Вячеслав Никонов
1962. Хрущев. Кеннеди. Кастро. Как мир чуть не погиб

Тот напомнил, что Октябрьская революция произошла в 1917 году. Фидель покачал головой:

– Стало быть, через сорок два года мы тоже будем выглядеть, как буржуи.

Это был последний раз, когда Алексеев надевал на Кубе галстук.

Понравилась Фиделю и икра:

– Какая вкусная… знаешь, Хименес, мы должны восстановить торговые отношения с Советским Союзом.

Но «Герцеговина Флор» вызвала у Фиделя острое отвращение, он заявил, что является последователем Черчилля, который курили только кубинские сигары^[277].

Личный контакт был установлен. На годы вперед Алексеев стал основным связующим звеном между Москвой и Гаваной.

После этого в Кремле стали подумывать о возможности визита на Кубу кого-то из советских руководителей. Выбор пал на Микояна, как на самого опытного и авторитетного члена высшего руководства.

Однако от этих планов пришлось отказаться. Спецслужбы сразу заявили, что отсутствуют элементарные гарантии безопасности Микояна на острове и по пути к нему. Кроме того, были опасения, что визит Микояна будет использован США как повод для требований к другим латиноамериканским странам рвать отношения с Кубой. Источник, близкий к президенту Мексики Адольфо Лопесу Матеосу, в середине ноября сообщал, о непрекращавшихся попытках Вашингтона проявить жесткость в отношении Кубы^[278].

Было решено, что Микоян поедет в Мексику, где как раз открывалась советская торговая выставка. И там можно было относительно безболезненно установить контакты с кубинскими товарищами.

Рассказывал Николай Леонов, который только начал второй год учебы в Высшей школе КГБ: «В один из октябрьских дней 1959 года меня пригласил начальник школы и сказал, что меня вызывают в Кремль к начальнику Девятого управления КГБ, который ведал охраной руководства партии и правительства и держал свою штаб-квартиру непосредственно в Кремле. Шеф “девятки” встретил меня покровительственно и сказал, что намечена поездка тогдашнего первого заместителя Председателя Совета Министров СССР Анастаса Микояна в Мексику в качестве личного гостя посла СССР для открытия выставки достижений советской науки и техники. Столь необычный визит не предполагал никакой свиты, но и без охраны не положено было отпускать члена Политбюро, каковым был почти всю жизнь Микоян. Вот и возникла мысль послать меня в двух качествах: личного переводчика и личного охранника».

Леонов описывал Микояна так: «Это был невысокий угловатый человек, довольно сухой в общении, говоривший по-русски с плохой дикцией… Он был на редкость целеустремлен, при этом хитер и изворотлив, как истинный представитель Востока. За плечами имел сложнейший жизненный путь, умудрился благополучно обойти все головоломные и смертельно опасные повороты в течение 1917–1959 годов. Это о нем потом будет сочинен каламбур: “От Ильича до Ильича – без инфаркта и паралича”».

Мексиканцы, не избалованные визитами гостей столь высокого ранга, составили для Микояна предельно насыщенную программу, включавшую посещение Монтеррея на севере, нефтяных промыслов близ Поса-Рики, нефтеперерабатывающих предприятий в южном штате Табаско. «Микоян все выносил стоически, горстями ел огненный мексиканский перец, не меняя выражения лица, месил в полуботинках тропическую грязь, глотал сухую пыль северных пустынь».

В Мехико в этот момент прилетел и Алексеев, впервые поделившись своими впечатлениями о кубинской ситуации. Он предложил установить отношения с Кубой и ее новым руководством.

Леонов поведал, что затем в мексиканской столице «появился специальный посланник гаванского правительства, совсем мальчик, Эктор Родригес Льомпарт, который от имени Фиделя Кастро попросил по окончании предусмотренного срока экспозиции в Мехико перебазировать выставку достижений в Гавану и пригласил А. Микояна на Кубу. Так начались первые контакты на высоком уровне между Москвой и революционной Гаваной».

О поездке Микояна в Мексику был снят документальный фильм, а маячивший за его спиной Леонов стал звездой экрана и важной политической фигурой в глазах руководства Высшей школы КГБ. Ему было досрочно присвоено звание лейте-нанта^[279].

В середине декабря офицер КГБ, работавший на выставке в Мехико, был направлен в Гавану, чтобы передать Алексееву полученную от польских и чешских источников информацию о готовящемся заговоре против правительства Фиделя. Алексеев строго конфиденциально предупредил его о том, что США взяли курс на подготовку вторжения на Кубу силами наемников, ядро которых составляли эмигранты с острова^[280]. Предупреждение стало подтверждением внимания к Кастро и его делу со стороны Хрущева.

Между Вашингтоном и Москвой

Американцы теперь действительно всерьез взялись за Кубу.

К январю 1960 года ЦРУ уже сформировало на Кубе зародыши «тайных разведывательных и боевых организаций», которые могли действовать от имени эмигрантов. Было подготовлено несколько самолетов и даже тайный аэродром для снабжения этих групп.

На совещании 25 января раздраженный Эйзенхауэр заявил:

– Кастро начинает походить на сумасшедшего. Если ОАГ не поможет убрать его, Соединенные Штаты должны сделать это сами, например, установив блокаду Кубы. Если кубинцы будут голодными, они сбросят Кастро.

Но возобладало мнение, что Соединенные Штаты не должны наказывать весь кубинский народ^[281].

В феврале Эйзенхауэр пригласил Аллена Даллеса в Овальный кабинет для обсуждения мер против Кастро. Шеф ЦРУ продемонстрировал полученные с самолета U-2 фотографии кубинского сахарного комбината, который предполагалось вывести из строя методами вредительства. Эйзенхауэр только посмеялся над такими мелкими планами и поручил придумать что-нибудь посерьезнее^[282].

По рекомендации Милтона Эйзенхауэра президент еще в ноябре 1959 года образовал Совещательный комитет по делам Америки. Тот рекомендовал Дуайту Эйзенхауэру нанести визиты в несколько стран континента с «миссией доброй воли», чтобы укрепить солидарность и, главное, создать единый антикубинский фронт.

В конце января 1960 года объявили, что президент в ближайшее время осуществит «давнее желание» посетить Латинскую Америку, чтобы встретиться с народами и руководителями, укрепить дружбу с ними, продолжить деятельность по «развитию внутриамериканской системы как примера наций, живущих в мире и согласии». С 23 февраля по 3 марта Эйзенхауэр побывал в Бразилии, Аргентине, Чили и Уругвае. В столицах этих стран его встречали восторженные толпы и немногочисленные демонстрации против американского диктата ^[283].

Но проблема заключалась в том, что американцам никак не удавалось убедить страны-члены ОАГ в том, что Кастро – коммунист. Да и у самой администрации США не было твердых доказательств этого. Госсекретарь Гертер констатировал в марте 1960 года: «Из нашего собственного доклада, содержащего национальные разведывательные оценки, не вытекает, что Куба находится под коммунистическим контролем или господством». К его большому сожалению, из-за неясности того направления, в котором двигался Кастро, невозможно было объединить разрозненные антикастровские силы в единую оппозиционную коалицию.

Но терпеть Кастро становилось все невыносимее. 8 марта посольство США в Гаване обобщило мнения остававшихся там сотрудников ЦРУ и дипломатов: «Страноведы единодушны во мнении, что не стоит надеяться, будто США смогут когда-либо установить удовлетворительные отношения с кубинским правительством – до тех пор, пока его возглавляют Фидель Кастро, Рауль Кастро, Че Гевара и аналогично мыслящие товарищи»^[284].

Эйзенхауэр 17 марта вновь принял Аллена Даллеса, которого сопровождал Ричард Биссел, руководивший в ЦРУ «кубинской программой». Представленная ими «Программа тайных акций против правительства Кастро» предусматривала: 1) создание «ответственного и единого» эмигрантского правительства; 2) «мощное пропагандистское наступление»; 3) «тайные разведывательные действия в интересах иммигрантской оппозиции»; 4) «подготовку военных сил за пределами Кубы для последующих партизанских действий»^[285]. Даллес считал, что для подготовки и проведения операции потребуются восемь месяцев. План Эйзенхауэру понравился, и он предложил сделать упор именно на создание альтернативного правительства, для чего требовалось найти его авторитетного главу ^[286].

Вновь образованная Кубинская секция в Управлении планирования ЦРУ послала в Центральную Америку людей с задачей расширения географии подходящих мест для аэродромов и лагерей, где кубинцев будут обучать диверсионной работе, радиосвязи, основам шпионажа.^[287]

Родившийся в Белом доме после активных обсуждений план «Запата» предусматривал подготовку в латиноамериканских странах десанта в количестве 1500 наемников. Они обеспечивались боевыми и транспортными самолетами с опознавательными знаками ВВС Кубы, судами и вооружением. На захваченный плацдарм предполагалось доставить «правительство Кубы в изгнании», которое обратится за военной помощью к США и другим странам Латинской Америки. Одновременно по сигналу из ЦРУ на Кубе, как полагали в Белом доме, начнется вооруженное восстание противников режима Кастро ^[288].

Это планы становились известны и советской разведке, и Гаване, что только приближало стремительный поворот Кубы в сторону Советского Союза.

В январе 1960 года Кремль принял решение санкционировать разработанную Прагой операцию по поставке на Кубу чешского стрелкового оружия.

В Мехико приехал помощник Че Гевары майор Эмилио Арагонес, чтобы встретиться с советским послом и рассказать ему о шагах, которые планировали коммунисты из окружения Фиделя Кастро с целью взять революцию под свой контроль. Арагонес уверял, что Фидель непременно возглавит социалистические преобразования и что ожидается создание новой политической партии, которая объединит все левые силы под его руководством^[289].

В конце января Фидель Кастро подтвердил готовность пригласить на Кубу Микояна вместе с советской выставкой. И здесь вновь потребовался Леонов, который вспоминал: «Я вошел в кабинет А. И. Микояна, пожал протянутую сухую руку и сел за приставной столик, приготовившись выслушать задание. Он начал речь издалека:

– Правду ли говорят, что вы знакомы с братьями Кастро?

– Конечно, знаком. С Раулем – с 1953 года, до штурма казарм Монкады, а Фиделя встречал в Мексике в 1956 году, незадолго до отплытия экспедиции на яхте “Гранма”.

– Да, да… – выигрывая время для формулировки неприятного вопроса, протянул Микоян. – А чем вы можете доказать, что вы с ними знакомы?

Тут мне пришлось рассказать о том, как я впервые был направлен в командировку в Мексику весной 1953 года и как познакомился с Раулем Кастро. Естественно, я упомянул о сохранившихся у меня фотографиях как документальных свидетельствах моего знакомства с Раулем. По просьбе Микояна я принес дорогие памятные мне негативы. Из них было велено изготовить фотоальбом. Микоян сказал, что принято решение Политбюро (Президиума ЦК — В. Н.), в соответствии с которым ему надлежало выехать в ближайшие дни в Гавану, где он должен был открыть ту самую выставку, которую он уже открывал в Мексике. Выставка, разумеется, была предлогом. Главное заключалось в том, чтобы установить контакты с новым кубинским руководством, с лидером революции Фиделем Кастро и принципиально определить характер и пути налаживания советско-кубинских отношений, разорванных диктатором Ф. Батистой в 1952 году… На такое дело меня долго уговаривать не надо было, я согласился сразу же… Вся делегация состояла из одного Микояна, на помощь которому на всякий случай из Мексики был вызван советский посол в этой стране В. И. Базыкин».

Тогда между Москвой и Гаваной беспосадочные перелеты технически были невозможны. Летели на Ил-18 с посадками в Исландии и Канаде. Микоян во время полета читал двухтомник романов Хемингуэя, с которым надеялся повидаться на Кубе. 4 февраля Фидель Кастро лично приветствовал Микояна у трапа самолета.

«Когда Микоян вышел из самолета, его душа не могла не дрогнуть, – вспоминал Леонов. – Перед трапом колыхалась огромная толпа, которая не делилась на привычные компоненты: руководство, министры и дипкорпус, в центре возвышалась фигура Фиделя, похожего на матку в растревоженном пчелином рое».

Микояну предоставили двухэтажный особняк, который стерегли люди из личной охраны братьев Кастро. Остальные члены советской делегации разместились в гостинице «Камадора», в пяти минутах езды от резиденции Микояна. Впрочем, много времени там провести не получилось.

Это были, наверное, самые необычные переговоры в жизни Микояна: «программа формировалась на ходу под влиянием интуиции, одна неожиданность громоздилась на другую. Посол Базыкин, подавленный полным отсутствием протокольного порядка, старался только не отстать физически от стремительно перемещавшейся группы Фиделя и Микояна… Нигде нас не ждали чопорные банкеты. Мы ужинали той рыбой, которую только что сами выловили в лагуне, или ехали на обед в рабочую столовую дорожных строителей, где подавали только отварной рис с корнеплодами. Спать приходилось не в гостиничных сьютах, а на бетонном полу недостроенного кемпинга, кутаясь в солдатские шинели и согреваясь время от времени душистым крепким кофе, равного которому нигде в мире нет…

Да и самые главные переговоры состоялись не за столом, а глубоко ночью на пешеходных мостках охотничьего домика под бычий рев гигантских тропических лягушек и звон комариных полчищ. Именно там было решено установить дипломатические отношения и дать зеленый свет торгово-экономическим связям»^[290].

Алексееву было нелегко фиксировать содержание переговоров, но он старался выделять главное. «Никогда, даже при смертельной опасности, – телеграфировал он в Москву 7 февраля, – Кастро не пойдет на сделку с американским империализмом». И Кастро надеялся на помощь от Советского Союза – в закупке сахара, поставках нефти, оружия, в кредитах^[291].

Леонов был в восторге от царившей на Кубе атмосферы: «Блажен тот, кому довелось увидеть в своей жизни звездный час народа, который победил тирана и без меры пил хмель свободы и счастья. Все в этом народе сияло радостью, доброжелательностью, и в то же время он отличался строгим достоинством. Хотя бороды можно было носить только участникам боев в горах Сьерра-Маэстра, любой уважающий себя мужчина старался обзавестись если не бородой, то хотя бы бороденкой. Имеющееся оружие свидетельствовало о принадлежности к особой касте – дарителей свободы. Девушки в ладных оливковых костюмах выглядели куда привлекательнее, чем в традиционной одежде. И все кругом пело, смеялось, покачивало бедрами, похлопывало по плечам. Казалось, в любой точке столицы и страны в любое время суток можно было слышать волнующие звуки “Марша 26 июля”, он гремел повсюду. Хотя внешне не соблюдалось никакого порядка, во всем тем не менее был какой-то строго детерминированный смысл. Беспорядка не было – это уж точно».

Микоян остался доволен. Фидель буквально очаровал Микояна. Старый большевик почувствовал в нем родную душу.

– Да, это настоящая революция. Совсем как наша. Мне кажется, я вернулся в свою молодость!^[292]

Хрущев скромно оценивал результаты визита: «Микоян поехал туда, посмотрел, поговорил. Но и только. Ведь у нас дипломатических отношений с Кубой не было, и Кастро пока придерживался в отношении нас осторожной политики»^[293]. Но все же результаты были налицо: достигнута договоренность о восстановлении дипломатических отношений, развитии торгово-экономических связей, включая закупку сахара и предоставление Кубе крупного займа.

Для Соединенных же Штатов визит Микояна означал «большой шаг на пути к разрыву еще сохраняющихся связей между правительством Кубы и семьей народов Америки»^[294]. Президент Эйзенхауэр отдал приказ ЦРУ ускорить подготовку отряда беженцев с Кубы в Гватемале для целей вторжения на остров^[295].

Четвертого марта 1960 года в порт Гаваны на борту французского корабля «Ла Кубр» прибыл военный груз из Бельгии. Буксиры привели корабль в гавань, рядом с которой находились административные кварталы. Неожиданно раздалась серия страшнейших взрывов. На берегу и на борту «Ла Кубр» погибло более ста человек.

Фидель Кастро выступил с немедленным заявлением, в котором возложил ответственность на ЦРУ:

– У нас есть основания полагать, что это была преднамеренная попытка лишить нас возможности получить оружие.

Обращаясь к Вашингтону, он заявил, что Кубу никому не испугать ни угрозой интервенции, ни «уничтожением в облаках от ядерных взрывов». Американцы, естественно, опровергли свою причастность к взрыву.

На следующий день после похорон жертв трагедии Антонио Нуньес Хименес пригласил Алексеева на ланч к себе домой, где оказались также Фидель и Рауль Кастро.

– Я абсолютно уверен в том, что корабль взорвали американцы, – заявил Фидель. – В настоящих условиях кубинский народ примет с благодарностью любой дружественный жест СССР в отношении Кубы.

Фидель подтвердил, что морально готов к конфронтации с «северным колоссом» и назвал возможные ответные шаги: национализация собственности США, включая предприятия сахарной промышленности, перекрытие водопровода на базу США в Гуантанамо, мобилизация народной милиции и революционной армии, решительные меры против внутренней пятой колонны.

– Борьба будет продолжаться до последней капли крови, – уверил Кастро Алексеева. И спросил: – Может ли Куба рассчитывать на помощь Советского Союза поставками товара и вооружения в случае блокады или интервенции США?

Алексеев сообщил о разговоре в Москву, подчеркнув, что в ходе беседы Кастро признал Советский Союз образцом для Кубы.

Президиум ЦК 12 марта решил, что настала пора для контактов Хрущева с Кастро – глава правительства должен направить Кастро послание. Правда, не письменное, а устное, которое должен был передать Алексеев. Послание начиналось словами: «Вы можете не сомневаться, что наши симпатии и сочувствие целиком на стороне революционного правительства и что мы с оптимизмом смотрим на кубинские дела». Для большего оптимизма Кремль решил предоставить возможность поставлять любое вооружение из Чехословакии, «а если потребуется, то непосредственно из Советского Союза». И Фидель получил приглашение посетить СССР. Кастро был в восторге от послания Хрущева.

Еще одним жестом в его сторону стало решение Москвы выплачивать Фиделю гонорары за публикации его речей в советских издательствах, что издавна было одной из форм поддержки лидеров братских партий. Когда Алексеев сообщил об этом Кастро, то был «буквально растроган». И добавил со смехом:

– Если вы будете издавать все, что я наговорил за это время, то, чего доброго, я стану миллионером!^[296]

«В апреле 1960 года после взрыва в кубинском порту французского теплохода с закупленным в Бельгии оружием и боеприпасами Фидель обратился к Н. С. Хрущеву с просьбой о поставках советского оружия. Его просьба немедленно была удовлетворена»^[297], – подтверждал Алексеев. Он сообщал в Москву потребности Гаваны, обозначенные Фиделем: 100 мортир со снарядами, 200 противотанковых пушек, 4 тысячи легких пулеметов, 500 зенитных пулеметов, 100 средних танков чешского производства и 10 тысяч винтовок с боеприпасами. «Доставку желательно произвести на судах Чехословакии или других стран социалистического лагеря, в том числе и Советского Союза», – просил Кастро^[298].

Хрущев расскажет: «Кубинцы попросили у нас вооружения. Мы передали им танки, артиллерию, послали своих инструкторов. Кроме того, отправили зенитные пушки и несколько самолетов-истребителей. В результате Куба довольно солидно вооружилась»^[299].

Восьмого мая официально восстанавливались дипломатические отношения между Кубой и Советским Союзом, что позволило открыть советское посольство. Послом стал опытный дипломат и разведчик Сергей Михайлович Кудрявцев, ранее работавший в Турции, Канаде, Великобритании, Австрии, ФРГ, Франции. 22 августа он вручил верительные грамоты. Однако, как выяснится, Кудрявцев не был оптимальным выбором.

«Когда у нас установились дипломатические отношения с Кубой, мы направили послом туда профессионального дипломатического работника С. М. Кудрявцева, – откровенничал Хрущев. – Кроме того, там находился “журналист” из ТАСС Алексеев, особый сотрудник. Фидель и особенно Рауль Кастро сразу увидели, что это не просто журналист, а представитель определенного ведомства. Они установили с ним доверительные отношения. Когда им что-либо было нужно, то они чаще обращались прямо к Алексееву, чем к послу. Алексеев сейчас же связывался с Центром и сообщал нам о нуждах Кубы. Посол же повел себя нескладно. Обстановка на Кубе накалялась, начали уже “постреливать”, и он потребовал, чтобы ему предоставили особую охрану»^[300]. К тому же Кудрявцев не говорил по-испански.

Как бы то ни было, открытие посольства вызвало резкое недовольство США. «Посольство Советов в Гаване фактически было также центром, откуда осуществлялось руководство возглавляемым Кастро движением, особенно в его начальной стадии, когда шло проникновение коммунистических элементов во властные кубинские структуры»^[301], – утверждал Аллен Даллес.

Ну, а дальше на повестку дня встала нефть. Американцы, объявив нефтяное эмбарго Кубе, оставили ей единственный выход – покупать ее в СССР.

Хрущев вспоминал: «Кубинцы вынуждены были обратиться к нам за помощью: американцы лишили их нефти, их главного источника энергии. Жизнь на острове едва не замерла, и нам пришлось срочно организовать доставку нефти на Кубу. По тем временам это была довольно трудная задача: у нас не имелось достаточного количества танкеров или других подходящих морских посудин, и нам пришлось срочно мобилизовывать из числа действующих в ущерб уже шедшим перевозкам, а также закупать и заказывать танкеры, чтобы обеспечить Кубу нефтепродуктами. Тогда итальянцы продали нам много танкеров. На этой почве возник даже конфликт Италии с США»^[302].

Однако сразу же возникла другая проблема: нефтеперерабатывающие предприятия на Кубе все еще принадлежали американцам. И в мае они узнали, что им придется перерабатывать советскую сырую нефть. Фидель допускал, что американские компании откажутся это делать, и он был прав. Ну что ж, это будет хорошим поводом для их национализации.

Десятого июня кубинское правительство национализировало нефтеперерабатывающие заводы. Выступая в тот же день на всенародном митинге перед президентским дворцом, Че заявил:

– Пусть остерегаются эти креатуры Пентагона и американских монополий, безнаказанно творившие свои преступления на землях Латинской Америки. Им есть над чем подумать. Куба – это уже не затерявшийся в океане одинокий остров, защищаемый голыми руками ее сыновей и благородными порывами всех обездоленных мира. Сегодняшняя Куба – это славный остров в центре Карибского моря, который находится под защитой ракет самой могущественной державы в истории!^[303]

Когда на советской нефти отказались работать принадлежавшие зарубежным собственникам электрические компании, их ждала та же участь – национализация^[304].

Начались визиты кубинских официальных лиц в СССР. Первым из них стал заместитель Фиделя Кастро по Институту аграрной реформы А. Нуньес Хименес^[305].

Девятого июля Хрущев на Всероссийском съезде учителей сделал неожиданное для собравшихся, но недвусмысленное заявление:

– Не следует забывать, что теперь Соединенные Штаты не находятся на таком недосягаемом расстоянии от Советского Союза, как прежде. Образно говоря, в случае необходимости советские артиллеристы могут своим ракетным огнем поддержать кубинский народ, если агрессивные силы в Пентагоне осмелятся начать интервенцию против Кубы. И пусть в Пентагоне не забывают, что, как показали последние испытания, у нас имеются ракеты, способные падать точно в заданный квадрат на расстоянии тринадцати тысяч километров. Это, если хотите, предостережение для тех, кто хотел бы решать международные проблемы силой, а не разумом^[306].

По сути, это было предоставлением Кубе ядерных гарантий безопасности. Именно в этот момент Эйзенхауэр впервые публично занял предельно жесткую позицию в отношении Кубы. В тот же день – 9 июля – Белый дом распространил заявление президента, который утверждал, что новая позиция Москвы представляет собой «попытку внешней державы и международного коммунизма вмешаться в дела Западного полушария». Назвав это нарушением пакта Рио де Жанейро, Эйзенхауэр назвал обязанностью для себя по этому договору «не допустить утверждения режима под доминированием международного коммунизма в Западном полушарии»^[307].

Через несколько дней после речи Хрущева и заявления Эйзенхауэра Рауль Кастро, находившийся в Чехословакии по вопросам приобретения оружия, засобирался в Москву. Как рассказывал Леонов, ему поручили встретиться с ним в Праге и конфиденциально передать приглашение Хрущева заехать и в СССР. Встретился с Раулем якобы случайно. «Улучив момент, когда Рауль повел меня, чтобы вручить сувенир, я шепнул ему, что приехал вовсе не случайно и имею поручение пригласить его в Москву. Он сразу посерьезнел, ответил, что должен посоветоваться с Гаваной и даст ответ через два-три дня. А пока просил меня присоединиться к его делегации на правах старого друга. Мне пришлось побывать на заводах, в винных погребах за Мельником, на спортивных сооружениях… Через два дня Рауль получил “добро” на поездку в Москву»^[308].

15 июля на Президиуме ЦК Борис Николаевич Пономарев, отвечавший за связи с братскими партиями, обозначил статус приглашенного: «Учитывая, что членство Рауля Кастро в НСП не афишируется и в делегации могут быть некоммунисты, не должно быть никаких официальных встреч с лидерами КПСС»^[309]. Принимали его как министра обороны. Поэтому встречать его поехали начальник Генштаба маршал Матвей Васильевич Захаров и его заместитель Семен Павлович Иванов.

«Два с половиной часа полета Ту-104 из Праги в Москву прошли незаметно: мы с Раулем вспоминали о давно минувших временах, я с большим интересом слушал его рассказы о революционной войне», – напишет Леонов. Рауль Кастро прибыл в аэропорт «Шереметьево» 17 июля. «Из самолета мы вышли почти рядом. Внизу у трапа его ждала толпа маршалов, генералов в серо-золотой амуниции»^[310].

На следующий день Рауль встретился с советским лидером. «Хрущев и способствовал решению вопросов, волновавших кубинцев, – подтверждал Алексеев. – Хрущев, будучи революционным романтиком, был неравнодушен к новой Кубе и ее молодым революционным деятелям, которые без каких бы то ни было усилий стали нашими союзниками»^[311].

Заключительным аккордом визита Рауля Кастро стало подписание советско-кубинского коммюнике, где содержалось обязательство СССР использовать «все средства для противодействия агрессии США против Республики Куба». Такие обязательства берут исключительно в отношении союзников.

В конце июля Алексеев телеграфировал, что «Фидель Кастро выразил глубокую благодарность советскому правительству и лично Н. С. Хрущеву за удовлетворение всех его просьб о поставках вооружения»^[312]. В той же телеграмме Алексеев сообщал о соглашении Чехословакии и Кубы о поставках «специального имущества… без оплаты на сумму 130 млн. рублей, в том числе на 114 млн. – от СССР».

Президиум ЦК 4 августа принял постановление: «Что касается наших поставок оружия в порядке помощи, то когда мы предлагаем поставлять оружие в виде продажи на льготных условиях, мы этим вовсе не преследуем материальных выгод. Оплата, получаемая нами в таких случаях, является по существу чисто символической».

В те месяцы в СССР возникла целая государственная инфраструктура, призванная обеспечить отношения с Островом свободы. В Академии наук началось создание Института Латинской Америки. В МИД формировался отдел стран Латинской Америки. В разведке от общего американского отдела отпочковался латиноамериканский. В него как раз и пришел на службу Леонов и, по его словам, «стал сразу же руководить кубинским направлением, в котором был и начальником, и единственным работником. Передо мною были поставлены две задачи: 1) наладить работу со всей агентурой, имевшейся на Латиноамериканском материке и располагавшей возможностями для сбора информации о подрывных действиях против революционной Кубы; 2) подобрать среди ветеранов и опытных сотрудников госбезопасности группу людей, которые могли бы быть использованы в качестве советников и консультантов по нашим профессиональным вопросам»^[313].

Соответствующие задания получала и резидентура внешней разведки КГБ в Соединенных Штатах, которую возглавлял Александр Семенович Феклисов. Он работал в органах госбезопасности с 1939 года, во время войны занимался научно-технической разведкой под прикрытием должности третьего секретаря советского консульства в Вашингтоне. Затем стал заместителем резидента в Лондоне, где помимо прочего поддерживал контакт с физиком Клаусом Фуксом, передавшим нам многие ядерные секреты. В 1950 году Фукса разоблачили и отправили в тюрьму на 14 лет. Феклисову пришлось вернуться в Москву, где он работал в Комитете информации при Совмине СССР и в центральном аппарате КГБ. «В 1960 году резидентуру внешней разведки КГБ в Вашингтоне возглавил опытный разведчик. Он хорошо знал оперативную обстановку в Вашингтоне и в США в целом, умел организовать и вести разведывательную работу в этой стране»^[314], – писал историк разведки Владимир Лота.

«Одной из главных задач, поставленных Центром нашей резидентуре в 1960 году, стало получение достоверной информации, раскрывающей тайные агрессивные планы Вашингтона в отношении Кубы. С этой целью наши разведчики приобретали связи среди дипломатов и корреспондентов стран Латинской Америки, а также в различных общественных, коммерческих, научных, культурных и других организациях, занимающихся латиноамериканскими проблемами. Нам удалось приобрести источники, которые передавали секретные данные о деятельности Организации американских государств (ОАО), об имеющихся у США планах свержения кубинского правительства, о ходе подготовки сил вторжения в Гватемалу и Никарагуа»^[315].

О повышении статуса Кубы в системе приоритетов внешней политики СССР свидетельствовала и смена кодового названия досье по Кубе в КГБ. С 1958 года оно называлось «Юнцы». С августа 1960 года – «Аванпост». У Советского Союза впервые появился союзник в Западном полушарии^[316].

В Соединенных Штатах меж тем разворачивалась президентская предвыборная гонка, в которой вопросы политики в отношении Кубы оказались весьма высоко в повестке дня. Администрацию все сильнее обвиняли в бездействии в отношении Кастро.

После национализации американских нефтеперерабатывающих предприятий на Кубе, июльского обещания Хрущева прикрыть Кубу ядерным зонтиком и подписания Раулем в Москве совместного коммюнике американо-кубинские, да и советско-американские отношения перешли в острую фазу.