Вячеслав Никонов
1962. Хрущев. Кеннеди. Кастро. Как мир чуть не погиб

Политик

Джон и сам уже хотел не анализировать политику, а делать ее. К этому подталкивал и отец, ранее ставивший на своего первенца Джозефа, а теперь возложивший надежды на второго сына. Отец никогда не скрывал своей роли. В 1957 году он заявит в печати:

– Я ввел Джона в политику. Только я один^[372].

Джон выставил свою кандидатуру на выборах в палату представителей Конгресса США от демократической партии. Баллотировался в непростом округе Бостона, включавшем Гарвардский университет и Массачусетский технологический институт вместе с бедными кварталами «синих воротничков» ирландского и итальянского происхождения.

В основу кампании под лозунгом «Новое поколение предлагает лидера» была положена история военных подвигов. Кеннеди проявил незаурядную энергию, выступив около 450 раз. Выборы, состоявшиеся 5 ноября 1946 года, принесли ему успех, он стал конгрессменом. И затем еще дважды – в 1948-м и 1950 годах – переизбирался в палату представителей.

Кеннеди-отец продолжал отдавать дань довоенному изоляционизму, считая, что Америке нечего ввязываться в дела других частей света. Он был против массированного военного присутствия в Европе, против доктрины Трумэна и плана Маршалла, против отправки американских войск в Корею^[373].

Здесь Кеннеди-сын проявил известную самостоятельность: в Конгрессе он был верным трумэновцем и если за что-то критиковал президента, так это за его якобы недостаточную жесткость в антисоветской политике. Уделяя много времени международной тематике, Кеннеди продолжал ездить по миру. Особое внимание привлекло его посещение Югославии в 1951 году и беседы с Иосипом Броз Тито, которого американцы активно заманивали в западный лагерь.

Это был период разгула маккартизма, и Кеннеди-отец являлся одним из почитателей сенатора Джо Маккарти. В хороших отношениях с Маккарти был и Джон Кеннеди, хотя и не входил в его узкий круг. Зато его младший брат Роберт Кеннеди, окончивший в годы войны Гарвард, а затем школу права Университета Виргинии, одно время даже работал помощником Маккарти, пока не разочаровался в нем. Роберт даже представит компрометирующие материалы, которые помогут в свержении Маккарти с его пьедестала^[374].

В 1952 году Джон Кеннеди замахнулся уже на кресло в верхней палате американского Конгресса. Его соперником от республиканской партии в Массачусетсе был многоопытный сенатор Генри Кэбот Лодж, которого прямо поддерживал Дуайт Эйзенхауэр. Тем не менее молодой демократ одержал победу благодаря ударной работе с избирателями и удачной PR-кампании, которую организовал его штаб во главе с братом Робертом. Тогда же в политической команде Кеннеди появились еще два ирландца. Кеннет О’Доннел, спортивного вида брюнет, бывший капитан футбольной команды Гарвардского университета, приятель Роберта по университету. И Лоуренс О’Брайен, широкоскулый полный мужчина. О’Доннел оказался блестящим стратегом и тактиком избирательных кампаний, а О’Брайен – их прекрасным организатором^[375].

Победа над Лоджем сразу же сделала Джона Кеннеди фигурой национального масштаба. Кеннеди было 36 лет и он выглядел настолько молодо, что его не раз в Сенате просили отойти в сторону, чтобы пропустить сенаторов.

Даже став крупным политиком, Кеннеди не изменял своим куртуазным привычкам. Но уже искал и подругу жизни. Ею стала Жаклин Бувье. Она была младше его на 12 лет, происходила из чуть менее состоятельной, но более аристократичной по американским меркам семьи, чем Кеннеди, с французскими корнями, закончила университет Вассар, изучала в парижской Сорбонне историю искусств и журналистику. Они познакомились в 1951 году, а свадьба состоялась через два года. У Джона и Жаклин родятся трое детей, один из которых умрет в младенчестве.

Следует заметить, что и после свадьбы Кеннеди продолжал собирать амурные трофеи, одним из которых стала и Мэрилин Монро. Впрочем, как замечал Артур Шлезингер, в рассказах о любовных похождениях было немало преувеличений: «Любой слух о том, с кем был близок Кеннеди, воспринимался как откровение; между тем, если хотя бы половина из этих сплетен соответствовала действительности, у Кеннеди просто ни на что больше не хватило бы времени»^[376].

Сенатор Джон Кеннеди стал одним из самых ярких и последовательных критиков администрации Эйзенхауэра. Причем в основном за недостаточность военных усилий.

В июне 1954 года он предложил увеличить военный бюджет на 350 млн долларов для восстановления двух дивизий, которые решил упразднить Эйзенхауэр. Кеннеди критиковал доктрину «массированного возмездия», бросая вызов госсекретарю Джону Фостеру Даллесу, настаивая на повышение гибкости военной стратегии США и большем акценте на обычные вооруженные силы, а не на ядерное оружие.

Либерализм Кеннеди проявлялся в вопросах, связанных с колониальной политикой западноевропейских держав, особенно в Индокитае и Алжире. 6 апреля 1954 года он опроверг надежды на успех войны во Вьетнаме, которую вела Франция при сильной американской поддержке:

– Никакая военная помощь со стороны Америки в Индокитае не обеспечит победы над врагом, который есть везде, и в то же время нигде, «врагом из народа», на стороне которого симпатия и скрытая поддержка населения^[377].

И вновь болезнь спины приковала Кеннеди к кровати. Он не теряет время и пишет вместе со своим основным спичрайтером Теодором Соренсеном книгу «Профили мужества». Она увидела свет в начале 1956 года и имела шумный успех. Рецензенты из изданий, принадлежавших друзьям Джозефа Кеннеди, не поскупились на комплименты. Но и сама книга, справедливости ради, вышла весьма неплохой. Это была история ряда известных американских сенаторов, которые свои принципы и убеждения поставили выше соображений карьеры и отстаивали их вопреки преобладающему общественному мнению. И в итоге оказывались правы.

Книга попала в число бестселлеров, и через год Кеннеди получил за нее престижную Пулитцеровскую премию по разделу биографий. Стоит ли говорить, что и Джозеф Кеннеди поработал с жюри по присуждению этой премии. Полученные вместе с ней деньги Джон пожертвовал негритянскому колледжу.

В середине 1950-х Кеннеди повезло встретить нью-йоркского доктора Жаннет Травель, которая не только инъекциями облегчила боли в спине, но и обнаружила, что одной из главных ее причин была разница – из-за травм и операций – в длине ног Джона. Были изготовлены специальная обувь и корсет, после этого его самочувствие заметно улучшилось. Сам Кеннеди говорил, что именно доктор Травель вернула его к активной жизни^[378].

К президентским выборам 1956 года Кеннеди был уже настолько популярен, что рассчитывал на пост вице-президента. Добившийся успеха во внутрипартийной борьбе Эдлай Стивенсон на национальном съезде демократов просит именно Кеннеди выдвинуть его кандидатуру на пост президента. Кеннеди это делает, Стивенсона избирают в первом же туре голосования. Но тот неожиданно – к разочарованию Кеннеди – предлагает провести открытое рейтинговое голосование по кандидатуре вице-президента. И Кеннеди проигрывает сенатору Кефоверу.

Но в 1958 году Кеннеди вновь подтвердил свою популярность, получив на перевыборах в Сенат 73 % голосов избирателей Массачусетса.

В июле 1957 года Кеннеди вызвал широкий резонанс в мире своей речью в Сенате по ситуации в Алжире, в которой призвал «признать жесткую реальность ситуации и выполнить обязанности как лидера свободного мира – в ООН, в НАТО, в осуществлении наших программ помощи и в дипломатии: проводить курс на политическую независимость Алжира»^[379]. Французы долго не могли ему этого простить.

В следующем году большой резонанс вызвала речь Кеннеди с резкой критикой Эйзенхауэра за допущенное им «ракетное отставание» от Советского Союза и недостаточный рост военных расходов.

– Уровень сдерживания вполне может сместиться в пользу Советов настолько сильно за годы этого отставания, что откроет им новые кратчайшие пути к глобальному доминированию^[380].

Обвинение республиканцев в «ракетном отставании» станет и одной из основных тем его президентской кампании 1960 года.

Хрущев и Кеннеди впервые встретились в 1959 году во время визита советского премьера в США. Вот как Хрущев об этом вспоминал: «Еще во время моей поездки по США Комитет по иностранным делам Сената организовал прием в мою честь. Председателем комитета был тогда Фулбрайт. Он представил мне присутствующих, и когда дошла очередь до Кеннеди, назвал его:

– Вот сенатор Джон Кеннеди.

Я пожал ему руку и сказал:

– О вас идет молва, вам предрекают большое будущее…

Я постарался тогда какие-то слова сказать каждому, с кем меня знакомили. На этом наше знакомство в те дни и кончилось»^[381].

По мере завершения президентского срока Эйзенхауэра Кеннеди все больше чувствовал, что наступает его час побороться за пост президента США.

Выборы 1960 года в США прошли на высокой антисоветской ноте. «Характерной особенностью таких выборов в эру “холодной войны” было стремление каждой партии превзойти другую в обещаниях действовать жестко по отношению к коммунистам, – замечал Стивен Амброз. – Пресса была готова скорее усматривать опасность в мирном сосуществовании, чем надежду. Влиятельные лица в таких бюрократических учреждениях, как ЦРУ, Комиссия по атомной энергии, Объединенный комитет начальников штабов, Министерство обороны, а также их поставщики из оборонной промышленности были категорически против любого проблеска мира»^[382].

В специально написанной для выборов книге «Стратегия для мира», в предвыборных выступлениях Кеннеди призывал к наращиванию американской мощи для ответа на советский вызов: «Наша задача состоит в том, чтобы восстановить нашу мощь и мощь свободного мира, чтобы убедить Советы, что время и ход истории не на их стороне, что мировой баланс сил не изменяется в их пользу»^[383].

«Ключевой темой предвыборной кампании Кеннеди 1960 г. было обещание разбудить страну, – писал Шлезингер. – В это обещание он вкладывал широкий смысл, надеясь совершить переворот в умах, покончив с застоем и самодовольством, царившими в президентство Эйзенхауэра»^[384].

Главным инструментом предвыборной кампании стала харизма Кеннеди. Норман Мейлер, известный американский писатель и кинорежиссер, писал о Кеннеди: «Супермен с ограненной как драгоценный камень политической машиной, сама дисциплина и вперед-вперед-вперед… У него был глубокий оранжево-коричневый загар инструктора по горным лыжам, а когда он улыбался толпе, его зубы были настолько белыми, что были видны с расстояния в 50 ярдов. Он был героем, в котором нуждалась Америка, героем, центральным для своего времени»^[385].

Для победы Кеннеди не брезговал ничем. Историк Стивен Уоттс писал: «В то время была такая шутка, в которой была и доля правды. По-своему Кеннеди хотел быть Синатрой, а Синатра хотел быть Кеннеди». Джон был дружен с великим исполнителем Фрэнком Синатрой, который, в свою очередь, водил широкое знакомство с миром мафии.

Именно Синатра познакомил Кеннеди с калифорнийской красавицей Джудит Экснер, ставшей одной из подруг будущего президента. Именно с ней, как она напишет в вышедшей много позднее автобиографии, он провел ночь перед первыми президентскими праймериз (они проходили в Нью-Гэмпшире 8 марта) в нью-йоркском отеле «Плаза». «Я была удивлена, что он мог быть таким расслабленным накануне первых праймериз в президентской кампании. Невероятно, но он ни разу не упомянул Нью-Гэмпшир за всю ночь, проведенную нами вместе. На следующее утро он прислал мне дюжину роз с карточкой, на которой было написано: “Думаю о тебе… Дж.”».

В апреле Синатра познакомил Экснер с еще одним своим другом – Сэмом Джанкана, известным также как «Момо», «Сэм Сигара» и «Сэмми», – крестным отцом чикагской мафии. Этот человек мог прямо и с полным основанием заявить агенту ФБР:

– Я владею Чикаго. Я владею Майами. Я владею Лас-Вегасом.

Экснер начала делить сердце и постель между двумя любовниками – Кеннеди и гангстером. И стала каналом связи между ними, людьми дела. Джанкана, нуждавшийся в политических связях, вложился в избирательную кампанию Кеннеди, которому позарез нужно было выигрывать в Чикаго и во всем штате Иллинойс. Помощь действительно окажется решающей^[386].

В разгар замешательства, вызванного срывом саммита в Париже, Кеннеди 14 июня выступил в Сенате с программной речью:

– Я не собираюсь возвращаться к печальной истории с U-2. Провал саммита был подготовлен не полетом Пауэрса, а тем, что мы не сумели в последние восемь лет создать позиции силы, необходимые для успешного ведения переговоров…

У республиканцев нет политики. В качестве замены ее Эйзенхауэр попытался улыбаться русским, Госдепартамент хмурился им, а Никсон делал то и другое. Ничто не помогло… Задача заключается в восстановлении нашей мощи и мощи свободного мира с тем, чтобы доказать Советам – время и ход истории не на их стороне, баланс сил в мире меняется не в их пользу.

Необходимо иметь превосходящие ракетно-ядерные силы, решительным образом расширить обычные вооруженные силы, укрепить НАТО, увеличить помощь развивающимся странам, решительнее проводить политику в германском вопросе, включая Берлин, вносить раскол в социалистический лагерь, а главное – строить «более сильную Америку»^[387].

С этой программой Кеннеди и опередил всех своих соперников внутри Демократической партии.

16 июля 1960 года в заключительной речи на съезде демократов в Лос-Анджелесе Кеннеди заявил программу «новых рубежей»:

– Семь долгих лет засухи и голода истощили поле идей. Густая мгла опустилась на наши руководящие органы, и гниль, берущая свое начало в Вашингтоне, просачивается во все уголки Америки… Пора новому поколению руководителей, новым людям приступить к решению новых проблем, использовать новые возможности… Сегодня некоторые скажут, что все горизонты изведаны, что все битвы выиграны, что американского рубежа больше нет. Нет, не все проблемы решены, не все битвы выиграны, мы стоим сегодня на новом рубеже – рубеже 60-х годов, неизведанных возможностей и опасностей, неосуществленных надежд и угроз… Новый рубеж здесь, независимо от того, ищем мы его или нет. За этим рубежом находятся еще не раскрытые области науки и космоса, нерешенные проблемы мира и войны, непобежденные очаги невежества и предрассудков, неразрешенные проблемы нищеты и излишка… Суровые факты таковы, что мы стоим на этом рубеже, являющемся поворотным пунктом в истории^[388].

Отец кандидата Джозеф Кеннеди наблюдал за его выступлением из зала в компании сына Роберта, а также Фрэнка Синатры, который произнес:

– Мы на пути в Белый дом!^[389]

Соперником Кеннеди на выборах был республиканец Никсон, в отношении которого он не жалел эпитетов:

– Господин Никсон не понимает, что президент Соединенных Штатов, господин Эйзенхауэр, не является кандидатом. Вы видели слонов в цирке, вы знаете, как они двигаются по арене, ухватившись хоботом за хвост впереди идущего слона. Это могло сойти в 1952 и 1956 годах. Тогда Никсон ухватился очень крепко. Но в настоящее время Никсон предстал перед народом. Выбирают не Эйзенхауэра. Вопрос состоит в том, хочет ли народ этой страны видеть своим лидером Никсона и республиканскую партию – партию, которая никогда не стояла за прогресс^[390].

В области внешней и оборонной политики ключевым оставался тезис об обеспечении безусловного превосходства Америки. 26 августа в Детройте он заявил:

– Наша оборонная политика может быть суммирована одним словом: «первые». Я не имею в виду «первые, но». Я не имею в виду «первые, когда». Я не имею в виду «первые, если». Я имею в виду «первые, точка».

Он вспомнит эти слова и в своей последней речи, которую произнесет 22 ноября 1963 года, когда его настигнут пули убийц^[391].

Хрущев тоже считал себя участником американской президентской гонки, причем на стороне Кеннеди.

СССР на американских выборах 1960 года выступал не только как объект беспощадной критики и угроз, но и как субъект. Хрущев писал в мемуарах: «Для Советского Союза все кандидатуры были одинаковы, все они стояли на капиталистических позициях. Ясно, что любой из них будет проводить ту же политику, что и Эйзенхауэр. Но имелись оттенки, и существенные. Эйзенхауэр и Никсон – кандидаты одной республиканской партии, однако тоже разные люди. Первый для нас был более приемлем. А Джон Кеннеди вообще у нас был мало известен. В печати, впрочем, отмечалось, что он отличался умом… Впрочем, мы знали, что Кеннеди отличается от других конгрессменов остротой реакции, образованностью и тактом»^[392].

Сергей Хрущев писал, что «отец с лета начал “болеть” за Кеннеди»^[393].

Бурлацкий подтверждал: «Прежде всего советские руководители и общественное мнение страны всегда больше симпатизировали демократам, чем республиканцам. Эта традиция шла еще от неизжитых симпатий к Франклину Рузвельту, который не только первым осуществил дипломатическое признание Советского Союза в 1933 году, но и выступил как самый надежный союзник в великой “тройке” во время Второй мировой войны. Было известно также, что за демократов обычно голосуют негры и другие низкооплачиваемые слои населения, а это рассматривалось как положительный фактор с точки зрения традиционного “классового подхода” к оценке зарубежных событий. И наконец, Джон Кеннеди лично вызывал больше симпатий у Хрущева, чем Никсон, особенно после известной дискуссии с последним, которая получила хлесткое название “кухонных дебатов”»^[394].

Никита Сергеевич этого не скрывал. «Когда от республиканцев был выдвинут Никсон, а от демократов – Кеннеди, мы больше надеялись на улучшение отношений между нашими странами, если в Белый дом придет именно последний. На Никсона мы не рассчитывали. Его агрессивность по отношению к СССР, антикоммунизм, который он проповедовал, и его былые связи с мракобесом сенатором Маккарти ничего хорошего не предвещали».

Никсон командировал в Москву своего напарника по избирательному списку, кандидату на пост вице-президента Лоджа. Он должен был добиться от Москвы ряда шагов, которые могли бы помочь республиканцам на выборах. Хрущев менее всего готов был их сделать, о чем писал в воспоминаниях: «Лодж был заинтересован в том, чтобы мы в печати не делали выпадов против Никсона, так как именно Лодж выставлял свою кандидатуру в вице-президенты… “Нам не нужно ваше выступление в чью-то пользу, это пойдет наоборот во вред. Просьба держать строгий нейтралитет. Не вмешивайтесь в наши внутренние дела во время выборов президента”. А мы так и собирались поступать. Это вообще разумная линия. Но все-таки внутренне мы больше ориентировались на кандидатуру Джона Кеннеди.

На завершающем этапе выборов, непосредственно перед голосованием, к нам официально обратились власти США с просьбой отпустить домой Пауэрса и тех летчиков, которые были пленены со сбитого нами самолета над Баренцевым морем… Получив обращение из Вашингтона, я высказал свои соображения, с которыми согласились все члены Политбюро: “… Если мы сейчас отпустим пленных, это пойдет на пользу Никсону. Даже малейший перевес в его сторону нам невыгоден. Давайте не делать такого шага, потому что я не ожидаю, что, если Никсон станет президентом, наши отношения улучшатся”.

Мы не сделали этого и правильно поступили, потому что большинство голосов получил Кеннеди… Должен сказать, что я не пожалел о занятой нами позиции»^[395].

Джил Лепоре, известный современный гарвардский историк, писала: «Перед осенью президентские перспективы для Кеннеди, ярко выраженного ирландского католика из Бостона, выглядели не слишком хорошо. Либералы не доверяли ему из-за его молчания о маккартизме – и, в принципе, мало кто был в нем уверен. Кеннеди, которому было 43 года, был и молодым, и неопытным. Линдон Джонсон называл его “мальчиком”. Кеннеди победил во многом потому, что стал первым кандидатом в “продающейся” упаковке, сделанной по маркетинговым технологиям. Он был либерализмом для массового потребления»^[396].

Он победил в «войне личностей», выиграв и в серии телевизионных дебатов, которые были опробованы в американской политике впервые. 43 % смотревших дебаты сочли победителем Кеннеди и 30 % – Никсона. Кеннеди умел нравиться публике, выглядеть обаятельным, вызывать симпатии людей.

Победа не была впечатляющей, перевес составил всего 112 тысяч голосов. За Джона Кеннеди 4 ноября было подано 49,7 % общего числа голосов избирателей, за Никсона – 49,6 %. Но по голосам выборщиков перевес был ощутимым – 303:220.

Никсон попытался было оспорить результаты выборов в ряде штатов, где, как ему казалось, партийные машины демократов фальсифицировали результаты выборов, особенно в Иллинойсе (для подобных подозрений были все основания), но результата это не принесло. Демократы получили и твердое большинство в Конгрессе: 174 республиканцам в палате представителей противостояли 263 демократа, в Сенате заседали 35 республиканцев и 65 демократов.

Мать избранного президента Роуз Кеннеди написала в дневнике: «Я сомневаюсь, что отец когда-либо получит благодарность за постоянный, непрерывный труд, который он посвятил тому, чтобы сделать сына президентом»^[397].

А Джанкана сказал Экстер:

– Твой приятель никогда не стал бы президентом без меня^[398].

Когда Кеннеди одержал победу, свидетельствовал Сергей Хрущев, «отец сиял от удовольствия. Он в шутку говорил о победе Кеннеди как о своеобразном подарке к празднику годовщины Октябрьской революции, а себя ощущал до некоторой степени участником выборов»^[399].

А что же Куба? Кубинский вопрос тоже был в центре внимания в избирательной кампании. Еще 12 февраля 1960 года, выступая в Стэнфордском университете, Кеннеди критиковал администрацию Эйзенхауэра за отсутствие должного интереса к делам Латинской Америки, недостаточность программ помощи континенту и поддержку диктаторов. В июне сенатор заявил о необходимости своего рода «плана Маршалла» для Латинской Америки^[400].

В речи в Цинциннати 7 октября Кеннеди уже прямо обвинил Никсона в провале республиканской администрации, оказавшейся неспособной предотвратить установление коммунистической диктатуры на Кубе. Кеннеди признал предыдущую политику США на острове неправильной, как и необходимость серьезных реформ в стране:

– В начале 1959 года американские компании владели 40 % всех сахарных плантаций, почти всеми животноводческими хозяйствами, 90 % шахт и концессий на добычу полезных ископаемых, 80 % коммунальных предприятий, практически всей нефтяной промышленностью, обеспечивая при этом две трети импорта Кубы… Наши действия слишком часто создавали впечатление, что мы больше всего печемся о деньгах, которые извлекаем из Кубы, не заботясь при этом о том, как поднять уровень жизни ее населения.

Но на этом Кеннеди не остановился, подав Москве и Фиделю более чем отчетливый сигнал:

– Кастро и его банда предали идеалы кубинской революции. Правительство США подтвердит нашу поддержку свободы во всем полушарии. В последующие месяцы борьба с Кастро будет вестись не только в горах Кубы, но и в горах, на полях и просторах всей Латинской Америки^[401].

Обвинения в адрес администрации Эйзенхауэра Кеннеди повторил в специальном заявлении 20 октября, которое вышло на первой полосе «Нью-Йорк таймс» под заголовком: «Кеннеди требует помочь кубинским повстанцам – противникам Кастро – и призывает поддержать изгнанников и борцов за свободу»^[402]. Никсон отвечал, что это – крайне безответственная политика, которая обязательно приведет к конфликту с СССР^[403].

Когда Кеннеди или его помощники писали эти антикастровские строки, он еще ничего не знал об уже вовсю шедших приготовлениях к вторжению на Кубу. Впервые о конкретных планах свержения Кастро ему поведал Аллен Даллес, который 18 ноября в сопровождении разработчика операции Ричарда Биссела приехал в Палм-Бич во Флориде, где Кеннеди расслаблялся после выборов. Ему в деталях раскрыли план «Плутон» и предложили продолжить его реализацию.

Следует заметить, что глава ЦРУ остался доволен реакцией Кеннеди: новая администрация намерена продолжить политику использования любых средств для устранения Кастро^[404].

Затем Кеннеди ввел в курс дела и его предшественник.

«Прибыв в Белый дом в назначенное время 6 декабря 1960 года, автомобиль избранного президента медленно проехал по подъездной дорожке, когда оркестр морской пехоты играл гимн США, – рассказывал Клиффорд, которого Кеннеди попросил помочь с повесткой для своего президентства. – Двое мужчин встречались наедине в течение часа и сорока пяти минут, в то время как три высокопоставленных члена кабинета Эйзенхауэра – государственный секретарь Кристиан Гертер, министр обороны Томас Гейтс и министр финансов Роберт Андерсон – ждали вместе со мной и Персонсом в зале Кабинета министров. Затем президенты присоединились к нам там, и мы продолжили дискуссию до полудня»^[405].

Конечно, уходящий и новый президенты обсуждали не только Кубу. Но как бы то ни было, ко дню вступления на пост президента Кеннеди располагал полной информацией и от руководства ЦРУ, и от Эйзенхауэра, и от сотрудников его аппарата о деталях антикубинской операции. Кеннеди не был до конца уверен в успехе операции, но не думал останавливать уже запущенный маховик^[406].

Между тем операция ЦРУ против Кубы внезапно оказалась секретом Полишинеля. Американские журналисты добрались до гватемальских баз подготовки сил вторжения на Кубу, разговаривали с лидерами кубинской эмиграции во Флориде, которые хвастали, что скоро с победой возвратятся домой.

«Нью-Йорк таймс» 10 января 1961 года вышла с заголовками: «Соединенные Штаты помогают подготовке антикастровских сил на секретных гватемальских сухопутных базах», «Угроза столкновения с Кубой», «Подготовка проводится при американской помощи»^[407].

Фидель Кастро отметил вторую годовщину революции тем, что вывел на улицы Гаваны только что полученные советские танки^[408]. А 2 января 1961 года Кастро решил, что в посольстве США в Гаване слишком много сотрудников, занимающихся не своим делом, и попросил всех, кроме одиннадцати человек, вернуться домой. Эйзенхауэр немедленно разорвал дипломатические отношения с Кубой^[409].

Кеннеди никак не возражал против этого. Торговые отношения также были полностью заморожены. Этот шаг вызвал требования правительства Кубы сократить число каких-либо представителей США на острове. А с 9 января Кастро на всякий случай ввел на Кубе чрезвычайное положение.

В Прощальном обращении к нации 17 января 1961 года Эйзенхауэр впервые употребил понятие «военно-промышленный комплекс», указал на его опасность для страны:

– До современной эпохи в США не существовало самостоятельной военной индустрии… три с половиной миллиона мужчин и женщин непосредственно заняты в ней… Влияние этого союза – экономическое, политическое, духовное – присутствует в каждом городе, в легислатуре каждого штата, во всех офисах федерального государства… Во всех органах власти мы должны создать защиту от проникновения не отраженного в наших законах влияния, навязываемого, сознательно или неосознанно, военно-промышленным комплексом. Потенциал его опасного разрастания очевиден и будет увеличиваться… Мы обязаны не позволить силе этой комбинации создать угрозу нашим свободам и демократическому процессу^[410].

В тот же день не стало главы Конго Патриса Лумумбы. «Убийство африканского лидера в сепаратистской провинции Конго Катанге было организовано бельгийским правительством при участии ЦРУ»^[411], – справедливо замечает историк Джеймс Дуглас.

Кеннеди вновь посетил Белый дом перед инаугурацией. «Это произошло по просьбе Кеннеди в последний полный рабочий день Эйзенхауэра на посту президента, 19 января 1961 года, – вспоминал Клиффорд. – Мы встретились в Кабинете министров. Повестка дня отражала грядущие кризисы больше, чем мы могли себе представить…

Перед тем как эта встреча 19 января закончилась, Эйзенхауэр ненадолго обратился к Кубе. Он сказал, что мы должны “всячески поддерживать” всех, кто выступал против Фиделя Кастро. Не вдаваясь в подробности, он добавил, что США помогают готовить партизанские силы против Кастро в Гватемале. По его словам, новая администрация обязана “сделать все необходимое”, чтобы их усилия увенчались успехом. Эта преуменьшенная версия усилий ЦРУ по свержению Кастро была первым случаем, когда я смутно осознал подготовку к тому, что позже стало катастрофой в Заливе Свиней»^[412].

В этой беседе можно обнаружить и зерна еще одной крупной американской авантюры – в Индокитае. Эйзенхауэр ни словом не упомянул про Вьетнам, но много времени посвятил Лаосу. По его убеждению, именно Лаос был первой костяшкой домино, падение которой потянет за собой соседний Таиланд, а затем и всю Юго-Восточную Азию.

Лаос в то время оказался в центре внимания прессы как арена противостояния сил коммунизма и антикоммунизма. Почему именно он? Известный британский историк Макс Хейстингс видел основную причину в том, что «многие сотрудники ЦРУ рассматривали Лаос как “отличное место для войны”: за пределами столицы Вьентьяна можно было делать все, что угодно: переходить границу, воевать, выращивать наркотики, не беспокоясь о том, что кто-нибудь вам помешает.

Правительство Лаоса, если таковым можно назвать алчное скопище представителей местной политической элиты и генералов, худо-бедно удерживало власть до 1960 года, когда между противоборствующими группировками разразилась гражданская война с ожесточенными боями на улицах Вьентьяна. Американцы поспешно убедили себя в том, что монархической стране грозит красный переворот. Действительно, страна была наводнена коммунистическими силами – как вооруженными отрядами местного военно-политического движения Патет Лао, которое время от времени пыталось получить место в коалиционном правительстве, так и подразделениями северовьетнамских войск». Спасая кровавую лаосскую диктатуру от красной угрозы, ЦРУ направило в эту «землю миллиона слонов» до 700 своих агентов^[413].