Эли Берте
Замок Монбрён

Они проходили так близко от воинов Доброго Копья, что капитан было раскаялся в выборе места. Ржание коня, спрятанного в лесу, или неосторожный стук шлема или кирасы могли испортить все дело. К счастью, те, кто составлял отряд Монбрёна, были так заняты целью своего похода, что мало обращали внимания на окружающее. Они продолжали свой путь и вскоре исчезли за первым поворотом дороги.

Капитан Доброе Копье следил за ними до тех пор, пока деревья позволяли их видеть.

– Или я ничего не смыслю в военном ремесле,– сказал он, как бы размышляя сам с собой,– или вассалы Монбрёна идут неохотно в засаду. Как бы то ни было, но их больше, чем я ожидал. Узнаю благоразумие Монбрёна: несмотря на свои выходки и хвастовство, он никогда не забывает о предосторожностях. Бездельник не доверяет ни себе, ни своим воинам, задумав напасть на такого рыцаря, как Бертран. Он не поверил, что пятидесяти человек слишком много на одного всадника и на двенадцать безоружных оруженосцев.

– В самом деле,– сказал трубадур,– мне кажется, что отряд этот многочислен, и если у вас только по тридцать человек на каждом месте, где предполагается засада, вы рискуете проиграть дело. Правда, необыкновенная сила Бертрана Дюгесклена может заменить недостаток воинов, пока мы успеем оказать ему помощь.

– К несчастью, мессир,– отвечал капитан, покачивая головой,– эта необыкновенная сила ничего не значит против стрелы или копья, брошенного каким-нибудь бездельником с расстояния двадцати шагов. Вспомните, что при нем нет никакого оборонительного оружия и он без лат… Но,– продолжал капитан отрывистым тоном,– дело в том, чтобы узнать, где остановятся эти молодцы.

Анри подозвал к себе одного из стрелков, стоявших на опушке леса. Это был деятельный и проворный воин, верность которого и знания были не раз испытаны. Они обменялись несколькими словами, потом стрелок поклонился и быстро бросился по дороге.

– Он пойдет за ними, и мы скоро получим верные сведения. Чрезвычайно важно знать место, избранное бароном. Волчья ли Пасть или Соколья долина? Я отдал бы все, чтобы узнать это наверное.

В эту минуту блестящий луч солнца сверкнул на горизонте и озарил горы, леса и долины. Темная масса Монбрёнского замка загорелась светлым отблеском лучей, и почти в то же время звук рожков и труб, возвещавших час пробуждения, раздался в окрестности.

– Наконец они делают вид, что проснулись,– сказал с иронией капитан.– Без сомнения, теперь, когда сеть расставлена, они выпустят знаменитого полководца.

– Урочный час скоро наступит,– возразил Жераль,– только я боюсь, чтобы в минуту отъезда Бертрана не случилось какого-нибудь затруднения насчет Валерии де Латур. Вы знаете, что Дюгесклен обещал ей свою защиту в присутствии всех обитателей замка, а он не такой человек, чтобы добровольно оставить молодую девушку в жертву оскорбленному опекуну.

– Не беспокойтесь об этом, мессир,– отвечал Анри таинственным тоном,– донья Валерия знает, что для своей и моей пользы Дюгесклен должен выехать из Монбрёна цел и невредим и что я всеми силами стану защищать его против коварного врага. Ей известно, что мы засели в этом месте, хотя она и не может нас видеть. Посмотрите,– прибавил с живостью капитан, указывая на замок,– я вижу знак, который доказывает, что она знает наши намерения и будет стараться способствовать им.

Трубадур с удивлением посмотрел по направлению взгляда капитана и искал сигнала, о котором тот говорил. В окне комнаты Валерии он увидел красный шарф, который развевался от утреннего ветерка.

– Каким волшебством, мессир,– спросил он в недоумении,– могли вы так скоро уведомить Валерию о своих планах? Уж не служат ли вам невидимые феи?

– Да, мои посланники так же быстры, как феи, о которых вы говорите,– отвечал Доброе Копье, улыбаясь.– Нынешней ночью, в то время, как вы спали в моей палатке, я нашел средство предупредить Валерию обо всем. Но тише! – прервал капитан, взглянув на замок.– Я снова слышу звук рогов, который, без сомнения, возвещает отъезд Бертрана.

Решительная минута наступила.

В самом деле, трубы не переставали звучать, и в замке все, казалось, пришло в движение. Воины являлись и исчезали на валу, и набатный колокол гремел, как бы возвещая какое-то важное событие. Вскоре подъемный мост с шумом опустился, рогатки ворот отворились, и несколько всадников тихо выступили из-под свода.

– Вот они,– шептал Жераль в нетерпении.– Вот эти люди, так бедно одетые, которые собрались теперь у ворот. Это его оруженосцы, а вот этот человек среднего роста, в коротеньком плаще, который садится на превосходного вороного коня,– это он сам, Бертран Дюгесклен!

– И это тот герой, который восхищает Францию и всю Европу? – спросил Анри.– Это тот самый всадник, которого я видел вчера ехавшим вместе с бароном и которого я принял за ростовщика, ссужающего его деньгами, или за купца, продающего хлеб! Но что значит внешность? Имя Дюгесклена так хорошо, что может украсить само безобразие! Клянусь святым Жоржем! – продолжал с нетерпением капитан.– Что они там делают и почему не выступают?

Свита Дюгесклена, в самом деле, построилась в порядок возле ворот, тогда как Дюгесклен с веселым видом разговаривал со служителями и оруженосцами барона, стоявшими под сводом. Через несколько минут два новых всадника выехали из замка и остановились против ворот. Один, одетый в вассальский короткий плащ, был проводник, которому назначалось проводить Дюгесклена до пределов баронства, другой – в священническом одеянии, в панцире и каске сверх клобука. Несмотря на этот костюм, в нем нетрудно было узнать мужественного монбрёнского капеллана. Дюгесклен быстро осмотрел свою свиту и уверился, что все налицо. В ту минуту, когда он готовился подать знак к отъезду, сама баронесса показалась под сводом бойницы. Она была в том величественном костюме, который мы описали прежде, газовое покрывало, прикрепленное к высокому головному убору, падало до самой земли, и одна из прислужниц держала шлейф ее длинного, вышитого гербами платья. Вокруг нее стояла толпа оруженосцев и пажей в богатых ливреях. Она взяла из рук одного из них золотой кубок, наполнила его до краев и любезно поднесла своему знаменитому гостю. Тот, не сходя с коня, взял кубок и, готовясь выпить его, казалось, приветствовал хозяйку словами учтивости.

– Это сама баронесса,– сказал капитан,– она пришла поднести знаменитому Бертрану прощальный кубок. Хотят вежливостью и почестями усыпить его подозрение. Но не находите ли вы, сир менестрель, странным, что барон не присутствует при этом прощании?

– В самом деле, я не могу себе объяснить…

– Без сомнения, он затеял еще что-нибудь такое, чего мы не знаем.

Прежде, нежели менестрель успел ответить, Дюгесклен выпил кубок. Он возвратил его баронессе и, глубоко поклонившись, подал знак проводнику следовать вперед. Трубы снова зазвучали, тысячи «виват», произнесенных воинами, столпившимися на стенах и у окон замка, приветствовали французского героя, и он поскакал крупной рысью, сопровождаемый своей свитой. Донья Маргерита удалилась вместе с пажами и оруженосцами, решетки были опущены, подъемный мост поднят, и вскоре перед воротами все опустело.

Два лазутчика, скрывавшихся за кустарником, живо наблюдали за этой сценой, но, к величайшему их удивлению, проводник Дюгесклена, вместо того чтобы вести его по дороге, выбранной воинами, отправившимися в засаду, направил свой путь к небольшому озеру, снабжавшему водой рвы Монбрёна.

– Что это значит? – спросил в недоумении капитан.– Эта дорога, насколько мне известно, не ведет ни к Волчьей Пасти, ни к Сокольей долине. Неужели нас обманули? Неужели проникли в мое намерение? В таком случае сюда вмешалась какая-нибудь адская измена!

– Капитан Доброе Копье,– возразил Жераль вполголоса,– я вижу человека, который может объяснить вам все эти тайны, если вы отыщете средство заставить его говорить.

Анри поднял голову и увидел почтенного отца Готье, который приближался, сидя верхом на статном коне. Он расстался с Дюгескленом у самых ворот замка и, благословив с притворным смирением всех присутствовавших, один поехал по большой дороге. Он спокойно подъезжал теперь к тому месту, где расположилась засада капитана.

– Сир де Монтагю,– быстро спросил Доброе Копье,– этот монах – поверенный и советник Монбрёна?

– Да, мессир, и, без сомнения, едет теперь с каким-нибудь важным поручением.

– В таком случае он должен знать то, что нам нужно. Я схвачу его собственными руками.

– Но, капитан, подумайте, время не терпит…

– Мы еще не видели, чтоб выехал Монбрён, а до тех пор, пока он в замке, опасаться нечего.

Он бросился в лес и подал знак двум своим воинам следовать за ним. Они спрятались несколько дальше, в таком месте, откуда не были видны часовым замка.

Капеллан в полном спокойствии продолжал путь, воображая, что на таком близком расстоянии от замка не может быть никакой опасности. Вдруг незнакомый человек схватил его лошадь под уздцы, а капитан Анри, приставив к нему длинное копье, сказал:

– Если крикнете – умрете. Слезайте с коня!

Монах хотел было воспользоваться секирой, которая была у него за седлом, но один из напавших уже завладел ею. Отец Готье хотел закричать, надеясь, что его услышат со стен замка, но едва он раскрыл рот, как одним ударом был сброшен с коня и железная рукавица накрыла его губы.

– Если крикнете – умрете! – повторил Доброе Копье, грозя опрокинутому капеллану.

Видя, что сила и присутствие духа не помогают, Готье пустился было на хитрость и ханжество. Он придал своей физиономии выражение кротости и смирения.

– Храбрые живодеры! – начал он лисьим тоном.– За что вы так дурно обращаетесь со служителем Бога, который шествует исполнить свои святые обязанности? Чем он вас оскорбил? Он чужд распрей и ссор этой несчастной страны и никогда не знал другого желания, кроме желания мира и пощады.

– И для этого-то на вас такая мирная одежда! – прервал Доброе Копье, указывая на вооружение гордого монаха.– Но нам нельзя терять время. Вставайте, почтенный отец, и поскорее отвечайте на мои вопросы. Да говорите всю правду, иначе вам будет плохо, клянусь Богом! И клобук не защитит вас от моего гнева.

Он позволил капеллану встать, но два стрелка держали его за полы из предосторожности, чтобы почтенный Готье не вздумал бежать.

Капеллан с удивлением рассматривал того, кто говорил с ним так повелительно.

– Сын мой, прежде ответа мне должно спросить, кто вы и по какому праву меня допрашиваете? Мне кажется, лицо ваше не совсем мне незнакомо, но…

– Я капитан Доброе Копье и допрашиваю вас по праву сильного.

– Капитан Доброе Копье! – повторил капеллан с притворным удивлением.– Ах, сын мой! Как я рад, что так близко вижу такого храброго человека! Одна благородная девушка,– продолжал он, понизив голос,– лучше других умеющая ценить ваши достоинства, говорила мне о вас, и я ей не раз повторял, что если бы вы только захотели покинуть этих исчадий Сатаны, которые служат вам…

– Без проповедей, почтенный отец! – прервал повелительно капитан.– Меня не подденете на льстивые слова, несмотря на то, что вы упомянули в них об особе, которую я действительно люблю и уважаю. Выслушайте меня хорошенько. Я знаю, что сир де Монбрён сообщает вам все свои планы и намерения, откройте мне его тайну, и прежде всего скажите, куда вы едете теперь, когда такие важные события готовы совершиться? Какое поручение дал вам этот грабитель-барон?

Отец Готье принял на себя вид еще униженнее прежнего.

– Вас обманули, сын мой,– сказал он,– уверив, что я, бедный, ничтожный служитель алтаря, имею такую власть и значение у высокого и могущественного барона де Монбрёна. Правда, я не один раз отказывал ему в отпущении грехов, когда он не хотел дать обещание исправиться, но, увы! Эта спасительная строгость только навлекала на меня его гнев. Он никогда не советуется со мной, и я не больше как один из его покорнейших слуг. Вы меня спрашиваете, куда я теперь еду? Еду подать религиозное утешение бедным окрестным вассалам, лишенным нашей помощи с самого начала этой плачевной войны.

– А я думаю, почтенный отец,– сказал с иронической улыбкой Жераль Монтагю, подойдя к капеллану,– что вы везете гарнизону Латурского замка приказ выйти на помощь барону и готовиться принять знаменитого пленника.

Капеллан был поражен этими словами не менее, чем неожиданным появлением Монтагю. Он пристально смотрел на Жераля и, казалось, не верил своим собственным глазам.

– Точно ли я вижу сира Монтагю? – бормотал он в удивлении.– Монтагю посреди этих воинов, когда все считали его погибшим нынешней ночью во рвах Монбрёнского замка?

– Я еще не погиб, почтенный отец, хотя действительно и подвергал себя большой опасности. Но скажите поскорее нам, изменил ли что-нибудь барон в намерениях своих против Дюгесклена и сам ли он будет командовать при засаде?

– Намерения… Засада…– повторил капеллан, растерявшись.– Каким образом могли вы узнать подобные тайны, если вы только из плоти и крови? Уже нынешнее утро Валерия де Латур вела себя странно, и я вижу с тех пор какие-то непонятные, неизъяснимые перемены.

– Вы изменяете себе, почтенный отец. Я уверен, что вам известно все как нельзя лучше, и мы знаем о многом, что затевалось в Монбрёне.

– Барон еще не выезжал,– сказал Доброе Копье с нетерпением,– но он может выехать каждую минуту, и тогда нужно будет следовать за ним. Что же, монах, будешь ли ты говорить?

Капеллан смотрел то на того, то на другого.

– Один пророчествует, другой угрожает,– шептал он.– Кажется, сам дьявол внушил врагам Монбрёна то, о чем им не следовало знать. Но клянусь небесами,– продолжал отец Готье с решительным видом,– я не буду помощником им против барона!

И он отчаянными усилиями старался вырваться из рук сторожей.

– Так вот как! – вскричал в ярости Доброе Копье.– Хорошо же! Мы заставим тебя говорить!

Он посмотрел вокруг и увидел Проповедника, который, стоя в нескольких шагах, смотрел задумчиво на эту сцену. Анри назвал его по имени, и Годфруа тотчас подошел, чтобы выслушать приказание начальника.

– Годфруа,– сказал ему Доброе Копье, указывая на капеллана, который старался сохранить грозную физиономию,– этот клобук знает вещи, от которых зависит успех нашего предприятия, и не хочет говорить. Не знаешь ли какого-нибудь средства развязать ему язык?

– Я знаю их тысячи,– отвечал Проповедник с обыкновенной своей флегмой.– Какого рода средства вы предпочитаете?

– Ну, на первый раз что-нибудь полегче.

– Слушаю, капитан. Все будет по вашему желанию.

Проповедник обернулся к толпе стрелков и копьеносцев, которые стояли на опушке леса.

– Маленький Бискаец! – воскликнул он равнодушным тоном.– Дай-ка мне тетиву и кинжал с железной рукояткой.

Маленький Бискаец поспешил исполнить приказание и подал своему товарищу то, чего он требовал, потом, вместо того чтобы присоединиться к толпе воинов, откуда он вышел, Бискаец остался возле Проповедника, злобно улыбаясь и как бы готовясь увидеть забавную шутку. Капитан тихо разговаривал с Жералем и не мог заметить этого нарушения дисциплины.

Между тем, несмотря на свой наружный стоицизм, отец Готье со всем вниманием следил за движениями Проповедника. Тот, скрутив тетиву вдвое и связав концы ее надежным узлом, приблизился к капеллану.

– Что ты хочешь делать, изверг и нечестивец? – спросил бедный монах, которого эти приготовления уже начинали беспокоить.

– А! Безделицу, почти ничего,– отвечал фламандец.– Не беспокойтесь. Просто я повяжу эту тетиву вокруг вашего черепа, потом вот этот кинжал, который, как вы видите, довольно надежен, пропущу под тетивой повыше уха, пройду раза два или три вокруг головы, и вся кожа черепа будет снята в одно мгновение. Острие кинжала, перевертываясь вокруг головы, может иногда натолкнуться на ухо, но это такая мелочь, о которой не стоит и говорить.

Эти ужасные пояснения, сопровождаемые не менее страшными жестами, начинали колебать решимость капеллана. Известно, что он не был лишен мужества, но он также не был нечувствителен к физической боли. Монах поворачивал во все стороны свои испуганные глаза и трепетал в руках его державших. Между тем Маленький Бискаец предался самой шумной веселости.

– Черт побери! Выдумка недурна! – вскричал он с восторгом.– Только вы один, друг Проповедник, мастер на эти тонкости… Клянусь святым Гаспаром! Вот будет забавная фигура, когда обрежут монаха по самые уши! Что ж, почтенный отец,– продолжал он насмешливым тоном,– вы честолюбивы, ну вот вам и дадут красную кардинальскую шапочку!

Эти невинные сарказмы еще более увеличили страх отца Готье. Холодные капли пота выступили у него на лбу!

– Ожидаю вашего снисхождения,– сказал хладнокровно фламандец, показывая, что он готов.

Капеллан обрел наконец голос, который от страха исчез было на минуту.

– Христиане, здесь присутствующие! – вскричал он изменившимся голосом.– Заклинаю вас не совершать такого ужасного преступления со служителем Бога. Тот, кто подымет на меня руку, будет анафемой и святотатцем, и пламень ада пожрет его!

Звонкий хохот Маленького Бискайца и пожатие плеч Проповедника были единственным на это ответом.

– Капитан Доброе Копье и вы, благородный трубадур,– начал бедный монах,– вы люди правдивые и сострадательные, вы не позволите, чтоб обращались так жестоко с бедным священником, который никогда не делал вам никакого зла. Если вы не имеете никакого уважения к моему сану, то по крайней мере вспомните, капитан, что я духовник доньи Валерии, а вы, сир Монтагю,– что я ел и пил вместе с вами в Монбрёне.

Трубадур бросил на капеллана сочувственный взгляд и шепотом начал просить за него капитана.

– Заклинаю вас святым Жоржем, не вмешивайтесь не в свои дела! – прервал его с досадой Доброе Копье.– Вы видите, что я в ужасном беспокойстве. Наше предприятие, так хорошо начавшееся, может не удаться из-за недостатка сведений, и именно в эту минуту вы просите меня о помиловании!.. Надо, чтобы этот человек сказал нам все, что знает! – продолжал он, с бешенством топая ногой.– Слышишь ли, монах? Ты должен говорить – или умереть! Если этой пыткой не добьются от тебя слов, тогда попробуют другие. Годфруа неистощим.

Проповедник кивнул головой в знак подтверждения.

– Но я ничего не знаю,– сказал отец Готье, наполовину побежденный.

– В таком случае оставайся с Годфруа. Его зовут Проповедником – вы можете поучать друг друга.

И он повернулся к нему спиной. Годфруа подошел с кинжалом и тетивой в руках.

– Я скажу, все скажу! – вскричал наконец капеллан прерывающимся голосом.– Но, ради бога, пусть уйдут эти два человека: хладнокровие одного и веселость другого заставят меня умереть!

Доброе Копье возвратился с трубадуром, по-видимому, сильно взволнованным этой сценой, и дал знак воинам удалиться. При капеллане остались только два стрелка, которые стерегли его.

– Жаль,– сказал Маленький Бискаец, углубляясь со своим товарищем в лес.– Волосы у этого клобука так хороши, длинны и густы, что, несмотря на стрижку, из них можно было бы извлечь пользу.

– Утешься, камрад,– возразил Проповедник печальным тоном,– скоро ты получишь добычу получше волос монаха.

Между тем Доброе Копье и Монтагю с нетерпением ожидали признания, обещанного капелланом.

– Не вздумай нас обманывать,– сказал с угрозой капитан,– иначе, клянусь святым Дионисием, тебе придется раскаяться.

– Мы знаем больше, нежели вы думаете,– прибавил трубадур,– поэтому остерегайтесь говорить неправду – мы можем вас изобличить.

– И хорошенько подумай о том,– продолжал Анри,– что ты останешься в моих руках, пока дела, теперь меня занимающие, не окончатся. Если ты солжешь и заставишь нас сделать какую-нибудь ошибку, клянусь Богом, Пречистой Девой и всеми святыми, я не буду ни есть, ни пить до тех пор, пока с тебя не сдерут кожу и не повесят ее на одном из этих деревьев.

Эта ужасная клятва ничего не могла прибавить к покорности монаха.

– Я не хочу вводить вас в заблуждение,– сказал он дрожащим голосом,– спрашивайте меня, я готов отвечать.

– Ну, куда вы теперь ехали? – спросил с живостью Анри, как бы приготовляясь по первому ответу капеллана судить о достоверности последующих, важнейших.

– Я ехал в Латур, как предполагал менестрель, и должен был отдать приказание начальнику гарнизона отправиться с большей половиной его подчиненных на помощь барону. Соседство ваше заставило его опасаться всего, и он думал, что излишние предосторожности не помещают.

– Хорошо. Я полагаю,– сказал Доброе Копье, взглянув на трубадура,– что он говорит правду. Но теперь, мой почтенный, отвечайте с той же откровенностью: где назначена засада?

– В Сокольей долине.

– Я сам думал, что там, и видел, как отряд монбрёнских всадников до восхода солнца отправился по направлению к этой долине. Но зачем же проводник Дюгесклена повел его к озеру?

– Это я посоветовал, мессир. Барон скор, запальчив и неустрашим, он жаждал поскорее померяться силами с Бертраном. Я слышал много рассказов о чудной силе этого страшного полководца и, желая уравновесить для барона шансы роковой битвы, посоветовал повести Дюгесклена по дурной и утомительной дороге, чтобы конь его скорее устал и сам он не был свеж, в случае, если б сир де Монбрён предложил ему поединок… Дюгесклену сказали, что для избежания встречи с вами надо идти другой дорогой. Но вы знаете, что эта также ведет к Сокольей долине, хотя и не прямо.

– Я этого не знал, но начинаю понимать, что это так. Черт возьми! Вы, отец мой, человек осторожный и хорошо охраняете своего господина. Но скажите мне, донья Валерия, девица де Латур, при отъезде Дюгесклена не возобновляла своих требований, не просила у него защиты?

– Об этом предмете я мог бы рассказать вам чудеса, сир капитан, если бы позволяло время. Эта девушка, гордая и неукротимая, была нынешним утром кротка, как агнец. Перед отъездом своим Дюгесклен хотел ее видеть, и так как ему под разными предлогами отказывали в этом, он стал так горячо настаивать, что наконец принуждены были уступить. Донья Валерия явилась. Ожидали какой-нибудь сцены, подобной вчерашней, но ожидания не сбылись. Она с достоинством приблизилась к рыцарю и сказала, что возвращает ему его слово, что ночь размышлений прояснила ей сущность ее прав, что вместо вражды к своим благородным родственникам она обязана им всей признательностью и что, наконец, интересы ее не стоят того, чтобы ими так долго занимался знаменитый полководец, хотя она на всю жизнь сохранит воспоминание о его участии. Можете представить себе всеобщее удивление. Донья Маргерита не верила своим ушам. Мессир Бертран сначала подумал, что девушку принудили говорить таким образом, и стал расспрашивать Валерию о причинах противоречия ее с самой собою. Она отвечала, что никакая сила не в состоянии принудить ее говорить против собственного убеждения и что если она отказывается от своих притязаний, так это потому, что в ней возникли сильные сомнения в их законности. Сир Бертран нахмурил брови и с досадой пробормотал, что отныне он станет остерегаться вмешиваться в дела молодых девушек, так скоро изменяющих свое мнение. Несмотря на то, перед отъездом он, следуя обычаю, два раза поцеловал Валерию, и мне казалось, что в это время она шепнула ему что-то на ухо, но, вероятно, тайна была невелика, потому что Дюгесклен улыбнулся и махнул рукой с беспечным видом. Потом он простился со всеми и дал управителю двадцать флоринов, чтобы вассалы и солдаты Монбрёна выпили за его здоровье.

Во время этого короткого рассказа Доброе Копье и трубадур смотрели друг на друга с удивлением.

– Это превосходит всякое вероятие! – вскричал капитан.– Что Валерия не имела нынче утром тех мыслей, какие имела вчера, это я понимаю, но чтобы она отказалась от своих прав на Латур и не хотела принять покровительство первого рыцаря Франции…

– Все, что я видел теперь в продолжение двух часов, для меня непонятно,– прервал монах с непритворным беспокойством.– Исчезновение ваше, сир менестрель, составляет теперь предмет тревоги всего замка. Каждый по-своему рассказывает обстоятельства вашей мнимой смерти, и когда мессир Бертран захотел видеть вас, его оглушили такими сказками, что он не знал, чему верить. Наконец его убедили, что вы, избегая гнева барона, погибли плачевным образом во рвах замка, и он, казалось, опечалился этим несчастным событием.

– Я, почтенный отец, не больше как игрушка событий, которые стоят больше, чем моя жизнь,– печально отвечал трубадур.– Но время не терпит, и капитану Доброе Копье надо задать вам еще несколько важных вопросов.

– В самом деле,– сказал капитан, как бы пробудившись от своих размышлений,– вы ничего не сказали нам о бароне де Монбрёне и о том, как простился он с Бертраном.

– Он не прощался с ним, мессир. Барон оставил замок более часа назад, и баронесса в его отсутствие распоряжается сама. Мессир Бертран слышал вчера, как вы объявили барону войну, и когда ему сказали нынче, что Монбрён выехал рано утром искать себе помощи, он нашел это весьма естественным.

Жераль и Доброе Копье были поражены этим открытием.

– Ты лжешь, монах! – вскричал в запальчивости капитан.– Я знаю, что ты лжешь! Барон де Монбрён не мог оставить замок! Клянусь всеми чертями, подумай, что ты говоришь! Я еще раз позову Проповедника.

– Беру в свидетели Бога, видящего нас, что я говорю правду,– отвечал с твердостью Готье.– Все, мною сказанное, так же справедливо, как то, что солнце освещает теперь нас. Да, барон выехал со своими воинами, назначенными для засады в Соколиной долине. Он сначала хотел поручить командовать отрядом одному из своих старших воинов, но Жак Черная Борода, самый неустрашимый из всех, за вчерашнее свое поведение посажен в тюрьму, а на других он не хотел положиться. Впрочем, хотя барон и не объявил своим людям прямо, в чем дело, а сказал только, что из предприятия можно извлечь большие выгоды, но все они были так дурно настроены, и обнаруживали такое недовольство при мысли, что засада, может быть, устраивается против знаменитого французского рыцаря, что барон решил сам командовать ими. Это было единственное средство добиться их полного повиновения.

Трубадур и капитан пришли в страшное беспокойство.

– Смерть и вечное осуждение! – с яростью вскричал Доброе Копье.– Я знаю наверное, чертов капеллан, что ты лжешь, как богоотступник! Каким образом может лично барон командовать отрядом, отправившимся в Соколью долину? Я видел всех этих воинов в десяти шагах отсюда, и так же ясно, как вижу тебя теперь, при них не было ни значка, ни знамени, ни оруженосцев, ни пажей, ничего из всех этих принадлежностей, которые обыкновенно окружают тщеславного барона, когда он выступает в поход.

– Неужели вы хотите, сир капитан, чтобы он, отправляясь на подобное предприятие, нарядился в лучшие и богатейшие свои доспехи и велел трубить в трубы и рожки? Напротив, барон позаботился, чтобы его не узнали, и для этого надел платье и вооружение одного из своих вассалов.

– В самом деле,– сказал с живостью трубадур,– помните ли, Доброе Копье, что у некоторых солдат барона были опущены забрала, и тот, кто ехал впереди, имел совершенно такой рост и сложение, как у сира де Монбрёна.

На этот раз у капитана не осталось никакого сомнения.

– Так что же мы делаем здесь,– вскричал он запальчиво,– когда там, в Сокольей долине, может быть, уже дерутся? Эй, ребята! – продолжал он громовым голосом, обращаясь к своим людям, давно уже с нетерпением ожидавшим сигнала к отъезду.– По коням! На коней! Стрелкам и прочим пехотинцам садиться позади всадников, а кто не нашел места, тот ступай охранять лагерь. За копья и стрелы! Вас ожидает слава и добыча!

Едва этот воинственный призыв раздался, как весь лес словно ожил. Стук оружия, крики воинов, ржание коней послышались из глубины чащи. Казалось, каждый куст, каждый сук или дерево породили стрелка, копьеносца или пажа с обоюдоострым мечом. Дорога и окрестные полянки покрылись лошадьми и воинами, которые, исполняя приказание начальника, суетились, бегая взад и вперед.

Паж принес капитану шлем, украшенный красными перьями, а оруженосец подвел коня, превосходное животное, закованное в железо подобно своему господину. В то время как подавали оружие, Доброе Копье быстро делал различные распоряжения.

– А меня, сир капитан,– спросил бедный капеллан, остававшийся по-прежнему под надзором двух воинов,– не отпустите ли вы меня? Для пользы вашей я изменил моему господину.

– Вам не сделают никакого зла, почтенный отец,– отвечал начальник живодеров, садясь на коня,– если только вы сказали нам правду. Стрелки! Отведите этого священника в лагерь и смотрите, чтобы он не сбежал. Если, возвратившись, я увижу, что ты обманул меня, будь уверен, монах, час твой пробил. Говори! Ты можешь еще поправить дело!

– Я сказал правду,– отвечал капеллан.

– Хорошо. Ступай же!

Он подал знак страже, и пленника увели в глубину леса.

В это время трубадур сел на коня, для него предназначенного, и взял в руки щит, который висел на аркане седла. Капитан взглянул на него с видом участия.

– Я вижу, сир трубадур,– сказал он,– что вы непременно хотите доказать мне свою храбрость. Но более чем безрассудно пускаться в таком вооружении в схватку, которая наверняка будет отчаянной.

– Вы знаете, что я не пожалел бы моей жизни,– отвечал грустным тоном Жераль.– Но не беспокойтесь, мессир. Я постараюсь не вмешиваться в битву. Если рука моя не в состоянии служить для освобождения Дюгесклена, то, может быть, чем-нибудь другим я смогу быть ему полезен и сделаю это в честь Валерии де Латур.

– Как хотите,– сухо отвечал Доброе Копье, которому это имя вдруг напомнило об их соперничестве.

Он обернулся к своим воинам, которые построились уже в ряды. Каждый всадник на крестце своего коня имел пехотинца.

– Товарищи! – закричал капитан.– Мы должны освободить великого полководца Дюгесклена, которым сир де Монбрён предательски хочет овладеть, чтобы потом потребовать за него богатый выкуп.

– Дюгесклена? – повторили голоса с удивлением.– Мы идем сражаться за Дюгесклена!

– За него и на его глазах! Каждый постарается исполнить свою обязанность с честью! Святой Жорж и святой Дионисий! Копья вперед!

– Копья вперед! – повторила вся толпа.

Отряд поскакал, подняв облака пыли и повторяя воинственные кличи, которые произвели тревогу в небольшом числе воинов, оставшихся охранять Монбрёнский замок.

III

Между тем Бертран Дюгесклен спокойно ехал со своими оруженосцами по лесистой и дикой местности, лежавшей по ту сторону монбрёнского пруда. Солнце начинало уже палить, но дорога шла между двух отлогостей, покрытых кустарниками, и совершенно закрывалась тенью деревьев, возвышавшихся справа и слева, так что путешественники не могли еще страдать от жары. Несмотря на это, все они имели вид печальный и беспокойный, и бальзамический воздух утра, входя в их мощные груди, казалось, нисколько не охлаждал их крови. По всему было видно, что свобода, которой наслаждались они в эту минуту, не могла изгладить из их памяти некоторых недавних впечатлений. Оруженосцы с недоверчивостью поглядывали на вассала, которого дали им в проводники и который ехал впереди отряда, потом с угрожающим видом заводили разговор на своем наречии.