Эрнест Ролле
Разбойник Кадрус

Глава ХVIII
Тревога

В замок прежде всего воротился привратник с своей благородной семьей. С беззаботностью людей этого сословия все легли, не приметив и не подозревая ничего. После привратника пришли влюбленные, лакей и горничная. Пьер пошел спать, а Лизетта взглянула на комнату своих барышень и увидала у них огонь. Потом она с удивлением стала прислушиваться. Она не слышала, чтобы молодые девушки разговаривали и смеялись, как они это делали всегда. Она смутно стала подозревать что-то и приложила ухо к дверям комнаты молодых девушек. Опять ничего не слыша, она решилась посмотреть в щелку. Потом вскрикнула.

Прибежал с метлой привратник, но при виде веревочной лестницы, свисавшей с балкона молодых девушек, он уронил метлу. Как! Ему поручено караулить, а он не исполнил своей обязанности! Воры забрались в замок ночью. Его все поднимут на смех. Может быть, барон Гильбоа прогонит его. Голова и поумнее головы честного привратника могла бы вскружиться. Он дрожал и не находил сил спросить совета у своей почтенной супруги, без воли которой он никогда не решался ни на что. Это было свыше его сил. Он бросился в комнату барышень. Так же как и горничная, он увидал Жанну и Марию, все еще лежащими на ковре. Он так дрожал, что не мог помочь горничной развязать молодых девушек. Если послушать храброго цербера, то до обеих жертв дотрагиваться было нельзя. По его мнению, никто не имел на это права. Это должна была сделать полиция. Но вместо рук он помог громким голосом, которым одарила его природа, и закричал во всю силу своих легких:

– Помогите! Убивают! Пожар!

Скоро дом стал походить на улей, потерявший свою царицу. Прислуга сбежалась со всех сторон. Все кричали без толку, женщины плакали, мужчины ругались.

Наконец приход Шардона прекратил этот всеобщий шум. Управитель замка, ожидавший эту суматоху, приготовился разыграть роль горестного изумления. Ему это удалось без труда. При виде связанных молодых девушек, при виде спокойствия, с каким его приняли Жанна и Мария, говорившие, что они только испугались, а вреда никакого не было, у Шардона выразилось на лице такое смятение, что обе кузины, чувствовавшие до сих пор инстинктивное отвращение к управителю своего дяди, изобразили, будто видят истинную привязанность на его расстроенном лице.

Шардон же ничего не понимал. Что значило спокойствие Жанны?

Чтобы скрыть свое смущение, он почтительно наклонился и поцеловал руки молодых девушек, дружески протянутые к нему.

Но надо было действовать. Прислуга между тем, пользуясь молчанием управителя, шумела и наконец стала требовать жандармов. Слово «жандармы» всегда имело влияние на Шардона. Он тотчас распустил всех слуг, говоря, что один Гильбоа имеет право распоряжаться.

– Надо ждать его! – прибавил Шардон.

Потом, когда в комнате молодых девушек осталась только одна горничная, Шардон пошел к своему хозяину, который вернулся потихоньку, не примеченный никем по милости суматохи, господствовавшей в доме. Шардон нашел его лежащим на диване. Он был расстроен и смущен.

– Что же это вы? – сказал ему управитель, вернувший себе все свое хладнокровие. – Нельзя терять ни минуты.

– Как? Что такое? – спросил Гильбоа.

– Разве вы не понимаете, что вам надо сейчас бежать к вашим племянницам?

– К моим племянницам! Но разве Жанна вернулась?

– Она в своей комнате.

– Это невозможно! Я был вынужден оставить ее в хижине и вернулся посмотреть, что происходит там. Я нашел нищих убитыми и убежал. Жанна не может быть здесь.

– Она в замке! – повторил Шардон повелительным тоном. – Ее нашли связанной.

– Связанною?

– Да, на ковре в ее комнате, возле кузины.

Гильбоа терялся в предположениях. Управитель продолжал:

– Пока нет никакой нужды выяснять, как вернулась ваша племянница. Главное, отправляйтесь к ней и постарайтесь выпросить у ней прощение, если она вас узнала.

– Но она не могла меня узнать, когда я сам ее не видал.

– Как?

– В то время когда я собирался войти в ту комнату, где она лежала, я вынужден был убежать. Мои сообщники сказали, что слышен шум. Я испугался и спрятался. Потом, боясь, что нищие меня обманули, я вернулся. Жанны не было, а вместо нее лежали два трупа. Когда я бежал сюда, то встретил двух всадников, скакавших опрометью в Фонтенбло. Я тотчас бросился в ров, они проскакали мимо и не видели меня.

– Вы узнали их?

– Нет. Они были закутаны в широкие плащи, а лица закрыты шляпами.

– Впоследствии вы постараетесь разгадать эту загадку, но теперь ступайте к этим девицам.

Шардон помог барону переодеться, и через несколько минут Гильбоа с родительским выражением на лице и со слезами в голосе обнимал Жанну и Марию, говоря им:

– Будьте уверены, бедные дети, что сердце мое живо чувствует смертельный страх, который вы должны были испытать при виде этих злодеев. Но уверены ли вы, что их было только двое?

– Только двое! – ответила Мария. – Проживи я хоть сто лет, а все будут у меня пред глазами отвратительные головы этих чудовищ.

– Итак, вы могли бы их узнать? – спросил Гильбоа с беспокойством, которое могло быть принято за желание узнать истину.

– Я не знаю, – ответила молодая девушка. – Я только помню, что они были такими страшными! Я не думала, что на земле могут существовать такие ужасные чудовища. Только в шайке Кадруса можно найти подобных злодеев.

Облегченный этим ответом, дядя сказал, подняв руки кверху:

– Хвала Господу Богу за ваше освобождение! Вы сказали Шардону, – стал он опять допрашивать молодых девушек, – что они только связали вас и сунули вам в рот кляпы, а ничего не украли?

Вместо ответа Жанна и Мария указали на вещи, лежащие на столе. Барон и Шардон, подслушивавший за дверью, удивились смелости, с какой Жанна лгала. Эта ложь тревожила их.

– И они не сделали никакой попытки, чтобы вас увезти? – продолжал Гильбоа.

– Никакой, – смело ответила Мария, вспомнив обещание, данное Жоржу и его другу. Она даже прибавила: – Для чего же было этим разбойникам?..

– Почем я знаю, – ответил дядя. – Может быть, для того чтобы потребовать от меня выкуп, который, конечно, я отнес бы им, как бы ни значителен он был.

– Они только нас связали, – повторили обе молодые девушки с изумительным хладнокровием.

– Решительно ничего не понимаю, – возразил Гильбоа. – Должно быть…

Он не успел объяснить свою мысль. Шардон вошел с испуганным видом. Спрятавшись за дверью, управитель слышал все. Удивляясь не менее своего хозяина ответам молодых девушек, он счел за благо вмешаться и придать благовидный вид тому, что происходило.

– А я так думаю, – сказал он, входя, – что эти негодяи занимались воровством. Поставить этих девиц в невозможность позвать или пошевелиться было самым верным способом для того, чтобы никто им не помешал. Следовательно, в их образе действий нет ничего удивительного. Пожалуйте за мной. У вас разломано бюро.

Гильбоа, начинавший терять голову при ответах Жанны, уверявшей, что она не оставляла замка, обрадовался вмешательству своего управителя и поспешно ушел за Шардоном.

– Понимаешь ли ты что-нибудь? – сказал он, падая в кресло, как только вошел в свой кабинет. – Что это значит? Я очень боюсь, что встреченные мною всадники спасли Жанну и привезли ее в замок. Но каким образом объяснить их появление, случившееся так кстати?

– Это могут быть влюбленные, – сказал Шардон.

– Влюбленные? Но здесь они не видели никого, ты это знаешь лучше, чем кто бы то ни было! Ведь ты караулил дом.

– Я сказал, что если эти всадники спасли мадемуазель Жанну, то это влюбленные, – продолжал управитель, – и опять повторяю это. А иначе каким же образом объясните вы упорство мадемуазель Жанны, которая уверяет, что не выходила из своей комнаты? Какая причина может объяснить спокойствие обеих молодых девушек? После их прошедшего страха весь вид их показывает необыкновенную уверенность. Как во всякой девичьей истории, за занавесью скрывается любовник. Мы слишком стары, чтобы приподнять эту занавесь. Мы должны разыграть другую игру.

Гильбоа движением руки дал знать, что соглашается с этим. Шардон продолжал:

– Ваши племянницы не узнали нищих, которых, однако, они видели каждый день. С другой стороны, у них есть своя тайна, которую они не расскажут ни за что на свете. Наконец, нам нечего бояться слепого и калеки, они умерли. Спасители мадемуазель Жанны, должно быть, посоветовали ей молчать для сохранения ее репутации – в этом видно внимание будущего мужа. Наши интересы требуют, чтобы мы поверили словам вашей племянницы и взвалили происшествие нынешней ночи на Кадруса. Дадим же знать полиции.

– Фуше очень хитер, – сказал Гильбоа, – а Савари человек суровый. Император примешает их к этому. Он ненавидит Кротов и хочет освободить от них Францию.

– Именно, – сказал управитель, – и нам это и с руки. Фуше и Савари произведут следствие по тем данным, что преступление было сделано Кадрусом, и собьются со следа. Но надобна улика. Начните сейчас звать и при этом кричать, что у вас украли полтораста тысяч. Покажите взлом, как влезли в окно, как потеряли деньги, поспешно убегая.

Говоря это, Шардон с проворством, которое может дать только опытность, разломал бюро и осторожно, чтобы не наделать шума, вынул из окна стекло. Потом, взяв деньги, он разбросал по комнате несколько монет и дернул за шнурок колокольчика.

– Бегите к прокурору! – закричал он всем слугам, прибежавшим на зов. – Зовите жандармов, полицейского комиссара! У барина украли по крайней мере тысяч полтораста. Бегите скорее, друзья мои. Будет великолепная награда тому из вас, кто поможет захватить виновного.

Начинало рассветать, на дорогах нечего было бояться. Бегать прислуга любит, поэтому все слуги бросились на большую дорогу к Фонтенбло.

Как только управитель удостоверился, что все слуги разбежались, он снял сапоги.

– Это для чего? – спросил его Гильбоа.

– У меня нет никакой охоты оставлять след от моих сапог при том, что я буду делать.

– А что ты будешь делать?

– Дайте мне несколько мелких денег. С вашей помощью я выпрыгну на гряду под вашим окном и постараюсь рассыпать золото около нее. Это будет верным признаком поспешности побега. Когда я рассыплю деньги по пустой аллее, которая ведет в павильон на углу парка, все узнают направление, принятое мнимыми ворами. Остальное касается одного Савари, который везде видит Кадруса с его шайкой.

Шардон и Гильбоа, присоединив действие к словам, поспешно воротились в замок и приготовились принять властей, за которыми послали.

Глава XIX
Савари хочет обвинить Кадруса

Как только прокурор узнал о том, что случилось в Магдаленском замке, он послал доложить об этом Фуше. Тот ответил, что это дело Савари, если обвиняют Кадруса.

– Я слишком любезен, – окончил он, смеясь. – чтобы отнять это дело у генерала. Бегите к нему, он будет рад опять приняться за атамана Кротов и за его неуловимую шайку.

Савари, которому посланный, верно, передал эти слова, задрожал от иронии министра и в сопровождении своего адъютанта поскакал во весь опор в Магдаленский замок. Дорогой он встретил прокурора и судью в сопровождении всех своих агентов. Фуше, который из окна императорского дворца увидел, с какой поспешностью Савари отправился в Магдаленский замок, расхохотался.

«Кражу в замке Гильбоа сделал или Кадрус, или не он, – говорил он себе. – Если он, то молодчик давно уже успел убраться подальше от наших когтей. А если это сделали не Кроты, то поимка ничтожных разбойников не принесет почета тому, кто займется ею. С одной стороны, смешно будет заняться делом, которое касается полиции, а с другой – унизительно, что Кадрус решился явиться так близко к императору. Я хочу быть свидетелем гримасы, которую он сделает в том или другом случае».

Позвонив, Фуше сказал вошедшему камердинеру:

– Я еду. Пусть сейчас заложат мою карету.

Через несколько минут министр полиции ехал к замку Гильбоа. Когда он проезжал мимо деревни Бас-Лож, то увидел двоих всадников, шагом спускавшихся с пригорка. Фуше узнал кавалера де Каза-Веккиа и его благородного друга маркиза де Фоконьяка. Те, узнав экипаж министра, подъехали поклониться.

– Здравствуйте, – любезно сказал министр, – мы встретились очень кстати. Для вас обоих представляется случай заслужить полковничьи эполеты, обещанные вам.

Фоконьяк и его товарищ, ехавшие по правую и по левую сторону кареты, поклонились, но не сказали ни слова. Для Фуше было очевидно, что они не знали, что он хочет сказать.

– Вы, конечно, не забыли, господа, то трудное поручение, от которого зависит милость его величества?

– Мы не забыли этого, господин министр, – ответили кавалер и маркиз. – Дело шло о том, чтобы привезти к нему Кадруса, мертвого или живого.

– Именно об этом-то я вам и напоминаю.

– Будьте уверены, – сказал Фоконьяк, – что для кавалера и для меня ни одно слово, ни одно движение вашей светлости не потеряно.

При этом ответе Фуше не мог не бросить проницательного взгляда на Фоконьяка. Но тот был так доволен и сам собой, и своей остротой, что министр не мог не улыбнуться.

– Таким образом, – сказал Фоконьяк с самоуверенностью, характеризовавшей его, – мы узнаем кое-что об этом Кадрусе. Как мне хочется познакомиться с таким знаменитым человеком!

– Теперь представляется случай захватить его и, следовательно, увидеть, – ответил герцог Отрантский. – Если вы хотите ехать со мной в Магдаленский замов, то будете в состоянии судить о характере атамана Кротов по ночному подвигу его шайки.

– Раз мы можем доставить удовольствие герцогу Отрантскому, – сказал Фоконьяк, – то готовы скакать и лететь туда, куда вашей светлости угодно будет нас везти.

Оба друга поехали сзади кареты Фуше.

В ту минуту когда карета министра полиции въехала во двор Магдаленского замка, прокурор, судебный следователь и комиссар держали совет и рассуждали о том, как будут производить следствие. Их окружала вся прислуга, которую, в свою очередь, окружали жандармы. Из опасения, чтобы какой-нибудь нескромный лакей из усердия не сделал глупости, судебный следователь принял предосторожность созвать всех. Только Гильбоа и Савари со своим адъютантом прохаживались вне круга и могли принять министра, выходившего из кареты.

Началось следствие. Мало-помалу отыскивали следы злодеев внутри замка. Жандармы, посланные осмотреть окрестности, вернулись через несколько минут. Вот в чем состояло общее мнение: кражу, без всякого сомнения, сделали Кроты. Кража была несомненна, потому что сам Гильбоа указывал на пропажу ста пятидесяти тысяч банковыми билетами и золотом – сумму, заплаченную ему за поместье Отрив и переданную несколько дней тому назад нотариусом в Фонтенбло. Заключили, что Кроты посредством своих шпионов узнали об этом значительном платеже и воспользовались удобным случаем, когда люди в замке все разошлись. Они связали обеих девиц, но, застигнутые каким-нибудь шумом, должны были в спешке оставить замок. Это ясно показывало золото, разбросанное на дороге.

Фуше и Савари, когда их спросили, не захотели высказать свое мнение.

Фоконьяк, находя полицию очень дерзкой, за то что она несправедливо обвинила Кротов, постарался показать нелепость этих предположений:

– Вы все ошибаетесь, – сказал он.

Судебный следователь хотел было раскричаться.

– Позвольте, – возразил Фоконьяк, – я имею причину не допустить следователей сбиться со следа. Я должен заслужить полковничьи эполеты. Уверяю вас, что знаменитый Кадрус здесь ни при чем, а то он был бы глупее индюка. А Кадрус – штучка хитрая! Я прибавлю даже для благородной полиции, что это сделали не Кроты, не воры. Если бы я убежал с полными карманами, что случилось бы?

Задавая этот вопрос, Фоконьяк уронил несколько наполеондоров, которые остались возле его следов.

– Черт побери! Маркиз де Фоконьяк не мужик! Он образован, очень образован, он знает законы физики и не принимает деньги, брошенные с умыслом, за деньги, выпавшие из кармана или сумки.

Замечание Фоконьяка поразило всех. Сомнение зародилось в умах следователей. Гильбоа и его управитель начали с испугом осматриваться вокруг. Только Савари упорно видел во всем этом руку Кадруса. Фуше лишь пожимал плечами.

К счастью, внезапный приход запыхавшегося человека прекратил всеобщее недоумение. Человек этот прибежал из Сольской долины. Он рубил лес и должен был проходить мимо хижины, в которой произошло двойное убийство. С удивлением увидев следы возле этой хижины, брошенной так давно, он вошел в нее. Там страшное зрелище предстало перед его глазами. Два трупа лежали окровавленными среди комнаты, трупы двух бедняг, хорошо известных в этом краю, двух нищих: слепого и калеки.

– Если бы даже Кадрус и мог узнать об этом, я все-таки скажу, что это сделали Кроты. У нищих был на шее знак их атамана. Я знал, что это нищие из Магдаленского замка, и потому прибежал сюда. Но я хочу, чтобы меня защитили.

Савари с торжеством обратился к Фуше:

– Неужели вы еще не видите во всем этом руку Кадруса?

Фуше вместо ответа на вопрос, сделанный ему, в свою очередь обернулся к Фоконьяку:

– А вы что думаете об этом, маркиз? – спросил он.

Фоконьяк был слишком хитер, чтобы высказать свое мнение, не узнав мнения других.

– После вас, ваша светлость, – ответил он. – Фоконьяк знает очень хорошо, чем он обязан вашей светлости, чтобы позволить себе высказать мнение прежде нас.

«Решительно, – подумал Фуше, – этот долговязый Дон Кихот, этот маркиз со смешной, но оригинальной осанкой, гораздо хитрее, чем я думал».

– Я все-таки думаю, – сказал он, – что не Кадрус совершил здесь кражу… Это самое обыкновенное воровство. Что касается убийства двух нищих, то, может быть, эти два человека отказали в своем содействии Кротам относительно чего-нибудь другого, а те и убили их. Я не вижу причин для вмешательства высшей полиции. Любезный товарищ, – обратился он к Савари с легкой иронией, – до свиданья! Обязанность призывает меня в другое место, я оставляю вас.

– Император непременно хочет уничтожения Кротов, – ответил Савари со скрытой колкостью, – и моя обязанность повелевает мне повиноваться воле моего государя.

– Как вам угодно, – сказал Фуше, низко поклонившись.

Министр полиции сел в свою карету. Это было сигналом для всех. Судьи и жандармы отправились в хижину в лесу. Жорж и Фоконьяк сели на лошадей, простившись с Гильбоа, который вместе с Шардоном и под предлогом нездоровья выпросил позволение остаться дома. Дело в том, что хозяин и управитель совсем растерялись. Но они узнали то, чего Гильбоа не знал, потому что не рассматривал трупы, а именно что нож Кадруса зарезал слепого и калеку.

Вмешательство разбойника и возвращение Жанны в замок были двумя тревожными обстоятельствами. Быстрота, с какой привезли молодую девушку обратно, не позволяла ему сомневаться, что ее спаситель принимает в ней живейшее участие. Во всем этом приключении Гильбоа и его сообщнику было от чего расстроиться. Шардон при каждом восклицании своего хозяина только одним словом объяснял все.

– Это сделал влюбленный! – говорил он.

Так как действительно это слово подавало ключ к тайне, Гильбоа и управитель обещали себе окружить замок тайным, но ежеминутным надзором.

– Наверное, птица прилетит порхать около клетки, – говорил Гильбоа. – Пусть сама же попадет в силки.

В то время как судьи, сопровождаемые Савари, отправлялись на место преступления, во время совещания хозяина замка с управителем, Жорж и Фоконьяк спокойно возвращались в свою гостиницу. Как люди, которым не к чему торопиться, они поехали по самой длинной, но самой тенистой и приятной дороге.

– Что было с тобой? – вдруг сказал Фоконьяк. – Отчего ты не сказал ни одного слова?

– Я изучал, – ответил Жорж.

– Изучал что?

– Лицо Гильбоа.

– Ну?

– Это Гильбоа похитил племянницу.

– Он?

– Я в этом убежден, – подтвердил Жорж. – Мало того, я угадываю причины, заставившие действовать его и его сообщника.

– Кто же его сообщник?

– Его управитель Шардон.

– Вижу, вижу! – сказал Фоконьяк с быстротой, которую внушает привычка постоянно хитрить. – Это вовсе не глупо! Девочку, которая не хотела и слышать о браке, похитили насильно, чтобы испортить ее репутацию и принудить выйти замуж. Это было бы великолепно, если бы мы не помешали. Какой хитрец этот Гильбоа!

– Я боюсь, чтобы он не раскрыл нас когда-нибудь. Он так лукав!

– Ну, мой добрый друг, – ответил Фоконьяк с величайшим равнодушием, – я предпочитаю сам ущипнуть дьявола, прежде чем он меня ущипнет. Я напущу Белку на этого доброго Гильбоа. Нам нужны доказательства его преступления. Мало того, молодец этот, должно быть, решается на такие вещи не в первый раз. Он, верно, делал уже разные гадости заодно со своим управителем. Белка не будет терять его из вида ни днем, ни ночью. Он будет следовать за ним с ветви на ветвь по извилинам дороги, когда этот Гильбоа вздумает прогуливаться. Он будет подстерегать, когда он станет есть. Он будет видеть, как он спит. Окна, отдушины, сточные трубы – все дороги хороши, когда негодяй хочет достигнуть своей цели. Разве уж вмешается сам Сатана, если Белка не доставит нам способа погубить этого Гильбоа, черт его побери! Мне пришло в голову, – вдруг прибавил Фоконьяк, обернувшись с живостью к своему другу, – не попросить ли нам руки племянниц у этого старого скряги? Это очень упростило бы дело.

– Какая гнусность! – вскричал Жорж.

– Почему? – спросил Фоконьяк, удивленный негодованием своего друга.

– О, какая низость! – прошептал Жорж. – Увлечь с собой в круг бесславия молодую и безукоризненную девушку, которая ничего не понимает в жизни!

– А чего церемониться? – ответил Фоконьяк. – Отчего не поступить с нею, как с другими? Когда она тебе надоест, брось ее. Разница только та, что у этой девочки, говорят, миллионов тридцать. Взять такое приданое что-нибудь да значит. Притом чтобы промотать подобное состояние, нужно много времени, так что ты долго будешь составлять счастье твоей инфанты…

– Никогда! – перебил его Жорж. – Никогда не сделаю я подобной гнусности… Я даже запрещаю тебе говорить мне о Жанне.

Тон, которым были произнесены эти последние слова, заставил Фоконьяка замолчать. Он только подумал: «Решительно, мой любезнейший друг становится идиотом. Я скоро куплю ему прялку взамен его знаменитого ножа».