Эли Берте
Замок Монбрён

Только один бретонский рыцарь не обнаруживал никакого беспокойства, не потому, что он не питал никаких подозрений, но оттого, что был выше всякого чувства, сколько-нибудь похожего на страх. Он смеялся над беспокойством своих людей, когда они, при каждом повороте дороги, во все глаза высматривали открывавшуюся перед ними местность. В то время как свита Дюгесклена проезжала каштановую рощу, где дорога, расширяясь, позволяла нескольким воинам ехать в ряд, Бертран подозвал к себе первого своего оруженосца Жана Биго, который отличался от других товарищей большей бдительностью. Биго поспешил повиноваться и подъехал к своему господину, но, не выезжая на одну с ним линию, держался, однако, таким образом, что Дюгесклен мог свободно разговаривать с ним.

– Приблизься ко мне, друг мой,– сказал рыцарь веселым тоном,– отчего это нынче у тебя такая печальная физиономия? Клянусь святым Ивом! Уж не заставил ли вас этот скряга рыцарь выехать натощак или, может быть, дал вам дурные постели в этом жилище погибели? Вот я хоть и ничего не ел вчера вечером, для того чтобы не делить с этим вероломным ни хлеба, ни соли, зато спал славно! Впрочем, сегодня за завтраком я вознаградил себя за вчерашние лишения… Что ж? Клянусь Богом, и вы должны были поступить так же.

– Это другое дело,– отвечал со вздохом Биго.– Мы, с той поры как нас заперли в зале и тем вселили подозрение, что против вас питают какой-то умысел, не могли ни пить, ни есть, ни спать, несмотря на то, что пищи у нас было вдоволь, так же как и свежей соломы для постелей. Целую ночь мы горевали и думали, что уж нам никогда не придется вас увидеть.

Эти слова любви и преданности, казалось, приятно пощекотали нервы того, к кому относились. Он захохотал громким самодовольным смехом.

– Так я еще не дурной господин, когда вы меня так любите? – спросил Дюгесклен.– Однако, мой бедный Биго, ведь на долю вашу достается не один пинок, когда я бываю в гневе, и моя дьявольская рука так тяжела, что после нее всегда остаются следы, даже и тогда, когда в ней нет ни меча, ни копья и когда она не одета в железную перчатку! Но вы трусы и бездельники! Я подозреваю, вы испугались не за своего господина, а просто за себя и за свои несчастные шкуры, которые я выколачиваю чаще, чем нужно.

– Мы ваши ленники и слуги,– отвечал Биго с почтением,– и если вам приходит иногда охота поколотить нас для порядка,– мы ни слова. Но что касается упрека, сделанного вами сию минуту,– продолжал он, воодушевляясь,– я могу поклясться, сир, вашей драгоценной головой, нашим святым папой и Орейскою Богоматерью, что ни один из нас в эту ночь не думал о себе и что все наши опасения были за любимейшего и храбрейшего нашего господина.

– Верю, Биго,– отвечал Дюгесклен несколько изменившимся голосом.– Со своей стороны я всех вас люблю, как детей моих, и если б этот грабитель барон оскорбил хоть одного из вас,– клянусь святым Ивом! – я не оставил бы камня на камне в его замке! Но скажи мне, пожалуйста, отчего теперь, когда мы вне замка, все вы как в воду опущенные? Разве мы не свободны в открытом поле, сидя на конях и имея в руках кое-какие деревянные и железные игрушки для защиты? Чего нам с этим бояться?

– Сказать правду, мой благородный господин, я не доверяю этому барону де Монбрёну. Он до рассвета выехал нынче из замка с толпой всадников, и я боюсь, как бы мы его здесь не повстречали в скором времени.

– Мы его встретим, ты можешь быть уверен в этом,– возразил Дюгесклен, смеясь.– Меня уведомили наверное, что нынче мы встретим его на дороге.

Биго быстро схватил за узду коня, на котором ехал Дюгесклен, чтобы принудить его остановиться.

– Я не потерплю, сир, чтобы вы сделали еще хоть один шаг вперед! – бормотал он.– Безумно без всякой нужды идти навстречу явной опасности.

Гордый скакун зафыркал и поднялся на дыбы. Бертран пришел в ярость.

– Оставь коня, подлый конюх! – вскричал он.– Оставь его, говорят тебе, или, клянусь небом…

– Убейте меня,– отвечал Биго решительно.– Я скорее соглашусь умереть, чем видеть своего господина добровольно и безрассудно уступающего измене!

Поступок оруженосца был так смел, что Бертран, несмотря на свой неукротимый характер, не мог не растрогаться.

– Ты храбрый и верный товарищ,– сказал он тоном более мягким,– но оставь узду, Биго, и поговорим спокойно. Ты знаешь, что я охотно выслушиваю советы, от кого бы они ни были.

На этот раз оруженосец принужден был повиноваться.

– Итак, мой благородный господин,– начал он с воодушевлением, показывая на проводника, который ехал шагах в двадцати и не мог заметить произошедшей ссоры,– не лучше ли будет прежде всего убить этого предателя, который ведет нас в расставленные сети?

– Зачем же? – сказал Дюгесклен.– Разве этот вассал не должен повиноваться своему господину? Господин его один отвечает за свои поступки. Клянусь Богом! Если должно убивать служителей за то, что они верны своим господам, я знаю иных, которым недолго бы пришлось жить.

Беспокойство Жака Биго становилось час от часу сильнее.

– Что же вы хотите делать, сир? Мы все продвигаемся вперед, и каждый шаг приближает нас к опасности. Того и гляди, появится этот вор-барон со своей шайкой! Именем благородной вашей супруги, именем всех ваших друзей, именем короля, нашего повелителя, нуждающегося в ваших услугах, заклинаю вас, позвольте мне избавить вас от этого проводника. Потом мы изменим путь, пойдем в лес, на произвол Божий… Нам нетрудно будет отыскать большую дорогу, по которой мы приехали вчера.

Дюгесклен был столь же настойчив и упрям, сколь и храбр, и это он показал в настоящем случае.

– Мессир Жан Биго, мой верный оруженосец! – возразил он с обыкновенной своей грубостью.– Смотрите, чтобы ваше излишнее усердие не заставило вас забыть то почтение, которым вы мне обязаны. Вспомните, что я не терплю противоречий…

Потом, приметив, что жесткость его глубоко тронула бедного служаку, у которого крупные слезы показались на глазах, продолжал с выражением добросердечия:

– Не старайся, друг мой, уговорить меня. Я расскажу тебе, на что я решился, для того чтобы ты не принимал твоего господина за одного из тех странствующих рыцарей, о которых говорят трубадуры и которые, едва только услышат о каком-нибудь опасном приключении, тотчас летят туда. Я хорошо изучил барона Монбрёна. Это человек скупой и жадный, подобно множеству других владетелей Франции и Англии, но я считаю его человеком храбрым и не способным к подлости, которая может запятнать честь его дома. Вот что я думаю: может быть, мы и в самом деле встретим здесь барона с людьми – в чем почти нет никакого сомнения, ибо молодая девушка в замке сказала мне это положительно, прибавив, что в случае нужды нам будет оказана помощь, но эти романические головы ничего не смыслят в делах воинских и пугаются всякой безделицы. Я не думаю, чтобы барон вздумал устроить мне засаду. Вчера мы друг друга вызвали на поединок и залог вызова вручили этому странствующему трубадуру, который нынешней ночью исчез так неожиданно, а ты знаешь, что в таких обстоятельствах рыцарь бесчестит себя, если прибегнет к засаде вместо открытого боя. Поэтому я думаю, что барон просто предложит мне поединок в чистом поле, на что я охотно соглашусь, если он даст мне надеть доспехи первого из его воинов.

– Не верьте, благородный господин, не верьте такому великодушию в человеке столь грубом! Если бы он имел подобные намерения, зачем бы ему брать тогда с собой столько воинов? Разве вы не заметили, выезжая из замка, что валы были пусты и большая часть гарнизона исчезла?

– Э! Да как же ему, выезжая в поле, не брать часть гарнизона, когда столько живодеров кочуют по окрестностям? Сверх того, ты знаешь, Биго, как тщеславны эти гасконские рыцари! Наш убежден, что выбьет меня из седла первым же ударом, и в таком случае он рад призвать не только весь свой гарнизон – всю провинцию! Но молчи! Я жду с нетерпением этого басурмана и – клянусь святым Ивом! – заставлю его раскаяться в его замыслах.

Биго ничего не мог сказать на это, но мрачное предчувствие говорило ему, что прямодушный и благородный господин его очень ошибается насчет сира де Монбрёна. Возражать далее было невозможно, и потому Биго довольствовался тем, что покачал головой с видом глубокой скорби.

– Благородный господин мой,– начал он,– вы опытнее и умнее нас, и Богу, конечно, угодно будет помочь вам выпутаться из этого так же благополучно, как и прежде, а между тем, клянусь честью, позвольте мне пожалеть, что нет с вами сотен двух добрых копьеносцев и благородных капитанов, которыми командовали вы вчера утром при взятии Мальваля. Если бы по крайней мере благородные братья Мони, ваш брат Оливье, мужественный граф д’Арманьяк или этот храбрый маршал д’Андрегем, которого вы отправили к французскому королю, были теперь с вами, я не боялся бы нападения барона де Монбрёна, хотя бы с ним было вдвое больше людей. А то теперь мы, ничтожные оруженосцы без оружия, что можем сделать? Разве только умереть, защищая вас.

– Полно, перестань хныкать,– сказал с нетерпением Дюгесклен.– Клянусь Динанской Пречистой Девой! Стоит ли звать на помощь мужественных рыцарей армии герцога Беррийского для бездельников, следующих за ним! Я тотчас исключил бы тебя из числа моих слуг, если б эти герои могли слышать твои слова. Но, к счастью, брат мой Оливье Дюгесклен и Мони еще грабят и разоряют города и замки в Перигоре, а граф д’Арманьяк, вероятно, уже на пути к своему замку, чтобы скорее на свободе оплакать своего побочного сына, который давно уже покинул его.

Во время этого разговора путешественники приехали к небольшой долине, покрытой папоротниками, вокруг которой возвышались крутые горы. Подошва гор и ушелья между ними оттенялись высоким лесом, холмистая долина была там и сям усеяна кустарниками и дикими растениями. Солнце, показавшееся из-за деревьев, еще не совсем рассеяло туман, и легкие полосы его тянулись по отдельным частям ландшафта. Это место называлось Сокольей долиной.

По мере того как отряд приближался к ней, Биго, не перестававший наблюдать, заметил, что проводник часто обнаруживал признаки беспокойства. Он оглядывался, стараясь угадать, следят за ним или нет, и всячески старался держаться на порядочном расстоянии от отряда. Это еще более усилило подозрения оруженосца, и он стал осматриваться вокруг, ища доказательств своим опасениям. Но долина была безмолвна и пустынна; дикая и суровая растительность не носила на себе никаких следов человеческих рук, и это уединенное место, казалось, посещали только пастухи со своими стадами. Биго несколько успокоился и хотел возобновить прерванный разговор, как вдруг среди густой листвы что-то сверкнуло, и его опытный глаз тотчас узнал отблеск оружия.

– Измена, измена! – вскричал Биго, останавливаясь.– Вооруженные люди спрятались за этими деревьями! Ради любви ко всем нам, спасайтесь, сир! Они засели здесь, чтобы убить вас.

При этом крике проводник дал шпоры своему коню и поскакал к тому месту, на которое указывал Биго. Оруженосцы заняли оборонительную позицию и, окружив своего господина, просили его вернуться назад. Биго кричал громче других, и посреди этого шума голос Дюгесклена едва был слышен.

– Молчать, бездельники! – закричал он в бешенстве.– Откуда у вас эта смелость? Что вы там увидели? Испугались собственных теней?

Бретонцы указали ему на глубину долины, и не нужно было другого ответа, потому что отряд всадников вдруг двинулся из своего укрытия и направился прямо к Дюгесклену, лишь только подскакавший к отряду проводник обменялся с начальником несколькими словами.

Бертран, все еще убежденный в честных намерениях сира де Монбрёна, не сделал ни одного движения, чтобы удалиться.

– Ну что же вы, негодяи! – вскричал он, смеясь.– Разве вы не узнаете вассалов и солдат замка, в котором мы провели нынче ночь? Вероятно, они хотят нам что-нибудь сказать. Не заставим же их проехать лишнее!

Вслед за этим он дал шпоры коню и быстро поскакал к всадникам. Оруженосцы были поражены такой смелостью. Они обнажили оружие, перекрестились и бросились вслед за Дюгескленом, готовые умереть в этой неравной схватке.

Оттого ли, что дорога была чрезвычайно неровна, или, может быть, возобладало тайное нежелание драться с Дюгескленом, как бы то ни было, только монбрёнские воины не спешили. Дюгесклен доскакал к ним очень скоро. В тридцати шагах он резко остановился и, обнажив свой меч, вскричал громким голосом:

– Барон Монбрён! Ты ли приехал требовать поединка и взять назад свой залог? Выходи, я готов, если ты только дашь мне щит и не употребишь в дело своего копья.

Но, к величайшему удивлению, никто не отвечал на этот призыв, отряд продолжал двигаться на Дюгесклена, не говоря ни слова.

– Что это значит? Разве сира де Монбрёна нет здесь? Это измена! Я хочу видеть барона! Где он?

В эту минуту весь отряд бросился на мужественного Бертрана.

– Вот он,– произнес один из всадников, который, опустив забрало, ехал впереди отряда.– Ну-ка, храбрый рыцарь! Защищайся!

И он направил свое копье против Дюгесклена, который был без лат и щита и потому не мог защищаться. Он погиб бы, если б одним ловким маневром не заставил своего коня отпрыгнуть в сторону. Копье скользнуло вдоль кольчуги, не причинив никакого вреда. Слишком уверенный в своих силах, Дюгесклен заскрежетал зубами, и глаза его воспламенились.

– А, предатель! Изменник! Трус!

И каждое слово он сопровождал сильным ударом меча по голове незнакомого воина. Читатель, конечно, догадался, что это был сам барон.

Вассалы Монбрёна остановились в двух шагах от сражающихся, как бы предоставляя двум вождям самим решить ссору, но, видя, что владетель их зашатался под страшными ударами меча противника, бросились на Дюгесклена. Теснимый со всех сторон, Бертран бросил вокруг себя быстрый взор, как бы ища удобного места для защиты, но посреди описанной нами долины не было ни скалы, ни деревьев, куда, мог бы он прислониться и не дать воинам окружить себя. Итак, ему оставалось надеяться на свою геркулесову силу и необыкновенную быстроту коня. Страшный меч его рубил лес копий, устремленных против него, и подобно молоту устремлялся на тех, кто теснил более других. Кровь текла уже по латам, и один из всадников покатился вместе с конем наземь. Это усилило ярость других, и Бертрану пришлось бы плохо, если б в эту минуту его оруженосцы, подскакав, не бросились смело между ним и монбрёнскими воинами.

Бретонский рыцарь на минуту опомнился. Он поворотил коня и, подъехав к поверженному им всаднику, схватил щит и секиру убитого, потом одним прыжком вскочил в седло и снова врубился в сечу. Движения его были столь быстры и неожиданны, что никто из неприятелей не воспрепятствовал ему. Потрясая над головой привычным оружием, он бросился в самую гущу схватки и наносил столь сильные удары, что чуть было один не разогнал многочисленную толпу воинов, закованных в железо. Страшная секира дробила щиты, латы и, несмотря на шлемы, рассекала головы по самые плечи. В шуме сражения слышался только гул ударов, подобных тем, какими повергают в лесах огромные дубы. Пал еще один воин, и еще одна лошадь ускакала в поле. Вассалы Монбрёна были поражены страхом, и сами оруженосцы спрашивали себя – уж не олицетворенный ли демон войны, посланный на истребление человеческого рода, их господин?

Между тем барон был только оглушен могучими ударами своего недавнего гостя. Шлем его был из крепкой стали и легко мог выдержать удары меча. Он вскоре оправился. Надменные притязания его на силу и смелость поукротились при виде невероятных подвигов Бертрана, которого он надеялся победить в поединке. Барон не хотел уже подставлять себя под грозную секиру, которая поражала людей и коней и дробила их доспехи. Он довольствовался тем, что продолжал кричать и ободрять своих воинов, чтобы они окружили Дюгесклена.

– Сдайтесь, сир Бертран. Клянусь святым Марциалем! Что вам остается делать? Сопротивление ваше напрасно… Сдайтесь, волей или неволей, сдайтесь! Вас пощадят и предадут честному выкупу.

– Кто говорит о сдаче? – вскричал Дюгесклен, обращая гневные взоры на барона.– Кто думает завладеть мною так легко? Пусть он явится и получит от меня выкуп!

– Вот кто говорит это! – вскричал барон, которого неукротимая гордость заставила позабыть недавнюю предосторожность.

Он тронул своего коня и поскакал на Дюгесклена с опущенным копьем. Бретонский рыцарь нимало не устрашился этого нападения и, укрепившись в седле, ждал удара противника, как вдруг крик, раздавшийся подле него, привлек его внимание. Жан Биго, его любимый оруженосец, был сбит с коня, а неприятельский воин замахнулся уже копьем, чтобы убить его. Быстрый, как молния, рыцарь еще раз избежал удара Монбрёна и, устремившись на воина, осыпал его ударами с такой яростью, что Биго был освобожден и смог подняться на коня.

Однако, несмотря на чудную силу Бертрана, битва эта не могла продолжаться долго. Пять или шесть вассалов барона лежали распростертыми на поле битвы, но и три бретонских оруженосца пали, защищая своего господина, а два были тяжело ранены. Если б почтение или невольный восторг перед необыкновенным мужеством рыцаря не парализовали руки и дух монбрёнских воинов, если б барон не приказал своим людям пощадить жизнь Бертрана, из опасения, что смерть этого героя лишит его ожидаемых выгод, Дюгесклен давно бы пал. Как бы то ни было, наступила минута, когда он остался почти один против стольких неприятелей. Но вдруг желтоватое облако пыли, поднятой лошадиными копытами, заклубилось вдали, и толпа хорошо вооруженных всадников показалась на дороге, крича: «Копья вперед!»

Вновь прибывшие с силой и быстротой устремились на монбрёнских воинов.

Отряд барона сначала было поколебался. Воины не знали, откуда взялась эта неожиданная помощь противнику. Но крики «копья вперед!» известили их, с кем они имеют дело.

– Это живодеры! – вскричал барон.– Ребята, держитесь крепче! Не потерпим, чтобы эти грабители отняли у нас лучшую добычу! Клянусь святым Жоржем! Их не больше дюжины, и мы отделаем их, как должно.

В самом деле, хоть барон ошибся в счете двумя третями, отряд живодеров далеко уступал в числе его воинам. Несмотря на это, живодеры держались стройно, смело и действовали с необыкновенным умением для освобождения Дюгесклена и семи или восьми оставшихся при нем оруженосцев.

– Клянусь святым Ивом,– кричал с улыбкой рыцарь,– вы подоспели кстати, друзья! Кто бы вы ни были, вы храбрые молодцы, и если поработаете как должно, этот барон и во сне не захочет в другой раз пускаться на подобное вероломство.

Смятение сделалось всеобщим: крики сражающихся, угрозы, вызовы – все это заглушалось металлическим звуком ударов неотразимой секиры Дюгесклена. Бретонские оруженосцы, большей частью раненые, над которыми противники имели все преимущества, вышли из схватки, исключая верного Жана Биго, который не отставал ни на шаг от своего господина. Вассалов Монбрёна было больше, чем живодеров, и потому эти последние, после отчаянных усилий, начали отступать, несмотря на все чудеса храбрости Дюгесклена.

Барон де Монбрён заметил, что неприятель уступает, и еще более воодушевлял своих. Сам он не щадил усилий и бился с мужеством, достойным лучшего применения. С другой стороны, вассалы его, видя в живодерах врагов, щадить которых не было никаких причин, сражались с большим усердием. Таким образом, неприятель был изгнан, и Дюгесклен остался один посреди схватки, окруженный убитыми и умирающими.

– Смелее, друзья, смелее! – кричал барон.– Схватите этого дерзкого рыцаря, который вчера вечером так нахально смеялся надо мной в моем собственном замке. Если вы овладеете им, он вас так обогатит своим выкупом, что вы всю свою жизнь не будете ни в чем нуждаться!

Вассалы удвоили силы, и Дюгесклен тщетно бился с неприятелями, которые как будто вырастали и умножались под его ударами, как вдруг послышался звук трубы в ближнем ущелье. Многие из сражавшихся посмотрели в ту сторону и увидели новый отряд всадников, многочисленнее первого, в пестрых костюмах и отличных доспехах, сверкавших в лучах солнца.

– Это капитан Доброе Копье! – вскричали живодеры, ободрившись.– Это наши! Копья вперед!

И они снова устремились на вассалов барона, которые со своей стороны повторяли: «Монбрён! Монбрён! И да судит нас Бог!»

Барон быстрым взглядом окинул новое подкрепление неприятеля и увидел, что сопротивление невозможно. Шагах в ста от места битвы отряд вдруг остановился на минуту. Пехота строилась в ряды и брала оружие на изготовку. Только два всадника, нетерпеливее прочих, отделились от общей массы и во весь дух пустились к месту сражения. Это были капитан Доброе Копье и трубадур Жераль Монтагю.

Видя, что добыча готова ускользнуть, барон задрожал от ярости. Он был уверен, что живодеры хотели завладеть Дюгескленом с той же целью, какую имел он сам, и не мог без ужаса подумать, что Доброе Копье приобретет честь и пользу там, где ему не оставалось ничего, кроме урона и бесчестия.

– Что же,– прошептал он наконец решительным тоном,– если я не могу сделать его своим пленником, так пусть же он не будет ничьим!

И с этими словами он поскакал к Дюгесклену, стараясь напасть на него, но не прямо, лицом к лицу, а исподтишка, сбоку. Улучив минуту, когда Бертран наклонился вперед, чтобы отразить удар тяжелого вассальского меча, барон, подняв свое длинное копье, с силой направил его на Дюгесклена, на котором, как мы уже сказали, не было лат.

Это была уже третья попытка барона в продолжение всей битвы. И на этот раза удар был силен и хорошо направлен. Дюгесклен, который не видел барона, не избежал бы смерти, если б пронзительный крик, раздавшийся внезапно, не известил его об опасности. В то же время какой-то всадник, бросившись между ним и бароном, противопоставил сильному удару копья небольшой щит и свое собственное тело. Копье пробило щит и вонзилось в грудь самоотверженного незнакомца. Дюгесклен был спасен, но спаситель его, весь в крови, упал под ноги своей лошади. То был трубадур Жераль.

Это произошло так быстро и неожиданно, что все растерялись. Бертран, видя, какую услугу оказал ему молодой Монтагю, заплакал. В это время капитан Доброе Копье подскакал к нему.

– Отомстим за него, сир! Отомстим за этого благородного юношу, пожертвовавшего для вас жизнью!

– Отомстим, или пусть я сам найду здесь смерть! – вскричал Бертран с яростью.

И оба с ожесточением бросились на барона, которого они не узнали, видя в нем только убийцу бедного менестреля. Теснимый этими двумя страшными бойцами, барон не долго бы сопротивлялся им, если бы вассалы, видя своего господина в такой опасности, не употребили последних усилий к его освобождению. Они столпились вокруг него, но прибытие свежих сил тотчас заставило их отступить.

– Сам ад вмешался в это дело! – шептал барон.– Вассалы Монбрёна! – продолжал он громким голосом.– За мной! Следуйте за мной, и да поможет нам Небо!

Он подал знак к отступлению и поскакал вдоль долины. Люди его в беспорядке бросились за ним. Видя бегство неприятелей, живодеры закричали от радости.

– За ними! Разобьем их вконец! – вскричал капитан.

– За ними! За ними! – повторили живодеры с восторгом.

И большая часть всадников бросилась преследовать бегущих, которые, рассеясь по всей долине, напрягали все силы к спасению.

Дюгесклен не менее своих союзников был воодушевлен желанием преследовать бегущего врага, но он остановился посреди поля битвы, усеянного убитыми и ранеными, и сказал Доброму Копью:

– Одно слово, сир капитан. Кому я обязан помощью, которая подоспела ко мне в такую критическую минуту?

– Те, кто помогал вам,– отвечал Доброе Копье с почтением,– явились сюда по моему приказанию, сир, и я очень рад, что все удалось.

– Кто же вы?

– Ничтожный воин, сир, недостойный вашего высокого внимания… Меня знают в этой стране под именем капитан Доброе Копье, и имя это не приобрело еще того значения, которое я желал бы.

– А! Знаю! – возразил Бертран с улыбкой.– Вы доблестный рыцарь этой девицы… Валерии де Латур… Я, капитан, считаю вас смелым, храбрым воином и честным человеком. Вы оказали мне важную услугу, и если б я мог доказать вам, насколько моя признательность…

– Сир,– отвечал Анри с чувством гордости и живого удовольствия,– прежде чем мы расстанемся, я надеюсь представить вам другие доказательства моего мужества и преданности вам, и тогда, может быть, в награду за услугу, я попрошу вас об одном одолжении. Но,– продолжал он печальным тоном,– нынче вы мне не обязаны ничем, этот бедный менестрель…

– Без него всем бы моим подвигам конец, я это знаю,– отвечал Бертран мрачным тоном.– И потому-то, не бросаясь в погоню за этими презренными, хочу увериться, есть ли надежда на спасение юноши. Черт побери! Я дал бы тысячу экю, чтобы узнать того всадника, который так ужасно пронзил его копьем.

– Это сам барон де Монбрён. Я его узнал по голосу, когда он собирал своих рассеявшихся воинов.

– Сам барон? Клянусь святым Ивом! Я подозревал это, замечая, что один и тот же воин три раза добирался до моей головы… Предатель дважды! Клянусь честью рыцаря! Он дорого поплатится за свое вероломство.

Дюгесклен сошел с коня и, осматриваясь, искал глазами раненого трубадура. Поле битвы, покрытое кровью и обломками оружия, являло в эту минуту плачевное зрелище. Человек до тридцати живодеров были еще на месте, остальные преследовали бегущих. Стрелки грабили мертвых или прятали раненых, в надежде получить добрый выкуп, или ловили лошадей, бегавших по полю без седоков. Но Жераль исчез, и место, где он лежал, было пусто. Дюгесклен и Доброе Копье, осматриваясь по сторонам, увидели, что бретонские оруженосцы, столпясь в кружок возле самой дороги, охраняли кого-то из раненых и, казалось, обратили на него все внимание.

– Я уверен,– сказал рыцарь,– что мой верный Жан Биго предупредил мои желания и окружил этого юношу всеми попечениями… Он мастер вылечивать раны, и я не раз прибегал к его помощи… Не скажет ли он нам доброй вести?

И оба, взяв своих лошадей под уздцы, подошли к толпе оруженосцев. Бретонцы почтительно расступились, и, несмотря на то, что многие из них были также ранены, никто, казалось, не думал о себе. Жераль лежал распростертым на траве. Каска была снята, и его русые локоны разметались по темной зелени. Он был без памяти, лицо покрыто смертной бледностью, глаза закрыты. Разорванное платье и белье обнажили белую окровавленную грудь. Биго, стоя на коленях, с вниманием рассматривал рану, а другой оруженосец приготовлял перевязки.

– Ну что, Биго?– спросил Дюгесклен, с беспокойством глядя на прекрасного и бездыханного юношу.

Оруженосец понял своего господина и печально покачал головой.

– Неужели нет надежды, друг мой? Чтобы спасти этого юношу, я готов отдать мою правую руку.

– Сохраните ее для врагов Франции,– отвечал со вздохом оруженосец.– Я не смею утверждать, что рана смертельна, но она очень опасна.

– Ради бога, Биго, постарайтесь его вылечить.

– Употреблю все свое умение, благородный господин, но боюсь, что здесь потеряет надежду и самый искуснейший…

– И однако, мессир Бертран,– прервал Доброе Копье,– вы еще не знаете всех услуг, оказанных вам этим молодым человеком. Он в эту ночь подвергся величайшим опасностям, чтобы только известить меня о засаде на вас.

– Неужели? Как? Так это ночное бегство, эти рвы, пловец под тучей стрел…

– Все это для вас, мессир.

– В таком случае,– сказал Дюгесклен задумчивым тоном,– я получил от этого юноши больше, чем могу дать ему теперь… Я много наделал глупостей в эти несколько часов.

Он бросил угрюмый взгляд вокруг себя и увидел тела трех оруженосцев, павших за него в битве. Товарищи сложили их трупы отдельно, на возвышении, и Дюгесклен мог видеть мужественные лица убитых, так хорошо ему знакомые.

– И эти,– продолжал он,– что они сделали такого, что должны были умереть за вину своего господина? Веселый Пьер, и ты, добрый Оливье, и ты, храбрый Тристан!.. Зачем вас убили на моих глазах? Но таковы мы,– продолжал он с горькой улыбкой, проводя рукой по лбу,– мы, рыцари и полководцы! Нас увлекает ничтожная прихоть или безумие, а верные слуги должны умирать за нас.

И Дюгесклен отвернулся, чтобы скрыть свое смущение.

.– Ну, так что же! – воскликнул он с энергией через минуту.– Клянусь Христом распятым! Если я ничего не могу сделать для этих бравых молодцов, по крайней мере отомщу за них… Капитан,– продолжал он, обращаясь к Доброму Копью, который почтительно стоял возле него.– Можете ли вы дать мне своих воинов для осады Монбрёна?

– Охотно, мессир, они ничего так охотно не желают, как сражаться под начальством столь знаменитого полководца, но…

– Что такое?

– У нас нет ни лестниц, ни машин, чтобы овладеть столь крепким замком.

– Я привык обходиться без того, чего у меня нет под рукой. Люди ваши смелы, и вы никому не уступите в мужестве и опытности. Следуйте за мной, и я берусь наказать этого вероломного барона так, что шум о том пройдет по всему государству.

– Но, мессир.....

– Что еще?

– Я обещал одной даме,– отвечал, краснея, капитан,– ничего не предпринимать против монбрёнских…

– Клянусь святым Жоржем,– возразил с иронией Дюгесклен,– время ли думать о дамах и любовных обетах, когда дело идет о таких важных вещах?.. Ну, хорошо. Я сделаю так, что совесть ваша будет спокойна.

Он быстро подошел к живодерам, ожидавшим своего начальника.

– Ребята! – сказал он грубо.– Вы знаете, кто я. Хотите ли помочь мне овладеть Монбрёном? Черт возьми! Я обещаю вам грабеж и разорение, не говоря уже о том, что мы повесим барона на самой высокой башне! Посмотрим, кто из вас откажется последовать за Бертраном Дюгескленом!

Живодеры отвечали в один голос:

– Ведите нас на Монбрён! Да здравствует капитан Бертран! Честь и слава мессиру Дюгесклену! В Монбрён! В Монбрён!

– Видите,– сказал рыцарь, обращаясь к Доброму Копью.– Не от вас зависит удержать их. Теперь вам остается только принять участие в справедливом и необходимом деле.

И вслед за тем Дюгесклен вскочил на коня. Капитан, убежденный логикой, которая ему самому очень нравилась, поспешил сделать то же.

Между тем Биго окончил перевязку несчастного Жераля, и когда кровь перестала течь, легкая краска жизни озарила лицо трубадура. Но он все еще был без чувств.

– Благородный господин,– спросил Биго,– что прикажете делать с этими добрыми слугами, отдавшими жизнь так самоотверженно, и с этим молодым человеком, требующим скорой помощи?

– Что до мертвых,– отвечал Дюгесклен, крестясь,– да упокоит Господь их души! Смотри, чтобы они были погребены на святой земле, как прилично христианам, и приставь двух человек караулить их тела. А трубадура нельзя ли перенести в какое-нибудь надежное место, где бы он мог, в ожидании лучшего ухода, лежать спокойно?