Элтэнно. Хранимая Звездой
Аромат волшебства. Книга первая
Глава 3
Проснулись братья из‑за донёсшейся до их ушей страшной ругани. Они испуганно прислушались и замерли, не понимая спросонок происходящего. Судя по всему, выходило, что дилижанс подъехал к Барговерцу и извозчику, остановившему повозку возле конюшни ради краткого отдыха коней, взбрело в голову потребовать у нанимателей точный адрес. Однако, сладко вздремнувшие за ночь друзья протрезвели достаточно, чтобы осознать каких дел спьяну наворотили и теперь пытались вернуть хотя бы часть своих денег. К разбирательству пришлось привлечь даже жандармерию и потому предрассветный покой перестал быть спокойным. Живущие в близлежащих домах люди высовывались из окон и вовсю недовольно галдели из-за того, что им помешали выспаться.
Мальчики затаились, понимая, что совсем не дело в такой момент нос наружу показывать. Они дождались времени, когда извозчик отдаст распоряжение конюшим распрячь лошадей и пойдёт отдыхать, потягиваясь и насвистывая весёлую песенку. Мужичок был очень доволен, что по-крупному облапошил пьяных дурней и ещё правым остался.
Крышка горбка осторожно открылась, и мальчики высунули свои любопытные моськи – где же это они оказались? Но ничего путного увидеть им не довелось. Так что Виталька с Витькой шустренько выбрались наружу и улизнули прочь из конюшни.
– Какой‑то некрасивый город, – первым сказал Витёк, осматривая улочку.
Ребята находились на самой окраине Барговерца. Здесь было грязно, многие люди держали живность, такую как куры, козы или же свиньи. Дома были деревянными и приземистыми. Поэтому перво-наперво мальчики испытали разочарование. Они ведь жили в столице, в богатом квартале, и знать не знали, что в Лоррендауме есть места намного хуже.
– Может, и некрасивый, зато хороший. В дурной бы Федюня не подался, – уверенно заявил Виталик и смело зашагал вперёд по улице.
Витёк, прижимая к себе свою любимую книжку, всё также завёрнутую в плащ, поспешил за братом. Пристроился возле него, ещё раз осмотрелся по сторонам и сказал.
– А как мы Федюньку-то искать будем?
– Не знаю ещё, – почесал затылок Виталик. – Там видно будет. Сначала надо город посмотреть. Вдруг сами на него наткнёмся?
– Хорошо… А кушать мы когда станем? Кушать хочется.
Денег у ребят не было. Еды тоже. Все их запасы в могиле зарыты остались.
– Потерпи, найдём чего-нибудь. Впервой есть хочется, что ли?
Вокруг них заголосили первые петухи. Братья ёжились от их кукареканья, но шли всё дальше и дальше. Постепенно дома становились добротнее. Вот и храм показался. Высокий, с позолоченным куполом, пусть и с одним. Дальше и вовсе на стенах штукатурка появляться начала. И дорога под ногами не жижа, оставшаяся после ночного дождя, а всамделишная брусчатка. По такой хорошо идти. Легко.
Знать бы ещё куда идти только.
– Плохо, что так с матушкой вышло. Она же в могиле в покое лежала, а мы весь покров с неё сняли, – решил всё же высказать Витёк тяжесть, лёгшую на его ранимую душу. А затем вдруг припомнил обидные слова, некогда Грызнем сказанные, и всхлипнул. – Гробокопатели какие-то, а не дети.
– Не печалься, – грустно вздохнул Виталька. – Она на нас с того света смотрит и понимает, что лучшего мы хотели.
Ах, как ему самому в это верить хотелось!
– Может, она нам знак какой-нибудь даст? Куда идти? У меня уже ножки болят.
– Давай сядем, передохнём.
Они как раз проходили мимо здания главного храма города. Там начиналась обеденная служба, а потому большинство верующих горожан уже находились внутри. Высокая лестница, ведущая ко входу, обезлюдела. Туда-то, на ступеньки, ребята и сели, грустно опустив головы. Выбежавший по каким-то делам служка, увидев это, хотел отругать детей, но, разглядев их добротные богатые наряды, передумал и лишь неодобрительно крякнул. С недовольством посмотрела на мальчиков и пара побирушек. Они понимали, что с этих гроша не получишь, и желали, чтобы они ушли поскорее. Но братьям было некуда идти. У них не было ни родных, ни друзей, ни дома – ничего у них не было окромя друг друга. Поэтому они в тяжёлом молчании продолжали сидеть и смотрели, как катит по улице кэб, как весёлая ребятня гоняет голубей, как голосит рекламщик газет, намереваясь завлечь на подписку состоятельных горожан.
– Братик, – наконец сказал Витька. – Не могу. Кушать хочется! Может, зря мы сюда, а? Может, домой вернёмся?
– Не смей говорить так! – тут же разозлился Виталька. – Это не наш дом. И вернёмся, так там разлучат нас. Сам знаешь.
– Знаю, – тяжело вздохнул малыш. – Но есть… есть-то хочется.
– Ладно. Сиди. Сейчас чего‑нибудь придумаю.
Особо придумывать Витальке нечего было. Что у него имелось? Нож и отмычка? Так у него даже мыслей использовать их для разбоя не возникало никогда. Так, глупость какая‑нибудь порой помечтается о лихом геройстве и забудется вскоре. Поэтому он снял с себя камзол, отряхнул его хорошенько от грязи и пыли да пошёл к лоточницам, продающим поблизости всякие сласти и булочки. Другой бы до такого не додумался. Сразу к пекарне направился сытного хлеба с отрубями купить. Но где Витальке про пекарни знать? С уличными ребятами, у которых так же, как у него, денег не было, не ходил он туда ни разу. За снедью кухарка только Марыську посылала. Зато, бывало, когда с матерью гуляли по городу, к таким вот лавочкам они подходили угоститься, а потому не колыхнулось у него в душе, что это может быть неправильно.
Лоточницам он показал свой камзольчик и попросил его на еду обменять. Две женщины тут же ругаться начали, а третья взяла и согласилась. Задёшево хорошую вещь приобрела. Всего-то за четыре пирожка с повидлом да два больших калача, сахаром обсыпанных. Виталька ещё и в благодарностях рассыпался, обрадовался очень. Довольный сразу с добычей к брату поспешил.
– Вкусно-то как! – с удовольствием уплетал за обе щёки Витёк.
– Ага. Только ты пирожки не ешь пока. Давай в плащ к книге завернём. Мало ли сегодня Федюньку не встретим.
– Ох, – обомлел малыш. – А где же мы тогда спать будем?
– Найдём место, – беззаботно махнул рукой Виталька и продолжил кусать калач. Покамест на воле ему нравилось.
Доев, братья приободрились и зашагали по улицам дальше. Им уже стало казаться, что они припоминают куда какая дорога вывести может. И, наверное, так оно и было. Барговерц был хоть и большой город, а всё-таки не столица. Мальчики же практически кругами ходили. Они не выбирали куда идти, и так вот получалось. Периодически им доводилось остановится посидеть где-либо. То на лавочке возле памятника, то на ступенях библиотеки, то просто на траве под деревом в парке. Тогда Виталик и Витёк вовсю начинали пялиться по сторонам. Разговаривать меж собой им уже не хотелось, слишком тревожно стало для пустых бесед. Небо начинало темнеть, на город ложились сумерки, а Федюньку они не встретили.
– Что делать будем? – первым спросил Витёк. Он не знал, как старший брат боится этого вопроса. Иначе бы не задал, терпел дальше.
– Пойдём.
Голос Виталика звучал уверенно, хотя не было в нём самом ничего окромя страха. Главное, братец доверился и перестал бояться. Смело подал ему одну ручонку, а другой у бока книгу свою продолжил придерживать. Так они и пошли. И по началу Виталик сам не понимал, куда они идут. В голове его лишь рассказы уличных приятелей звучали о том, что посреди улицы оставаться нельзя спать – жандармы в детский дом заберут. А про приюты для сирот среди ребятни такие байки гуляли что аж ух! И что там тайком кровь для гадов‑нелюдей сцеживают, и что спать в клетках заставляют, а во двор лишь на поводках, как собак, выводят, и что работать заставляют до смерти… Много каких дурных слухов ходило. И мог бы усомниться в их истинности Виталик, да был среди его приятелей один тип, усыновлённый оттуда. Молчаливый, угрюмый парень. Заикался всё время, вот и не любил болтать. Так вот он, хоть про свой детский дом никогда ничего не рассказывал, когда разговоры про то заходили, завсегда плевался и говорил: «Лучше сдохнуть, чем туда обратно попасть».
Поэтому вертелось в Виталькиных мыслях, что надо в такое место пристроиться, чтобы никто на него с братом не наткнулся.
А куда идти?
В подворотню страшно, вдруг патруль там пройдёт. По той же причине и в парке боязно. К людям каким-либо податься, так кто примет?
– А куда мы идём? – как назло спросил Витька.
– На кладбище. Проходили мы тут одно неподалёку.
Малыш тут же испуганно на братца поглядел.
– Виталь, а Виталь?
– Что?
– А как же мы на кладбище будем? Там же чуди всякие водятся.
– Маг ты у нас или кто? – недовольно поджал губы Виталька. – Сейчас придём, пристроимся куда‑нибудь, и ты поколдуешь, чтобы нас не тронуло лихо какое.
Витёк надолго замолчал. Мысли тяжёлые у него в голове вертелись. Мрачные и панические. Так и подрывало брату признаться, что ничего‑то он в тёмном колдунстве не ведает.
– Виталь, – в конце концов, жалобно проблеял мальчишечка, когда ограда кладбищенская показалась. Была она не менее высокая, нежели на «Вознесенском». Даже толще, наверное. Совсем старое это кладбище было. Его в такие времена закладывали, когда без достойной стены огораживающей не обойтись было. Пошумят лихие ученики некромантов, так потом и лезет оттудова всякая пакость. А потому кладка добротная была, да в основании своей старые обереги защитные хранила. Те, что нежити не дают за пределы выйти.
– Чего тебе?
– А коли не справлюсь я?
– Справишься. В меру светло ещё. Вот найдём место поудобнее, и ты книгу свою полистаешь. Наверняка, там дельное что-нить найдётся.
– Найдётся, – грустно проговорил Витёк. В себя он мало верил, а вот в сокровище своём нисколько не сомневался.
Дух-хранитель словно почувствовал оказанное ему доверие. Как будто понял, что сегодня не только Чёрную Книгу Дракона ему от всех бед ограждать придётся, а ещё и братьев опекать. Ощерился, призрачные чешуйки вздыбил. Да так, что раза в два больше себя прежнего размером стал! Струйку огня несуществующего в воздух выпустил.
Только зря дух бахвалился. Мальчики этого не видели, да и никак не могли увидеть, а на Барговерцком кладбище и вовсе никакой нежити вот уж как лет сто не появлялось. И могла бы она зародиться оттого, что малолетний экспериментатор заклятия читать стал, да только не было силы в эти слова вложено, не было никаких опасных артефактов, способных эту силу призвать. А потому проспали всю ночь братья спокойно. Даже крысы и мошкара к ним не приблизились – книги побаивались.
***
Пока мальчики зябко жались друг к другу, стараясь согреться, Людвиг Верфайер Младший сидел в тёплой уютной комнате придорожного трактира. Ему всегда нравился огонь, так что он разжёг пламя в очаге и протянул к нему руки. Красный отсвет на ладонях показался ему красивым. Он был похож на сегодняшнюю вечернюю зарю, завершившуюся буйством красок. Людвиг внимательно и долго наблюдал за ней. Но не только потому, что любил наблюдать за природой и движением жизни. Виконт Даглицкий вглядывался в поле, через которое шла широкая дорога, и думал, что если сесть верхом на лошадь, то уже через три часа можно оказаться дома. Однако, отправиться так в родовой замок Людвиг не решился. Он проделал долгий путь и не дело теперь спешить. Ни к чему пугать отца ночным приездом. Успеется приехать. Последняя ночь в чужой комнате и все скитания кончатся, он переступит порог самого дорогого для него места на земле. В Аррауре он родился и провёл своё детство. Да и позже, когда Людвиг стал старше и отец забрал его с собой в столицу, ему доводилось частенько возвращаться в родные пенаты.
«Дом – это так хорошо! Дом. Милый дом», – с теплотой думал маг.
За такими мыслями его тоска по любимой женщине стала тише. Во время пути ему вообще оказалось легче переносить глубокую боль из-за потери жены и ребёнка. Мужчина часто задумывался о предстоящем приезде и даже мечтал, как прогуляется по парковым дорожкам… ровно до того момента, как ловил себя на том, что отчего-то не думает о покойной супруге. Тогда перед ним снова возникало мертвенно-бледное лицо Мари, и он погружался в свою беспросветную скорбь. Иногда при этом Людвиг доставал взятую им с собой открытку. Странно, но она грела и мучила его душу одновременно. Постепенно слова младшего из мальчиков о том, что пасынки хотели его ею утешить, накладывались на воспоминание о последнем разговоре с женой – том самом, что он начал вести в кабинете. Памяти было никуда не деться от горящего яростью взгляда и уничижительных слов. Тогда эта в общем‑то тихая женщина не просила, она требовала от него понять и принять её сыновей. Именно из-за его нежелания согласиться на такое ступила прекрасная Мари на эту проклятую лестницу и ступеньку!… Что это было? Знак судьбы наконец‑то прислушаться к ней? Ведь и до этого нежные губы шептали подобное, но никак он не мог услышать жену. А теперь всё в нём кричит её последними словами.
На несколько секунд Людвиг прикрыл глаза, вспоминая жуткую картину в детской. Два маленьких человечка, жмущихся друг к другу, как будто они заключены в тюремную камеру. Пленники, а не молодые господа в богатом доме. Их вид заставил его ощутить себя чудовищем. Он впервые задумался, а как эти дети могут воспринимать его со стороны. Они видели ласку матери, но от него? Что они видели от него? Еду, которую приносят слуги? Одежду, которую им выбирала Анна Златова? Знания, которые давал господин Тихонов? Или же дом, в котором он предпочитал избегать их? Где тут связь светлых воспоминаний именно с ним, с Людвигом?
«Простите нас, Ваша милость. Простите. Мы думали вас то утешит», – прозвучало у него в голове жалобным голосом маленького Виктора.
«А я вас не утешил. Даже не подумал об этом», – только и мог ответить он холодно сам себе.
Память и совесть изгрызли чувствительную душу Людвига. Намного проще и правильнее было сделать так, как советовали ему друг и отец. Но он чувствовал, что должен. Должен был попытаться исполнить своё последнее обещание любимой. И уже не столько потому, что это бесчестье не последовать последней просьбе умирающего. Нет, ему самому иначе не будет покоя. Мужчина считал, что правильно сделал, поговорив с директором королевского кадетского корпуса. Отсрочка в один год самое то, чтобы ему наконец-то проявить себя не как отстранённого благодетеля, а отца. Давно надо было вспомнить, что настоящий родитель это не только человек, который даёт кров, еду, одежду. Нет, прежде всего это кто‑то близкий. Тот, кто тебя понимает.
Решив так, Людвигу так же довелось осознать, что вдали от мальчиков ему не хватает шума, который те завсегда создавали своими играми. Из-за этого, внезапно услышав за окном звонкий ребячий смех, Людвиг не удержался и выглянул наружу. Там, на дороге, пользуясь свободной минуткой, играли в разбойников и жандармов местные ребятишки. И, глядя на них, виконт грустно улыбнулся. В нём поселилось острое и невозможное желание неожиданно помолодеть лет эдак на двадцать.
«Как хорошо, когда тебе шесть или восемь! – искренне думал он. – Ты не знаешь истинных сложностей жизни, твои мысли не занимают тяжёлые думы, а вокруг полным‑полно верных товарищей».
… Ах, если бы только Людвиг знал, что царило в душе его пасынков! Разве такими стали бы его мысли? Но обычному взрослому человеку с высоты своего опыта завсегда кажется, что детство безоблачное время. А, значит, нельзя относиться серьёзно к невзгодам и слезам детей.
И, между тем, кое в чём маг при этом был прав. Он верно упрекал настоящее в том, что оно приготовило для него слишком много невзгод. Ведь в то время, как Людвиг смотрел на веселящихся ребятишек, в расположенный неподалёку Арратаун почти прибыло письмо. И пусть оно ещё не достигло главы карательного отряда, но ещё часов пять-шесть, и этот суровый человек вскрыл бы конверт.
Но пока такой беды маг нисколько не предполагал. Голос его интуиции не мог пересилить ту эмоциональную бездну, в которой Людвиг находился. А никаких иных намёков, более материальных, не было. Поэтому виконт Даглицкий в какой-то момент задвинул штору, разделся и лёг в постель. И можно было бы написать, что в душе его царило спокойствие, но это было не так. Прокручивая в голове одни и те же мысли лорд Людвиг Верфайер Младший глубоко страдал. И наедине с самим собой позволил себе всхлипывать от горя и даже, в конце концов, разрыдался.
Утром, однако, никто не сказал бы с чем связаны опухшие глаза постояльца. Быть может, он всего лишь не выспался? Рассвет ещё только-только занимался, а Людвиг Пламенный уже был умыт, причёсан, одет с иголочки и находился в дороге. Его карета покинула ночной приют.
Глава 4
Последняя часть дороги проходила мирно. Птицы вовсю радостно пели. Насекомые ещё только просыпались, и редко какой жук жужжал в своём беспокойном полёте. Небо радовало приятной синевой. Крошечные белые нити на нём истончались, обещая замечательный ясный день. Вскоре до ушей Людвига стали доноситься отголоски крестьянских песен. Селяне шли работать на поля, не смея бесцельно тратить ни мига своего существования. А затем сельская местность закончилась. В какой-то момент стали видны дома небольшого городка Арратауна и горделиво высящиеся за ними башни замка Арраур – громоздкого строения из тёмного камня. Со стороны родовое гнездо Верфайеров выглядело мрачным, но вот уже четвёртое поколение подряд действительно мрачного и жуткого в его стенах почти ничего не вершилось. На это указывали жилые постройки, всё ближе и ближе подбирающиеся к графскому жилищу. Люди давно успокоились, стали забывать зловещую историю этих мест.
Лошади между тем остановились. Словно нетерпеливый мальчишка лорд Верфайер придвинулся ближе к выходу и едва дождался, когда ему откроют дверцу. Тогда он вышел наружу и сразу увидел встречающих его – отца и мачеху, которую маг называл не иначе как мама.
Эта женщина во всём заменила ему настоящую мать, которой он ни капли не помнил. Миледи Ванесса Дэ Флёррон, не найдя в замужестве той нежности, что желала, отдала всю свою любовь сыну мужа. Своих детей у неё так и не появилось, а трёхгодовалый Людвиг отнюдь не походил на свою старшую высокомерную сестру Шарлотту. Ему не хватало внимания сурового отца, весьма занятого человека. Он отчаянно нуждался в заботе, и миледи Ванесса подарила ему то тепло, без которого не может жить ни один маленький ребёнок.
– Мама, – с улыбкой произнёс он и поцеловал нежную руку женщины.
И всё же вся его радость от встречи тут же померкла. Всё совесть. Всё слова Мари, никак не желающие отпускать его!
Ванесса Дэ Флёррон Верфайер смогла стать ему матерью. И вот, наверное, причина отчего он некогда столь безрассудно признал братьев своими детьми. Ему виделось, что они будут испытывать такую же глубокую благодарность, но… а что он сделал из того, что сделала для него эта женщина? Разве он читал им сказки на ночь? Разве играл вместе с ними в какие‑либо игры? Разве элементарно спросил хоть раз – а хорошо ли им в его доме?
– Я рад, что ты приехал так скоро, – искренне сказал отец.
Людвиг Младший перевёл на него взгляд и впервые понял, как родитель постарел за последние два с половиной года. Так, словно прошли все десять лет. Морщины стали значительно глубже, голубые глаза утратили былую ясность. Теперь ему нельзя было дать меньше его шестидесяти с небольшим. Даже голос, даже голос и тот утратил былую твёрдость!
«Неужели это из-за меня? Неужели он так переживал?» – неприятно поразился Людвиг, но вслух сказал другое:
– Я не мог нигде задерживаться. Я очень хотел вернуться домой.
– Твой дом ждал тебя не меньше, – губы Людвига Старшего приподнялись в непривычной для него мягкой улыбке.
– Проходи, – добавила миледи Ванесса. – Ты, верно, голоден? Я прикажу подать чай или, если хочешь, плотный завтрак.
– Нет-нет, благодарю. Прежде всего я должен вернуть урну на место.
С этими словами Людвиг раскрыл свой небольшой саквояж, в котором перевозил наиболее нужные в дороге вещи, и достал из него вазу с прахом прадедушки. Сосуд был новым, но выглядел неотличимо от прежнего. Разве что содержимое… хотелось бы верить, что к останкам любимого предка примешалось не так много пыли! Несчастный правнук лично собирал щёткой все крупинки, считая кощунством доверить такое слугам и уж тем более вменить пасынкам в качестве наказания.
– Ты уверен, что хочешь начать свой приезд именно с этого? – между тем осторожно поинтересовался старик-граф.
– Я поступил неразумно, забрав урну с собой. Мне стоит поставить её на место и помолиться за души всех дорогих мне людей.
– Мой бедный Людвиг, – прошептала миледи Ванесса.
Женщина ничего не знала о семейной тайне Верфайеров, а потому не сочла подобное за желание провести ритуал. Вот Людвиг Старший всё сразу понял. Но он решил не напоминать сыну о значимости предварительных подготовок к любым магическим обрядам. В конце концов, перед ним стоял не юнец, а взрослый мужчина, способный и талантливый маг. Тот, кому была доступна дорога в архимаги. Подобного могущества в самом графе Даглицком отродясь не было, магом он родился посредственным.
– Возвращайтесь в дом, дорогая, – попросил граф жену в присущем ему сухом и приказном тоне. – Я сам провожу сына.
Миледи Ванесса, за годы брака свыкшаяся с мыслью, что она живёт и делит ложе с чужим для неё человеком, не стала противиться. Она покорно исполняла свою роль супруги и никогда не жаловалась. В конце концов, ей не хватало всего лишь чуткости и нежности мужа, возможности почувствовать духовную близость с ним. Во всём остальном этот мужчина вёл себя безукоризненно, и многие её подруги о подобном могли только мечтать. В семье Верфайеров не случалось недостойных скандалов, позорных измен, бедственного положения. Миледи Ванесса была богата и знатна… Вот только в отсутствие мальчика, заменившего ей родное дитя, умирала от беспросветного одиночества.
Наверное, она была одной из тех немногих, кто, услышав весть о неприемлемом браке Людвига Младшего, первым делом подумала не об ударе по репутации. Прежде всего, зная характер мужа, она поняла, что не увидит своего названого сына очень долгое время. Сам граф, быть может, ещё пошёл бы на какой-либо контакт с опозорившим его отпрыском, но ей он не дал бы написать ему ни одной строки, ни одного слова. Так и вышло. Женщине оставалось лишь собирать слухи, как живёт вдали от неё дорогой её сердцу человек. Сплетни были, большей частью, нелицеприятные. Это задевало истинную аристократку, заставляя недовольно поджимать губы. Но после она всенепременно радовалась, что её Людвиг познал счастье взаимной любви. И что хотя бы одной женщине из всех тех, что она знала, повезло быть по-настоящему любимой.
***
Людвиг в сопровождении отца неспешно шёл по знакомой садовой тропе. Случайно встретившийся им садовник, поспешно поклонился, снимая соломенную шляпу. На лице у него при этом возникла широкая искренняя улыбка. Этот старик был рад видеть молодого хозяина, хотя едва ли перемолвился с ним даже парой слов за всю свою жизнь. Виконт ощутил эту доброжелательность и на его продрогшей душе стало несколько теплее.
Хозяева замка остановились возле часовни. Это было небольшое по периметру, но тянущееся к небу, удивительное и необычное строение в готическом стиле. Его украшали колонны и шпиль, на котором некогда восседала статуя покровительствовавшего тёмным наукам Тринадцатого. Но нынче не только этот монумент отсутствовал. Множество ужасающих скульптур бережно хранились под покрывалами в подвалах замка. Однако, ни граф Даглицкий, ни его сын не видели часовню в былые дни, а потому сердце их не ужалила тоска по её прежнему величию. Тёмно-серые стены часовни покрывал роскошный плющ, скрывая их истинный мрачный цвет. Газон вокруг был подстрижен, и из всех цветов на клумбах росли лишь белые кустовые розы – символ вечной памяти о покинувших мир живых. Печальные сюжеты показывали несколько узких витражных окон. Людвиг знал, что их невозможно открыть, но не было ещё такого, чтобы внутри часовни не царили свежесть и прохлада.
– Я очень рассердился на тебя, когда увидел, что ты вынес отсюда, – признался граф и выразительно посмотрел на сына, как если бы спрашивал: «Зачем?».
– Сейчас мне это сложно объяснить. Тогда я пришёл сюда то ли прощаться, то ли просить прощение, что больше не приду. Но я вдруг почувствовал, что не могу уйти один, что мне нужно обязательно взять урну.
– И как? Помог тебе Оттон Верфайер?
Отец выжидательно глядел сыну глаза в глаза, а Людвиг никак не мог произнести вслух, то, что хотел сказать: «Думаю, я очень его разочаровал».
Подобная мысль была связана не только с тем, что двое пасынков во время шальной игры разбили последнее пристанище прадеда. Нет. Людвиг не просто так восхищался этим человеком. Его покоряли ум, дальновидность, совершенная логика предка. Но самому ему крайне мало такого таланта досталось. Им с Шарлоттой стоило бы родиться наоборот, вот уж кто унаследовал рассудительность и хладнокровие. И нынче, осмысливая всё то, что произошло за два с половиной года, а в особенности новые опасные игры, Людвиг Младший понимал, что ни одна из его проблем не составила бы для Оттона Верфайера какой-либо сложности. Тот бы знал, что нужно делать, и уже делал это.
– Нет.
– Жаль. Мне хотелось услышать иной ответ.
Теперь настала очередь Людвига изумлённо смотреть на отца.
– Это может показаться странным, сын, – ненадолго опуская взгляд к земле, тихо произнёс граф, – но с первых чисел марта все мои сны начинаются с одного и того же видения. Будто я стою у могилы и смотрю на открытый гроб, что в ней лежит. И в этом гробу ты. Мёртвый. А затем я слышу шум шагов за спиной и возле меня встаёт мой дед Оттон Верфайер. Он говорит всего одну фразу, которая беспрерывно крутится у меня в голове днём и ночью.
– Какую фразу? – пребывая в шоке, растерянно проговорил мужчина.
– Это ты недосмотрел, Людвиг, – старик-граф недовольно прикусил губу и на лице его отразилось упрямство. – А потом все вокруг поглощает огонь. Мир рушится, сгорая. Плавится, вынося на поверхность своё мёртвое нутро. И, когда я уже готов проснуться от ужаса, неожиданно сон меняется на что-то… что-то куда как более банальное.
Не нужно быть некромантом в пятнадцатом поколении, чтобы осознать – такие сны просто так не снятся.
– Вы пробовали вызывать дух прадеда?
– В настоящем мире Оттон Верфайер никак не откликается на мой призыв. Его прижизненные способности позволяют ему игнорировать меня даже после смерти. Точно также поступают все остальные наши предки, – ледяным голосом ответил старик-граф и пристально поглядел сыну в глаза. – Подобное молчание уверило меня, что причина моего сна именно ты. Что через останки ты наводишь на меня морок.
Людвигу Младшему оставалось лишь недоумённо моргать. Его переполняло возмущение, которое не так-то просто выразить словами. Но графу Даглицкому и этого хватило. Вид сына лишил его последних подозрений.
– Поэтому я и сказал тебе, что мне жаль. Подобное было бы низко и подло с твоей стороны, конечно, но буду честным, тогда бы мне стало намного спокойнее. Мне очень не нравится этот сон.
– Если… если вы не считали нужным посвятить меня в такие подробности ранее. И если вы обвиняли меня, то, – замялся Людвиг, не понимая, как у него вообще получилось вымолвить то, что он говорит, – то почему вы приехали ко мне? Зачем пригласили вернуться?
– Я бы никогда не смог принять твой брак, – сурово поджал губы старый граф. – Мне претило видеть тебя и разговаривать с тобой. Но когда он завершился, я не мог поступить иначе нежели должен поступить любой отец.
Он поглядел на сына словно хотел по мимике лица определить, понимает тот его или нет. И Людвиг, подумав, утвердительно кивнул.
Это позволило старику продолжить:
– Увидев тебя, мне сразу стало понятно, что мои подозрения беспочвенны. И не продолжай мне этот сон сниться, я ни за что не возложил бы на тебя тяжесть подобного знания. Но он мне снится. И поэтому прошу тебя, когда войдёшь внутрь часовни, не забудь, что ты жаждешь мира не только для своей души, но и для моей. Помоги мне разобраться.
– Хорошо, отец.
Граф Даглицкий ненадолго положил руку на плечо сыну, а затем ушёл обратно по тропе. Людвиг знал, что это правильно. Он мог выйти из часовни как через пятнадцать минут, так и через несколько часов. Время из-за ритуала меняло свой ход для восприятия заклинателя. И сожмётся оно словно пружина или, напротив, разожмётся никогда нельзя было ответить заранее.
С мыслями об этом Людвиг приложил правую ладонь к древней плите, закрывающей вход в часовню вместо обычной двери, и прикоснулся губами к её холодному камню. Ему тут же почудилось некое трепетное тепло. Ощущение, что кто-то внутри никак не может дождаться его прихода. Из-за этого уголки губ его мягко приподнялись. А затем он крепче ухватил ручку небольшого дорожного саквояжа, что так и не оставил на попечение слуг, и через пальцы другой руки, лежащей на камне, выпустил волну энергии. Плита откликнулась на неё. Зашумела, затрещала и, частично разрывая плющ, отодвинулась в сторону. И всё же так просто войти внутрь было нельзя. Следующим препятствием стал силовой барьер, выглядящий как плотный графитово-чёрный мерцающий туман, за которым ничего не разглядеть. Только пройдя через него Людвиг оказался в столь желанном ему месте.
Так как часовня снаружи не была огромной, то и внутри она размеры свои не увеличила. Однако, места в ней хватало для того, для чего она была предназначена. Посреди пола находился ритуальный круг, некогда залитый вулканическим стеклом. Его линии позволяли применять узор для многих воздействий. Древние руны удивительным образом перемешивались с символикой высших магических сил.
За пределами круга пол возвышался сантиметров на двадцать. Своеобразный постамент отделял ритуальную часть часовни от склепа. Там, на полках, стояли урны и лежали кости тех Верфайеров, что возжелали быть похороненными не в огне, а во мраке. Пустые глазницы черепов были темны. Свет настолько хорошо в часовню не проникал. Здесь всегда царил полумрак. И Людвиг, с малых лет к нему привычный, не стал зажигать магических огоньков. Маг знал, что он не хозяин здесь, а гость. Ему следовало уважать пожелания мёртвых предков.
Первым делом Людвиг поставил на стоящий при входе столик свою ношу. Затем он вытащил урну Оттона Верфайера и вернул её на законное место. Кристалл на полке сразу замерцал синими искорками. Дух был рад возвращению домой останков его материального тела и благодарил таким незамысловатым способом.
– Прости, – всё равно прошептал Людвиг. Его мучила совесть.
Вдруг раздался грохот!
Маг вздрогнул и резко обернулся, ожидая увидеть кого‑либо постороннего. Но никого не было. Это со столика упал саквояж. Застёжка при этом расстегнулась, и из саквояжа на пол, как раз в центр ритуального круга, выскользнул разрисованный пасынками листок. Происшествие заставило Людвига нахмуриться, а затем он подошёл ближе, взял открытку в руки и по новой поглядел на останки предков.
