Вячеслав Никонов
1962. Хрущев. Кеннеди. Кастро. Как мир чуть не погиб

– Сброс головного обтекателя… Наблюдаю облака над землей – мелкие, кучевые, и тени от них. Красиво. Красота-то какая! Как слышите?

Непомерно долго тянулись те 108 минут для тех, кто ждал на Земле. Наконец на КП раздался телефонный звонок, и Королев схватил трубку.

– Приземлился! Все в порядке! Ну спасибо! Спасибо!

А голос Левитана по радио уже сообщал городам и весям:

– После успешного проведения намеченных исследований и выполнения программы полета 12 апреля 1961 года в 10 часов 55 минут московского времени советский корабль «Восток» совершил благополучную посадку в заданном районе Советского Союза.

– Вот теперь можно и пошуметь, – весело воскликнул Королев.

– Приземление прошло нормально, чувствую себя хорошо, – Левитан читал уже рапорт Гагарина. – Травм и ушибов не имею^[448].

Человечество вышло в космос. И сделали это не американцы. Кеннеди было от чего прийти в расстройство. Все теле- и радиостанции Америки сообщали, прерывая очередные программы, о «новом потрясающем триумфе русских в соревновании с США в космосе».

Восторги длились недолго. Через пару дней американские СМИ уже зашлись в истерике по поводу растущей коммунистической угрозы со стороны режима Фиделя Кастро.

США завершали подготовку к вторжению на Кубу.

Залив Свиней

Через неделю после инаугурации, 29 января 1961 года, Даллес после нескольких просьб был принят Кеннеди «по вопросу, не терпящему отлагательства». Директор ЦРУ доложил о существовании нового варианта действий против Кубы: высадка десантников на побережье, их закрепление, провозглашение своего правительства и обращение за помощью к США. После этого предусматривалось немедленное вступление в действие американских вооруженных сил, которые должны были находиться в прибрежных водах на десантных кораблях. Даллес признал, что план разработан на скорую руку. Президент не стал возражать маститому разведчику. Единственный вопрос, который он задал Даллесу: согласован ли план с Пентагоном и Госдепартаментом. Ответ был неопределенным: информация им была предоставлена, но не вся.

Даллес с явным пренебрежением относился к новой команде, особенно к новому министру обороны Роберту Макнамаре, человеку штатскому, да еще либералу.

ЦРУ настойчиво добивалось немедленного вторжения на Кубу. «На этот раз опытный и обычно расчетливый Даллес проявил непростительную торопливость, – отмечали его биографы. – Он доверился тем кубинцам, которые вроде бы знали район предполагаемой высадки, но на деле оказались знакомы с ним лишь понаслышке. Авторы плана даже толком не изучили географические и логистические данные. Им не было известно, что намеченный район окружают коралловые рифы, крайне затрудняющие выход десантников на берег, что расположенный неподалеку горный хребет отделен от побережья почти непроходимыми болотами. Все это, как и другие пороки плана, стало известно много позже, после катастрофы».

План был сразу же направлен Макнамаре и председателю Комитета начальников штабов генералу Лайману Лемнитцеру. «Лемнитцер прямо заявил, что такого рода операции могут оказаться успешными только при условии предварительного мощного удара авиации и полного господства в воздухе во время захвата плацдарма. Между Даллесом и Лемнитцером возникла острая полемика.

Артур Шлезингер, которого президент попросил специально проанализировать ситуацию вокруг Кубы, назвал план вторжения «ужасной идеей». Влиятельный во внешнеполитических вопросах председатель комитета Сената по международным делам Джеймс Уильям Фулбрайт был менее сдержан:

– Даже тайная поддержка таких действий по своему лицемерию и цинизму ничем не будет отличаться от тех политических акций, за которые Соединенные Штаты постоянно осуждают Советский Союз.

С ними соглашался Эдлай Стивенсон, назначенный послом США в ООН.

Кеннеди решил посоветоваться и с Дином Раском, который ответил, что ничего о планах против Кубы не знает. Даллес напомнил ему, что в Госдепартамент был направлен документ «только для чтения государственным секретарем». Раск признал, что он о нем просто забыл.

Даллес повторно послал информацию о плане вторжения на Кубу госсекретарю. Вынужденный наконец с ним ознакомиться, Раск заявил президенту в присутствии Даллеса, что план носит непрофессиональный характер и к нему трудно относиться серьезно. Кеннеди вспылил и поддержал Даллеса:

– Не знаю, насколько я серьезен. Но задумана как раз такая операция. Этот план я обдумываю давно и полагаю его серьезным^[449].

Наибольшее значение для принятия президентом решения о вторжении, судя по всему, имело мнение Макджорджа Банди, который убеждал, что продолжение правления Кастро несет в себе большую опасность, чем риск потерпеть неудачу в попытке от него избавиться^[450].

План вторжения на Кубу рассматривался на весьма хаотичном и нервном совещании под председательством Кеннеди 4 апреля 1961 года в здании Госдепартамента. За длинным столом расположились Раск, Макнамара, министр финансов Дуглас Диллон, заместитель государственного секретаря по вопросам Латинской Америки Томас Манн, заместитель министра обороны Пол Нитце, Аллен Даллес и Ричард Биссел, генерал Лемнитцер и сенатор Фулбрайт. Первым выступил Биссел:

– Ситуация на Кубе теперь благоприятна для вторжения.

Бригаде вторжения легко удастся удержать территорию, как только бригада высадится. Военные самолеты будут контролировать воздушное пространство над местом высадки, тогда как кубинская авиация будет заранее уничтожена с воздуха. Если основной план потерпит неудачу, то повстанцы отступят в горы Эскамбрай и поведут военные действия оттуда.

Даллес заявил, что с Кубой будет покончить проще, чем с Гватемалой, просил согласия на осуществление плана. Кеннеди слушал в напряженном внимании. Возразил лишь Фулбрайт, произнесший короткую предостерегающую речь. Кеннеди предложил разработать дополнительные меры, связанные с инфильтрацией многочисленных мелких групп повстанцев в глубь острова^[451].

Важную часть плана, как видим, представляло уничтожение кубинских военно-воздушных сил, которое должны были осуществить антикастровские ВВС, состоящие из самолетов времен Второй мировой В-26, которые были на вооружении у многих стран континента, включая саму Кубу, а потому их американское происхождение предполагалось возможным скрыть^[452].

Принципиальным условием санкционирования операции Кеннеди назвал исключение какого-либо прямого участия в ней американских вооруженных сил. Вместо «вторжения», сказал он, должно произойти «просачивание». Американские войска не будут высаживаться на острове, участие США ограничится тайными полетами над ним небольшого числа самолетов. Руководители Объединенного комитета начальников штабов были далеко не в восторге от «абсолютной неадекватности» транспортного обеспечения операции и слабости предлагаемой авиационной поддержки десанта^[453].

Президент все еще колебался. С одной стороны, его беспокоил пессимизм начальников штабов. С другой стороны, среди высших руководителей страны, не носивших погоны, категорически против вторжения не выступал никто, если не считать Фулбрайта^[454].

Кеннеди потребовал от организаторов операции письменного подтверждения того, что она может принести успех без военного вмешательства США (и он такое подтверждение получит).

Президент дал «добро» на проведение операции. Соренсен напишет: «Данное во время избирательной кампании обещание поддержать антикастровские силы не связывало ему руки, как полагали многие, но он чувствовал, что отказ от плана был бы проявлением слабости, не соответствующей его общему позиционированию.

– Я действительно думал, что у нас есть хороший шанс, – сказал он мне позднее и дал такое объяснение: – Если группа соотечественников Кастро без открытого участия США могли бы закрепиться на острове и провозгласить новое правительство, привлечь людей на свою сторону и сбросить Кастро, вся Латинская Америка почувствует себя в большей безопасности»^[455].

«Молодому, еще никак не проявившему себя президенту, который позиционировал себя как упорный борец против коммунизма, было что терять, если он сейчас откажется от этой миссии»^[456], – замечает Бринкли.

Кеннеди дал зеленый свет вторжению на Кубу отрядов эмигрантов под прикрытием военно-морских сил США. Даллесу удалось его убедить, что с делом справятся сами кубинцы.

В тот день, когда СССР и подавляющая часть человечества праздновала прорыв человека в космос, 12 апреля на пресс-конференции Кеннеди уверял, что США не собираются вторгаться на Кубу:

– Ни при каких обстоятельствах вооруженные силы не предпримут интервенцию против Кубы, и администрация сделает все от нее зависящее – я думаю, мы выполним свой обязательства, – чтобы не допустить вовлечения американцев в любые действия на Кубе^[457].

Однако к тому моменту и в Москве, и в Гаване уже знали, что это не так. Еще 17 марта советская внешняя разведка доложила, что США завершили всю подготовку к вторжению на Кубу, точная дата которого еще не назначена. Были раскрыты также основные положения плана операции^[458].

Особенно болтливыми оказывались кубинские эмигранты, находившиеся в основном во Флориде, общавшиеся с будущими «освободителями» и надеявшиеся очень скоро возвратиться в родные места.

Восьмого апреля резидентура КГБ в Нью-Йорке со ссылкой на агента из числа кубинских эмигрантов сообщала: «Мануэль Варона, представитель контрреволюционного правительства Кубы в изгнании, ведет переговоры об организации интервенции в ночь с 10 на 11 апреля. В десанте примут участие 3500 наемников, которые захватят небольшой участок территории. Один из представителей, с позволения сказать, правительства обратится с призывом к народу Кубы присоединиться к интервенции. Само собой разумеется, что он обратится к правительству США с просьбой признать его и оказать вооруженным силам интервентов всяческую помощь. Варона просил представить в его распоряжение транспортные самолеты и подводные лодки. Хотя американцы в принципе принимают все планы Варона, они тем не менее отказались предоставить в его распоряжение транспортные средства, чтобы избежать обвинения в участии в агрессии. Несмотря на это, американцы обещали финансировать аренду самими контрреволюционерами частных средств связи у различных компаний».

Хрущев 12 апреля получил от КГБ аналитическую записку о ситуации в Гватемале, где действовала наша разветвленная разведывательная сеть на базе местной компартии. В записке подробно описывалась деятельность американцев в лагерях подготовки наемников и делался вывод о том, что ЦРУ начало окончательную подготовку к вторжению на Кубу, которое может начаться «в ближайшие дни»^[459]. Кубинская разведка располагала аналогичными сведениями.

Американская тайная операция оставалась тайной для американских избирателей и остального мира, но, как видим, не для руководства Советского Союза и Кубы. Как, очевидно, остались для США секретом масштабы внешней военной помощи Кубе. К апрелю 1961 года она уже получила от СССР, Чехословакии и Китая: 125 танков ИС-2М и Т-34‐85, 50 самоходок САУ-100, 428 полевых орудий калибром от 76 до 128 мм, 170 57-миллиметровых противотанковых орудий, 898 крупнокалиберных пулеметов, 920 зенитных орудий, 7250 автоматов, 167 000 пистолетов и винтовок^[460].

Перед началом операции против Кубы Кеннеди предпочел уединиться в своем поместье Глен-Ора в штате Вирджиния, как бы демонстрируя полную непричастность к тому, что должно было произойти.

В 6 часов утра 15 апреля три эскадрильи организованных ЦРУ бомбардировщиков В-26 с опознавательными знаками ВВС Кубы атаковали аэродромы Гаваны, Сан-Антонио-де-лос-Баньоса и Сантьяго-де-Куба. Целью было уничтожить кубинскую военную авиацию на земле и обеспечить господство в воздухе. Однако решить эту задачу удалось только частично. Многие самолеты успели заранее рассредоточить и замаскировать.

Правительство Кастро выпустило заявление о том, что на рассвете американские бомбардировщики В-26 совершили налет на несколько городов страны. По требованию Кубы было созвано заседание Совета Безопасности ООН. Представитель Кубы в ООН Рауль Роа в подготовке и проведении воздушного нападения на Кубу обвинил США. Было установлено, что налеты произведены не с территории США, самолеты летели из Никарагуа. В то же время председатель только образованного Кубинского революционного совета Хосе Миро Кардона заявил, что речь шла об экипажах кубинских ВВС, которые выступили против властей и после бомбардировки совершили посадку во Флориде. Версию повторил в Совете Безопасности Эдлай Стивенсон.

«Соединенные Штаты не предпринимали агрессивных действий против Кубы, – заявлял Стивенсон. – Ни один американец не участвовал в военных действиях». Американский посол в ООН был в ярости, когда узнал, что ему пришлось врать^[461].

Кеннеди также публично озвучил версию о «кубинских» патриотах, дезертировавших от «диктатуры Кастро».

16 апреля Стивенсон направил Раску срочную шифровку, в которой предостерегал от «повторения катастрофы в стиле U-2»^[462].

Кеннеди приказал приостановить полеты до того момента, когда наемники закрепятся на захваченном плацдарме. Но президент понимал необходимость поддержки вторжения с воздуха, и направил ОКНШ секретную телеграмму: «Подготовьте самолеты морской авиации без опознавательных знаков для возможного боевого столкновения», – говорилось в секретной телеграмме, направленной из ОКНШ^[463].

Между тем силы вторжения уже приближались к Кубе. Они отплыли из никарагуанского порта Пуэрто-Кабесас, где их напутствовал сам диктатор Луис Сомоса. Флот состоял из судов «Хьюстон», «Лейк Чарльз», «Рио-Эскондидо», «Кариде», «Атлантике» и двух десантных барж. Его сопровождали два американских миноносца. В качестве сил прикрытия были задействованы и другие суда ВМФ флота США, на которых к тому же в полной боевой готовности находился батальон американской морской пехоты^[464]. Интервенты везли с собой 30 тысяч галлонов авиационного топлива для бомбардировщиков, которые должны были перебазироваться на захваченный аэродром в районе высадки. По настоянию ОКНШ бригаде был придан батальон танков.

Вторжение на побережье Кубы в Заливе Кочинос (Залив Свиней) началось 17 апреля в ночь с воскресенья на понедельник. Распоряжения отдавал сотрудник ЦРУ Г. Хант. В назначенное время он по радио передал сигнал к началу боевых действий бригады: «Рыба красного цвета».

Под прикрытием американского флота там высадилась так называемая бригада 2506 в составе 1500 человек. «3-й и 6-й пехотные батальоны, 4-й механизированный батальон, батальон тяжелого оружия, танковая рота и рота управления выдвигались в направлении городка Плайя-Хирон. 2-й и 5-й пехотные батальоны шли к Плайя-Ларга, расположенного в 30 километрах севернее.

Через несколько часов, с рассветом, был выброшен парашютный десант (1-й воздушно-десантный батальон) в районах Пальпите, Хокума и Сан-Блас. С ходу наступавшим подразделениям удалось продвинуться на несколько километров в глубь страны. Особенно упорные бои завязались у Плайя-Хирон. Силы ее защитников состояли из отряда милиции в 100 человек. Они первыми приняли неравный бой, многие героически погибли^[465].

За происходившим на Кубе внимательно следили в Москве. Хрущев поделится в воспоминаниях: «О начале вторжения на Кубу мы узнали из сообщений зарубежных радиостанций. Какими силами и кто вторгся, мы не знали. Кубинские ли это заговорщики или сами американцы? Мы считали, что при всех случаях и под любой маркой, но вторжение обязательно должно быть с участием американцев»^[466].

Информацию в Кремль исправно поставляли с Лубянки, где ситуацию отслеживал Леонов с коллегами: «Драматические дни вторжения наемников на Кубу в апреле 1961 года я провел почти безвылазно в кабинете тогдашнего председателя КГБ Семичастного, который поручил мне отслеживать всю информацию, поступавшую в КГБ, и докладывать каждые два-три часа обстановку со своей оценкой и прогнозами. Я поступил просто: повесил на стену две крупномасштабные карты, взятые в Генеральном штабе, и стал отмечать ход военных действий на одной из них так, как его подавали американские информационные агентства, а на другой так, как его видели наши представители, находившиеся на Кубе и поддерживавшие контакт с кубинскими руководителями. Через несколько часов стало ясно, что американцы беспардонно врут, что их информация – просто-напросто часть психологического воздействия на население Кубы»^[467].

Оценка была совершенно верной, информация о вторжении шла от американских спецслужб. «ЦРУ даже диктовало коммюнике о боевых действиях службе по связям с общественностью на Мэдисон-авеню, якобы от имени политического фронта беженцев с Кубы»^[468], – подтверждал Соренсен.

С самого начала вторжения, за которым пристально следили из Белого дома и руководили из ЦРУ, сразу все пошло не так, как задумывалось. Из-за прибрежных рифов, скалистого берега и сильного ветра высадка пошла медленно. Суда с боеприпасами не смогли подойти вплотную к берегу.

Десант ждали. Кубинская правительственная авиация атаковала силы вторжения с воздуха, потопив два десантных и грузовое судно, уничтожив находившееся на них тяжелое вооружение, радиотехническое оборудование, топливо и боеприпасы. На одном из кораблей погиб сотрудник ЦРУ, координировавший действия наемников.

Бойцов высадили в низинной, болотистой местности. Поблизости от места десантирования не оказалось обещанных местных повстанческих сил, которые могли бы создать плацдарм для высадки морского десанта. «Ожидавшийся массовый переход на сторону высадившихся не материализовался, – сетовал Соренсен. – Силы Кастро подошли к берегу и обрушились на эмигрантские силы с гораздо большей мощью, вооружением и скоростью, чем ожидалось во всех предварительных оценках»^[469].

Ко второму дню вторжения речь шла уже не о свержении кубинского правительства, а о спасении высаженных на побережье острова мятежников.

Операцией по разгрому интервентов руководил лично Фидель Кастро. Его план действий заключался в том, чтобы «контратакой остановить продвижение противника в глубь района по трем шоссейным дорогам, ликвидировать плацдармы у Плайя-Ларга и Плайя-Хирон. Ударами авиации сорвать ввод в бой резерва противника, нарушить боевое управление и не допустить отхода противника на морских транспортах». Вскоре загрохотали новейшие танки советского производства, за которыми подтянулся и спецназ.

На второй день боев Плайя-Ларга была отбита у противника, далее главный удар был нанесен вдоль побережья по направлению к Плайя-Хирон. Утром 19 апреля подразделения кубинской Повстанческой армии овладели Кайо-Рамоной и Сан-Бласом. Противник уже бежал назад к десантным кораблям, но кубинские летчики и артиллеристы разбили большинство плавсредств. К исходу 19 апреля передовые кубинские части овладели Плайя-Хирон^[470].

Увезти с Кубы удалось только 14 бойцов, а остававшиеся в живых 1189 человек сдались в плен войскам Кастро. Трофеи составили: 5 танков, десятки безоткатных орудий, 8 тяжелых минометов, 10 бронетранспортеров, большое количество пулеметов и другого стрелкового оружия. Защитники Кубы потопили 5 судов, сбили 10 самолетов В-26^[471].

Среди погибших оказались четыре американских летчика, а среди попавших в плен – нескольких оперативников ЦРУ^[472].

Стремительный провал операции стал результатом неумелого планирования, плохой разведки и явной недооценки кубинских сил. Заместитель госсекретаря по латиноамериканским делам Эдвин Мартин в мемуарах напишет о Заливе Свиней лишь эти скупые строки о заседании руководства дипломатического ведомства сразу после провала: «Раск открыл встречу признанием большой ответственности за результат на земле, поскольку по соображениям секретности (преувеличенным на фоне случившихся утечек в прессу) сотрудники Госдепартамента, наиболее информированные о кубинских делах, не были привлечены к консультациям, тогда как упор был сделан на мнения кубинских беженцев, которые были единственными участниками атаки. Поэтому было крайне неверное мнение о реакции кубинского народа на высадку, никакого кубинского восстания в поддержку высадившихся не случилось, как обещали планировщики из ЦРУ»^[473].

Фидель Кастро скажет: «Битва на Плайя-Хирон помешала повернуть историю нашей страны вспять, к прежним временам, и спасла революцию»^[474].

Кеннеди пытался преуменьшить серьезность случившегося и называл его «неприятным инцидентом, а не бедой»^[475]. На самом же деле это был полный провал. Резко негативная реакция во всем мире, включая многие дружественные США государства. Настрой прессы был разгромным, провал в Заливе Свиней наложил отпечаток и на резко отрицательную оценку комментаторами завершившихся как раз тогда первых ста дней президентства.

«Лучшие и ярчайшие» были в шоке. Роберт Кеннеди предлагал брату немедленно предпринять новую попытку интервенции:

– Долгосрочные цели нашей внешней политики на Кубе гораздо более важны для нас, чем то, что происходит в Лаосе, в Конго или в каком-нибудь другом месте… Если мы не хотим, чтобы русские построили и на Кубе ракетные базы, нам лучше решить сейчас, что делать для того, чтобы остановить их.

Неудача в заливе Кочинос не должна помешать реализации цели устранения Кастро. В качестве предлога Роберт советовал брату устроить провокацию с якобы нападением кубинцев на американскую базу в Гуантанамо, чтобы создать предлог для использования американских сил и обеспечить себе поддержку со стороны латиноамериканских стран^[476].

В 1967 году газета «Вашингтон пост» и другие печатные органы выступили с утверждениями, что планы покушения на Кастро разрабатывались под прямым руководством Роберта Кеннеди. Явно театрализованно играя на публику, Роберт проявил негодование, прочитав эти материалы. «Я этого не начинал, – заявил он. – Я остановил это. Я узнал, что какие-то люди собираются устроить покушение на жизнь Кастро. Я этому помешал». Он лгал…^[477]

Яростной была реакция республиканцев. Кеннеди пригласил в Белый дом Ричарда Никсона, который был поражен тем, что президент запретил вводить американские войска, в то время как сражение уже началось, и умолял «найти легальное обоснование для начала интервенции силами Соединенных Штатов»^[478]. Кеннеди отказался. После этого республиканская критика выплеснулась в СМИ. «На Кубе мы поставили на карту наш престиж и в критический момент оказались неспособными использовать нашу силу»^[479], – сокрушался Никсон. Эйзенхауэр сожалел о «промахах» Кеннеди: «Всякий раз, когда Соединенные Штаты решают приложить к чему-то руку, это должно делаться с помощью превосходящей силы… Когда применена сила, страна, подобная нашей, обязана одержать победу»^[480]. В палате представителей республиканцы посвятили полный рабочий день критике президента.

Но Кеннеди хватило одной операции. «Залив Свиней изменил курс администрации Кеннеди, – писал Клиффорд. – Он никогда больше не примет решений, основанных на том, что кажется общеизвестным или бюрократически обоснованным, без предварительного изучения вопроса. Он может совершать ошибки в будущем, но это будут его ошибки, а не чьи-то еще. Потребовалась катастрофа, чтобы превратить риторику о новом начале в суровую реальность, но это произошло…

– Позвольте мне вам кое-что сказать, – заметил он. – У меня было два полных дня ада – я не спал, это был самый мучительный период в моей жизни. Я сомневаюсь, что мое президентство сможет пережить еще одну подобную катастрофу»^[481].

20 апреля Кеннеди созвал пресс-конференцию и взял на себя всю ответственность за происшедшее:

– Есть старая пословица, что у победы сотня отцов, в то время как поражение всегда оказывается сиротой. Я отвечаю за все действия правительства.

Но при этом подчеркнул, что не оставит своих замыслов в отношении Кубы.

– Мы намерены и впредь прилагать энергичные усилия в борьбе гораздо более сложной, чем война… Если государства этого полушария не выполнят своих обязательств в отношении коммунистического проникновения извне, тогда я хочу быть ясно понятым в том, что правительство США не поколеблется в выполнении своих обязательств^[482].

Большинству американцев признание президентом своей вины показалось правильным шагом. Опросы общественного мнения зафиксировали, что 83 % американцев одобряли его действия, что оказалось самой высокой оценкой за время его президентства^[483].

После недели бурных дискуссий в Белом доме был одобрен доклад «О действиях в отношении Кубы», где говорилось: «В настоящее время Соединенным Штатам не следует предпринимать военной интервенции на Кубе, но в то же время мы не должны предпринимать ничего такого, что препятствовало бы возможности военного вторжения в будущем»^[484].

«Кубинские события, – писал Шлезингер в своем дневнике – создали… глубокое предубеждение против каких-либо рискованных действий… Сейчас ощущается общее стремление избегать смелых решений во всех сферах деятельности». При этом Кеннеди пришел к убеждению, что его «подставили». Селинджеру он сказал:

– Как могла вся эта толпа из ЦРУ и Пентагона так ошибиться?^[485]

Спецслужбы и военные теряли доверие со стороны президента. Кеннеди все реже приглашал Даллеса и его заместителей для консультаций по внешнеполитическим вопросам. Более того, президент почти прекратил созывать заседания Совета национальной безопасности, предпочитая пользоваться рекомендациями своих доверенных соратников^[486].

Весьма неблагоприятной для США была международная реакция. «Кеннеди потерял свое обаяние», – заявил один из европейских лидеров. Английская «Файнэншл таймс» писала о «невообразимой нелепости» кубинской авантюры^[487].

Кеннеди пожелал провести расследование причин провала. В Белый дом был приглашен отставной четырехзвездный генерал Максвелл Тейлор, которому предстояло сыграть немалую роль в событиях Карибского кризиса. Блестящая военная карьера, солдат, государственный деятель, интеллектуал. Офицер-десантник, который к тому же владел французским, китайским, японским, испанским, немецким и итальянским языками. Участник войны с Японией, высадки в Нормандии, после войны он был комендантом американского сектора Берлина, участвовал в боевых действиях в Корее, а затем возглавлял штаб сухопутных войск США. Среди прочего генералитета особой любовью не пользовался: слишком умный. В 1959 году вышел в отставку. Но вот Кеннеди вновь позвал его на службу, предложив возглавить комиссию по расследованию причин провала, в состав которой также вошли Роберт Кеннеди, Аллен Даллес от ЦРУ и адмирал Арли Берк – от Пентагона^[488].

С 1 июля 1961 года Тейлор стал военным советником президента. А с 1 октября 1962 года он возглавит Объединенный комитет начальников штабов (ОКНШ).

Хальберстам объяснял логику появления Тейлора в окружении президента: «Кеннеди быстро стало понятно, что ему нужен больший контроль над военными. Поскольку Тейлор как гражданский советник президента не обладал настоящими рычагами влияния, он вновь одел военную форму как председатель Объединенного комитата начальников штабов. Это была не простая роль, поскольку он был зажат между двумя противоположными группами давления: начальниками штабов с их тотальной приверженностью к ранним урокам “холодной войны” – с врагами-коммунистами, силой как единственным значимым фактором и ее максимальным применением; и администрацией Кеннеди, которая нервно, робко и медленно начинала отходить от некоторых правил “холодной войны”»^[489].

В свою очередь Даллес попытался начать контригру, образовав свою комиссию по расследованию под руководством генерального инспектора ЦРУ Лаймана Киркпатрика. Но фактически ведущую роль в расследовании обстоятельств провала сыграл Роберт Кеннеди. Как свидетельствуют рассекреченные в 2012 году документы архива Кеннеди, министр юстиции присутствовал на заседаниях обеих комиссий, направлял их деятельность.

Комиссия Тейлора связала провал с четырьмя группами факторов: неадекватной поддержкой высадки с воздуха, неспособностью бригады прорваться в глубь Кубы, недостатками в штабном планировании и разногласиями между высшими должностными лицами в отношении операции. Но настоящими главными причинами фиаско Тейлор в мемуарах назовет указание Кеннеди сделать все так, чтобы не торчали американские уши, что сразу исключило множество дополнительных возможностей. И тот факт, что сложную военную операцию проводили не военные, а ЦРУ^[490]. Ответственные за поражение лица так и не будут названы. Однако установленные грубые ошибки в планировании операции были камнями в огород Объединенного комитета начальников штабов и ЦРУ.

Конец апреля и первая половина мая были для Кеннеди самыми неприятными днями в его политической карьере. Он стал крайне раздражительным, замкнулся в себе и даже, как утверждали, подумывал об уходе с поста президента. Однажды вечером в кругу приятелей он вдруг произнес:

– Я передам эту проклятую работу Линдону^[491].

Передаст. Но позднее.

А Роберт Кеннеди, который до начала операции не был посвящен в ее детали, написал брату: «Если мы не хотим, чтобы Россия разместила ракетную базу на Кубе, нам лучше уже сейчас решить, что мы готовы сделать, чтобы это предотвратить»^[492].

На Кубе же в течение месяца после апрельских событий спецслужбы арестовали 20 тысяч человек по обвинению в контрреволюционной деятельности. «В результате проведенных мероприятий по аресту лиц, подозреваемых в контрреволюционной деятельности, – информировал Алексеев, – был нанесен серьезный удар по внутренней контрреволюции и шпионским центрам американской разведки». В Гаване был обнаружен тайник ЦРУ с восемью тоннами оружия.

Для Кубы отражение американской агрессии в заливе Кочинос стало на годы вперед великим объединяющим символом нации, а строительство социализма стало восприниматься как единственно возможный ответ на экспансию янки. Фидель и его соратники теперь сочли себя вправе начать широкомасштабную поддержку революционного движения в Латинской Америке, тем левым и коммунистическим группам, которые стремились повторить кубинский сценарий.

– Соединенные Штаты не посмеют нас тронуть, если вся Латинская Америка будет охвачена пламенем, – утверждал Кастро.

Он верил в «революционный долг» Кубы по отношению ко всему полушарию, видя себя прямым наследником не столько Маркса и Ленина, сколько Великого освободителя Симона Боливара. Фидель был полон решимости вдохновлять свержение старого порядка на всем континенте^[493].

Ну и, конечно, жестко негативной была реакция Москвы, тем более что операция в Заливе Свиней подпортила информационный фон для нашего космического триумфа. Советские газеты в те апрельские дни на первых полосах печатали и заявление Гагарина перед полетом («Посвящаю полет людям коммунизма»), и жесткие антиамериканские заголовки: «Новые преступления империализма. Началась вооруженная интервенция против Кубы», «Мы с тобой, Куба!» Через три дня: «Контрреволюция раздавлена», «Урок поджигателям войны»^[494].