Я вошел в лес и хотел зайти поглубже, чтобы не встретить знакомых, однако попал в глубокий овраг. Я слышал журчание воды, кругом было сыро после ночного дождя, и я уже хотел вернуться. Но началось какое-то смятение и шум, я потерял свое вино, а больше ничего не помню. Невозможно требовать твердой памяти от человека, пережившего столь неординарную ситуацию.
– Кто шумел в овраге? Животное или человек? – не отступал Бентоль, но философ больше не смог ничего вспомнить.
Судя по записям, старый штурман Иринг, его внук и даже поэт Фери тоже встретили свой «фатальный час» утром в сыром овраге. Вывод напрашивался сам собой, но Бентоль не успел его обдумать – локатор зазвенел тревожным сигналом.
– Смотрите, скаты летят! И как низко! – завопил Мики, задрав кудрявую голову. Бентоль вскочил с захвата. Скаты летели низко и медленно, блестящие черные крылья не спеша взмахивали, длинные хвосты вытянулись по ветру и чуть подрагивали на лету, сильные четкие биополя соединялись в нестройный хор. Стая величественно пролетела мимо. Один крупный скат вдруг отстал, нырнул вниз точно во двор Ирингов и, вылетел с куском мяса, висящим на пальцах левого крыла.
– Стой, стой! – заорал Валентин, выскакивая из-за дома с дедовским лучевиком в руке. Движение пальца на кнопке, тонкий, почти не видный на солнце, луч – и вот уже посреди деревни судорожно хлопает крыльями по земле большой, черный, глянцевито блестящий скат.
– Ура, Валентин подстрелил ската! – выскочил из-под своего навеса Мики. – Шашлык будет!
Подхватив с лабораторного стола чистые перчатки, Бентоль подбежал к затихшему скату. Шесть его круглых выпуклых глаз вокруг черного круглого рта были наполовину прикрыты. Складки кожи около них не сжимались с двух сторон, как человеческие веки, а закрывали глаз равномерно по кругу, наподобие диафрагмы старинного фотоаппарата. Пальцы с присосками на концах, по двенадцать с каждой стороны, располагались по краям крыльев и соединялись у основания перепонками. Мертвый скат сжал их в последнем усилии, а присоски на них свернулись, образуя что-то вроде когтей. Такие же присоски шли в два ряда по нижней стороне хвоста, а заканчивался он жестким шипом. Насколько знал Бентоль, этим шипом скаты прокалывали кожуру аморфитов, когда устраивались на ночлег внутри растения. Как и все животные Стики, скат был лишен костей, но разогнуть судорожно сжатые пальцы было почти невозможно. Скат был среднего размера, с размахом крыльев метра в полтора и такой же длины, не считая хвоста. Кожа оказалась гладкой, эластичной и очень прочной. Интересно, есть ли у него вирус?
– Бено, ты его изучать будешь или на шашлык можно? – подскочил Мики. – Ты только настоящим инструментом его режь, у него шкура прочная, аморфитовым ножом не режется!
– Надо проверить, – сказал Первый, осторожно поднимая ската за хвост. Вместе с хвостом летучий зверь был выше него ростом. Мади и Рена лихорадочно очищали стол от своих капсул с вирусом, а робот дезинфицировал все подряд. Наконец, скат был уложен на столе, робот протянул к нему свои синие шланги, а люди встали вокруг.
– Смотрите, на вид он здоровый, но вот здесь что-то странное! – пробормотала Мади, трогая рукой в перчатке серое тусклое пятно на глянцевом черном крыле. Пятно было небольшое, но на спине обнаружилось еще одно. – Ой, а это что?
Бентоль присмотрелся. На одном из судорожно скрюченных пальцев ската висела косичка, сплетенная из тонких кожаных ремешков. На конце косички болтались бусины из крупных ярко-голубых семян водяного аморфита.
– Бено, смотри, это то, о чем рассказывал дедушка! Ремешки, бусины – они умеют это делать, так может, они действительно разумны?
– Птицы на Земле тоже сложные гнезда вьют, а настоящего разума у них нет. Лучше проверь на вирус, – ответил Первый.
Робот и Мади взялись за дело, и через пять минут появился результат: летучий скат был заражен вирусом Стики. Видимо, серое пятно на коже появилось неспроста.
– Вирус у него есть, но нет ни большого живота, ни канала от многоножки, ни чешуи, – заговорила девчонка. – И скаты не могли проделать эти каналы в человеческих животах, они туда не поместятся!
Бентоль слушал молча. Когда-то на «Страннике» он думал, что избавится от девчонки сразу же, как только окажется на Стике. Но, она действительно оказалась космобиологом, хоть и отвлекалась без конца на разные ненаучные глупости. Бентоль не мог и не хотел обходиться без нее в исследованиях – рядом всегда должен быть кто-то, к кому можно без опаски повернуться спиной! В общем, девчонка делала свое дело, а у него главное было впереди. Профессор Данилевский за все дни ни разу не появился в мираже – ни среди сопровождающих богини, ни среди прохожих на единственной улице Сомервиля. Надо было всерьез браться за его поиски. Вряд ли он жил в увитом цветами доме, где Тийя-Лорелея принимала своих проповедников, но начинать надо было именно с нее.
К Лорелее Бентоль отправился в сумерках, предупредив Мади, что летит в Сомервиль и вернется утром. Девчонка помрачнела, притихла и уткнулась в глазок микроскопа, но ему было не до женских глупостей. Первый надел новый комбинезон, разложил по карманам пояса микрокомп, лучевик и усиленную биоволновую дугу. Черные тучи уже собирались над круглыми вершинами леса, но в небе еще сияла ровная полоса Колец Стики. Других звезд еще не было видно, из леса тянуло сыростью, издалека доносился гром. Включив на ночь локатор грузовика и грависвязь, Бентоль вывел свое уникрыло и поднялся в воздух, держась над самыми макушками аморфитов. До города было тридцать километров, для крыла современной модели десять минут полета, но открыто являться в город он не хотел. Мало ли что подумают замороченные внушением поклонники богини! Если у них еще осталось, чем думать, конечно.
Тучи были еще далеко. Бентоль замедлил полет, крыло зависло над лесом, а потом аккуратно село между гигантскими аморфитами. Едва видная в полутьме тропа, пробитая кавинами, вела по оврагу к реке. Первый раздвигал крупные аморфиты и обрывал лианы, спускался в овраги и перепрыгивал через изгибы ручья. Гроза приближалась, духота давила, как переход в засвет. Бентоль расстегнул комбинезон, но снимать не стал – разносчики вируса водились именно в таких оврагах.
Через полчаса Бентоль вышел из леса под звезды Колец. Далекие молнии уже сверкали в черных облаках, река рябила от ветра, слышался гром. Бентоль всмотрелся в темный город. Вот мост и дорога, переходящая в пустынную улицу. Вот миражная студия с невысокой башенкой-передатчиком, там работал поэт Фери, пока не заразился вирусом. Правее – черный приземистый силуэт недостроенного космопорта. Слева, у берега реки – дом губернатора Вукича, а рядом то, что нужно – маленький белый домик, заросший темными аморфитами. Открытое окно домика слабо светилось, в нем что-то колыхалось, похоже, занавеска. Дождь ударил по земле с силой водопада, комбинезон сразу промок. Пора! Сейчас ни один житель Сомервиля носа на улицу не высунет. Бентоль дошел до реки и прыгнул в воду как был, лишь застегнув непромокаемые клапаны карманов. Какая разница, где мокнуть в такую ночь! Река была неширокой, откос пологим, а домик совсем рядом с водой. Бентоль прислушался – гостей у богини не было. Только знакомая по фильмам биоволна Лорелеи слышалась из глубины комнаты. Интересно, что она делает?
«Я осязала его щупальцами всех своих многочисленных чувств. Я видела, как словно пламенные призраки, поднимались жаркие желания со дна его интеллекта навстречу темному огню моей страсти. Неужели он не изопьет поцелуя с моих уст? Неужели священный огонь любви не воспламенит его тела?» – вопрошала волна. Лорелея сочиняла текст очередного фильма, повесив на ухо огромную старомодную дугу и глядя в мираж с изображением очередного витязя на фоне золоченых стен. Сегодняшний витязь напоминал молодого начальника полиции Кояну, как лицом, так и пышным красноречием. Сидела она на кровати, больше свободного места в комнате не было – его занимали брошенные в беспорядке радужные накидки, разноцветные туфли, подушки, одноразовые тарелки и рассыпанные семена бешеного ореха. Ну что ж, хочет она поцелуя, так получит. Бентоль перепрыгнул через низкий подоконник и подбежал к богине, которую накрывал разноцветный мираж.
«Это ты, витязь, ты пришел… Вся любовь, вся жизнь богини Тийи…» – восторженно взметнулась мысль прекрасной дамы, и в следующую минуту она получила все, о чем сочиняла. То, что наяву витязь оказался совсем не тот, что в мираже, ее не смутило. Щупальца многочисленных чувств не обратили на это ни малейшего внимания. Огромная дуга слетела с ее уха, радужная накидка соскользнула с плеч на пол, за ней последовал его мокрый комбинезон. Руки богини обняли прекрасного витязя, счастливые стоны превратились в торжествующие вопли. «Тихо, чтоб никто не слышал!» – мысленно скомандовал Бентоль. Она мгновенно подчинилась, священный огонь страсти стал беззвучным. В искусстве любви Лорелея Данилевская оказалась если не божественной, то вполне симпатичной, несмотря на годы. Морочить ей голову внушением или без него было просто, но противно – кому нужны такие дешевые победы? Он все же Первый, а не слабак.
– Во славу великой богини я должна любить и говорить о любви! Говорить только о том великом, что творит будущее из мечты и реальность из слов! – заговорила Лорелея. – Во имя служения Тийе я должна сейчас воплотить ее в себе в полной мере! Животворящая любовь озаряет жизнь и дарит торжество высоким чувствам!
Это еще что? Продолжая воодушевлять богиню любовью, Бентоль прислушался к ее мыслям. «Тийя всемогущая, будь милостива ко мне, которая стала сосудом, вмещающим твою суть! Оставь витязя рядом со мной, прими его дыхание рядом с тобой!» – мысленно молилась Лорелея. Понятно. Она воспринимает себя только как воплощение великой богини, станция внушения вкладывает в ее сознание поклонение Тийе. Лорелея Данилевская славила собственное единение с придуманной богиней в тех же пышных выражениях, что и прочие жители Сомервиля. Но как это у нее получилось? Любовные восторги немного утихли, и Первый приступил к делу.
– Скажи, прекраснейшая, как ты смогла слиться с божественной сущностью в этом мире? – спросил Бентоль, слегка нажимая внушением и пытаясь выдержать пышный стиль общения с богиней. – Это понравилось твоему мужу?
Лорелея посмотрела удивленно.
– Разве может быть муж у воплощения великой богини? Как низменное может соединиться с божественным?
– Но разве может жить без любви воплощение созидающей богини? У тебя был когда-то возлюбленный, ты помнишь его?
Голубые очи Лорелеи засверкали истинно божественным гневом.
– Ларс недостоин воплощения богини, он променял священный огонь ее страсти на невнятные слова пустых научных трудов! Пути божественного гнева Тийи неисповедимы, она прогнала нечестивца, оскорбившего ее суть! Тому, кто не может оценить величие любви, не место рядом с богиней, воплотившейся среди людей!
Отлично, она вспомнила Данилевского и зовет его Ларсом! Более поздние возлюбленные Бентоля не интересовали.
– А когда это было? – снова начал расспрашивать Бентоль.
– По велению богини я изгнала его через много дней после того, как она воплотилась во мне! Великая Тийя долго терпела его пренебрежение священным огнем страсти и созидательной силой любви! Ларс должен был оставаться рядом, он должен был добиваться единения с той силой, что творит осязаемое из неведомого, но он предпочел поиски того, чего не существует, бросив в небрежении даже предметы, дорогие ему удобством! Теперь он изгнан раз и навсегда, его заменил Витязь Ночи! Отвергнутый любовью нечестивец не может быть принят ни богиней, ни людьми!
В переводе на нормальный евроамериканский это означало, что Данилевский своими научными изысканиями оскорбил Лорелею-Тийю много позже появления страха, был ею изгнан и даже не взял с собой свои вещи. Изгнать из Сомервиля в срочном порядке его могли за вирус.
– Он тогда уже оброс шерстью? – спросил Первый, осторожно успокаивая Лорелею внушением. Богиня так и подпрыгнула.
– Нет! Никогда избранник богини, даже такой нечестивый, не получит этого проклятия! Оскорбление взора не может иметь отношения к божественной красоте!
Значит, не вирус Стики. И она не знает, куда ушел изгнанный Данилевский. Но когда появился страх, и как идиотское внушение веры в богиню любви оказалось записано в программу станции?
– Вспомни, божественная, как ты впервые стала богиней Тийей?
Лорелея вздрогнула, Бентоль погладил ее по волосам, не отпуская внушения.
– О, как прекрасно я помню тот день, когда великая богиня Тийя воплотилась во мне, даровав высшую судьбу единения с собой! Как давно это было, как страшно! Если бы ты испытал это, если бы знал! Но нет, ты не знаешь страха, ты воплощение Витязя Ночи, ты непобедим! Я летела над просторами дыбящегося над озером леса, над томно раскинувшейся рекой. Это был полет мысли и тела, крыльев и души. Я диктовала мысли своему неразлучному микрокомпу, и мои новые герои рождались прямо в небе. Черные крылья летучих тварей реяли вокруг в сверкающей лазури неба! Но еще выше взлетал призыв к прекрасной богине любви, всесильной Тийе, творящей жизнь из мечты!
Очередная романтическая чушь, скаты на Стике много где летают. Еще немного внушения, подкрепленного нежностями, и Лорелея продолжала.
– И тогда явился ужас, божественный, мистический, потусторонний страх, могучий и яростный, как ураган! А следом – падение, стремительный лес, который надвинулся и поглотил меня. Мне некуда было бежать, и негде спрятаться, потому что ужас поглощал все вокруг. Я сохранила мой неразлучный, но дуга была утрачена во время падения. Мой разум корчился и кричал в судорогах, душа была измучена болью, и вдруг я увидела выход! Но на самом деле это был вход! Это была дверь священного убежища! Я нажала на ручку, дверь открылась, а потом сама захлопнулась за мной. Мне было страшно, я рыдала… Но в убежище не было ужаса, и я не хотела покидать благословенного укрывища.
Понятно, станция внушения всегда имеет защиту от проникновения и программу, отгоняющую носителей жуков от двери. В присутствии страха, а это, судя по всему, был тот же страх, что и на Нептуне, наружные датчики прекратили работу, как любое электрооборудование. Электронный замок двери открылся, Лорелея смогла войти, а захлопнулась дверь от обычного механического доводчика. Бентоль прислушался к мыслям Лорелеи, все ли она рассказала, что помнит? Похоже, все. Во всяком случае, ее мысли не отличались от слов, ни содержанием, ни разумностью.
– А потом что было?
– Там был свет, тепло и спокойствие, мои мысли вновь наполнились вдохновением. Я хотела записать увиденное и пережитое, но биоволновой дуги для связи с моим неразлучным у меня не было. Я оглядела убежище и увидела дугу, соединенную с пультом. Для чего был там этот пульт, я не знаю, но дуга была такая удобная! Я присоединила к ней мой неразлучный микрокомп, не отсоединяя ее от пульта, и счастье творчества переполнило меня! Пережитое заставило мои чувства обостриться до невероятных пределов, я обратилась мыслями к богине любви, и Тийя явилась мне во всем всепроникающем величии, воплотившись в моем физическом теле! И когда она явилась, все в мире стало другим!
