bannerbannerbanner
Шофферы, или Оржерская шайка

Эли Берте
Шофферы, или Оржерская шайка

Полная версия

VI. Здание министерства юстиции

Следуя указаниям мадемуазель де Меревиль, Даниэль без труда нашел дом, где поселилась нищая.

То был скверный с виду кабак, и вдобавок еще пользовавшийся дурной репутацией.

Ладранж вошел в первую темную, неопрятную комнату, в которой стояло несколько столов и скамеек с поломанными ножками. В комнате никого не было из обычных посетителей; возле окна сидела старуха в лохмотьях, конечно, хозяйка дома, и чинила грубое белье.

При виде необычного посетителя она поспешила встать и заговорила, стараясь придать своей гнусной физиономии самое ласковое выражение.

– Пожалуйста, войдите, гражданин! Что прикажете подать? Прошу вас покорно садиться.

Даниэль отказался и когда объяснил цель своего посещения, то она, сев за прежнюю работу, отвечала самым невнимательным образом.

– Почему я знаю? Мы здесь видим много народа!

Сколько Даниэль ни настаивал, старуха отказывалась дать удовлетворительный ответ; истощив все усилия, он наконец переменил тон и, объявив о своем звании, прибавил, что если сейчас же он не получит полного откровенного ответа, то поступит по закону. Угроза ему вполне удалась: старуха тотчас же все припомнила и поняла.

– Да, да, знаю, о ком вы говорите, – начала она с худо скрытым замешательством, – это о той женщине, что зовут Греле, которая действительно живет у нас с прошлой недели… Но, надеюсь, она никакого зла никому не сделала, и ее не в чем упрекнуть, она смирно просит милостыню у прохожих и приезжих.

– Все это так, но почему же, если ей нечего бояться строгости законов, сначала вы сделали вид, будто не знаете ее!

– Ах, гражданин! Ведь боишься всегда запутать своих посетителей, да к тому же, как себе вообразить, что такому важному барину, как вы, понадобится Греле?

Ладранжу надобно было довольствоваться этим извинением, и он снова принялся за расспросы. Но ничего интересного для дела не добился он от старухи. Греле часто выходила днем, чтобы просить милостыню, но большую часть времени сидела запершись в своей маленькой комнате наверху, за которую она вперед заплатила по этот день; впрочем, никто не знает, кто она.

В свою очередь Даниэль не подозревал, конечно, в отыскиваемой им бедняге, всеми называемой Греле, Фаншету Бернард, несчастную дочь бывшего фермера своего дяди. Он тогда только мельком видел ее и не слыхал ее прозвища. Даже Мария, видевшая утром у себя в саду нищую, не узнала ее, потому что так же, как и ее кузен, она видела всего один раз дочь Бернарда.

Между тем, не отчаиваясь при первой неудаче, молодой чиновник продолжал далее свои расспросы!

– Теперь, моя милая, – начал он строгим голосом, – подумайте хорошенько о том, что будете отвечать… Не приходил ли к вам кто спрашивать Греле? Не видали ли вы, чтобы она разговаривала с кем-нибудь здесь ли или в каком другом месте?

Кабатчица избегала прямого ответа на этот вопрос.

– Ах, гражданин! – начала она. – Как же вы хотите, чтобы я знала, что она делает, когда она по целым дням ходит во все стороны просить милостыню? Но знаете ли, хотя Греле и молода, но она так дурна собою, что нет опасности, чтобы молодые люди заговаривали с ней.

И старая мегера захихикала.

– Хорошо, но не приходила ли к ней какая-нибудь женщина? Не старайтесь опровергать, старуха, я имею причины думать…

– Ну, уж если вы сами знаете… Да, да, мне кажется, что я видела раза два, три, что какая-то молодая женщина приходила к Греле из города. Молодая, хорошенькая собою женщина и нарядно одетая?

Да, да, именно, и наша постоялица говорила, что это торговка, и они всякий раз запирались и говорили там наверху.

Даниэль сделал важное открытие. Не было сомнения, что торговка, посещавшая Греле, была та же женщина, которая играла важную роль в Гранмезонском деле.

– Довольно! – ответил он. – Когда эта торговка приходила в последний раз к вашей постоялице?

– Сегодня утром они обе ушли.

– Ушли! – вскричал встревоженный Даниэль. – Но, конечно, Греле вернется?

– Не знаю хорошенько, гражданин, она еще вчера вечером уплатила по своему счету и сейчас я увидала, что она унесла и свои вещи, их, правда, не тяжело нести: все уберется в карман хорошей хозяйки.

– Но возвратится ли она?

– Она ничего не сказала: она очень торопилась; обе они пошли по направлению к городу.

Видя уже в руке у себя нить всей интриги, Даниэль был страшно взбешен. Несмотря на то, он не показал виду и, еще раз строго запретив кабатчице кому бы то ни было говорить о его посещении, вышел из кабака. Идя скорым шагом, он до того углубился в свои мысли, что не заметил в двадцати шагах от себя человека, хорошо одетого, шедшего ему навстречу. Человек этот, узнав его, бросился в кустарники, росшие по краям дороги. Даниэль прошел мимо, и, когда уже отошел порядком, личность, прятавшаяся от него и бывшая не кем иным, как Бо Франсуа, просунув голову сквозь ветви, проследила за ним глазами до поворота дороги. Тут только вышел он из своей засады и, в свою очередь, направился к кабаку, куда и вошел, оглянувшись несколько раз.

Молодой чиновник, идя в город, все думал и придумывал средства, как бы лучше и вернее уничтожить интригу, в существовании которой он теперь убедился. Дело было в том положении, когда ему необходимо было употребить свою власть.

Смерть собаки вследствие посещения Греле, угрожающее предостережение, полученное мадемуазель де Меревиль и мгновенное исчезновение нищей достаточно оправдывали вмешательство судебной власти.

Итак, Даниэль порешил тотчас же выдать приказ об отыскании Греле и разносчицы с тем, что если они дадут удовлетворительные пояснения своих поступков, немедленно будут отпущены. Что же касается до кабака, в котором помещалась Греле, необходимо было усилить над ним надзор, тем более что помещенные там полицейские могут удобно следить за безопасностью живущих напротив меревильских дам.

Читатель не удивится, увидя через час после этого Даниэля Ладранжа в своем официальном кабинете, занимаемом им в Шартрском здании юстиции, пишущим все нужные для этого предписания.

Приложив последние печати, Даниэль уже собирался позвонить, чтобы отправить эти бумаги куда следует, как дежурный пришел доложить, что лейтенант городских жандармов желает видеть его по делам службы. Офицер этот являлся как нельзя более кстати, поэтому Даниэль тотчас же и приказал ввести его.

Это был прежний бригадир Вассер.

Ладранж не видал его после того знаменитого вечера, когда бежал от него. За последние эти годы Вассер оставался на прежнем своем месте в Н*, и только за несколько дней перед тем он был прислан в Шартр с повышением в чине – награда давно им заслуженная, и тут в первый раз он являлся за получением приказаний от чиновника, заведывающего департаментом министерства юстиции.

Его высокий рост, стройный стан, черные длинные усы и мужественное лицо уже давно нам известны; но в настоящую минуту, казалось, несмотря на его новенький серебряный эполет, в нем не было ни той самоуверенности, ни той гордости, так отличавших его. Войдя в комнату, он с видимым замешательством и опустив голову подошел к Даниэлю и, теребя свою шляпу, неловко и застенчиво поклонился. Даниэль, напротив того, поспешно встал и сделал несколько шагов ему навстречу.

– Очень рад вас видеть, лейтенант Вассер, – сказал он ему улыбаясь. – Как, разве вы не узнали меня? Мы ведь с вами старые знакомые и виделись в равно неловких для обоих обстоятельствах.

– Я узнал вас, гражданин Ладранж, я тотчас же узнал вас, – ответил Вассер, играя портупеей своей сабли.

– Прекрасно, почему бы нам помимо служебных обязанностей и не быть добрыми друзьями?

Сперва удивленный этими словами, лейтенант, казалось, немного оправился от своего смущения.

– Так, значит, гражданин Ладранж, – спросил он, вперив в Даниэля свои черные глаза, – вы мне прощаете то… и серьезно это?

– Что это? Что вы арестовали-то нас и намеревались представить в революционный трибунал? За что ж тут на вас сердиться, Вассер? Вы исполняли свою обязанность.

– Нет, нет, я не об этом, – ответил, сконфузясь, офицер. – Я вас спрашиваю, можете ли вы позабыть мою вину, когда я упустил вас и ваших родственниц, и вверитесь ли вы мне после того, как я так глупо при вас допустил провести себя?

Даниэль подумал, что он шутит, но в свою очередь, пытливо посмотрев в глаза Вассеру, и видя, что он не шутит, расхохотался.

– Черт возьми, – начал он, – вот хорош вопрос! Да знаете ли вы, что если бы вы не дали так глупо провести себя, как вы говорите, то нам бы очень плохо пришлось в этом деле и что в таком случае, по всей вероятности, я не был бы, как теперь, директором суда присяжных в этом департаменте. Ну, милый мой Вассер, садитесь! Уверяю вас, что весьма охотно прощаю вам вину, о которой вы говорите.

Сказав это, он уселся, и жандармский офицер машинально последовал его примеру.

– Вы достойный человек, гражданин Вассер, – продолжал он с благодарностью.

– А я всю жизнь не прощу себе, – возразил Вассер, – сделанной мною глупости в известном деле. И как мало труда стоило этим людям одурачить меня, уверив, что мост снесло наводнением, тогда как мне стоило сделать только несколько шагов, чтобы самому убедиться, что это ложь.

– А этот врач-ветеринар, рассказывавший разные сказки, пока другие там стряпали западню!

– Плут! уж попадется ж он мне когда-нибудь в руки… Но как ни исколесил я с тех пор всю страну, отыскивая его, все было напрасно, мошенник не показывался более, и никто ничего не мог сказать мне о нем. Да, да, я был совершенный дурак, чего до тех пор не прощу себе, пока не отомщу за эту шутку.

– Ну полно, любезный Вассер, эти старые счеты нынче канули в вечность, не следует более и вспоминать о них. Что же касается до меня, то я так мало обижен на вас за это дело, что именно мне вы обязаны и вашим повышением, и назначением в Шартр. Зная вас давно и зная, как вы энергичны, храбры и деятельны, я хотел иметь вас около себя, чтобы вы помогли мне в очень трудном деле.

 

– Как; гражданин! Это вы, – вскричал Вассер, – это вашей доброте обязан я этим повышением, которого считал себя не достойным. Благодарю вас! Благодарю…

И клянусь вам своей честью, что я постараюсь загладить единственную ошибку, в которой можно упрекнуть меня.

– Успокойтесь, лейтенант Вассер, никто более меня не расположен простить вам эту ошибку, а потому не будем более говорить об этом. Я надеюсь скоро доставить вам случай, в котором ваша так хорошо известная всем опытность вознаградит себя за прошлое.

– Да, да, испытайте меня, гражданин Ладранж, – горячо вскричал офицер, – и вы увидите, поддамся ли я еще подобным шуткам. Только, – прибавил он поспешно и застенчиво, – не давайте нам политических поручений; в эти революционные времена мы, политические агенты, пропадаем из-за политики. – Без нее только одни злодеи должны бы были ненавидеть и бояться нас. Послушайте, гражданин Ладранж, когда я представлю, что вас, такого честного, такого благородного молодого человека, вас, занимающего теперь такой высокий пост, я должен был четыре года тому назад привезти в этот же самый дом с цепями на руках и на ногах, я не могу утерпеть, не подумав, что дела в этом мире порой идут чертовски скверно.

– Это уж, Вассер, весьма обыкновенные превратности судьбы, – ответил, улыбаясь, Даниэль. – Во всяком случае вы прежде всего человек военный, а потому мой вам совет не слишком останавливаться на подобных рассуждениях!

– Конечно, но можно, будучи и военным, высказать при случае свое мнение или свое предпочтение. А потому повторяю вам, дайте мне выследить и изловить мошенников, тогда увидите, сумею ли я взяться за дело.

– Именно мошенников и хочу я вам поручить, Вассер. Вы знаете, конечно, как в это последнее время умножилось число преступлений в стране; я получил самые обширные права, чтобы прекратить это и надеюсь с вашей помощью исполнить возложенную на меня обязанность.

– Ну в добрый час, гражданин Ладранж, в таком случае вы увидите, на что я способен. Итак, имеете ли вы какие-нибудь данные или сведения насчет этих последних преступлений, совершенных на Авинской мельнице и на дороге из Рамбулье? Малейших признаков было бы достаточно, чтобы навести нас на след.

– К несчастью, любезный мой Вассер, у нас ничего не имеется. Дьявольская ловкость этих негодяев уничтожает всевозможные предположения и старания.

– Достигнем, гражданин Ладранж, достигнем, – ответил задумчиво жандармский офицер, – будет же и на нашей улице праздник, черт возьми! И знаете, как я ни стараюсь, а мне все припоминается происшествие той ночи на Брейльской ферме. Конечно, для вас грустно вспоминать об этом несчастном деле, где так ужасно погиб ваш дядя со своей экономкой, но чем более я думаю, тем более убеждаюсь, что у меня тогда были в руках два главные виновника, два предводителя этой шайки.

Даниэль вздрогнул и поднял голову.

– О ком вы говорите, лейтенант? Кого вы подозреваете?

– А забыли вы этих двух личностей, гражданин Ладранж, уверивших тогда, что они были заперты в Брейльском сеновале в то время, когда в замке совершалось преступление? Что до меня касается, они у меня до сих пор не вышли из памяти, я не забыл ни их имен, ни их показаний.

Один из них Жан Ожер, рослый, статный малый, назвался разносчиком, другой кривой с плутовской физиономией по имени своей фабрики Борн де Жуи, и я теперь из тысячи их узнаю.

– Откуда у вас убеждение, Вассер, что эти люди не чужды в преступлении? Не сами ли вы тогда велели отпустить их после допроса?

– Да, я это сделал, и при подобных обстоятельствах, вероятно, еще раз сделал бы то же самое, потому что они были неуловимы в своих ответах, но я поклянусь, что эти два молодца играли важную роль в ужасах той ночи.

– Но еще раз, на чем основываете вы ваше убеждение? – спросил Даниэль, принимавший, как легко можно угадать, живое участие в этом разговоре. – Видели вы с тех пор еще раз этих людей, или до вас дошли, может быть, еще новые сведения о них?

– Я их более не видал, да они, по всей вероятности, не ищут случая со мной встречаться; но думайте, что хотите, а мой инстинкт меня никогда не обманывал. Если, паче чаяния, которого из них приведут к вам, тогда всмотритесь в него хорошенько, и я ручаюсь…

Он вдруг остановился… Глухой шум, слышавшийся уже несколько минут из соседней прихожей, вдруг усилился, и можно было услышать голос, говоривший: «Черт возьми, я вам говорю, что мне всегда можно его видеть; мне с ним нужно переговорить о семейных делах!»

Дверь с шумом отворилась, и Бо Франсуа гордо вошел с улыбкой на лице.

Даниэль вскочил. Посещение именно в эту минуту, когда энергичные убеждения Вассера подтверждали и его подозрения касательно его родственника, совершенно смутило его. Он взглянул на жандармского офицера, желая узнать по его лицу, признал ли он в этом франтике разносчика с Брейльской фермы; сдержанный, суровый вид Вассера не оставлял более сомнений на этот счет: Бо Франсуа был узнан с первого же взгляда.

Пока Ладранж, застигнутый врасплох, оставался в недоумении, что ему делать, Бо Франсуа смело и развязно подошел к нему.

– Честное слово, Даниэль, – сказал он, бросаясь в найденное им свободное кресло, – к вам нелегко пробраться. Мне пришлось брать приступом ваш кабинет. Скажите же этим людям, – и он указал на стоявших еще в дверях дежурных, – что давно уже меня ждете и чтобы они впускали меня, когда я прихожу приятельски поговорить с вами.

Свобода действий была так натуральна в Готье, что сам Вассер не знал более, что ему подумать, но Даниэль, наэлектризованный важной ответственностью, лежавшей на нем, тотчас же пришел в себя.

– Действительно, гражданин, – холодно обратился он к Франсуа, – мне нужно переговорить о важных обстоятельствах, я очень рад вас видеть. Вас, лейтенант Вассер, я попрошу меня извинить на одну минуту. Потрудитесь подождать меня в соседней комнате; вы мне скоро понадобитесь. Есть здесь кто-нибудь из ваших людей?

– Я поставил двух жандармов во дворе, – торопливо ответил Вассер, – прикажете позвать их?

– Да, пусть войдут и будут около вас; будьте готовы при первом требовании.

– Достаточно, гражданин, – между тем прибавил тот тихо, показывая головой на Бо Франсуа. – Если дело идет об этой личности, то и не нужно столько народу, я справлюсь один…

Нетерпеливый жест Даниэля заставил его замолчать. Вспомнив о своей подчиненности, Вассер, низко поклонясь и еще раз взглянув на посетителя, вышел.

Как ни была велика сила воли у Бо Франсуа, но настоящее положение его было из самых критических и требовало зрелых обсуждений.

Один, в присутствии могущественного чиновника, находящегося в данную минуту в отправлении своих служебных обязанностей, и который, без всякого сомнения, сильно подозревал его настоящий характер… слыша приказание, отданное лейтенанту Вассеру… Значит, дверь была занята жандармами, никакой возможности не было скрыться ни силой, ни ловкостью. Несмотря на все это, он все-таки казался совершенно спокойным и, небрежно развалясь в кресле, вполголоса напевал модную песенку.

При виде спокойного, беззаботного положения этого человека, самого отдающегося ему в руки, Даниэль не знал, что подумать. Воротясь, он сел на свое прежнее место позади письменного стола, заваленного бумагами, и с некоторого рода еще замешательством спросил:

– Наконец-то вы решились посетить меня, милостивый государь. Честное слово, я уже думал, что вы имеете какие-нибудь причины избегать меня.

– Тут не моя вина, милый Даниэль, – ответил Бо Франсуа, небрежно придвигая кресло таким образом, чтобы ближе быть к Ладранжу. – Это удивительная игра случая, что мы никогда не встретились.

– Полно, вина ли то случая? Ну пусть будет по-вашему… Не менее удивительно и то, что до сих пор ни меревильские дамы, ни я не знаем еще, где вы остановились.

– Для чего же это? Я всякий день ходил в Сант-Марис, – ответил небрежно Бо Франсуа, кладя ногу на ногу. – Впрочем, тут нет никакой тайны, с самого моего приезда я поместился в гостинице «Четыре нации», хорошо известной всему Шартру, и пробуду тут до моего отъезда, который, надеюсь, не замедлит.

– Вы намерены так скоро оставить здешний город?

– Может быть, и сознайтесь, кузен Даниэль, что мой отъезд не сильно огорчит вас.

– Милостивый государь! Надобно сперва знать…

– Послушайте, Ладранж, продолжал Франсуа уже с грустью в голосе, – что я ни делал, как ни старался я приобрести расположение в семействе моего отца, ничто мне не удалось. Кроме мадам де Меревиль, оказавшей мне немного расположения, я нашел только холодность со стороны Марии, а в вас, Даниэль, худо скрываемую ненависть. Я не увлекаюсь собою, мои манеры, мой разговор могли не понравиться вам, но должен ли я был ожидать, чтобы предубеждения ваши против меня дошли бы до самых обидных подозрений.

– О каких подозрениях вы говорите?

– Не отвергайте их, вы мне заявили о них в первое наше свидание, а потому прежде чем нам расстаться, я решился самым положительным образом доказать вам, что не заслуживал вашего недоверия.

Откровенный тон Бо Франсуа поразил молодого чиновника. Что было невозможного в том, что он был несправедлив к этому родственнику, положение которого было до сих пор таким тяжелым? А потому он решился, откинув всякое предубеждение, выслушать его со строгим вниманием.

– Мне кажется, что я угадал, – продолжал Бо Франсуа, – первую причину вашей неприязни ко мне. Вы боялись, чтобы я, воспользовавшись слабостью госпожи де Меревиль и моим исключительным положением, не потребовал бы руки вашей кузины, которая вас любит и которую вы любите. Признаюсь вам, приехав сюда, восемь дней тому назад, я надеялся буквально выполнить волю отца, и, увидав Марию, это желание понятно явилось. Но с первого же моего посещения я стал подозревать степень существующей между вами и мадемуазель де Меревиль привязанности, и слишком честен для того, чтобы мешать этим отношениям. Я старался успокоить вас. Но вы не поверили, конечно, моим словам; знаете ли вы, чем я занимался все это время в Шартре, пока вы, может быть, не стеснялись чернить меня перед родными в Сант-Марисе? Я занимался составлением вот этих актов, которыми, надеюсь, мне удастся убедить вас в моей честности и бескорыстии.

И вынув из кармана два документа, составленных по всей форме у одного из городских нотариусов, он подал их Даниэлю. Один из них уполномочивал душеприказчика покойного Михаила Ладранжа выдать немедленно следующую Даниэлю часть наследства. Другой документ заключал в себе отречение от его права отказа Марии де Меревиль в наследстве дяди, в случае, если молодая девушка откажется выйти за него замуж.

Даниэлю было достаточно бросить беглый взгляд на эти бумаги, чтобы убедиться в их законности, тем не менее мрачно и задумчиво комкал он их в своих пальцах.

– Вы видите, – начал опять Франсуа, – что с этой минуты, без всяких условий, вы можете требовать от нотариуса Лафоре двадцать тысяч экю, причитающихся вам по обоим наследствам. Может, этой суммы будет достаточно, чтобы выкупить Меревиль; в противном же случае я почту себя весьма счастливым, если моими собственными средствами я буду в состоянии способствовать выкупу семейного достояния, но конечно, Даниэль, вы не допустите меня участвовать в этой поддержке, вы захотите оставить за собою монополию пожертвований для наших милых родных.

– Я надеюсь, – холодно ответил Ладранж, – что мадемуазель де Меревиль не нужна будет ни ваша, ни моя помощь, чтобы получить обратно свое имение. Итак, я сознаюсь, что в этом деле вы поступили очень благородно, и что, по крайней мере, в этом случае я дурно понимал вас… Весьма желал бы, чтоб и в других, так как в этом, я был бы не прав относительно вас.

Может быть, Бо Франсуа рассчитывал, что самоотвержение его произведет более сильное впечатление, но он не подал и вида в своем разочаровании.

– Господин Готье, – начал опять Ладранж после нескольких минут молчания, – мне необходимо попросить у вас пояснений по одному обстоятельству, случившемуся сегодня у меревильских дам и о котором вы, я думаю, уже знаете.

И в нескольких словах он рассказал ему утреннее происшествие, потом, подавая записку, полученную Марией через нищую, спросил:

– Знаете вы это письмо?

Франсуа внимательно прочитал записку, повернул ее два-три раза и, засмеявшись, отдал ее Даниэлю.

– Как нельзя лучше, кузен! – ответил он.

– Итак, вы сознаетесь?..

– Что я знаю, из какого источника это смешное предостережение? Увы! Да, теперь настало время все вам рассказать. Но будьте снисходительны, милый мой Даниэль, не будьте слишком строги к слабостям, в которых хочу вам чистосердечно сознаться. При этом вы поймете многое, кажущееся вам до сих пор темным, и может быть, служащее причиной ваших горьких предубеждений против меня.

 

Слушайте же. Несколько лет тому назад в своей кочевой жизни я встретил молодую хорошенькую девушку, которая полюбила меня. Она так сильно привязалась ко мне, что оставила семью, родину для того, чтобы следовать за мной в моей тяжелой жизни. Мы не венчаны, и эта связь вам может казаться предосудительной, но подумайте, что оставленный отцом с самого раннего детства, пущенный без руководства на произвол судьбы, я, может быть, менее всякого другого виноват в подобном увлечении. Итак, эта связь продолжается и в настоящее время, и женщина, о которой я говорю вам, сильная своими жертвами и уважением, которое они мне внушают, наконец гордая, вспыльчивая и в высшей степени ревнивая, она рассчитывает в отношении меня на все права жены. Она-то и написала эту записку мадемуазель де Меревиль.

Уже раз, четыре года тому назад, если вы припомните, вы видели ее в том уединенном домике, где вы провели несколько часов после своего освобождения на Гранмезонском перевозе. Роза, так зовут эту женщину, знала о моих сношениях с партией этих шуанов, оказавших вам такую важную услугу. Не знаю, как уж узнала она об этой экспедиции, где я должен был участвовать, но только, несмотря на то, что была в это время за несколько лье, она бросилась и пришла настичь меня на этом месте свидания. Красота мадемуазель де Меревиль, конечно, возбудила в ней безумную ревность, потому что Роза в своем почти диком состоянии не могла сообразить существующую неизмеримую разницу между девицей хорошего общества и простым разносчиком. Дурно перетолкованного поступка одного из наших людей было достаточно, чтоб рассердить ее. Впрочем, я ни за что не поручусь, потому что люди, употребленные мною в это дело, были очень далеки от совершенства, особенно в некоторых отношениях; но вы понимаете, Ладранж, что для подобного дела нельзя было выбирать людей порядочных, деликатных. Действительно, в числе этих шуанов были негодяи, теперь я могу сказать это, так как им дарована правительством амнистия за все старые грехи. Их подозрительные приемы легко могли в мое отсутствие внушить вам страх; безумство же Розы докончило начатое неловкостью первых. Ваши родственницы и вы вообразили себе какой-то дурной замысел в поступке, единственной целью которого было спасение вас от неминуемой смерти. Поддавшись внушениям Розы, вы решились искать другого себе убежища, может быть, неверного, вместо того, чтоб спокойно дождаться меня в этом домике, где вы были в полной безопасности и где я обладал таким влиянием, что всегда мог бы защитить вас. Вследствие этой совершенно бесполезной выходки мадемуазель де Меревиль в пылу благодарности послала Розе это кольцо, возвратившееся сегодня к ней таким странным образом.

Чем далее слушал Даниэль эти объяснения, тем, видимо, более и более сглаживалось его дурное настроение, и Бо Франсуа, заметя свой успех, продолжал еще с большей самоуверенностью.

– Вот, Ладранж, те подробности, которые я не мог вам рассказать при нашем первом свидании в Сант-Марисе; мне было бы слишком тяжело признаться при кузине, таком чистом, невинном создании, в предосудительной связи, бывшей двигателем в этом происшествии. К несчастью, вот уже четыре года, как я безуспешно стараюсь отделаться от Розы; куда бы я ни пошел, она везде следит за мною. Гордая, решительная, не отступающая ни перед чем, чтобы удержать свое влияние, она постоянно следует за мной. Несколько раз я хотел восстать против этих преследований, но ее искренняя привязанность и самоотвержение обезоруживают меня. Она пришла за мной в Шартр вопреки моему приказанию и, руководясь инстинктом ревности, захотела узнать причину моих частых посещений Сант-Мариса и, конечно, бродя около дома, она узнала мадемуазель де Меревиль, отсюда и ее экзальтация! Дело в том, что она поместила тут в кабаке, находящемся напротив виллы, одну нищую, по имени Греле, приказав ей сообщать все мои поступки.

Узнав от своей шпионки, что я часто бываю у меревильских дам, и взбешенная этим, она решилась как-нибудь напугать их, чтобы они уехали отсюда или же меня не принимали. Для этого была написана записка, которую вы видите, и чтобы придать ей еще больше важности, она присоединила кольцо, напоминающее грустное обстоятельство; как удалась этим проклятым бабам их интрига, не знаю. Но как только вы упомянули, кому была передана записка и кольцо, я тотчас же угадал, откуда дует ветер.

Объяснения эти были удивительно ловко состряпаны. Ложь и правда тут так искусно перемешивались, так точно согласовывались с обстоятельствами, уже известными Даниэлю, что молодой чиновник чувствовал, что все его предубеждения исчезали одно за другим. С точки зрения и всех объяснений, ему теперь все казалось ясным и безвинным. Несмотря на это, он не решился тотчас же заговорить, желая обдумать, нет ли еще в рассказе его собеседника каких-нибудь двусмысленностей или чего недосказанного, неясного. Через несколько минут он заговорил открыто, почти дружески.

– Я совершенно счастлив, что услыхал наконец ваше оправдание, господин Готье. Если бы с нашего первого свидания вы объяснились со мной так откровенно, как теперь, то избавили бы меня от неприятных предположений, бывших следствием нашей общей недоверчивости. Между тем, еще одно обстоятельство по-моему остается необъясненным. Что за причина могла быть у этой нищей, а также и у этой женщины, дурным наклонностям которой она служит, отравить сторожевую собаку в Сант-Марисе?

– Уверены ли вы, что действительно эту собаку отравили? – ответил очень самоуверенно Бо Франсуа. – Наконец если точно моего бедного приятеля Цезаря отравили, то Греле ли совершила эту жестокость? Разве нельзя было бросить отраву в сад через стену? Не входил ли кто другой в сад? Впрочем, я не мог расспросить об этом Греле, отдав письмо мадемуазель де Меревиль и догадавшись, что произойдет, она испугалась и тотчас же, оставив кабак, отправилась к своей покровительнице Розе, и сейчас я узнал, что они вместе уехали.

– Так вы думаете, что они уехали из города? Это очень досадно, – задумчиво проговорил Даниэль. – Не сомневаюсь нимало в истине вашего рассказа, господин Готье, но мне хотелось бы самому допросить этих двух женщин, и я уже приготовил нужные для этого предписания.

– Не делайте, кузен Ладранж, – униженно заговорил Бо Франсуа. – Не наказывайте подобным образом простую шалость. Я прошу вас простить этих бедных женщин… Роза – это сумасшедшая ветреница; что же касается до ее товарки, то это несчастное, безобидное создание. Хоть из уважения к мадемуазель де Меревиль, имя которой будет замешано в этом деле, пожалуйста, не давайте ходу всему этому.

– Действительно, вы правы, – ответил молодой человек. – Ввиду ваших честных пояснений эти распоряжения делаются лишними.

И он разорвал приказ об аресте Розы и Греле.

– Ну, а этот приказ о надзоре, – начал опять Франсуа, читая другую бумагу, оставшуюся на столе, – неужели вы решитесь перепугать этих дам подобным надзором, очень вероятно, совершенно ненужным.

– Уж в этом случае я ни у кого не прошу совета, – ответил Даниэль решительным тоном, – в деле такой важности я не могу ничего упускать из виду; случай с дворовой собакой требует серьезного внимания. Легко может быть, что мошенники рассчитывают на уединение этого дома или на слабость и бессилие живущих в нем… И мое спокойствие при подобных обстоятельствах было бы непростительно. Через час невидимая, но не менее того бдительная стража будет устроена около дома и этот надзор продлится неизвестно сколько.

Бо Франсуа был сильно раздосадован, эти предосторожности разрушали его тайные планы, но, чувствуя, что ему не убедить Даниэля, он продолжал совершенно равнодушно.

– Так, так! Конечно, вам лучше меня, Ладранж, знать, что тут делать. Может быть, вы и правы; никакая предосторожность не может быть излишней, когда дело идет о наших дорогих родственницах. Тем более что теперь, Даниэль, вы остаетесь одни заботиться о них и охранять их спокойствие. Сообразив все, я оставляю Шартр и пришел проститься с вами.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31 
Рейтинг@Mail.ru