Эли Берте
Шофферы, или Оржерская шайка
Страданья и раскаянья все искупают!
– Виновна! – повторил офицер, в уме которого одно это слово разбудило уже его служебные чувства.
– Что вы хотите этим сказать, господин Бернард?
В свою очередь и фермерша догадалась, как невыгодно можно было перетолковать ее слова, и с удивительным присутствием духа ответила:
– Как же? Разве не виновна она, когда, слушая соблазнителя, обесчестила свою семью?
– А вы знаете, кто был этот обольститель, госпожа Бернард?
– Мне никогда не удавалось расспросить Фаншету об этом, отец, заметя ее опозоренной, тотчас же выгнал, и даже два раза выгонял ее из дома. С этого времени она, должно быть, жила в большой бедности, как следует судить по положению, в котором и теперь ее вижу. Может быть, узнав, что я живу здесь одна, она снова захотела прийти просить у меня прощения. Пустилась, верно, бедняга в дорогу по этой холодной погоде, но за несколько шагов до дома храбрость и силы изменили ей, и она без чувств упала на том месте, где вы нашли ее; вот мои предположения, господин Вассер, и, пожалуйста, не спрашивайте меня более, я ничего не знаю, кроме того, что Господь возвратил мне дочь… И посмотрите! – вскричала она в восторге. – Она приходит в себя, она открывает глаза… она воскреснет и будет утешением моей старости!
В продолжение всего этого разговора, от которого очень хотелось избавиться старушке, они обе со служанкой, не переставая, терли бедную женщину, лицо которой начало, наконец, понемногу оживляться, кровь снова пришла в движение в этих онемевших членах; но взор все еще не выявлял никакой мысли, а губы не могли произнести никакого звука.
– Хозяйка, снесем ее на кровать! – предложила Маргарита, и отогретую уже Фаншету бережно перенесли и уложили в кровать матери. Она все более приходила в себя, только можно было опасаться, чтобы такой скорый переход не произвел бы лихорадки или даже горячки в ее слабом существе.
Хотя и тронутый положением старушки Бернард, Вассер все же не очень-то миролюбиво смотрел на эту дочь, найденную таким странным манером. В подобную критическую минуту он, конечно, не решался высказать своих подозрений, но, подняв маленький узелок нищей, он развязал его с надеждой найти в нем какие-нибудь бумаги, которые бы уяснили ему прошлую жизнь и сношение Греле. Но в узелке не было ничего другого, кроме очень бедной одежды маленького мальчика, свернутой, как какая-нибудь святыня, бережно и аккуратно.
Откуда это платье? Как попало оно к Фаншете? Сначала офицеру пришла в голову мысль, что не краденые ли это вещи, и пока фермерша ходила тут взад и вперед, он улучил минуту спросить ее, не подозревает ли она, откуда эти вещи?
– Это верно платье ее ребенка, – ответила старуха, сконфузясь.
– А у нее есть ребенок? В таком случае где же он?
– Почем я знаю? Верно, не решилась его взять с собой по такому холоду и отдала на время какой-нибудь доброй душе, а может, и вынужденная крайностью отдала его в богадельню, откуда уж, конечно, мы его возьмем потом.
– Нет, нет, матушка! Он не в богадельне, – проговорил вдруг слабый голос из-за занавески, – они у меня убили его, за то, что он не хотел воровать. Ах, матушка! Зачем тогда прогнала ты нас с сыном?.. Он был бы жив теперь. Они не убили бы его у меня перед глазами – моего милого, ненаглядного мальчика!
Слова эти, свидетельствовавшие о возвращении рассудка, поразили всех.
– Как, Фаншета! Бедная ты моя дочка, так ты наконец узнаешь меня? – спросила госпожа Бернард, с радостью подбегая к ней.
Но Фаншета, приподнявшись с постели, упорно, как больная или полоумная, глядела на Вассера, продолжавшего разбирать ее узел.
– Сударь, умоляю вас, оставьте это, – заговорила она голосом, в котором слышалась мольба, – тут все что мне осталось после моего дорогого мальчика; это мое единственное сокровище! Отдайте мне эти вещи, я никогда в жизни не расстанусь с ними; отдайте мне их, за это я вам расскажу…
Она вдруг остановилась.
– Что вы мне расскажете, моя милая? – спросил, подходя и кладя ей на кровать узелок, Вассер. Но, казалось, вопрос этот, сделанный так неожиданно человеком в жандармском мундире, мгновенно возвратил сознание несчастной женщине. Торопливо спрятав под одеяло свое сокровище, она опять упала в подушки, пробормотав:
– Я… я ничего не знаю… что ж я могу сказать? Матушка, матушка! Защити меня!
– Фаншета Бернард, я предлагаю вам объясниться.
– Ах, гражданин Вассер, – сказала фермерша, – разве вы не видите, что она бредит? Это было бы уже жестоко с вашей стороны, мучить мою бедную дочь в подобном положении.
– Правда, – ответил жандармский офицер. – Ее ответы в настоящее время не могут иметь законной справедливости, следственно надо подождать ее спрашивать, пока совсем не успокоится, во всяком случае, если только слова ее не лихорадочный бред. Итак, госпожа Бернард, найдя теперь свою дочь, вы, конечно, оставите ее около себя?
– Да, да, я оставлю ее, – лепетала несчастная мать, – я постараюсь заставить ее позабыть все прошлые несчастья. Не так ли, Фаншета? – продолжала она, наклоняясь к дочери. – Не правда ли, что мы с тобой более никогда не расстанемся, никогда?
– Мы, матушка, скоро расстанемся, – прошептала Фаншета, – я пришла к тебе, только чтобы попросить у тебя еще раз прощения и… умереть.
– Итак, – продолжал Вассер, – я оставляю это несчастное создание на ваше попечение. Впоследствии я сделаю ей допрос; конечно, ответы ее не заслуживают большего вероятия, чем бред больного, но все же я не имею права ничем пренебрегать.
И надев свой плащ, он пошел к двери, как вдруг с улицы послышались торопливые шаги, дверь быстро отворилась, и в хижину вбежал запыхавшийся человек, проговоря пресекавшимся от усталости голосом:
– Добрые люди, не выдавайте меня! Меня преследуют.
И не дожидаясь ответа, беглец бросился к двери, выходившей во двор, но тут Вассер, загородив ему дорогу, схватил за ворот, насмешливо прибавив:
– Сейчас, приятель! Позвольте только мне переговорить с вами!
Ничто не могло сравниться с изумлением незнакомца, увидевшего, что, убегая от одной беды, он попал в другую. Но тотчас же опомнясь, он попробовал вырваться, однако сильные руки Вассера, сжимавшие его, как тиски, скоро убедили его в совершенной бесполезности его усилий, а потому, не пробуя уже больше противиться, он объявил что сдается.
Арестант был человеком с треуголкой на голове, за которым только что гонялись жандармы по равнине.
Это был не кто другой, как Борн де Жуи.
VI. Расплата Вассера
Борн де Жуи, возвращаясь из Гедревилля, куда носил к Ружу д'Оно приказание Бо Франсуа, шел к общей сходке в Мюэстском лесу, когда, не заметя того, натолкнулся на жандармов. Сначала, рассчитывая на свою прыткость, он намерен был убежать от них, но всадники оказались настолько же настойчивыми как и терпеливыми, так что беглец, гонимый изо всех засад, измученный, еле дыша, как зверь на ловле, бросился в первое попавшееся ему убежище. Вследствие этого вид его был чрезвычайно жалкий, и офицер не мог без смеха смотреть на него. Не менее того, несмотря на свою наружную покорность, Борн де Жуи ломал себе голову, придумывая, как бы ему надуть Вассера и улизнуть, но и на этот раз надежда его рушилась: обе двери, из которых одна выходила в поле другая во двор, почти разом отворились и в обоих показалось по жандарму.
– Схватили, лейтенант? – спросил один из них.
– Поймали? – спросил другой.
– Наш теперь, – ответил Вассер, – теперь каждый из вас карауль свою дверь и никого не выпускать отсюда без моего приказания. Кажется мне, что поймали мы славную штуку!
– Понял!
– Слушаю-с!
Двери затворились, и уже не могло быть никакого сомнения, что отданное лейтенантом приказание будет в точности выполнено.
Но, впрочем, это было и лишнее. Слабый по комплекции Борн де Жуи хорошо понимал, что сильный Вассер один в состоянии удержать его в повиновении; следовательно, единственное его теперь спасение могло быть в той увертливости и хитрости, которыми он заслужил себе в своей среде прозвище «надувалы», а потому, спокойно усевшись на скамейку против камина, он с поддельной покорностью и совершенно спокойно проговорил:
– Господи ты Боже мой! Чего только вы хотите от меня, гражданин офицер. Совершенно безобидный я бедняга и не могу понять, за что меня так преследуют?
Вассер улыбнулся, но тотчас же, положив палец на плечо арестанта, холодно произнес:
– Вас зовут Герман Буско, по прозвищу Борн де Жуи, вы подельщик, нищий бродяга и… все что угодно; мы уже с вами встречались, приятель, не правда ли?
Борн де Жуи был поражен, видя, что его уже хорошо знают.
– У вас хорошая память, гражданин! – сказал он с некоторой горечью.
– Да, да, память у меня хороша, да и вы-то такая личность, которую забыть нельзя. Впрочем, давненько уже я вас ищу, Борн де Жуи, и очень рад, что наконец могу возобновить свое с вами знакомство.
Борн де Жуи, казалось, не разделял этой радости, физиономия его была плачевна; но пробуя еще храбриться, он обратился опять к офицеру:
– Наконец, чего вы от меня хотите, гражданин? Правосудие не может ничего иметь против меня, если хотите видеть мой паспорт…
И он вытащил из кармана засаленную бумагу и подал ее Вассеру; последний рассеянно взглянул на нее, зная заранее, что тут все в порядке.
– Да, да, я знаю, – пробормотал он, – у некоторого сорта людей паспорта всегда в порядке. Очень хорошо! – ответил он, отдавая паспорт арестанту, – в таком случае зачем же вы бросились бежать, завидя нас издали?
– Эх, гражданин лейтенант! Не в обиду вам будь сказано, ведь вы часто придираетесь ко всему, а потому самое лучшее уж и не затевать с вами разговоров. Поверьте мне, меня никто ни в чем не упрекнет, и если хотите даже меня осмотреть…
– Хорошо, хорошо! Вы слишком осторожны, чтобы носить на себе что-нибудь подозрительное… Впрочем, мы посмотрим… А до тех пор не можете ли вы мне сказать, где вы провели последнюю ночь?
– В Меревиле у одной старушки, пустившей меня к себе на конюшню.
– А в котором часу вы пришли к ней?
– Я не знаю наверное… Может быть, было уже поздно.
– Откуда вы пришли к ней?
– Из Оржера.
– Так, значит, вы находились на дороге почти что в то самое время, когда разбойники напали на нотариуса Лафоре… Вы не можете отрицать этого. – Борн де Жуи был озадачен ловкостью, с которой довели допрос до такого заключения; между тем, он принялся клясться и божиться, что не имеет понятия об этом нападении и только слышал о нем от местных жителей.
– Вот посмотрим, – ответил Вассер. – Теперь другое… Помните ли, что я вас встретил на Брейльской ферме, на другой день после совершенного преступления в замке того же имени?
– Это мудрено забыть, – ответил тот плаксиво. – Ах, вот-то несчастье, что и нас-то тогда заперли на сеновале с другим малым, находившимся там же! Будь мы свободны, то хоть чем-нибудь бы могли тогда помочь бедным людям! Но, кажется, мне говорили, что преступление это совершили жандармы? – продолжал наивно Борн де Жуи.
– Его совершили негодяи, переодетые в жандармское платье. Держи свой язык, дурак!
– А я думал… Но вы знаете, гражданин, что тогда ни в чем не могли заподозрить моего товарища…
– Кочующего торгаша, прозванного в окрестностях Бо Франсуа; но сколько я припоминаю, вы тогда говорили мне, что знаете его?
– С тех пор мы познакомились. Славный он человек, господин офицер, такой он порядочный, с прекрасными манерами… Он очень дружен с председателем суда присяжных, гражданином Даниэлем Ладранжем… Их постоянно видишь вместе… Так что в случае нужды, я могу сослаться перед вами на этого председателя, потому что я очень хорош с Бо Франсуа, а вы знаете пословицу: Друзья наших друзей – наши друзья!
Вассер не мог не знать о существовании отношений между Даниэлем Ладранжем и личностью, известной под именем Бо Франсуа, так как еще за несколько месяцев перед этим получил из-за этого нагоняй; между тем, в этом сближении личностей так противоположных одна другой, было что-то оскорбительное для его честного характера. Нахмуря брови, он задумчиво кусал свой длинный ус, наконец грубо сказал:
– Не смей так неуважительно говорить о высокопоставленном чиновнике, моем начальнике, который должен скоро решить вашу участь… Что касается до этого другого, вашего приятеля Бо Франсуа, я очень рад поразузнать о нем… Давно вы его видели?
– Не позже сегодняшней ночи, – ответил Борн де Жуи.
– Верно, опять нечаянным случаем, спали в одной конюшне?
– Нет, лейтенант, он спал в Меревильском замке у гражданина Ладранжа.
Вассер топнул ногой.
– Ну уж это-то вы лжете, приятель, я убежден в этом, – вскричал он. – Вчера вечером я был у гражданина Ладранжа и не видал там его.
– Разве он не мог прийти туда после вашего отъезда? Я не думаю, чтобы его присутствие в замке держали бы в тайне, вы можете справиться и увидите, что Бо Франсуа ночевал в Меревильском замке; в свою очередь и я в этом убежден.
На этот раз Вассер, казалось, был окончательно сбит с толку. Большими шагами начал он ходить по комнате, потирая себе лоб рукой, как будто стараясь отыскать ключ к этой загадке… Женщины молча стояли на другом конце комнаты и только в тишине слышалось их прерывистое дыхание. Борн де Жуи, в восторге от своего успеха, потирал себе руки, когда вдруг Вассер обратился к нему.
– Вам еще нечего радоваться, Герман Буско, вы так от меня не отделаетесь. Все касающееся этого Бо Франсуа объяснится впоследствии, в настоящее же время дело касается вас одного… так как я имею причины думать, что, несмотря на ваши отрицания, вы не чужды злодействам, вот уже несколько месяцев производимым в здешних и соседних департаментах. Во время ужасного происшествия в Брейльском замке, я нашел вас там и тогда же заподозрил вас; теперь подозрение это усиливается, так как вы сами сейчас признались, что вчера вечером вы пришли в Меревиль, около того самого времени, когда совершено было покушение на большой дороге, и эти два обстоятельства, взятые вместе, уже не говорят в вашу пользу. Наконец сейчас ваш побег только при виде нашего мундира доказывает, что вы боитесь всякого столкновения с властью. Беря в соображение, что вы бродяга, безо всяких средств к жизни, я не могу отпустить вас, не проверив тщательно ваше поведение и вашу нравственность. Вследствие всего этого именем закона арестую вас! И беру вас с собой.
В Борне де Жуи с недостатком храбрости было много наглости и бесстыдства.
– Гражданин офицер, – заговорил он умоляющим тоном, – уверяю вас, что вы ошибаетесь во мне; я невинен, как только что родившийся ребенок.
– Не поможет это, приятель! Не думаете ли вы разубедить меня словами? Предупреждаю вас, что я о вас самого дурного мнения, и скоро увидим, ошибся ли я. Знаете ли что, Герман Буско, – продолжал Вассер, вперя свой проницательный взгляд в арестанта, – вместо того чтобы вывертываться, лгать и жаловаться, лучше чистосердечным раскаяньем заслужить себе снисхождение властей. Правительство наконец решилось во что бы то ни стало прекратить разбой в здешних странах. Полки уже едут на подмогу жандармам. Изо всех коммун будет взято ополчение, национальная стража возьмется за оружие, никто не будет сметь ходить, не доставя о себе верных гарантий; леса здесь по соседству порубят, по кабакам, трактирам и фермам будут останавливать всех бродяг. Поверьте мне, Буско, мошенникам не останется никакой надежды на спасение.
Борн де Жуи уже слышал и прежде о крутых мерах, предпринимаемых правительством для открытия его соучастников, подтверждение теперь Вассера заставило его призадуматься. А потому, несмотря на свою обычную находчивость, он не сумел скрыть своего все возрастающего страха.
– Ну, в таком случае они пропали! – прошептал он в замешательстве. – Совсем пропали!
– Кто это?
– Они… те-то… разбойники, о которых вы говорите.
Вассер видел, что слушатель его поколебался, и он еще удвоил старание, чтобы скорее довести его до полного признания.
– Конечно, они пропали, – продолжал он, – и первые, которых мы схватим, не преминут донести обо всех остальных, так как правительство дарует жизнь тому, кто сделает важные открытия, как бы ни были велики им лично сделанные преступления.
Борн де Жуи все еще молчал, хотя видно было, что он борется с собою.
– Особенно есть одно сведение, очень высоко оцененное правительством. Ассоциация, о которой идет речь, должна непременно иметь у себя во главе атаманом человека деятельного, ловкого, управляющего всем этим с дьявольским искусством. Надобно узнать и поймать этого человека во что бы то ни стало. Так человеку, который нам доставит возможность изловить его, дадут сверх льгот, о которых я только что говорил, еще большое вознаграждение.
– Вознаграждение? – вскричал Борн де Жуи.
Он был побежден и уже открывал рот, чтобы сказать лейтенанту Вассеру так давно ожидаемое сообщение, как вдруг позади него раздался глухой прерывающийся голос.
– Изменник! Лгун! Подлец! – говорил голос. – Беда тебе будет, если донесешь на него.
Лейтенант Вассер так углубился в этот интересовавший его разговор, что совершенно забыл о присутствии тут женщины, в другом углу комнаты. Борн де Жуи вскочил. Подойдя к кровати, он узнал Фаншету, опиравшуюся на локоть и глядевшую на него страшными глазами.
– Греле? – воскликнул он. – Она здесь зачем?
– Что же тут удивительного, что дочь пришла к матери? – сказала фермерша.
– Та, та, та! – начал опять Борн де Жуи. – И госпожа Бернард покинула Брейльскую ферму и оказывается матерью Греле! Что тут все за чертовщина.
– Это значит, Герман Буско, – сказал Вассер, торопясь воспользоваться обстоятельствами, – что даже в этом доме есть личности, могущие перебить у вас выгоду вашей откровенности.
– Нет, нет! Это несправедливо! – вскричала Фаншета с энергией, усиленной горячкой. – Я ему не изменю… я ничего не знаю… я ничего не скажу… Он причина всех моих несчастий, он причина тому, что я живу всеми покинутая, в нищете, в стыде с самого того дня, как отец выгнал меня; он унижал, оскорблял, бил меня, он презирает, ненавидит меня, он убил моего ребенка, моего бедного мальчика за то, что тот не хотел воровать… И все-таки я не изменю ему… Я любила и люблю его. Наказанием за все вины мои будет мне то, что до последней минуты жизни я буду любить его.
И с распустившимися волосами она заметалась по постели.
– Несчастная, несчастная, – шептала со страхом старушка Бернард, стараясь успокоить ее, – подумай о том, что ты говоришь! Ведь могут принять, что ты сама…
И она прибавила шепотом.
– Будь осторожнее, дочка! Умоляю тебя, будь осторожнее!
– Матушка! – громко сказала Греле. – Мне более уже нечего бояться! Неужели ты думаешь, что я посмела бы прийти к тебе, если бы не чувствовала, что мой конец уже близок?.. Пусть, они ведь не могут ничего более прибавить к моему стыду и горю. Скоро избавлюсь я от всех их! А ты, матушка, так горячо всегда любившая меня, моли Господа, чтобы этот конец пришел поскорее!
– Видно, что действительно мне остается только одной этой милости и просить себе от Бога, как для тебя, так и для себя; я хотела было позабыть… теперь я все помню…
Вассер, хотя неявственно слышавший этот разговор, подошел к кровати Греле и строго сказал:
– Вы сейчас говорили, Фаншета Бернард, о ребенке, которого у вас отняли и убили. Вы должны желать отомстить за своего ребенка, а потому я приглашаю вас…
– Замолчите! Вы ничего не узнаете. Изрежьте меня в куски, убейте меня, но о нем у меня вы ничего не узнаете.
– А, между тем, ведь это он убил вашего ребенка, – сказал наугад офицер.
– Кто вам сказал? Вы разве были там? О! То была ужасная ночь! Я спряталась в лесу и ждала своего мальчика; вдруг среди ночной тишины послышался его жалобный голосок: мама, помоги! помоги! Я бросилась, как сумасшедшая, но раздался выстрел пистолета, и когда уж я прибежала…
Греле на минуту остановилась, как будто какие-то видения одолевали ее; потом с новым отчаянием вскрикнула:
– О дитя мое! О мой бедный, маленький мальчуган!
И в страшных конвульсиях несчастная снова упала на подушки, продолжая уже произносить бессвязные и бессмысленные слова. Госпожа Бернард и служанка бросились на помощь к ней, но она вскоре опять впала в забытье.
Не имея понятия о происшествиях, которые упоминала Фаншета, лейтенант Вассер принимал все это за лихорадочный бред, но Борн де Жуи, лучше знавший дело, не сомневался более, что волей или неволей Греле откроет тайну существования шайки. Сообразив все это, он окончательно решился.
– Бедняга сама не знает, что говорит, – начал он, – она упоминает о вещах, вовсе не имеющих отношения к известному делу. Я могу дать вам сведения интереснее этих; но прежде, гражданин, уговоримся об условиях, на которых я соглашусь вам все открыть. Во-первых, спасение моей жизни, что, впрочем, будет только справедливостью, потому что я могу вам доказать, что я хоть и присутствовал при многочисленных убийствах, но сам никогда не действовал; потом всевозможную снисходительность к моим грешкам, в воровстве и в плутовстве, о которых я сам вам расскажу все без утайки, потому что не выдаю и себя за святого; наконец, сумму денег, которую мы определим позже, так как вам еще долго понадобятся мои услуги.
– Даю вам слово честного человека и офицера, – проговорил Вассер, – что все эти условия будут выполнены… Конечно, – прибавил он осторожно, – в таком случае только, если показания ваши будут иметь действительную важность.
– Они в тысячу раз важнее, чем вы то предполагаете, лейтенант. Я уверяю вас, что вы этим заключаете для себя выгодный договор. Ну! Нечего раздумывать… вы все узнаете.
Борн де Жуи, или лучше сказать, Герман Буско, хотя еще молодой человек, но был один из старинных членов шайки! Десятилетним мальчиком убежал он с Жунской ситцевой мануфактуры, где был учеником, и принялся изучать воровство под руководством Жака де Петивье, у которого был лучшим учеником. Трусливого свойства, его постоянно опасались, но ловкий, извилистый ум его, делал его необходимым на советах шайки, большей частью состоявшей из грубых, кровожадных зверей. А потому ему известны были все секреты шайки, ее чудовищная организация, ее предания, истории совершенных убийств и всякого рода преступлений, и он любезно начал расписывать перед Вассером все ужасы, которые знал, и те, которым сам был свидетелем.
Как ни был приучен Вассер к исповедям подобного рода, но, слушая этот страшный рассказ, он все-таки был поражен, и испытываемая им радость, при мысли, что настал конец этим опустошениям, стушевывалась и уступала место удивлению, сожалению и стыду такой долгой безнаказанности; узнав же, что число Оржерской шайки простирается до нескольких сотен, он даже вскочил с места.
– Черт возьми! И из такого числа я, Вассер, не мог поймать ни одного. Честное слово, стоило бы меня расстрелять за это как олуха! Правда, они все прячутся, ведь они такие трусы!
Этот гнев Вассера, казалось, очень потешал Борна де Жуи, рассказывавшего все эти ужасы с такой веселой, насмешливой миной, как будто дело шло о самых пустяках.
– Успокойтесь, лейтенант! Вы, конечно, за эти последние годы не за одного из них брались, но всякий раз вам приходилось по той либо другой причине отпускать их. Наш атаман, Мег, как мы его называем, хитрый куманек, он каждому отдельно нарубил на нос, что говорить; что же касается до трусости, в которой вы подозреваете наших, то вы на нее не рассчитывайте! Вы еще их не поймали, и они вас еще помучают порядком, поверьте мне. В эту минуту большая часть шайки должна быть в сборе в Мюэстском лесу для переговоров о предстоящей экспедиции, которая, судя по приготовлениям, будет громадная. Прятаться более не станут, зажгут все, Мег шутить не станет, ручаюсь, а другие от него отстать не посмеют!
– Ну! Так значит, скоро повстречаемся лицом к лицу! – ответил с уверенностью Вассер. – Но вы все еще не назвали мне этого грозного Мега?
– Вы его знаете, мы сейчас о нем с вами говорили, это Бо Франсуа.
– Как! Этот торгаш разносчик, который был с вами на Брейльской ферме. Тысячу чертей! Я всегда это подозревал!
– В этом деле я был послан вперед, чтобы разузнать все нужное для шайки; но так как нас с Бо Франсуа видели накануне на ферме, то мы и не могли по окончании дела уйти вместе с остальной шайкой, иначе мгновенное исчезновение возбудило бы подозрение, и мы велели привязать себя и запереть в конюшне, чтобы все подумали, что и мы пострадали так же, как и все другие. Хитрость то была славная, да ваша недоверчивость чуть было все не погубила! Зато никогда в жизни я так не дрожал!
– Да, помню я об этом обстоятельстве, – ответил Вассер задумчиво, – и если я не ошибаюсь, то гражданин Ладранж заступился за вас и заставил меня ограничиться одними формальностями!
– Это правда, зато Бо Франсуа хорошо и отплатил ему за это два дня спустя на Гранмезонском перевозе, отняв у вас так ловко ваших пленников. Я никогда не мог порядком понять, из-за чего тут хлопотал Бо Франсуа, потому что благодарность-то ведь не его добродетель, разве только…
– Хорошо, все это разъяснится впоследствии! – грубо ответил ему Вассер. – Уж не хотите ли вы, дерзкий мальчишка, утверждать, что гражданин Ладранж знал правду об этом атамане разбойников?
– Но однако, он сегодня ведь приютил же его у себя в замке?
Жандармский офицер, заставив его замолчать, снова задумался.
– Ничего, – сказал он наконец, вставая, – моя обязанность, Герман Буско, вынуждает меня тотчас же отвести вас к гражданину Ладранжу, чтобы в его присутствии вы повторили свои показания. Я не могу принять на себя ответственность в требуемых обстоятельствах, а потому, не теряя ни минуты, отправимся в Меревиль.
– Как хотите, – ответил недовольным голосом Борн, – но я лучше хотел бы, чтобы меня отвели к кому другому, чем к известному приятелю нашего Мега.
Вассера опять покоробило; потом, указав на кровать, где лежала Фаншета, несмотря на все старания матери, не приходившая все еще в себя, он тихо спросил:
– А эту женщину вы знаете?
– Это Греле; она тоже из шайки, но, насколько мне известно, она никогда не участвовала ни в каком деле, ее опасались. Все-таки она правду говорила, рассказывая, что Бо Франсуа убил ее ребенка, Этрешского мальчугана. Это при мне было.
– Ш-ш! Вы расскажете об этом председателю. Не следует более мучить эти несчастные создания, – и вслед за этим обратился к старушке Бернард, молча стоявшей против Фаншеты.
– Гражданка Бернард! – сказал он ей, – возвратись в Меревиль, я пришлю к вам доктора, и, вероятно, ваша дочь скоро поправится. А так как она может дать властям нужные сведения, то я надеюсь, что вы не отпустите ее от себя, не повидавшись со мной. Вы понимаете меня? Вы будете отвечать, если она скроется, и вы слишком честная женщина, я уверен, чтобы лишить правосудие сведений, необходимых для спокойствия страны.
Несмотря на мягкий тон этой просьбы, фермерша поняла, что это было приказание.
– Хорошо, гражданин Вассер, – печально ответила она, – но не рассчитывайте более ни на какие от нее сведения… Взгляните на нее! Через час уж ее не будет.
И действительно, все признаки приближавшейся кончины были уже на лице Фаншеты, ошибки жизни которой так тяжело искупались.
– Я не жалуюсь, – повторила бедная мать глухим голосом, – пусть умрет! Я вижу теперь, что смерть ее будет счастьем для обеих нас… Увидя ее сначала, я забыла о некоторых обстоятельствах из прошлого, или, лучше сказать, я старалась уверить себя, что ошибалась. Теперь же я поняла, что лучше было ей и совсем не родиться на свет.
И закрыв голову передником, она долго и тихо плакала.
Вассеру некогда было сказать ей несколько слов утешения, которые в другое время подсказало бы ему его доброе сердце, ему нужно было торопиться, а потому, позвав своих жандармов, карауливших двери, он приказал им взять Борна де Жуи. Сперва они обыскали, нет ли на нем где спрятанного оружия, на что арестант не сделал никакого возражения; но когда ему хотели надевать кандалы и наручники, он горячо стал защищаться.
– Это совсем бесполезная строгость! – говорил он. – Какая мне польза теперь бежать от вас? Слух о моей измене тотчас же разнесется, и не пройдет и четверти часа после того, как я уйду от вас, люди из нашей шайки убьют меня. Нет я напротив для собственной своей безопасности, должен как можно ближе держаться к вам, и если вы будете худо смотреть за мной, то со мною скоро те покончат.
Несмотря, однако, на все эти заявления, с арестантом таким нужным и важным нельзя было пренебрегать ни одной формальностью, и Борну де Жуи пришлось покориться тому, что его связали; после этого вся компания двинулась в путь; оставя домик, где никто даже и не заметил их ухода и где царила уже смерть. Поспешным шагом направились к Меревилю; начинало уже смеркаться, и нужно было засветло добраться до места; Борн де Жуи шел между жандармами, лейтенант Вассер ехал позади них, и по его озабоченному лицу легко было судить, что радость за свой успех сильно перемешивалась в нем заботой другого рода.
Чем более он думал о дружеских сношениях, существовавших между Даниэлем Ладранжем и атаманом Оржерской шайки, тем несбыточнее казалось ему, чтобы чиновник действительно не подозревал бы, что такое, в сущности, Бо Франсуа. Напрасно старался он отогнать от себя эту мысль, но все его рассуждения приводили его к тому же результату. Он ежился, шевелился на своем седле и, несмотря на холод, был весь в поту.
– Ба! – сказал он наконец сам себе. – Подождем, что будет! Я всегда знал Ладранжа за честного человека, я даже лично обязан ему и не должен так опрометчиво обвинять его… Конечно, все устроится благополучно; если же нет, будь то хоть против самого сатаны, но я исполню свой долг до конца.
И он стал думать теперь только об одном, как бы поторопить спутников.
