Эрнест Ролле
Разбойник Кадрус

Глава XXXIV
Кадрус между двумя женщинами

В ту минуту когда Кадрус и Фоконьяк вернулись домой от барона де Гильбоа, слуга подал кавалеру де Каза-Веккиа письмо.

– От кого? – спросил кавалер слугу.

– Какая-то деревенская баба принесла.

– Она не сказала от кого?

– Она сказала, что это от дамы, которая гуляет одна в лесу с бриллиантовыми перстнями на всех пальцах, а на правой руке у нее простой стеклянный перстень, не стоящий и двух су, среди других, стоящих тысячи.

Кавалер тотчас узнал, от кого письмо. Он поспешно пошел в свою комнату. Чего могла от него хотеть герцогиня де Бланжини?

Письмо было без подписи.

«Особа, которой кавалер де Каза-Веккиа подарил перстень, лежавший на Гробе Господнем, убедительно просит его прийти к ней как можно скорее. Она будет ожидать его все равно в каком бы то ни было лесу».

Выделенные слова указывали на прошлое.

– Чего хочет от меня принцесса? – спрашивал себя Кадрус. – Вероятно, женская прихоть! Повинуясь порыву гордости, я уже сделал ошибку, показав ей лицо атамана Кротов. Это почти измена моим подчиненным, и это хвастовство может способствовать их погибели. Не будет ли неблагоразумно уступить подобной прихоти?

– Нет-нет! – сказал Фоконьяк, который, как человек ловкий и желающий все знать, не пропустил ни одного слова из монолога своего друга. – Нет, любезнейший, неблагоразумно будет не уступить прихоти этой женщины. Поверь мне, нарядись, сострой себе такое лицо, как у влюбленного, отправляющегося на первое свидание, и скачи в замок…

– Ты знаешь, – ответил Кадрус, – лицемерие для меня невозможно, я люблю другую.

– Тем более причины, – с насмешкой сказал гасконец. – Ты лучше сумеешь разыграть свою роль. Ах, будь я на твоем месте! – воскликнул волокита, который, видя нерешимость своего атамана, сунул ему в руки хлыст и, смеясь, подтолкнул. к двери.

Почти против воли Жорж поехал в замок Бельфонтен, где его с нетерпением ждала герцогиня де Бланжини.

Из окна будуара она подстерегала приезд кавалера, и сердце ее билось. Она не могла обманывать себя – она любила! Да, она любила этого человека… этого Кадруса! Всякая любовь в женщине с таким пылким темпераментом, как у герцогини, которая еще не любила, не могла быть любовью обыкновенной, с ее известной медлительностью, с ее предсказуемым концом. Нет, это была любовь, идущая прямо и твердо к цели, без ложного стыда, любовь горячая, как корсиканская кровь, которая текла в ее жилах.

Когда ревность уязвит сердце подобной женщины, тогда эта женщина не отступит ни перед чем. Принцесса любила Жоржа и писала ему, прося свидания. Правда, сердце ее сильно билось, когда молодой человек вошел к ней, но она холодно ответила на его поклон, указала ему на стул и спросила вдруг несколько дрожащим голосом:

– Мне сказали, что вы женитесь. Правда это?

– Да, – ответил Жорж, поклонившись, – вас не обманули.

– На девице де Леллиоль, племяннице барона де Гильбоа?

Молодой человек снова поклонился в знак подтверждения.

– Говорят, что девица де Леллиоль чрезвычайно богата, – произнесла герцогиня с иронией. – Миллионщица, имеющая дядю богача, от которого, конечно, получит наследство! Партия хорошая.

Горький тон, которым были произнесены последние слова, заставил задрожать Кадруса, который посмотрел на герцогиню с удивлением. Та увидела, что удар попал метко, и поспешила нанести другой.

– Вас прельщает богатство? – спросила, она. – Вы любите деньги?

– О, герцогиня! – ответил Жорж, стыдясь, что его брак считают гнусной спекуляцией. – Чем я заслужил такое мнение? Вы знаете, кто я, неужели вы считаете меня способным к подобной гнусности?

В женщине всегда есть кошачьи ухватки. Герцогиня точно знала, что она оскорбит того, кому она готова была отдать все, задав такой вопрос, но между тем все-таки спросила, любит ли он деньги. Она страдала и хотела, чтобы Жорж также страдал. Кажется, в женской любви всегда есть немножко ненависти.

– Мне кажется, вы говорили мне, что желаете быть любимым для себя самого и что…

Она остановилась. Такого человека, как атаман Кротов, нельзя было оскорблять безнаказанно.

– Герцогиня, – сказал он гордым тоном, – у вас в руках столько средств отомстить мне, если я мог чем-нибудь вас прогневить, что совершенно бесполезно призывать меня, для того чтобы бросать в лицо подобное оскорбление.

Он бросил на герцогиню такой свирепый взгляд, какого молодая женщина еще не видела у него, и сделал шаг к двери. Герцогиня остановила его.

– Садитесь, – сказала она.

Жорж колебался.

– Я вас прошу! – умоляла она.

Наступило минутное молчание. Очевидно, принцесса колебалась. Оскорбленный Жорж остерегался. Он угадывал, что происходило в эту минуту в сердце молодой женщины. Однако он мог ошибаться. Во всяком случае, он не хотел поощрять привязанность, которую не мог разделять; ему оставалось только сохранять самую холодную сдержанность. Он ждал.

Как ни трудно бывает положение, хитрость никогда не изменит женщине. Герцогиня сумела обойти затруднение.

– О, конечно, – сказала она, – любовь к деньгам так гнусна, что не может войти в благородное сердце. Я очень богата, однако, несмотря на оказанную мне услугу, несмотря на мой хороший прием, вы не объяснились мне в любви. Стало быть, богатство вас не прельщает. Не прельстила вас и красота девицы де Леллиоль, потому что я красивее ее. Я говорю без ложного стыда и без ложной скромности, что меня называют красавицей… а между тем, повторяю, вы не старались внушить мне любовь, хотя я буду со временем свободна располагать своей рукой. Стало быть, какая-нибудь странная необходимость заставляет вас жениться на девице де Леллиоль.

Жорж очень хорошо чувствовал, на какой скользкий путь увлекали его, и отвечал вежливо, но сдержанно:

– Вы изумительно хороши. Это мнение всего двора вообще и мое в особенности, так что я не могу опровергать впечатление, какое вы производите на всех.

– Происходя от императорской крови, – продолжала принцесса, улыбкой поблагодарив молодого человека, – сидя на первых ступенях трона, где мое имя и привязанность императора ко мне делают мое могущество почти неограниченным, я могла бы помочь человеку, любимому мною, подняться на все ступени, ведущие к славе и богатству, не правда ли?

– Совершенная правда, – сказал кавалер, становившийся все холоднее, по мере того как герцогиня горячилась.

Она продолжала:

– Если бы человеку, который полюбит меня, приходилось забывать тягостное прошедшее, со мной этого прошедшего не существовало бы. Он должен был бы заниматься одним будущим, будущим таким, о котором он не мог никогда и мечтать.

Слова эти были так ясны, что Жорж счел долгом для достоинства молодой женщины остановить ее.

– Ваша привязанность не могла быть мечтой для человека честного, – сказал он, – человек честный не мог бы забыть, что вы замужем и несвободны.

Это была неудачная увертка. Принцесса пришла в негодование.

– Вы говорите мне о моем муже! – вскричала она. – Объяснимся яснее. Вы ищете предлог, чтобы отказаться от моей любви? Вы напоминаете мне мои супружеские обязанности? Но почем вы можете знать, имею ли я обязанности к герцогу де Бланжини? Нет! Я ничем не обязана герцогу. Я за него вышла с таким условием, что сохранила мою свободу, не сковывая свободы его. Если я возьму любовника, я не нарушу данного слова.

Жорж казался изумлен подобной смелостью. Молодая женщина с пылкостью продолжала:

– Вы, смельчак из смельчаков, удивляетесь моей смелости? Ну что же! Я взяла бы любовника и была бы виновна менее моих кузин. Я не хвасталась бы моей любовью. Любовь, о которой я мечтала, была бы скромна и таинственна. Притом муж недолго стеснял бы меня. Он слишком стар. Я возвысила бы до себя моего любовника, я породнила бы его с императорской кровью… я сделала бы его моим мужем…

Как ни закален был Жорж против обольщений герцогини, у него не могла не закружиться голова при ее последних словах. Породниться с императорской кровью!.. Ему!.. Кадрусу! Стало быть, эта женщина любила его самого. Он был уверен, что принцесса сдержит свое слово.

– Я вас понимаю, – ответил он, – и у меня разрывается сердце. Забыть прошлое… быть любимым вами, сесть возле вас на первых ступенях первого трона на свете – это мечта до того невероятная, что она могла родиться только в голове безумца. Каким смельчаком ни признаете вы меня, я был не настолько смел, чтобы возноситься так высоко в моих притязаниях.

– Но это мечта моя, и я могу ее осуществить… – начала молодая женщина, слушавшая тревожно, как обвиняемый, свой приговор.

– Позвольте мне закончить, герцогиня, – перебил ее кавалер. – В том свете, в котором вы живете, играют всеми чувствами. Низость, честолюбие, жадность повергли бы к вашим ногам свою лицемерную любовь, если бы знали состояние вашего сердца. Но у таких людей, как я, притворства не существует. С глубоким сожалением, с живейшей горестью должен я вам сказать, герцогиня, что была минута, когда я отдал бы все на свете, чтобы сделаться достойным вашей любви. Но теперь с глубочайшим уважением должен я вам сказать, что уже поздно. Я люблю молодую девушку, руку которой просил.

Кровь южной женщины слишком горяча, чтобы она не вышла из себя при этом признании, которое казалось почти оскорблением после ее объяснения.

– Кто же эта соперница, которую вы предпочитаете мне? – сказала она запальчиво. – Богатая невеста, это правда, но еще девочка, ослепленная красивой наружностью кавалера де Каза-Веккиа, ребенок, желающий выйти из-под опеки, более желающий свободы, чем любви. Вы хотите, чтобы вас любили самого, а делаете уступки.

– Вы ошибаетесь насчет моей невесты, герцогиня. Та, кто отдала мне свое сердце, не такая, как вы думаете. Она не имеет такого могущества, как вы, чтобы возвысить меня в глазах всех. Она ничего не может сделать для меня, но если голова ее возлюбленного когда-нибудь покатится с эшафота или пуля пронзит ему грудь, она умрет… Она готова всем пожертвовать человеку, которого она любит… Кадрусу… Она готова жить моей жизнью. Кто сделает это?..

– Как! – вскричала принцесса. – Она знает?..

– Она знает все.

– А! Когда так… я понимаю! – сказала молодая женщина, ухватившись за голову обеими руками. – Вы должны любить ее, ее жертва выше моей. Я хотела возвысить вас до себя, она опускается до вас…

Слезы душили герцогиню, она делала невероятные усилия, чтобы их скрыть. Она встала.

Кавалер, взволнованный не менее, поспешил положить конец такому тягостному разговору. Он также встал и сделал шаг к двери. Герцогиня протянула ему руку.

– Слушайте, – сказала она ему, – вы очень огорчили меня. Такая кровь, как моя, знает ненависть, но признательность в ней сильнее всего. Я благодарю вас за вашу честность. Вы могли меня обмануть, а поступили великодушно. Молчать о том, что происходило между нами, я не стану вас просить. Вы так благородны, что я не могу сомневаться в том. Вместо любви, которая не может быть взаимна, я предлагаю вам мою дружбу, а вместе с дружбой мое уважение. В каком бы месте, в каком бы положении вы ни находились, помните о принцессе Полине. Ее привязанность и помощь не изменят вам.

Слишком взволнованный, чтобы отвечать, кавалер поцеловал руку герцогини и хотел уйти.

– Жорж! – вскричала молодая женщина в ту минуту, когда он уходил.

Кавалер обернулся. Она бросилась к нему на шею и, трепеща, прижала свои губы к губам молодого человека. Потом вырвалась и сказала:

– Ступай… Унеси с собой этот поцелуй, первый и последний!..

Она зашаталась. Сила воли изменила ей, женщина забыла на минуту достоинство принцессы. Жорж отвел ее к дивану. Потом поцеловав ей руку и, пока она рыдала, наскоро вышел, унося в сердце самое сильное чувство горести, какое только может поразить человека.

Он сел на свою лошадь, не думая даже ею править. Лошадь сама привезла его в Фонтенбло.

Принцесса вечером не была у императрицы. Во дворец дошли слухи, что она очень серьезно нездорова..

Глава ХХХV
Борьба Жанны и Марии

Начальники Кротов держали Гильбоа в таких тисках, что он не мог медлить. В тот же вечер отправился он в комнату своих племянниц. Он нашел их занятыми пустяками, которыми молодые девушки занимаются перед свадьбой. Они так были заняты, что не слышали, как он вошел.

– Вы, стало быть, очень рады бросить вашего старого дядю, – сказал барон, – если не бежите к нему навстречу, когда он приходит к вам?

При звуке голоса своего опекуна обе кузины вздрогнули, потом подошли подставить дяде свой лоб. Жанна слегка покраснела; она догадывалась, какие причины привели Гильбоа. Она также была смущена при мысли, что, может быть, ее кузина угадает, что она имела тайны от нее. По какой-то стыдливости, по какому-то смутному опасению Жанна не доверилась своей кузине. Мария не знала ни о письме, которое Жанна написала Жоржу, ни о свидании в прошлую ночь.

Гильбоа усадил своих племянниц, а сам, также усевшись, начал:

– Жанна, я должен поговорить с тобой.

– Я слушаю вас, дядюшка, – ответила она.

Мария также слушала. При трепете в голосе барона, с тем инстинктом, который никогда не оставляет женщин, сердце ее забилось как бы от приближения несчастья.

– Плутовка! – продолжал Гильбоа, обращаясь к Жанне и стараясь скрыть под добродушным видом ярость, бушевавшую в его сердце. – Плутовка, ты знаешь очень хорошо, зачем я пришел!

Молодая девушка, несмотря на все усилия, почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.

«Шардон сказал правду, – подумал барон при очевидном замешательстве своей племянницы, – любовники сговорились».

– Признайся, ты знаешь, что я тебе скажу? – продолжал он.

– Нет, дядюшка, – ответила Жанна, дрожа от своей лжи. – Уверяю вас…

– А я тебя уверяю, что не верю тебе! – перебил ее барон. – Я знаю наверняка: ты понимаешь, что я пришел поговорить с тобой о твоем замужестве.

– О моем замужестве!..

– О, лицемерка! – сказал дядя с притворным добродушием, грозя племяннице пальцем. – Как она притворяется!

Мария украдкой наблюдала за кузиной, в уверенности, что она скрывает что-то от нее. Она вся превратилась в слух.

– Да, – продолжал барон, – я вполне уверен, что ты знаешь очень хорошо, что я пришел сообщить тебе о предложении кавалера де Каза-Веккиа.

Мария задрожала с головы до ног. «Жорж любит ее, – подумала она с трепетом. – Она любит Жоржа! Они скрыли от меня свою взаимную привязанность. О, пусть теперь остерегаются!»

Жанна, конечно, ожидала услышать имя своего возлюбленного, однако также задрожала, когда дядя упомянул о кавалере. Она не ответила, но заметила неприязненное движение кузины. Гильбоа, заметивший волнение Жанны и ревнивый взгляд Марии, сказал себе: «Кажется, и эта также любит кавалера, черт его побери! Тем лучше! Эти женщины отомстят за меня!»

– Кавалер Жорж де Каза-Веккиа просит руки девицы Жанны де Леллиоль, – сказал он с рассчитанной медленностью. – Какой ответ должен я передать ему?

– Я послушна, – ответила Жанна, дрожа, – я сделаю то, чего захочет мой опекун.

– Злая! – продолжал дядя, коварно улыбаясь. – Ты не всегда делала, что я хотел, а то я не был бы вынужден передавать тебе предложение кавалера. Но я понимаю. Красивого молодого человека предпочитают старому дяде… Я вижу, – прибавил он, вставая, – что этот старый дядя не должен был мешаться в любовь, все условия которой были так хорошо устроены заранее. Тем лучше, милые дети. Дай бог, чтобы вы нашли в этом союзе, который я одобряю, все счастье, какого вам желает тот, кто до сих пор был вам отцом.

С этими словами Гильбоа поцеловал в лоб обеих племянниц и вышел.

Минутное молчание наступило после ухода барона. Мария, сидя у окна, по-видимому, занималась вышиванием. Жанна заметила безмолвие кузины и подошла к ней, села и взяла ее за руку.

– Мария, ты дуешься на меня? – спросила она. – За что? Не за то ли, что я не была откровенна с тобой, что я скрыла от тебя свою любовь?

– Нет, – ответила молодая девушка, силой воли успевшая вложить твердость и равнодушие в свой голос. – За что мне сердиться на тебя? Ты была свободна.

– Да-да, – сказала Жанна, – ты сердишься. Твой голос слишком холоден. Он опровергает твои слова.

Чтобы выпросить прощение, она поцеловала руки своей кузины, говоря:

– Видишь ли, эта тайна принадлежала не мне одной. Это также была его тайна.

Жанна не могла не почувствовать, какой трепет овладел ее кузиной при этом слове, потому что та выдернула свою руку. Слишком занятая своим счастьем, чтобы заметить то, что происходило в душе приятельницы, Жанна погрузилась в какую-то восторженность, из которой вышла затем, чтобы сказать:

– Мечта всей моей жизни должна осуществиться. Мы никогда не расстанемся, моя добрая Мария, как и в прошлом, жизнь наша будет одна. Замужем за двумя неразлучными друзьями, мы будем жить неразлучно. А если Господь пошлет нам детей! Я буду молиться ему, чтобы у одной из нас был мальчик, а у другой девочка. Понимаешь ли ты, Мария? Эти дети будут вместе расти. Может быть, когда-нибудь мы будем иметь счастье соединить их. О, милый друг, как мы будем счастливы!

– Счастливы! – сардонически повторила Мария де Гран-Пре. – Счастливы! Не жестоко ли с твоей стороны говорить мне о счастье, ожидающем тебя?

– Как это? – наивно спросила Жанна, изумленная горьким тоном кузины. – Неужели ты еще сердишься на меня за…

– Ну да, сержусь! – с живостью перебила ее Мария. – Я сержусь на тебя за то, что ты внушила любовь Жоржу. Я сержусь на тебя за то, что Жорж тебя любит. Как! Ты выходишь за такого человека, для которого я принесла бы в жертву все, а я должна быть женой Дон Кихота! Я согласилась принять его предложение только для того, чтобы сблизиться с Жоржем и отдаться ему, а ты расхваливаешь мне свое будущее счастье… Да, – продолжала она, не обращая внимание на движение Жанны, испуганной этим цинизмом, – я решилась на этот брак по расчету и намеревалась обмануть этого старого дурака. Ты расстроила все мои планы.

– Это не моя вина, – робко сказала Жанна.

– Не твоя вина! – возразила Мария, все более и более одушевляясь. – Лицемерка! Для чего ты так старательно скрывалась от меня, твоего друга? Ты знала, что ваша взаимная любовь разорвет мне сердце? Оставь меня! Я тебя ненавижу… ты вероломная!

Пораженная Жанна не находила ни слова в свое оправдание. Со своей любящей натурой, всегда готовая на жертвы, она почти считала себя виновной против кузины. Слезы, навернувшиеся на ее глазах, были единственным извинением и верным доказательством несправедливости обвинений против нее. Но слезы эти, вместо того чтобы разжалобить Марию, сделали ее еще злее. Она встала, подтащила кузину к зеркалу и в порыве ярости сорвала косынку с ее шеи.

– Смотри! – вскричала она. – Разве я хуже тебя? Смотри на эти черные волосы, роскошно падающие на перламутровые плечи! Разве они не так красивы, как твои льняные, висящие на шее, похожей на воск?

Жанна закрыла голову обеими руками и зарыдала. На слезы эти раздраженная Мария ответила хохотом.

– Да! – кричала она со сверкающими глазами. – Плачь!.. Плачь, робкий ягненок!.. А я львица! Львица не плачет!..

Едва переводя дух от гнева, она опустилась в кресло. Жанна также села, но все еще плакала. Наступило продолжительное молчание. Ненависть и дружба все боролись в сердце Марии. Не похитили ли у нее любовь? Но могла ли она забыть в одно мгновение все взаимные радости, целую жизнь, проведенную под одной кровлей? Рыдания Жанны вонзились ей в сердце. Дружба одержала верх. Она подняла голову и взглянула на свою кузину. Жанна все закрывала голову обеими руками. Мария вдруг подошла к своему другу и, схватив ее руки, покрыла их поцелуями.

– О моя Жанна! – сказала она. – Какая я была злая! Это оттого, видишь ли, что я так его люблю! Прости меня! Ты праведница, моя добрая Жанна. Твоя улыбка, такая кроткая, такая чистосердечная, должно быть, заставила его упасть к твоим ногам так, как я теперь падаю и прошу тебя простить меня. Конечно, он должен был предпочесть тебя, ты гораздо красивее меня.

Жанна вместо ответа опустила голову на плечо кузины. Мария печально продолжала:

– Слушай, мы еще можем быть счастливы. Как ты сказала, наша жизнь может, как и прежде, быть общей. Мы можем жить друг возле друга. Я сделаюсь его другом, мы обе будем любить его – вот и все.

Жанна, находившая печаль и слезы при вспыльчивости кузины, вздрогнула при этих словах. Любовь эгоистична. Слезы высохли на ее глазах, она пристально взглянула на Марию. Та тотчас поняла этот взгляд.

– Ты ревнуешь, – сказала она, – но будь спокойна… Я не стану стараться нарушать твое счастье, я сделаюсь его другом, его нежной сестрой. Довольна ли ты?

Жанна, краснея, что обнаружила сомнения в своей кузине, ответила ей поцелуем.

– В свою очередь прости меня, моя добрая Мария. Если ты была несправедлива ко мне, то и я в свою очередь так же поступила с тобой, мы квиты. Забудем все.

В взаимном порыве молодые девушки бросились на шею друг к другу.

Через минуту Жанна пошла в свою комнату и скоро вернулась в костюме, показывавшем, что она намерена выйти.

– Куда ты идешь? – спросила Мария, сердце которой опять защемила ревность.

– Я пойду немножко прогуляться в парке, – ответила Жанна с очевидным беспокойством. – После того, что случилось, мне нужно собраться с мыслями. Воздух принесет мне пользу, он прогонит тяжесть, которую я чувствую в голове.

– Хочешь, я пойду с тобой? Если ты вдруг сделаешься нездорова…

– Нет-нет! – с живостью возразила Жанна. – Мое нездоровье слишком ничтожно, оно долго продолжаться не может. Повторяю тебе, мне нужно собраться с мыслями. Уединение будет для меня лучшим лекарством.

– Как хочешь, – ответила Мария.

Жанна ушла. Мария поняла, что она отправилась на свидание и скрыла от нее это. Это было предлогом к вспышке, ревность подавила дружбу.

– О лицемерка! – вскричала она. – О трусиха! Она не смеет признаться, куда идет. Ступай к каштановым деревьям, он, должно быть, там тебя ждет. Дура воображает, что может обмануть меня! Но, несмотря на все твои проделки, я отниму у тебя твоего любовника. Да, отниму! – повторила она с невыразимой энергией. – Да, против твоей воли, против его воли! Вопреки всем отниму! А если он меня отвергнет…

Она остановилась на минуту при этой мысли, потом продолжала:

– О, если он меня отвергнет, горе им!.. Я отомщу!…