Эли Берте
Шофферы, или Оржерская шайка
– Что ж теперь делать? – сказал бригадир.
– Эх, черт возьми, из-за каких пустяков вы хлопочете! Перед вами хорошо сделанный паром, на подводном канате от одного берега к другому, что ж вы сами не едете? Только не тяжело грузите паром, переезжайте лучше за два раза, тогда не будет никакой опасности.
– Это все возможно, но никто и понятия не имеет, как править паромом, тем более теперь. При такой темноте и разливе и течение сильнее… Послушайте-ка, приятель, вы, кажется, знакомы с этим делом, не можете ли вы нам помочь, или заменить этого проклятого перевозчика? Я хорошо награжу вас за труды.
– Почему ж, если вам угодно. Правда, мне не раз приходилось помогать Гамбильо, когда он пьян, а это с ним нередко случается. Если положитесь на меня, то я могу благополучно доставить вас на тот берег.
Вассер горячо поблагодарил услужливого мужика, так кстати подоспевшего на помощь в столь трудных обстоятельствах. Условились, что карета с упряжью и два жандарма с лошадьми поедут прежде, остальные же путники и лошади во второй раз. Покончив с этим, импровизированный перевозчик вдруг вспомнил о чем-то.
– Да, – сказал он, – да нет ли там кого в карете? Так надобно, чтобы вышли.
– Вы правы! Бесчеловечно было бы оставлять этих бедных людей запертыми в подвижном ящике, тогда как может случиться какое-нибудь… Но я сам буду смотреть за ними и не упущу их из виду.
Бригадир тотчас же отворил дверцу и пригласил своих пленников выйти. Даниэль и Мария поспешили воспользоваться этим приглашением, но бедная маркиза, ничего не понимавшая, не хотела выходить из кареты. Она решительно была против всякого замедления с возвращением ее в Меревильский замок, где, по ее мнению, ее с нетерпением ждали, и только долгая и тихая мольба дочери заставила ее согласиться и она, в свою очередь, вышла. Дамы и Даниэль уселись на каменную скамейку около избушки перевозчика. Открывшаяся мрачная картина не способна была развлечь и восстановить хотя сколько-нибудь их упавший дух: пустое место, темное, облачное небо, грязная, с гулом среди ночной тиши бежавшая река, все это, вместе взятое, составляло донельзя грустную картину. Между тем молодая девушка, наклонясь к брату, лаконично произнесла:
– Ну?
– Как знать, – отвечал Даниэль.
В это время все занимались установкой кареты на паром и отправлением с нею двух жандармов, что составляло первый транспорт.
Испуганные темнотой и шумом воды, лошади упрямились всходить на паром, но сопротивление их было наконец побеждено, и вскоре все было готово к отправлению. Получив последнее приказание бригадира, жандармы уже были на пароме, и перевозчик со всей силой пустил путеводный канат.
Тяжелый паром сперва незаметно пошевельнулся, наконец тихо стал удаляться от берега. Несколько еще минут виднелась его темная фигура на сверкавших водах, потом все исчезло во тьме.
На берегу остались только три жандарма, считая и бригадира, караулить пленников.
Все они были совершенно спокойны, и никогда мысль об опасности не была так далека от них, чем в данную минуту: ружья их были привязаны к лукам седел, сабли висели, небрежно прицепленные к крючкам поясов, и, держа каждый под узду свою лошадь, они тихо разговаривали в ожидании своей очереди переезжать.
– Теперь или никогда! – прошептал Даниэль со страхом; но ничто не шевелилось вокруг него, местность оставалась все той же мрачной, немой.
Глухой шум с того берега дал знать, что перевоз благополучно пристал к нему, и с него свозили карету; свист и щелканье кнута кучера подтвердили это; почти в то же время паромный канат зашлепал по воде, давая тем знать, что паром был уже на обратном пути.
«Ну, – подумал Даниэль, – конечно… я ошибся!»
Прошла еще минута. Вдруг с середины реки послышался свист, то был, конечно, перевозчик. Жандармы собрались уже идти к реке, но не успели. Пять или шесть человек, прятавшихся до сих пор за избушкой перевозчика, молча бросились на них. Пораженные неожиданностью нападения, жандармы в одно мгновение были брошены на землю, а испуганные лошади их разбежались в разные стороны.
Несмотря на то, представители народной власти не были побеждены; после первой минуты ошеломления они храбра и энергично начали отбиваться от своих противников и, забывая, что никакого сообщения между двумя бригадами не было, стали звать на помощь своих товарищей. Бригадир даже встал и без оружия одними кулаками, метко и злобно разил неприятеля.
Исход борьбы нельзя было предугадать, и пленные не дождались его. Один из незнакомцев подошел к ним тихо и быстро проговорил:
– Если хотите избегнуть верной смерти, следуйте за мной!
Мария с отчаяньем схватилась за его руку, Даниэль взял тетку, уже более не сопротивлявшуюся, и все скорым шагом удалились с поля битвы.
XI. Дом Франка (Меновщика)
Даниэль Ладранж и меревильские дамы шли сначала за своим вожатым по кочковатой извилистой дороге, идущей от берега в глубь страны; но потом пошли прямиком через поле, придерживаясь заборов и кустарников. Шли скоро и молча. Наконец, в пятистах или шестистах шагах от реки, под развесистой яблоней, вожак их остановился, нетерпеливо глядя то вправо, то влево, как будто поджидая кого-то, кто не являлся.
Битва еще явственно слышалась и, казалось, успех колебался, впрочем, побежденными следовало предположить жандармов, потому что слышно было, как они громко звали друг друга по имени, а также и топот их разбежавшихся коней.
– Нам нельзя долго оставаться здесь, – сказал Даниэль провожатому, – кажется, не ваши люди победили, а потому жандармы скоро могут открыть нас.
– Ночь темна, – ответил незнакомец, – впрочем, ведь не серьезное же было нападение, что взять с жандармов? Их только хотели отвлечь, чтоб вам дать время скрыться.
– Право? Кому же мы обязаны подобной услуге?
– Какое вам дело? Пользуйтесь ею, а об остальном не хлопочите. Но он не идет, – продолжал он уж сам с собою, топнув ногой, – а ведь знает, что я не могу один…
– Кого же вы ждете?
– Никого!
Снова настало молчание, в продолжение которого вдруг раздался выстрел, а за ним испуганные голоса.
– Кто-нибудь из ваших ранен, – начал опять Даниэль.
– Это опасная игра, задеть бригадира Вассера. Но, ради Бога, что же мы тут делаем? Если серьезно ваше намерение спасти нас, то мы теряем здесь дорогое время…
– Действительно, – сказала Мария, – шум приближается.
– Да, это опасно, если синие кафтаны сюда заглянут, – ответил незнакомец. – Наши люди должны были отвлечь их в противоположную сторону. Впрочем, все может случиться… Ну, нечего делать, – продолжал он уже с сердцем, – постараюсь сделать, как лучше, не моя вина, что меня оставляют в таком трудном положении.
И попросив подождать его, он удалился, а вернувшись через несколько минут, вел в поводу лошадь, бывшую у него, вероятно, спрятанной где-нибудь во ржи. Только тут Даниэль узнал в своем избавителе доктора ветеринара, так дружелюбно говорившего перед тем с жандармами.
– Милостивый государь, – сказал он ему с чувством, – родственницы мои и я глубоко благодарим вас за услугу, вами нам оказанную. Сегодня, во время вашей встречи с бригадиром, у меня появилось какое-то смутное предчувствие о проекте, так счастливо вами теперь выполненном.
– Что же возбудило в вас это подозрение? – спросил с легким оттенком беспокойства доктор, – разве вы меня знаете?
– Нет, хотя мне и кажется, что мы где-то встречались… Но я не знаю, предчувствие это было какое-то инстинктивное…
– Теперь не до этого! – перебил его доктор. – Положительно, наши пострадали, или, может быть, они думают, что мы уже далеко… Нам нельзя долее оставаться здесь.
– Поезжайте, мы не отстанем.
– И пусть благословение неба будет вам наградой за ваше великодушие! – прошептала Мария.
Доктор сел на лошадь, но прежде чем ехать он наклонился к самым лицам, чтобы разглядеть меревильских дам, опиравшихся, дрожа, одна на другую. После этого минутного созерцания он вежливо заговорил:
– Лошадь у меня смирна, как баран, и я мог бы посадить с собой одну из этих дам; нам предстоит ехать полями, им очень тяжело будет идти… Почему бы вам не начать вот с этой молодой девушки, которая, кажется, так слаба и так деликатна? Затем возьмем ее матушку.
Предложение это возбудило, однако, недоверие в Марии. Ее женский инстинкт подсказал ей, что, приняв его, она как будто подчинится произволу незнакомца, которому лишь стоит пришпорить лошадь, чтоб увезти ее от друзей, и поэтому молодая девушка решительно отказалась.
– Я не хочу оставлять мать и кузена; я достаточно сильна, чтоб идти так же, как и они.
– Послушайте, – возразил доктор нетерпеливо, – теперь не до церемоний! Говорю вам, идите! Те направляются сюда, и нам следовало бы уже быть далеко.
– Нет, нет, никогда!
Но не слушая ее более, тот быстро схватил ее на руки и поднял, чтобы посадить впереди себя на седло.
Мария вскрикнула, несмотря на это и не обращая внимания на ее сопротивление, доктор продолжал удерживать ее. Маркиза, бывшая все время в какой-то апатии, не сознавая, чего от нее требуют, тут, услышав крик дочери, вздрогнула и схватила ее за платье.
– Оставьте ее, негодяй! Это мадемуазель де Меревиль, девица благородной фамилии! Не трогайте ее, или я позову людей, чтобы наказать вас, как вы того заслуживаете.
– Милостивый государь, – говорила умоляющим голосом Мария, – пустите меня, я пойду за вами пешком. Я предпочитаю попасть опять в руки тех, которые нас ищут, чем расстаться с матерью. Даниэль, милый мой Даниэль! Неужели вы не заступитесь за меня!
Ладранж поспешил вмешаться.
– Гражданин, – твердо произнес он, – если молодая девушка так положительно отказывается от вашего предложения, надобно же уважать ее желание. – И он вырвал у всадника девушку и бережно поставил ее на землю. Доктор, у которого это обстоятельство как будто расстроило какой-то секретный замысел, разразился таким ужасным проклятьем, что в эту минуту походил более на разбойника, чем на мирного гражданина, но, оправясь, сошел с лошади.
– Уж если так, то лучше все пойдем пешком, – сказал он как будто самому себе. – Они все связаны, как зерна в черках. Нечего делать! Приведу их всех туда, пусть там делают, как хотят.
И бормоча это, он в то же время привязал узду к луке седла, поднял и перекинул стремена и, тихонько хлопнув по лошади, проговорил:
– Ну, Буцефал, ступай отыскивай дорогу.
Умная лошадь и, по-видимому, прирученная уже к этому маневру, тотчас же насторожила уши и, тихонько фыркнув, пошла по направлению, противоположному тому, где были жандармы. В несколько секунд она исчезла в темноте.
– Теперь пойдем и мы, – заговорил доктор успокоившимся голосом, – уж и так долго прождали.
И со всевозможными предосторожностями они пустились в путь.
Доктор шел впереди, чтобы указывать путь, за ним шли наши беглецы, держась за руки и крепко прижавшись один к другому, частью, чтобы предохранить друг друга от падений, а частью и от новой попытки их разлучить. Темнота была страшная, в двух шагах от себя ничего не было видно, но провожатый, казалось, хорошо знал местность и уверенно шел вперед.
Так прошли они с четверть часа. Шум на реке прекратился, только изредка слышался то тут, то там шепот, иногда таинственные призывы, свистки; доктор часто останавливался, вслушивался и потом опять усердно пускался в путь.
Даниэля начало беспокоить упорное молчание доктора. Кому же это его родственницы и он были обязаны своим спасением? Куда их вели? Какие планы на них имели? И воспользовавшись первым отдыхом, он снова обратился к незнакомцу с расспросами.
– Ш-ш! – ответил доктор. – Сюда идут!
И действительно, невдалеке послышался лошадиный топот и людские голоса.
– Это бригадир! – прошептал доктор. – Спрячемся скорей и не шевелиться!
И, нагнувшись, он исчез во ржи.
Даниэль и Мария сделали то же, но маркиза, как ни старались дочь и племянник, заставить ее нагнуться, упрямо отказывалась.
– Я не хочу более здесь оставаться, – заговорила она громко. – Я не могу так бегать по ночам. Сейчас позовите карету, и пусть люди опять соберутся около меня.
Слова эти, произнесенные с жаром, звонко раздались в ночной тишине, и несчастная безумная продолжала стоять во весь рост.
– Ну, все потеряно! – прошептал провожатый, приготовляясь бежать, – сумасшедшая все испортила!
Что ни делал Даниэль, чтобы убедить тетку, все было напрасно. Упорствуя, она даже хотела позвать всадников, тогда Мария, схватив ее за руку, с отчаянием проговорила:
– Молчите, мама! Это нас ищут… Молчите, через несколько дней мы, может быть, умрем на площади смертью моего несчастного отца!
Средство было сильно! Казалось, ужасные слова эти достигли и пробудили уснувший рассудок мадам де Меревиль. Бедная женщина побледнела, вздрогнула и полумертвая опустилась на руки дочери. Упорство маркизы привлекло, однако, внимание всадников, они вдруг остановились.
– Бригадир! – сказал один из них, голос которого Даниэль признал за принадлежащий жандарму, развязавшему его на Брейльской ферме. – Там, в этом ржаном поле, сейчас разговаривали, и мне показалось, что и шевелились.
– Чтоб никто не смел трогаться с места, – нетерпеливо ответил Вассер. – Плуты, сыгравшие нам эту проклятую шутку, наверное, хотят нас заманить в это затопленное поле, чтобы наши лошади там завязли; но не съезжай никто с накатанной дороги. Этих негодяев мы завтра отыщем, на нескольких из них есть мои заметки, а один даже и серьезно ранен; теперь же для нас самое главное отыскать пленных, а потому надо караулить окрестности этой деревни.
– Воля ваша, бригадир, – ответил другой, – но ища теперь этих добрых людей, я молю Бога в то же время, чтобы не найти их; это, наконец, ведь не мошенники какие-нибудь и, право, не было бы большой напасти…
– Ты малый с добрым сердцем, – ответил ему вразумительно бригадир, – но ты будешь восемь дней под арестом, чтоб научиться не рассуждать, исполняя приказания. Я тоже отдал бы все, что имею, чтоб избавить этих бедных дам и славного этого господина от опасности, но скорее задавлюсь перевязью моей сабли, чем допущу скрыться порученным мне пленникам. Тут дело идет о нашей чести. Но полно болтать, поедем далее. Завтра будет светло. – И команда удалилась.
Беглецы наши долго еще сидели согнувшись. Когда шум окончательно замер, доктор встал.
– В дорогу и мы! – сказал он. – Говорят о раненых, значит, я понадоблюсь там. Пойдемте же и осторожней; слышали? Вас, так же, как и нас, не пощадят.
– Так вы положительно не хотите сказать нам, кто наши избавители? – спросил Даниэль у проводника после некоторого молчания.
– Еще раз, какое вам дело?
– Преданный человек, руководящий этим заговором, не разносчик ли, недавно встреченный мною?
– Если вы знаете, то для чего же вы меня спрашиваете? Я ничего не могу сказать вам, потом вам пояснят, когда захотят.
– Нечего делать! Но, доктор, еще одно слово. Вы нас, конечно, ведете в деревню, о которой сейчас говорил Вассер; разве вы не боитесь обыска жандармов?
– Не беспокойтесь! Человек, приказание которого я исполняю в настоящую минуту, похитрее, да и посильнее самого бригадира Вассера. Но не пробуйте отгадывать, вы ничего не узнаете.
Даниэль не смел настаивать: он смутно подозревал, что опасность еще сильнее той, которой они избегли, ожидала его и его спутниц. Между тем, из боязни напугать Марию он ничего не говорил, и молодая девушка теперь казалась вполне счастливой и весело шла вперед; что касается до маркизы, то все еще под влиянием потрясших ее слов дочери она молчала, позволяла, как ребенок, вести себя.
Через четверть часа новая преграда остановила их; была ли то стена или огород, в темноте разобрать было нельзя; доктора же это не озадачило, и он каким-то особенным образом постучал в невидимую дверь.
За дверью вскоре послышался сиплый голос.
– Это ты, Баптист?
– Я.
– А ее привел?
– Привел… Сам-то вернулся?
– Нет еще; но не замедлит.
И дверь отворилась. Доктор наудачу схватил за руку первого стоявшего позади него, а так как все трое крепко держались вместе, то он и ввел их всех в какой-то садик или огород. Отворивший заговорил опять, но уже удивленным и беспокойным тоном:
– Господи! Баптист! Что это ты наделал? Где ты взял эту компанию? Ведь уговаривались – мужчину со старухой оставить на произвол судьбы, а привести только молоденькую?..
– Делаешь, что можешь, а не то, что хочешь! Воевода-то я не сильнее тебя; всякий в своем роде. Сам придумал я, сам и выполнил этот план, но не надо было оставлять меня одного в конце, да еще и с несколькими людьми на руках. Вернулся кто-нибудь из наших?
– Нет еще. Должно быть, там, в лугу, есть поцарапанные… Ты бы сходил посмотреть, что там творится?
– Спасибо! Это не входит в программу моей службы, от игры в пистолеты да ножи я держусь подальше… Франк дома?
– Да, останется он здесь, когда знает, что мы должны сюда прийти! Еще вчера уехал в город. Мы здесь совершенно одни.
Разговор этот, веденный вполголоса, был вдобавок пересыпан особенными выражениями, и если бы Даниэль и дамы могли услыхать его, то и тогда ничего бы не поняли.
Между тем подозрения Ладранжа все более и более усиливались, и мозг его был в напряженном состоянии.
Пройдя ощупью сад, они подошли к строению, которое, насколько позволяла судить о нем темнота, был хорошеньким, в мещанском вкусе, домиком. Он стоял, казалось, уединясь от всякого жилья, и полная тишина царствовала кругом него.
Войдя в темные сени и отворив боковую дверь, один из провожатых ввел новоприбывших в чистенький маленький зал, очень опрятный, в котором окошки были герметически затворены длинными ставнями.
Вид такой веселенькой комнаты после всех только что виденных мрачных картин успокоительно подействовал на путников. Мария легко вздохнула, а маркиза с видимым удовольствием опустилась в кресло; даже Даниэль решился спросить:
– Здесь у вас, гражданин доктор, можем ли мы, наконец, считать себя вне опасности?
Баптист хирург, никто не заметил, как и когда успевший снять свой плащ и лакированные сапоги, ответил с двусмысленной улыбкой:
– Вы в доме человека, слывущего за самого честного во всем околотке, а потому никому и в голову не придет прийти сюда искать вас! Впрочем, не очень громко говорите, потому что Вассер с жандармами еще должен быть в деревне.
– Так мы в деревне? Как же она называется?
Прежде чем доктор успел ответить на этот затруднительный для него вопрос, из сеней послышался чей-то важный голос:
– Не бойтесь ничего, дети мои, и успокойтесь, здесь вы под кровом добродетели!
И когда говорившая это личность, отворя наружную дверь, вошла окончательно в комнату, присутствующие увидали человека лет около пятидесяти в черной истасканной рясе. Даниэль и его спутницы были поражены.
– Священник! – проговорил, наконец, Ладранж. – Здесь почтенный священник, вероятно, преследуемый и скрывающийся в этом доме. В таком случае нам нечего бояться.
Мария встала.
– Батюшка, – проговорила она, сложив, как для молитвы, руки, – батюшка, примите нас под ваше покровительство!
Видя сильное впечатление, произведенное им на присутствующих, человек в рясе даже сам сконфузился, между тем продолжал все тем же важным тоном:
– Тише, дети мои, тише! Неблагоразумно было бы при настоящих обстоятельствах… Какое могу я оказать вам покровительство, когда сам в нем нуждаюсь, впрочем, положитесь на меня, я вас не оставлю.
Даже Баптиста, несмотря на всю его нравственную испорченность, поразила наглость товарища, и он злобно смотрел на него. Взгляд этот, видимо, беспокоил мнимого священника, и он, проходя мимо хирурга, тихо и насмешливо проговорил:
– Я священник настолько же, насколько ты доктор; оставь меня в покое. (Описываемые характеры священника, так же как и Бо Франсуа, Ружа д'Оно и Борна де Жуи исторически верны. В чем можно удостовериться по официальным бумагам процесса «Оржерская шайка».)
После этого священник принялся расточать перед меревильскими дамами самые пошлые фразы утешения; доктор же, пожав плечами, принялся осматривать разложенные им тут на столе хирургические инструменты.
Даниэль скоро подметил в разговоре мнимого священника много тривиальных и неблагозвучных фраз, впрочем, гнусное и низкое выражение лица этого человека не могло оставить долго сомнений на его счет.
Открыв этот наглый обман, Ладранж с трудом скрывал отвращение и ужас, им испытываемый, но положение его и его родственниц требовало величайшей осторожности, а потому, не смея ничего сказать, он довольствовался тем, что сделал незаметный знак Марии, видимо, начавшей постигать истину.
Пока ложный священник умилялся сам своей болтовней, Баптист-хирург, возясь со своими инструментами, производил ими такой скрип и визг, что вывел наконец из терпения человека в рясе.
– Не можете ли, гражданин доктор, оставить свои инструменты в покое, – проговорил он недовольным голосом, – и позволить этим дамам слушать слово спасения!
– Ах, гражданин кюре, – ответил серьезно доктор, – говорят, у нас там, около перевоза, есть раненые, так вот я тоже усердно готовлюсь к перевязке их телесных ран, как вы теперь хлопочете над излечением душевных!
Ответ этот, казалось, умерил негодование священника; он улыбнулся Баптисту и снова хотел начать говорить, как за окошком послышался женский голос, говоривший нараспев, как вообще уличные торговки.
– Ниток, лент, шнурков!.. Вот и торговка!
Говорившая произносила эти слова осторожно. Между тем, беря в расчет уединенное место, ночное время и такую темноту, слова эти имели в себе что-то очень странное. Кюре Пегров и Баптист, видимо, были оба поражены; один остановился разинув рот, другой выронил из рук инструмент.
Оба вслушались.
– Торговка с лентами!.. Иголки, шнурки, – повторил певучий и, видимо, приблизившийся голос, и дернутый снаружи колокольчик тихо зазвенел внутри дома.
Обстоятельство это нимало не встревожило дам, так как враг не мог быть из сильных, но доктор со священником тихо переговаривались.
– Это она! – проговорил пугливо Баптист, – никакого сомнения нет, что это Роза; кой черт принес ее сегодня.
– А все-таки надобно отпереть ей, она шутить не любит!
– Да, но если она войдет сюда да увидит, то будут сцены, брызги от которой полетят на нас с тобой. Помолчим лучше, может она подумает, что никого в доме нет.
Но голос и звонок раздался снова.
– Уж если так настаивает, то, значит, знает, хитрая кума, в чем дело; ну, нечего делать, пойду отворю с улицы, и пусть будет, что будет; я скажу то же, что и ты, Баптист: их вина, зачем нас оставляют одних в таких трудных обстоятельствах.
И он вышел.
Баптист, стоя посреди комнаты, вслушивался.
– Ради Бога, что тут такое происходит? – спросил Даниэль.
– Ничего, ничего, – отвечал хирург, – только эта барыня, которая сюда придет… Ей иногда приходят шальные мысли в голову… Вы бы попросили эту хорошенькую госпожу опустить капюшон на лицо.
– Зачем это? – спросила удивленная Мария.
– Делайте то, что говорят, это для вашей же пользы.
Молодая девушка исполнила приказ; Даниэль тоже просил, чтоб ему объяснили.
– Ш-ш! – прошептал доктор.
Священник что-то тихо говорил новопришедшей, отвечавшей ему гордым и рассерженным голосом; мало-помалу разговор, приближаясь, стал явственнее, и можно было слышать слова незнакомки.
– Это что за глупые сказки? Что вы, думаете провести меня своими медовыми речами? Отчего вы, с этим тунеядцем Баптистом, тотчас же не отворили мне? Ну, пропустите же меня, я устала и скорее хочу отдохнуть.
Ей почтительно отвечали.
– Из всего сказанного я не верю ни одному слову и при первом же случае, несмотря на эту тряпицу, в которую вы нарядились, велю вздуть вас палками… Он станет расставлять ловушки жандармам, первый станет нападать на них, станет рисковать жизнью своих людей, и все это, чтоб выручить и избавить от тюрьмы бывших аристократов? Он, такой осторожный и умный, пришлет их в дом к одному из наших вернейших менял! Ни за какое золото в мире он не согласится на подобную штуку; или уж он так изменился в те дни, что я его не видала! Все, что я полагаю, – проговорила она, немного помолчав в раздумье, – нет ли между этими аристократами?.. О, я хочу их видеть! Сейчас же показать мне этих гостей!
А так как священник еще хотел попробовать уговорить ее и помешать ей войти в зал, то она оттолкнула его и храбро вошла.
Розе, так звали женщину, казалось, было лет двадцать пять; она была невысокого роста, но полная и хорошо сложенная женщина; лицо ее, сильно загоревшее, было замечательной красоты. Ее черные глаза под смело и резко очерченными бровями, казалось, блестели теперь ярче обыкновенного под влиянием минутной экзальтации.
Туалет ее состоял из простой холстинки и маленького полосатого шелкового кокетливого передничка. На голове была изящная соломенная шляпа с широкими полями, из-под которой рассыпались черные локоны; даже ее обувь, хотя прочно сделанная для долгой ходьбы, красиво обтягивала крошечную стройную ножку, обутую в синий чулок. На руке у нее висела легкая корзинка с разным товаром, которую она и бросила, войдя в комнату.
Кюре и Баптист смешались при виде этой женщины и, как виноватые, опустили головы. Не удостоив их даже взглядом, она все свое внимание сосредоточила на путешественниках. Осмотр Даниэля и маркизы прошел благополучно, но, дойдя до Марии, сидевшей в тени и с опущенным на лицо капюшоном, брови незнакомки сдвинулись.
– Кто же эта так усердно скрывающаяся дама? – проговорила она свысока, – и чего ж она меня боится? Или уж она так дурна собой; а может, имеет причины бояться быть узнанной?
А так как Мария ничего не отвечала, то Роза, подойдя, быстро и ловко сдернула у нее с головы закрывавший ее капюшон.
Обида разбудила гордость молодой девушки; она встала, бледные щеки ее ярко разгорелись, из глаз, казалось, сыпались искры. Торговка, по-видимому, ничего этого не заметила и, отойдя шаг назад, не спуская глаз с нее, свирепо проговорила:
– Хороша, хороша, как ангел!.. Теперь все понимаю. Даниэль встал.
– Сударыня, – живо заговорил он, – я не знаю, кто вы, и на каких правах вы в этом доме; но мне кажется, вам следовало бы более соблюсти обязанности гостеприимства в отношении несчастных людей, обстоятельствами отданных в ваши руки.
Роза, в свою очередь, внимательно посмотрела на него.
– А вы сами кто такой? – сурово спросила она, – и почему так заступаетесь вы за эту молодую девушку?
– Она моя родственница, друг…
– Ну, видя горячность, с которой вы защищаете ее, я предположила другое. Но если она только ваша родственница и друг, как вы говорите, то вы обязаны были предпочесть тысячу раз смерть, чем допустить, чтобы ее привезли сюда. Знаете ли, где вы? Знаете ли, в какие руки вы попали? А вы, сударыня, – продолжала она, обернувшись к Марии, – неужели не подозреваете, с какой целью столько людей подвергали свою жизнь опасности? Неужели вы ничего не подозреваете, ничего не боитесь?
– Чего же мне бояться? – спросила Мария глубоко невинным тоном. – Нашлись неизвестные друзья, освободившие нас от ареста, какой же другой награды могут они ожидать от нас, кроме вечной благодарности? Но, слушая вас, можно предположить, что мы все еще в опасности; если это так, то умоляю вас, помогите нам, я убеждена, что вы это можете! Боже мой, я не понимаю, что происходит около меня в эти последние часы… Мне кажется, что все это я во сне вижу, мысли путаются у меня в голове; но какие дурные замыслы могут иметь против нас? Что мы сделали? У нас ничего более нет, и мы уже так несчастны! Не прошло и двух дней, как нам пришлось присутствовать при ужасной сцене грабежа, вследствие чего моя бедная мать помешалась; вслед за этим нас арестовали, и вот теперь, когда нас освободило чье-то таинственное вмешательство, нам говорят, что мы опять в опасности! Скажите ж, не заслуживаем ли мы сострадания? и неужели вы не находите нас достойными вашего сострадания?
Мольбы эти, кажется, очень мало трогали Розу, черные глаза которой упорно впивались в Марию.
– Не обманываете ли вы меня? – спросила она недоверчиво, – неужели вы не знаете того, кто освободил вас из-под караула?
– Клянусь вам, что не знаю.
Роза опять задумалась.
– Невозможно! – сказала она наконец сердито и топнув ногой, – как бы женщина ни была наивна, все-таки она сумеет угадать… Милая моя, вы лжете!
– Сударыня, как позволяете вы себе говорить подобным образом с маркизой де Меревиль!
– Будь она маркиза, герцогиня, даже сама королева, мне все равно! – грубо ответила Даниэлю торговка, – но она хороша до такой степени, что способна свести с ума человека, не знавшего никогда препятствия своим желаниям… Вы сами, ее защищающий, – продолжала она, смягчая голос, – привязанный к ней более сильным чувством, чем простое родственное, отвечайте мне в вашу очередь: неужели в самом деле вы не знаете, кто ваши избавители?
Даниэль хотел было назвать Франциско разносчика, но из какого-то чувства предосторожности не решался без особой нужды произнести это имя, а потому просто ответил, что положительно не знает, кого он должен благодарить за такую важную услугу.
– Вам я верю, – ответила Роза задумчиво, – в вас должна бы быть прозорливость любящего человека… В таком случае расскажите мне все подробно, как произошло дело около реки, может, я и разгадаю эту загадку.
Даниэль повиновался. Когда он дошел до эпизода, где мнимый доктор покушался посадить Марию к себе на лошадь, торговка вздрогнула.
– Нет более сомнения! Для меня теперь ясен весь их проект… И этим двум плутам было поручено исполнение этого ужасного плана. И всегда так! Когда дело коснется лжи, обмана и подлости, то это, конечно, поручают уж им.
И скорыми шагами она стала ходить взад и вперед по комнате. Даниэль и дамы со страхом ждали ее решения, от которого зависела их судьба.
Наконец торговка, остановясь перед Даниэлем, грубо спросила:
– Знаете ли здесь кого-нибудь в околотке?
– Я предполагаю, – отвечал Даниэль, – что мы недалеко от Франшевиля, где живет гражданин Леру, хлебный поставщик, а потому я думаю, что в Франшевиле мы можем найти приют и друзей.
– Что это такое, Франшевиль? – обратилась Роза к кюре Пегров.
– Деревня в одном лье отсюда, если идти проселком.
– И вы знаете туда дорогу?
– Очень хорошо.
Роза еще несколько раз прошлась по комнате, конечно, соображая какой-нибудь смелый план. Наконец снова остановясь перед Даниэлем и дамами, опять твердо заговорила:
– Если бы я решилась отправить вас в Франшевиль, поклянетесь ли вы мне, что никогда, никому не откроете того, что видели и слышали в эту ночь?
– Что касается до меня, то я ни на одну минуту не задумаюсь дать вам эту клятву, – ответил Даниэль, – но в чем же можете вы опасаться нашей нескромности? Пришли сюда темной ночью, по незнакомой нам дороге, мы никого не видали, кроме вас и этих двух людей, поведение которых хотя и кажется нам загадочным, но все же не имело ничего враждебного против нас. Впрочем, и сами мы, освободясь от ареста, и для собственной безопасности должны хранить все это происшествие в глубокой тайне.
