Юлия Григорьевна Рубинштейн
Купчая
«Договор купли-продажи» – увидел Озолс заголовок по-латышски.
Лист представлял собой синюю аммиачную копию. Из тех, что на заводе при прежней власти назывались синьками. И воняли сортиром для нищих. Этот лист, слава богу, ничем не вонял – выветрились все запахи за десятилетия. Договор на покупку дома. Мартиньш Силинь покупал дом у Генриха Лейбовитца. Озолс перевернул страницу. Второй лист – такая же синяя копия, и он же последний. Подписи, дата. Пятое марта тридцать четвёртого года. Печать. Надпись: свидетельствую – и подпись: нотариус Клейнмихель. Дата та же.
А вот следующая страница намного интереснее. Пожелтевший машинописный лист. Заголовок по-русски: «Акт экспертизы». Суконным языком советского протокола сообщалось: договор купли-продажи от 05.03.1934 года – поддельный. Подпись не принадлежит Генриху Лейбовитцу. Гербовая бумага, на которой составлен договор, не использовалась на территории буржуазной Латвии в 1934 году, она изготовлена в Германии после 1939 года. И наискось красным карандашом: «Дом национализирован Риж.Гор.Советом рабочих и красноарм.депутатов. Возбуждение дела считаю лишним. Зам. нач. УНКВД Кожевников. 12/VI-1945».
Дальше было рукописное заявление некоей Иды Лейбовитц о розыске её отца Генриха Лейбовитца. Сорок пятый год. Справка за подписью капитана МГБ, тоже с какой-то посконной фамилией, о том, что Лейбович Генрих, такого-то года рождения, в сорок втором уничтожен в Треблинке. Сорок восьмой год. Аммиачная копия расписки Генриха Лейбовитца в том, что он согласен на вселение в его собственный дом по адресу … – дальше длинный список вселяемых и подпись. Уже сороковой год. Действительно, подпись не совсем такая, как на договоре. И расписка сорокового года, а договор тридцать четвёртого! Да, Силиня эти бумажки изобличают полностью. Недобросовестный приобретатель.
– А как его московская власть не… – начал Озолс.
– Эти бумажки были в разных делах и в разных конторах, – самодовольно прогнусавил Репша. Слова точно катились округло по жирно смазанному жёлобу. – Про Лейбовича я у нас в архиве полиции нашёл, бывшем милицейском, с сорок пятого эту папочку никто не брал, а куплю-продажу – в городском архиве. Ту брали, там выписка есть, я позаботился. Ты дальше посмотри, там ещё кое-что.
– Так Лейбович или Лейбовиц? Или «т» и «ц» пишется? Это один и тот же?
– Господам представителям нового порядка оно даже для меню не требовалось. Анекдот помнишь про Кука и гавайцев? Так и так в крематорий. А для москауэров, видишь, одно и то же. Ты выписку посмотри, в ней-то самое-самое!
И действительно, выписка. Договор о купле-продаже дома брали четыре года назад. А вот и обещанное кое-что, оно же самое-самое. Машинописная страница по-немецки. Машинописный готический шрифт! Озолс еле разобрал только слова в заголовке «U-Bahn» и «Gesellschaft». Эти слова он знал. Метро и коммерческая компания. Пришлось сказать, что в немецком он слаб.
– Приказ о зачислении Мартиньша Силиня в арийский штат государственной компании по строительству метро, с полномочиями отчуждать имущество в зоне будущих сооружений, – небрежно бросил Репша. – Ты понял уже, что это папаша Андриса Силиня, про которого ты спрашивал? Это я раскопал в третьем месте, знакомый из бывшего КГБ уступил за то, что я подтвердил его непричастность, и ему дали гражданство…
Ещё готическая бумага. В шапке – «Waffen SS». Репша опять свысока, явно демонстрируя превосходство, перевёл: настоящее свидетельство подтверждает права Силина Мартина на участок земли такой-то площади, находящийся там-то, план участка прилагается. Подпись: губернатор Лифляндии, гауляйтер Померании, группенфюрер СС фон Вален. Видимо, факсимиле. А впрочем, чем чёрт не шутит. План действительно прилагался. Насколько Озолс мог понять – это была нынешняя многоэтажная окраина Риги. А тогда, вот и дата – 12.03.1944 – видимо, это была ещё пригородная, сельская земля, вот какие-то хутора, вот просёлочная дорога, ручей, впадающий в Даугаву, пруд. Имя Мартиньш Силинь для немцев, конечно, непроизносимо. Ну и что? Он, Озолс, мирится сейчас с высокомерием Арвида – сам он проситель, а тот благодетель. Так и Силинь мирился с теми надутыми баронами. Фон Вален, сами видим. Фон. Властелины мира. Значит, смирится и с тем, что готовит ему Озолс. Выпал наконец козырный туз.
А вот копия, сделанная на аппарате «Эра», на материале, похожем на кальку. Копия анкеты, заполнявшейся при московской власти поступающими в институты. Имя, фамилия – Андрис Силинь. Год рождения… ну, это неинтересно… ага: отец на временно оккупированной территории был, мать была, сам был. А внизу штамп: сведения проверены. И ниже другой штамп: связей с оккупантами не выявлено. Подпись: исполнитель лейтенант Тихомиров, 11/Х-1957.
– А… что там ещё… про метро? – и Озолс сам удивился, каким несолидным сипением прозвучал его голос. – В Берлине, что ли, работал?
– А, – опять небрежно уронил Репша, – это я и сам буквально до вчерашнего не слыхивал. Это тот тип из КГБ мне принёс такую вот байку в документах. Деза какая-то, видно – будто здесь метро во Вторую мировую строили. Или, может, так они называли контору совсем другого назначения, а для отвода глаз – метро. Да это не главное!
– Может быть, как раз это главное, – так же сипло, но уже вполне слышным голосом выдавил Озолс, пускаясь во все тяжкие, – ты сам говоришь, название для отвода глаз. А я видел самолично, как на нашем заводе при ремонте инженерных сетей выкопали труп того времени, это был заключённый, и при нём нашли какой-то документ, где упоминалось про это самое метро! То есть к военным преступлениям оно имеет самое прямое отношение. И субъекта из Израиля очень даже может заинтересовать.
– Документ выкопали, так и поверил. Скрижаль ветхого завета, глиняную табличку, не иначе. Да у нас и глина-то расползётся, в нашей сырости, а ты говоришь, документ. Это господа полицейские темнили, они такие штучки любят – всегда говорят: у нас есть все документы, запирательство бессмысленно. Уж поверь мне. Так ты хочешь продать эти копии в Израиль?
– Они твои, как я могу что-то продавать? – пожал плечами Озолс. – А там, тем более, вряд ли копии нужны. Меня интересовали Силинь и Гайгал…
– А, ты предлагаешь соглашение о разделе прибыли. Тебе – политические дивиденды, мне – коммерческие, – усмехнулся Репша. – Или агентское соглашение? Ты нашёл покупателя на мои бумаги, тебе процент?
– Мы не делим шкуру неубитого медведя? – ответил Озолс вопросом на вопрос. Внутренне он перевёл дух. Кажется, наживка проглочена. Старина Арвид заговорил на своём экономическом жаргоне – это хороший знак.
– Тебе же нужно доказать ничтожность какой-то старой сделки? Ты решил, через то, что другая сторона – недобросовестные приобретатели, я так тебя понял? – лениво протянул Репша. – А может, твой тип из Израиля сразу купит спорное имущество, когда убедится, что спор разрешим в его пользу? Я тебе принёс, что ты просил, я сделал тебе бонус. А ты уж сделай бонус мне. Если те домики не понадобится возвращать, как ты сказал, это будет немаленький бонус, и я с тобой даже поделюсь.
Озолс молча вышел из дома. Неторопливо прошагал через двор к машине, взял пакет с выпивкой и закуской, принёс в дом. Репша не торопил его, он вообще никогда никуда не торопился, но в висках продолжало тикать: тик-так. Тик-так. Ку-пить. Про-дать. Ноющая боль исчезла, остался скачущий азарт. Озолс не успевал за собственной мыслью. Что лучше – взять эти бумаги и ждать, пока тип из центра Визенталя набежит, как зверь на ловца? Или искать его самому, а найдя, предложить сделку с домами, про которые говорит Арвид? Или не брать, просто ждать? Или пойти к Силиню, выложить эти синие копии, как козыри, и уж что удастся вырвать? Пока можно, нужно потянуть время. Он расставил стопки, разлил водку, разложил закуску – рижский хлебец с тмином, копчёного угря, сала по-домашнему, нарезал лука и лимона. Выпили за успех намечаемого предприятия.
– Ну, протокол о намерениях, считай, подписан, – резвился Репша.
Стук в калитку оба услышали не сразу. Сначала закусили копчёным угрем, потом налили по второй. И наконец до обоих донеслись не только удары в калитку, но и женский голос:
– Соседи, эй, соседушки!
Кричали по-латышски. Озолс сразу узнал этот голос. Он выпрямился и напряжённо смотрел в окно. От калитки не видно, есть ли кто в комнате – это он знал точно. Показал Репше на документы, приложил палец к губам. Тот поспешно и бесшумно, с ловкостью, неожиданной для его рыхлого тела, убрал документы в папку и сунул в стол, поверх ложек и вилок.
К женскому голосу прибавился мужской, кричавший тоже по-латышски:
– Эй, хозяева, выручите бензинчиком!
Этого уже снести было невозможно ни под каким видом. С кем она ездит? Куда? Озолс выскочил на крыльцо. Кристина стояла у калитки, так, чтобы её было видно в просветы между штакетинами забора. Рядом виднелась долговязая фигура молодого белоголового парня. Нарочно нашла себе латыша, чтобы и он, Озолс, не мог ни возразить что-либо, ни уколоть её напоминанием о бывшем русском муже – так, что ли? Всё это вихрем пронеслось у него в мозгу, но вслух он сказал только:
– Добрый день, Кристина.
Похоже, она смутилась, увидев его. Слегка покраснела и ответила:
– Добрый день, Янис.
А её спутник повторил:
– Выручите бензинчиком, в баке совсем сухо.
– Надо брать с собой, – наставительно сказал Озолс. Хотелось как-то помучить, причинить хоть малую досаду спутнику Кристины.
– Да поплавок сломался, – беспомощно улыбнулся он. – А ей ведь платить. Счётчик тикает.
На самом деле, что ли, таксист?
– А где же машина?
– У поворота к вам. Вы уж извините, ваш хутор оказался ближайший…
И сама ведь не просит. Как увидела его – будто замкнулась. Дать им бензина, в самом деле, что ли?
Озолс пошёл к своей «BMW». Запасную канистру он всегда возил в багажнике.
Кристина вытащила кошелёк.
– Молодой человек, вот что. Вы залейте бензин и верните канистру, а ваша пассажирка побудет тут.
– Человека в заложники за канистру берёте?
Раздался шум подъехавшей машины. Озолс обернулся. Грузопассажирская бордовая «Газель». Какие-то работяги вылезают… А этим-то что здесь надо? Не успел он руками шевельнуть, как его крепко взяли под локти, отобрали канистру, обшарили карманы, вывернули всё, что там было, а главное – мобильный телефон. Он рванулся, крикнул было что-то вроде «прекратите», да куда там. Руки и ноги сразу стали как не свои, да и мысли куда-то подевались. Остался один холод, согнувший, перекорёживший всё тело. Его уже волокли обратно в дом. Наконец он очутился на старом тяжёлом стуле, примотанный к нему скотчем так, что сам встать не мог. К такому же стулу примотали Репшу, а сами стулья поставили спиной друг к другу.
Ого, сколько их. Двое почти неразличимо похожи. Чернявые, кудрявые, смуглые, пухлогубые. Один одет в тёмно-синий пиджак с неряшливо пришитыми пуговицами и потёртые, вылинявшие советского пошива джинсы. Другой – во что-то спортивное, вытянутое на коленках, зашитое спереди. Неужели местные агенты Визенталя? Кажется, эти за ним следили – или это только мерещилось? Ещё трое – тоже похожи, светловолосые и белокожие, но лица скуластые, восточные. И эти трое совсем мальчишки. У Визенталя что – принято работать семьями? На Востоке, говорят, всегда так: один появился где-то – притащит всю родню. Значит, у евреев тоже так. А это… неужели? Да нет, обознаться невозможно. Это тот дебил-монтёр. Он тоже заложник? Или не понимает, что происходит, и рад услужить? Ещё какой-то старик, копия этого дебила, только слегка усохшая, сморщенная, и лысый – аж намасленным кажется. Одинаковые нависающие, готовые клюнуть носы, одинаковые костлявые, как на плохо свинченных шарнирах, фигуры, длинные обезьяньи руки. И вроде как он всем заправляет. Тот, что за таксиста себя выдавал, тоже с ними? Похоже, что да. Куда дели Кристину – непонятно.
– Господин Озолс, – решительно сказал хищноклювый старик, – мы знаем, что вы с господином… э-э-э… Арвидом, вы его так называли, вот с этим господином, обсуждали некие документы, касающиеся событий войны, неких сделок с недвижимостью, добросовестности и недобросовестности отдельных приобретателей, отдельных. Где эти документы? Сразу объяснюсь: тут прозвучала фамилия Силинь, фамилия Силинь, а мы все очень заинтересованы в том, чтобы этот человек лишился того влияния, которое он сейчас имеет. Либо заинтересованы вынудить его, вынудить принять решение в пользу… гм… по закону и справедливости. Насколько я знаю, ваши интересы тоже противоположны интересам господина Силиня. Может быть, наши и ваши интересы в каких-то пунктах совпадают, насилие излишне, тогда мы продолжим переговоры, продолжим переговоры… иным образом?
Эта шайка тоже хочет низложения Силиня. Мило. При их неразборчивости в средствах – у них получится.
– Сначала извинитесь за вторжение, а потом поговорим о сотрудничестве, – он старался говорить сухо, но сухость эта прозвучала не резко и оскорблённо, а ломко, как треск травяных стебельков, выдубленных заморозком, и так же жалко.
– Если вы скажете, где лежат документы, мы приносим извинения, приносим извинения и продолжаем переговоры.
– Это не мои документы.
Его голос слился с визгливо-поспешным выкриком Репши:
– В ящике, в столе!
Вот тебе и никогда не торопившийся Арвид. Трус. А впрочем, как не быть ему трусом? Работая в Министерстве внутренних дел, наслушаешься, а то и насмотришься всякого. Воображение подвело. Ладно. На доход и так не особо приходилось рассчитывать. А если Силинь вылетит из комиссии, или будет вынужден уйти в тень, или ещё как-нибудь – уже хорошо, тогда и Гайгал останется без дома, который уже считал своим, а тогда и увидим, кто тут на кого имеет право смотреть сверху!
Молодой, белявый полез в стол и торжествующе взмахнул папкой.
Старик пролистал страницы. Косматые чёрно-седые брови ходили вверх-вниз, будто кивая прочитанному. Показал движением головы на Репшу. Молодой ножом разрезал скотч, оторвал клочки от одежды Арвида, и тот обрёл свободу.
– У вас был уговор о цене? – спросил старик. – Это, вижу, всё копии, всё копии, значит, возвращать не надо?
– Был договор мены, – так же визгливо всхлипнул Арвид. – Бонус на бонус.
– А поточнее?
Дебил-монтёр приблизился к Репше, встряхнул его за плечи, отделив от стула, уронил обратно. Налил стопку водки, пододвинул. Пододвинул закуску. Налил себе. Выпил, потом вложил стопку Репше в руку и заставил его выпить. Тот почти не противился.
– Не бойся! – сказал дебил по-латышски. – Гы!
Закусив угрем с рижским хлебом, Репша успокоился, даже тестообразно-белёсые щёки его обрели живую краску, перестали казаться облупленной побелкой, коротко стриженный ржаной бобрик и тот распушился бойко, а маленькие голубые глазки заблестели. Дальше он рассказывал уже без привизгов и всхлипов. Снова перевёл с немецкого машинописную готику – даже спросил, по-латышски или по-русски предпочитают объясняться «господа частные детективы». По-русски он говорил бойко, хотя и с сильным акцентом, не забыл без практики. Обучение в ленинградском инженерно-экономическом имени Тольятти ещё сказывалось. Старик подымал и опускал в такт свой клюв. Чернявые оживились и слушали, переглядываясь – видимо, не знали по-латышски, но понимали по-русски. Как только Репша, понуждаемый отрывистыми расспросами старика, дошёл до двух домов, которые может не понадобиться возвращать по акту реституции, если удастся доказать недобросовестность приобретения, клюв нацелился в его сторону:
– Ещё раз, ещё раз: в каком случае собственность подлежит реституции?
– Если она была приобретена добросовестно в период до восемнадцатого года, либо в период первой независимости, с девятнадцатого до сорокового года, либо с девяносто первого года, на основании действовавших на момент приобретения законов Российской империи или Латвийской Республики.
– Уточните, пожалуйста, что такое добросовестно?
– На практике это означает, – Репша уже совсем приободрился, даже положил одна на другую коротенькие ножки, – на основании подлинных документов, подтверждающих частную собственность. Собственник у собственника. Чтобы никакого участия государства. И не фирма, образованная из государственного предприятия.
– Стоп, стоп, стоп! – сказал клювастый старик и наклонил лысину, размышляя. Потом кивнул молодым белявым, и Озолса освободили. Дубина-монтёр поискал в шкафчике, заменявшем здесь буфет, нашёл чистую стопку – не совсем дебил, выходит, что-то понимает! – налил водки. Опять налил себе.
– Ты, это… очень просим извинения, – и он улыбнулся Озолсу во все лошадиные зубы.
Озолс выпил и закусил. Рассовал по карманам возвращённое ему добро. Которое, собственно, и не исчезало с его глаз – так и лежало на видном месте стола.
– Ещё раз прошу извинения, – сказал по-русски малый в джинсах, – но мобильный потом.
Настырные ребята, без предрассудков, своё не упустят. Всё продумано. Однако, в конце концов, проформа соблюдена. А грубость можно и простить, если она не будет повторяться. Деловой интерес важнее церемоний.
– А теперь, – и хищный клюв старика повернулся, нацелясь на Озолса, – про метро. Я знаю, вы заводской… хотя бы в прошлом, заводской, поэтому буду говорить по-русски, буду по-русски. Мои ребята слышали всё, так что я смогу при случае, при случае, железным голосом на вас сослаться. А если там действительно был лагерь уничтожения или гетто… ребята с земли обетованной шутить не любят. Силинь в этом метро на рабском труде замазан по уши. Вы же не хотите предстать перед миром и прессой его сообщником? Мне подойдёт копия хоть каких-нибудь документов на эту тему, хоть каких-нибудь. Ваши условия?
Через полчаса они уже неслись в город. «Ауди» Репши вёл высокий белокурый мнимый таксист, Репша сидел на заднем сиденье рядом с курчавым и чернявым малым в спортивном костюме, не знающим латышского. «BMW» Озолса вёл старик, а рядом с Озолсом на заднем сиденье сидел точно такой же малый в джинсах и синем пиджаке. Озолс видел, что «Газель» едет сзади.
Наверх, в квартиру джинсатый с Озолсом поднялся. Из прихожей в гостиную вошёл, но дальше не двинулся. Тоже не совсем медведь, не хуже того кретина-монтёра. Вот вам и евреи все умные. Как же! Но хоть можно достать документы без его глаза. Озолс развернул пачку калек, поколебался. Список – это обязательно, вот все три листа, они не на кальке, а на бумаге, машинописные. А что ещё нужно дать? Чтобы израильские ребята точно поняли, что у него есть много интересного для них, но чтобы на том листе, который он отдаст, не было главного? А что здесь главное? Если и Валера не всё понял? Наугад он взял из пачки чертежей тот, про который Валера сказал – «это туннель». Остальное спрятал.
– А теперь на завод, – сказал джинсатый. – На вагоностроительный. Снимать копию.
Именно таково было условие Озолса: подлинники остаются у него. Хищный старец настоял на получении подлинников списка «арийского штата», и Озолс, подумав, согласился – не нужны ему проблемы с ребятами Симона Визенталя, нет списка – нет проблем. Но чертежи отстаивал насмерть. Требовал снять копии в его присутствии. Старец кивал клювом. На своей машине ехать Озолсу не разрешили. Переднее сиденье всё той же «Газели» он делил всё с тем же джинсатым.
Подъехали к бетонному забору, долго шли по железнодорожным путям, под ногами джинсатого хрустел щебень, и Озолсу казалось, что он идёт по какой-то пустыне на другой планете. Где не действуют земные законы, и с каждым шагом всё шире пропасть между привычным миром и сегодняшним днём. Даже неизвестно, день ли это, или здесь преисподняя, где нет ни дня, ни ночи, только скрежет зубов, как говорил пастор. Преисподняя, к которой он прикоснулся в будке монолитного немецкого бетона, всё-таки втянула его в чёрное, смоляное, как та вода, поглотила его жизнь. Скрежет зубов – это вот хррусь, хррусь, хррусь под ногами джинсатого. Зубов того монтёра. Способных сжевать его, Озолса, с потрохами. Вот какой-то бетонный домик. Неизвестно откуда раздаётся свист – невидимый отсюда озорник насвистывает музыкальную фразу. Спутник Озолса отвечает тоже свистом, другой фразой. Дверь домика распахивается. Опять лошадиный оскал. Он всюду. Дьяволу положено хорошо знать свою преисподнюю и быть в ней вездесущим. Они втроём идут по каким-то дворам между заводскими корпусами, по переходам, коридорам, на судоремонтный и похоже, и непохоже – преисподняя оборачивается знакомыми чертами. Такой множительный аппарат Озолс тоже видел на судоремонтном. Он назывался «Эра». Женщина в чёрно-красной юбке и абрикосового цвета блузке приветливо здоровается со всеми по-русски – и через считанные минуты калька возвращается к Озолсу. Мобильный телефон тоже возвращается. А самозваным партнёрам, неплохо себя чувствующим и в аду, остаётся список и копия чертежа.
10. Брат
– Молодцы, Володя с Сашей, молодцы, он таки, видимо, решил, что главные охотники за эсэсовцами – это вы. Или, проще, не сумел вас различить, и у него в глазах зарябило. Растерянность противника – это хорошо, вы сильны. Тут и Эдика заслуга немалая, немалая, Эдик, ты просто гений, ты же сумел надуть такого матёрого спекулянта, сам же рассказывал, сам рассказывал про джинсы и прочий шмотьё-с. Кристина и Костя выше всяких похвал, так сыграть, чтобы спекулянт ещё и бензином поделиться решил… – и Соломон Давидович проделал обеими руками некое сложное движение, отчего и сами руки его стали похожи на удавов заклинателя, колеблясь над столом совершенно неотличимо от сизоватых прядок аромата над неизменным чаем.
– А главное, Кристина, – продолжал он в такт производимым пассам, – мы же именно благодаря вам знали, где у него этот хутор, куда он может поехать, что сильно облегчило задачу Косте, облегчило задачу. Ты у нас, Костик, конечно, ас, но догнать «БМВ» на «газельке» – так даже в голливудских кинах не бывает, даже в голливудских, и поэтому ты титан. Уж не говорю о Руслане, который всё слышал, благодаря чему я и смог произвести на клиента такое неотразимое впечатление, неотразимое. И о Руслановой лазерной указке, а то ведь до шоссе действительно около километра, и там какой-то есть лесочек, препятствие прямой видимости – это была выдающаяся инженерная мысль, выдающаяся, и по причине ея мы успели как раз вовремя. Сын, ты у меня по списку последний, потому что сын, но как там у англичан говорится? Последний номер – не последний человек? Это же тебе удалось вогнать нашего клиента в панику, тебе удалось! Умному человеку, умному, прикидываться глупым, конечно, проще, чем наоборот, но как он передрейфил, как забегал! От одного твоего вопроса, а?
– Па, ладно тебе! Ай, тётя, ай, бросьте! – забасил Арик. – Ты лучше озвучь следующий этап программы. Силинь, да?
– Кто тебе разрешил перебивать старших? – комически возмутился хозяин. – Я же ещё не поздравил братьев Сабитовых, всех, сколько их есть, с первой получкой! Кстати, Арик, сильно трудно это было?
– Задним числом-то? Да нет…
Младший Сабитов, Гарик, во всю ширь улыбнулся. Чаепитие действительно было не совсем обычным. Оно происходило на квартире у Соломона Давидовича, но на средства братьев Сабитовых. Руслан работал теперь слесарем в гараже фирмы «Карго», причём числился там аж с июня, Алик был учеником электрика в «Эксцельсиоре» и тоже числился там с середины июля, Гарик был там же диспетчером по приёму заявок на полставки, подменным – тамошняя штатная диспетчерша училась, как раз начался учебный год. Только он из троих братьев числился на работе не задним числом, а как оно и было фактически, с первого сентября.
Разлили чай. Сегодня чаепитие было обставлено на азиатский манер – чайник возвышался посередине, и каждый наливал себе сам, хозяин же, как подобало чайханщику, только следил за тем, чтобы он всегда был полон и горяч. А в трёх чайничках-заварничках была свежая заварка трёх разновидностей – чёрный цейлонский чай, зелёный чай и смесь по уникальному рецепту, которую все или почти все присутствующие уже отведали в этом доме. Перед тремя братьями и самим хозяином стояли не просто чашки, а пиалы – три одинаковых зелёных с узором из штрихов и полумесяцев, одна белая с волнистым пояском позолоты. Соломон Давидович, подмигнув Гарику, взял свою белую пиалу за донышко и край, так, что она очутилась стоящей у него на большом пальце, и со вкусом отхлебнул. Гарик восхищённо раскрыл глаза, переглянулся с братьями. Все трое взяли свои пиалы точно так же, движением явно отработанным, привычным, и приступили к чаепитию. Соломон Давидович покосился на Владимира:
– Теперь понятно, почему я сказал, что поспешил, назвав вас «ага»?
И тонкие губы растянулись в улыбке, как бы став частью сплошной сетки весёлых тонких морщинок на лице Соломона Давидовича. А из-под сетки опять мелькнули пронзительно-синие пожароопасные огоньки – дескать, хорошо я отчубучил?
– Так турки чай пьют, – вдруг сказал Саша. – С отцом в Баку были, у его родных, там во дворе жила семья турок, они так чай пили…
– Значит, у нас тут филиал джан-Бакы, да-а? – пропел хозяин, и Владимир подумал: такую манеру говорить нараспев он слышал только в фильмах «Азербайджанфильма». – Так его называли сами бакинцы, это значит милый Баку, я там тоже бывал. Кстати, сын, о филиалах и прочих производственных атрибутах. У тебя там, на заводе, ещё много народу живёт?
– Никого не осталось. Сабитовым сегодня их квартиру открыли, там больше не опечатано, они внесли что-то там из коммунального долга. Всю зарплату старшего и среднего снесли. Ироды банкиры. Эти долги ведь банк перекупил. Бывшая сберкасса. Ну, я у них тоже работал. Знаем, кому сунуть – вот квартирку-то и отомкнули…
– А старик? – спросил Владимир, вспомнив высадку из фургонов на границе. – Который на коленках полз?
– Всё, больше не заставят ползать, – ответил Арик, каменея лицом почти как отец, – его в «Запчеле» приютили.
– Так это ж временно. А потом? А остальные?
– Там какие-то журналисты. Шведа видел или норвежца, не понял как следует, француза видел. Не дадут пропасть! А остальные как-то рассосались. Человек двадцать ведь было, а?
– Три фургона было народу, – напомнил Владимир, – просто большинство сказали с самого начала, что им есть куда идти, перебьются…
– Отперебивались, – сказал Руслан, вставая. – Спасибо вам огромное, Соломон Давидович! Нам домой, дома всё в порядок приводить. Мама ждёт.
Алик и Гарик тут же встали и засобирались.
– Давыдыч, я, наверно, тоже побежал, – улыбнулся белокурый Костя. Когда он улыбался, исчезал в серых глазах ледок сдержанности, всякий налёт «прибалтийскости», малейшее подобие европейского вида сбегало с его лица, проступала русская простота и открытость. Дождавшись, пока дверь захлопнется за младшим Сабитовым, он пошёл в прихожую, мягко ступая носками – запасных тапочек Костиного размера даже в таком гостеприимном доме могло и не найтись, на него с трудом находилась обувь в магазинах. Следом за Костей стол покинули Кристина с Иваром, ссылаясь на позднее время – «мальчикку пора спатть», улыбнулась Кристина вся, синими глазами, белой чёлкой, аккуратным носиком.
– Медицина священна, медицинским рекомендациям мешать не смею, не смею мешать! Спокойной ночи! – попрощался Соломон Давидович.
Тогда встал и Владимир, намереваясь помочь хозяину прибрать со стола. Но неожиданно резко Соломон Давидович остановил его:
– Стоп, сейчас – внимание! Вам обоим важно, – и он пристально посмотрел на Сашу, который как раз допил и поставил на блюдце свою чашку. При этих его словах пожилая женщина, сидевшая на уголке стола сутулясь, выпрямилась и, в свою очередь, выжидательно посмотрела на него. Владимир узнал эту женщину: санитарка, совавшая ему продукты, а впоследствии – ключ от квартиры Кристины, так и не понадобившийся. Это она называла Кристину ласково «запчёлкой». Приземистая, ширококостная, с шаркающей вразвалочку походкой. Морщины делят её лицо на крупные, мягкие, чисто вымытые складки. А из складок излучают сочувствие глаза – были они не то карие, не то серые, не то зелёные, а теперь выцвели, от старости ли, от больничного ли воздуха, пропитанного дезинфекцией. Мелькнуло в голове: ключ отдал ещё тогда, в «Запчеле», а деньги… другой санитар сказал – когда будут… Но только мелькнула суетная мыслишка, сразу покинула голову, до того несуетным было выражение глаз всё повидавшей гостьи.
Уже без приказного тона, хотя по-прежнему деловито, хозяин обратился к ней:
– Теперь по порядку, Наталья Семёновна. Все вас слушают.
Всё гудело кругом: завывал ветер в вентиляционной трубе, далеко за рекой, на заводе, ухал прокатный стан, отвечала погудыванием железная рама кровати, пронзительным обертоном ныло оконное стекло… Или это у светофора гудит машина, трамвай дорогу перегородил? Наверно, с рельсов сошёл, как на днях… Наташа проснулась окончательно. Гудела от заполошного стука фанерная филёнка двери. Отзывалось в голове. Что стряслось, плохо кому-нибудь, наверное – медсестра и дома медик, так в училище учили, и это правильно. Натянуть домашнее платьишко… В дверях растрёпанная соседка, прямо с поварёшкой в руке:
– Наташ, тебя машина… Помирает…
Позади соседки, в дверях на лестницу, пыхтел Серёжа, шофёр скорой. Бежал на пятый этаж бегом. Дезинфицироваться всё равно – значит, и на умывание тратить время не надо. Пальто, боты, берет. Вниз по лестнице – гулом, набатом беды наполнился её колодец. Машина рванула с места, шарахнулись из-под колёс голуби. Что же могло случиться, ведь сдала дежурство – всё было путём, неужели та мамашка, с двойней…
Машина мчалась за реку, Наташу кидало с боку на бок на поворотах, взлетал над лужами радужный от бензиновой плёнки полупрозрачный шлейф воды из-под колёс. Ворота, крыльцо со звонком. Они с Серёжей вместе заколотили в дверь. Дверь отмашкой обдала привычным запахом дезинфекции. Белая мельтешня по коридору. Наташа услышала:
– Бегом! Не дышит!
Руки в халат совала на бегу. Лилась вода из крана. Мыло плясало в пальцах. Опять белая беготня, как мокрая метель навстречу, забивающая дыхание запахом хлороформа. Её буквально толкнули к отдельному столику, на котором лежал мальчик. Это, видно, он не дышал. Вполне сформированный, доношенный, даже волосиков много, чёрных колечек, но синий – очень чернявые бывают синими небритые, мелькнуло некстати. Захлебнулся водами? А если попробовать откачать, как при утоплении? За ножки – подержать над столом. Вроде чихнул, несколько капель жидкости упало? Нет, не дышит. Теперь слегка сдавить грудную клетку – и снова в распрямлённом положении вниз головкой. Не задышал.
Что-то во рту? Раскрыть ротик, очистить. Как учили. Нет, не от чего очищать. Свободен. Что же, что же…
