Вячеслав Никонов
1962. Хрущев. Кеннеди. Кастро. Как мир чуть не погиб

Министр морского транспорта СССР Виктор Георгиевич Бакаев рассказывал: «В июле 1960 года американская нефтяная монополия “Стандарт Ойл оф Нью-Джерси” опубликовала в печати требование ко всем компаниям и фирмам не предоставлять танкеры для перевозки советской нефти на Кубу. “Эссо” предупреждала, что бойкоту подвергнется флот всех компаний, чьи суда будут перевозить советскую нефть. Более того, хозяева “Эссо” заявили об отказе поддерживать деловые связи с брокерскими фирмами, которые осмелятся на посреднические операции по фрахтованию судов для перевозки нефти Кубе. Ультиматум “Эссо” был поддержан всеми крупными монополиями США. Нарушители эмбарго заносились в “черные списки” для организации последующих санкций против них. Конгресс США не остался в стороне. В том же 1960 году он принял два закона, запрещающих американским судам заходить в морские порты СССР и других социалистических стран. Этот же запрет распространялся и на суда американских компаний, зарегистрированных под чужими флагами»^[317].

На дипломатическом уровне Вашингтон стремился сколотить из стран Латинской Америки коалицию для оказания экономического и морального давления на Кубу.

«Все, что мы делали, чтобы остановить Кастро, – напишет заместитель госсекретаря по латиноамериканским делам Эдвин Мартин, – в действительности делалось с целью остановить Москву, хотя публично об этом редко говорили»^[318].

Больше всего Эйзенхауэра уже тогда беспокоило, как бы Куба не превратилась в плацдарм для размещения советского наступательного вооружения. Тем более что информация на этот счет уже появлялась. Помощник президента Кеннеди Теодор Соренсен подтвердит: «Донесения от беженцев о советских ракетах на острове начали на самом деле поступать задолго до того, как Куба в 1960 году стала получать какое-либо советское оружие»^[319].

6 июля Эйзенхауэр подписал распоряжение о радикальном сокращении квоты на импорт сахара из Кубы и полную его отмену на 1961 год. Сам он признал, что «эта акция равносильна введению экономических санкций против Кубы».

Но, конечно, этим не ограничился. На заседании СНБ 7 июля министр обороны Гейтс доложил ему о возможных акциях уже по линии Пентагона, которые должны были начаться с эвакуации с Кубы американских граждан и закончиться широкомасштабным вторжением и оккупацией острова. А глава минфина Андерсон «произнес длинную и довольно кровожадную речь, призывая объявить чрезвычайное положение по всей стране… и утверждая: то, что происходит на Кубе, не что иное, как агрессивная акция СССР»^[320].

Республиканцы, кандидатом которых на выборах 1960 года стал Ричард Никсон, настаивали на проведении военной операции против Кубы еще до ноябрьских выборов, что добавило бы партии дополнительных очков. Эйзенхауэр объяснял однопартийцам:

– Если мы попытаемся достичь нашей цели, применяя при этом силу, то мы увидим, как все латиноамериканские страны начнут отдаляться от нас, а некоторые станут коммунистическими через два года… Если Соединенные Штаты не будут вести себя должным образом по отношению к Кубе, то они могут потерять всю Южную Америку^[321].

Предпочтение по-прежнему отдавалось тайным операциям. ЦРУ требовало «тщательно продумать устранение Фиделя Кастро». Официально рекомендуя убийство в качестве одного из основных вариантов, ЦРУ утверждало: «Ни один из людей, близких к Фиделю – таких, как его брат Рауль или его соратник Че Гевара, – не обладает таким же гипнотическим влиянием на массы. Многие осведомленные люди полагают, что устранение Фиделя значительно ускорит падение нынешнего правительства»^[322].

Расследования специальной комиссии Конгресса США в 1970-е годы установит, что в сентябре 1960 года ЦРУ начало предметные переговоры с американской и кубинской мафией об организации покушения на Кастро.

В конце сентября ЦРУ осуществило первую поставку по воздуху вооружения для повстанцев в провинции Орьенте. Правда, груз приземлился в 10 км от установленный точки и оказались в руках не борцов с режимом Кастро, а его революционной милиции. Почти одновременно вооруженный отряд сторонников Батисты из числа родственников и приближенных бывшего сенатора Роландо Масферрера высадился в той же провинции, неся с собой большой американский флаг. Госдепартамент США назвал эту операцию «комической оперой», однако и кубинцы, и Москва были уверены, что имя режиссера этой «оперы» – Аллен Даллес^[323].

В Гаване пришли к выводу, что Эйзенхауэр предпримет нападение уже в ходе избирательной кампании – до конца октября. К схожим выводам приходила и советская внешняя разведка. В сентябре она доложила наверх о переходе к активной практической подготовке наемников в ряде латиноамериканских стран. В октябре были получены данные о передаче американцами наемникам судов и самолетов, необходимых для десантирования на Кубу. Оценки были правильными, хотя пока и преувеличенными^[324].

Второго сентября Фидель Кастро с трибуны на очередном миллионном митинге, который он назвал «Генеральной ассамблеей», в четырехчасовой речи открыто обосновал и новую внешнеполитическую линию – союз с СССР и соцлагерем против США. И новый внутриполитический курс, который Фидель попросил собравшихся одобрить по пунктам:

«Мы провозглашаем перед всей Америкой:

Права крестьян на землю,

Права рабочих на плоды своего труда,

Права детей на образование,

Права на медицинское обслуживание,

Право на труд,

Право на равенство рас,

Право на равенство женщин,

Права интеллигенции на свободу творчества,

Право государства на национализацию монополий,

Право на суверенитет,

Право превращения военных баз в школы,

Право вооружать народ для защиты своих прав и судьбы,

Право угнетенных наций бороться за независимость».

Каждый пункт вызывал рев одобрения^[325].

Кастро, Че и Хрущев

Через три недели после принятия этой декларации Фидель Кастро впервые встретился с Хрущевым. И произошло это не в Москве и не в Гаване. В… Нью-Йорке.

Кастро стал на Генеральной Ассамблее ООН одной из главных звезд. Пользуясь отсутствием регламента для глав государств и правительств, Фидель произнес самую длинную речь в истории ООН, простояв на трибуне целых три часа^[326].

Слово для рассказа о том, как произошла встреча советского и кубинского лидеров, лучше всего предоставить самому Никите Сергеевичу: «Не помню, на какой день нашего пребывания в США мы узнали, что приехала делегация Кубы, возглавляемая Фиделем Кастро. Американцы отнеслись к этой делегации оскорбительно. А сделано это было так, как умеют делать в Америке. Кубинскую делегацию выселили из гостиницы. Выселил, конечно, якобы ее владелец. Вроде бы дело частное. Так что правительство не несет никакой ответственности, не вмешивается. Мне передали, что Кастро мечет гром и молнии, угрожая: если не найдет пристанище для своей делегации, то, как бывший партизан, разобьет палатку на площади ООН и будет там жить. Потом владелец какой-то гостиницы в Гарлеме разместил делегацию Кубы у себя. Узнав о таком свинстве, проявленном в отношении кубинской делегации, мы возмутились. Посоветовавшись с членами нашей делегации, я предложил поехать в новую гостиницу с визитом, пожать руку Фиделю, выразить ему свое уважение и сочувствие, нет, не сочувствие, а возмущение…

Я попросил нашего представителя связаться с Кастро по телефону и передать ему, что Хрущев хочет немедленно нанести ему визит. Так практиковалось, многие делегации приезжали друг к другу с визитами. Мне сказали, что Фидель благодарит за внимание, но хочет приехать сам. Он, видимо, считал, что Советский Союз – великая страна, а Куба – молодое революционное государство, поэтому он должен приехать первым, а уж потом с ответным визитом может приехать и представитель СССР. Тогда я попросил передать, что Хрущев уже выезжает, ибо считал, что именно мы первыми должны нанести визит…

Наши товарищи передали мне, что начальник охраны, которого я знал лично (он охранял меня, еще когда я был гостем президента Эйзенхауэра), просит меня туда не ездить, потому что в таком районе могут быть неприятности, и всячески отговаривает. Это еще больше убедило меня в необходимости поехать, иначе журналисты сразу же раззвонили бы на всю Америку, что Хрущев побоялся негров или того, что там будет демонстрация, а может быть, нанесут ему какое-то физическое оскорбление…

Сразу же мне подали машину, и мы отправились к гостинице, в которой располагался Кастро. Народу там собралась масса, прежде всего журналистов. Уж и не знаю, какими способами они обо всем всегда узнавали, но скрыться от них никуда было нельзя. Они дежурили около нашей резиденции и следили за полицейскими. И когда я приехал в Гарлем, там все было забито машинами. А раз приехало столько фоторепортеров, кинооператоров и журналистов, то и иной народ потянулся туда же, собралось огромное количество негритянского населения. Не буду здесь говорить о внешнем виде этой части Нью-Йорка, он достаточно хорошо описан, и люди, которые интересовались Америкой, имеют о том представление»^[327].

Подхватывает рассказ при сем присутствовавший зять Хрущева Аджубей: «Хрущев отправился к Фиделю Кастро, созвонившись с ним по телефону. Он не предупредил полицию и другие службы безопасности о своем намерении, так как считал, что любой член делегации, работающий на Ассамблее ООН, имеет право свободно перемещаться по городу в районе Манхэттена. Поначалу автомобиль Хрущева спокойно двигался в общем ряду. Но на полдороге полиция перехватила его машину и одним своим присутствием, воем сирен, неуклюжими маневрами привела в смятение весь поток транспорта. Возникла грандиозная сумятица. Известно, как разгораются страсти во время пробок. Многие водители поняли, из-за чего это столпотворение. Добавилась и политическая злость. В машину Хрущева полетели помидоры и яблоки, раздались ругательства… Спасло только мастерство и хладнокровие нашего шофера. Возле гостиницы бурлила толпа. Негры, пуэрториканцы, бежавшие с Кубы контрас. Одни выкрикивали приветствия, другие – проклятия.

Охрана Хрущева “пробила” узкий проход в толпе и протолкнула Никиту Сергеевича в холл. Лифт поднял его на этаж к Фиделю Кастро. В небольшой комнате не то, что сесть, стоять было негде»^[328].

Хрущев продолжал: «Когда мы подъехали к гостинице, у подъезда нас ожидал Кастро с товарищами. Я впервые увидел его лично, и он произвел на меня сильное впечатление: человек большого роста с черной бородой, приятное строгое лицо, в котором светилась какая-то доброта. Она просто искрилась на его лице и в глазах. Мы заключили друг друга в объятия (заключили – условное понятие, принимая во внимание мой рост и рост Кастро). Он нагнулся надо мной, как бы прикрыв меня своим телом. Хотя мой объем в ширину несколько больше, все поглощал его рост. К тому же он человек, плотный для своего возраста. Затем мы сразу же поднялись к нему в номер. Войдя в гостиницу, я тотчас почувствовал, что там, кроме негров, никто не живет. Бедное старое здание, воздух спертый, тяжелый. Видимо, мебель и постельные принадлежности проветриваются недостаточно, может быть, они не первой или даже не второй свежести… Мы зашли в его номер и перебросились несколькими фразами. Он выразил удовольствие моим посещением, а я высказал слова солидарности и одобрения его политики. Наша встреча была краткой, на этом, собственно, она и закончилась, и я вернулся в свою резиденцию. Можете себе представить, какой поднялся шум в американской печати!

На следующий день мы прибыли в ООН еще до открытия заседания. Потом приехала кубинская делегация. От нас она располагалась довольно далеко. Я предложил подойти к ней и поздороваться. Мы демонстративно прошли почти через весь зал заседаний и там поприветствовали друг друга. Обнявшись с Кастро, вновь показали, что у нас складываются братские отношения и что мы как друзья относимся к Кубе»^[329].

По итогам поездки на Генассамблею ООН Хрущев 15 октября отчитывался на Президиуме ЦК. Запись весьма лапидарна, но она дает некоторое представление о ходе мысли Хрущева. На первом плане для него были вопросы, связанные с созданием новых независимых государств Африки, Конго, разоружением, членством в ООН Китая. И краткая запись в конце: «О встрече с Фиделем Кастро»^[330].

Полагаю, краткая не потому, что нечего было сказать. Наоборот. Сергей Хрущев утверждал: «После поездки в ООН у отца произошел окончательный перелом в отношении к Кубе. Теперь в его глазах она была не просто одной из стран, примерившихся к социализму. Куба представлялась отцу Давидом, противостоящим могущественному Голиафу. Он считал интернациональным долгом нашей страны, своим личным долгом сделать все, чтобы не дать погибнуть кубинской революции»^[331].

На заседании Генассамблеи ООН 25 октября представители Советского Союза и Кубы выступили с разоблачением интервенционистских планов Вашингтона: внутри страны и на территории некоторых союзных им государств Центральной Америки США готовят отряды для вторжения на Кубу. Подобная агрессия может «раздуть пожар необычайных размеров». Кубинское правительство попросило международное сообщество о помощи.

29 октября ТАСС опубликовал текст интервью Хрущева, в котором глава советского правительства выражал надежду, что США не заставят его превратить «символическую» угрозу использовать ядерное оружие для защиты Кубы в реальную демонстрацию силы».

Опасаясь скорого нападения Соединенных Штатов и убедившись в наличии защиты со стороны СССР, руководство Кубы ускорило социалистические преобразования.

14 октября оно объявило об экспроприации 382 компаний, из них 20 американских, а также всех кубинских и иностранных банков, за исключением канадских. Объясняя необходимость этой меры, правительство заявило, что эти компании «проводили политику, противоречащую интересам революции и экономического развития страны». Всего же в ходе масштабной национализации пострадали 979 американских компаний, лишившиеся около миллиарда долларов. Помимо двух миллионов гектаров сельскохозяйственных угодий они потеряли три нефтеперерабатывающих и 36 сахарных заводов, значительное количество торгово-промышленных объектов и жилой недвижимости^[332].

В ответ Соединенные Штаты ввели запрет на любой экспорт на Кубу, за исключением продовольствия и лекарств. В то время это были самые серьезные санкции, которые американцы вводили против какой-либо страны за исключением Китайской Народной Республики^[333].

Тогда в Москву засобирался Че Гевара – министр финансов и директор Национального банка Кубы. 22 октября 1960 года во главе экономической делегации он отправился в путешествие по социалистическим странам. Он пробыл за границей два месяца, из них почти месяц – в Советском Союзе.

Сначала Че посетил Чехословакию, где на фабрике государственных знаков пришлось ввести десятичасовой рабочий день, чтобы напечатать для Кубы 150 млн новых банкнот.

В Москве его главной задачей было продать не менее 2 миллионов тонн кубинского сахара. Переводить Че предложили Леонову, который писал: «Я знал этого выдающегося человека с лета 1956 года, когда встречался с ним в Мексике. Мне навсегда запомнились необыкновенная лучистость его глаз, тихая, мягкая речь, в которую были отлиты четкость мысли и твердость убеждений. Я с радостью согласился»^[334].

По сахару удалось договориться почти сразу. Алексеев назвал это «главным событием, укрепившим советско-кубинские отношения»^[335].

Седьмого ноября, в день Великой Октябрьской социалистической революции, Че оказался в качестве почетного гостя на трибуне Мавзолея: чуть ли не первым иностранцем, удостоенным такой чести со дня похорон Сталина. Там он видел новейшие советские ракеты, и в голову ему могли прийти мысли о том, как гарантировать безопасность Кубы.

«Говорят, что во время своего визита Че порой пытался прощупать Хрущева на предмет возможности размещения советских ракет на Кубе. Если он и поднимал этот вопрос, то в 1960 г. это ни к чему не привело. В тот момент подобный шаг был еще преждевременным и шел вразрез со стратегией Хрущева, использовавшего кубинский вопрос в проводимой им политике мирного сосуществования»^[336], – пишут Фурсенко и Нафтали.

«Вечером в гостинице ”Советская”, где остановилась делегация, Че отогревался жидким кофе, рассыпая направо и налево шутки, остроты, – вспоминал Леонов. – Так, он обратился к официанту, принесшему кофе, с вопросом:

– Скажите, что это такое?

– Как что? Кофе, – удивился тот.

– А вы не расскажете, как его готовят? – лукаво улыбаясь, продолжал Че.

– Просто, – доверчиво лез в расставленную ловушку официант, – берем стакан воды, доводим ее до кипения и кладем в него чайную ложку кофе»^[337].

А на Кубе в 4 часа утра 8 ноября, после приема в советском посольстве СССР в честь годовщины Октября, Фидель Кастро внезапно появился в редакции газеты НСПК «Ой». Он продержал редакторов, журналистов и наборщиков в течение пяти часов. За это время Фидель изложил им историю советско-кубинских отношений и рассказал о своем личном отношении к коммунистической идее. Именно тогда впервые и официально он назвал себя коммунистом. И заявил, что «для Кубы нет иного пути, как путь строительства социализма».

– Москва – это в конечном итоге наш мозг и главный руководитель, и к ее голосу надо прислушаться.

Такого не ожидали даже члены НСПК^[338].

Ну а Че Гевара продолжал визит в СССР. Его биограф пишет: «Его как революционера очень раздражала пышность и роскошь кремлевских официальных приемов. С присущей ему открытостью Че иронизировал относительно советских пролетариев, вкушающих яства на приемах с мейсенского фарфора… Как бы то ни было, Че (человек очень искренний) был до слез поражен той теплотой и симпатией, которые проявляли к Кубе на улицах при встречах с ним обычные советские граждане. Такое срежиссировать было невозможно».

Он посещал заводы, фабрики, научные учреждения, знакомился с Кремлем, осмотрел музей-квартиру Ленина, совершил поездку в Ленинград и Волгоград. Побывал в Смольном, на крейсере «Аврора», на Мамаевом кургане.

Было подписано межправительственное соглашение о подготовке кадров, по которому советские вузы должны были принять 300 кубинских студентов для обучения по инженерным специальностям и еще 100 студентов – будущих научных работников. 400 кубинцев должны были получить на советских предприятиях специальности техников и квалифицированных рабочих.

Из Москвы Че Гевара отправился в Пекин, и за этой поездкой с особым вниманием следили и в Вашингтоне, и в Москве^[339].

Его визит в Китай был хорошо подготовлен дипломатически: 28 сентября 1960 года Куба – первая страна Западного полушария – признала КНР и установила с ней дипломатические отношения.

Переводчиком Че Гевары в ходе его визита в Северную Корею и Китай выступал все тот же Леонов. «Он не был уверен, что там найдется переводчик с корейского на испанский, русский язык мог послужить ретранслятором… В разгоравшемся советско-китайском конфликте Че Гевара занимал очень тактичную позицию. Не поддаваясь попыткам тех и других склонить его на свою сторону, он сохранял свободу суждений и действий. Но в душе, как мне казалось, он был ближе к китайской точке зрения. В разговорах со мной он неизменно хорошо отзывался о Китае, говорил, что, только побывав в Китае, он понял, что для азиатских стран социализм – это единственный путь преодоления социально-экономической отсталости»^[340].

Че встретился с Мао 19 ноября 1960 года и был поражен, когда революционер Мао стал советовать Кубе не трогать национальную буржуазию. КНР обязалась купить 1 млн тонн сахара, Кубе был предоставлен кредит на 60 млн долларов.

В Москве были обеспокоены возможным прокитайским креном Кубы, и когда Че в декабре возвращался домой через Советский Союз, Хрущев не только вновь окружил кубинскую делегацию радушием, но и подтвердил обязательство купить 2,7 млн тонн сахара урожая 1961 года^[341].

11 декабря 1960 года общественность Москвы встретилась с Че в Колонном зале Дома Союзов. Он выступил с большой речью. Обращаясь к находившемуся в президиуме маршалу Константину Константиновичу Рокоссовскому, Че сказал, что имя маршала, как и других героев Великой Отечественной войны, навсегда останется в памяти кубинских революционеров. Че приветствовал документы московского Совещания коммунистических и рабочих партий, в которых Куба упоминалась четыре раза и ставилась в пример другим народам.

– Мы не принимали участия в выработке этой декларации, но мы всем сердцем поддерживаем ее…^[342] К сожалению, Куба является одной из горячих точек планеты. Нет у нас стремления, как у империалистов, играть с огнем. Мы знаем, какие последствия будет иметь конфликт, если он вспыхнет на нашем побережье, и всеми силами стремимся предотвратить его. Но это зависит не только от нас одних. Сила народов всего мира, которые поддерживают Кубу, и сила социалистического лагеря во главе с Советским Союзом – вот оружие, в которое мы верим, которое не допустит, чтобы США совершили роковую ошибку и напали на нас. Наши отношения можно выразить словами: «Куба не подведет, Куба не обманет!»^[343]

В Москве было решено познакомить Че Гевару с бытом советских людей. Жребий пал на Алексеева. Леонов рассказывал: «Тогда его семья занимала скромную квартиру в помпезном высотном доме на Котельнической набережной. Хозяйкой вечера была его милая умница жена Татьяна Васильевна. Сколько она вложила души и старания в сервировку стола, трудно вообразить. Но каково же было наше отчаяние, когда Че, увидя все икряно-рыбное богатство, скромно сказал:

– Сеньоры, а я из-за астмы не ем ничего рыбного. Как жаль, что вы зря старались!

На наш настойчивый вопрос, устоит ли кубинская революция, Че ответил:

– Я не знаю, устоит ли она. Слишком велики силы, движущие ее вперед и противостоящие ей. Могу только с определенностью сказать, что если она окажется в опасности, то я ее не оставлю, возьму автомат и пойду на баррикады, буду драться до конца. Если же революция погибнет, то не ищите меня среди людей, спрятавшихся в иностранных посольствах, бегущих на кораблях или самолетах в изгнание. Вы найдете меня среди ее погибших защитников»^[344].

19 декабря Че подписал совместное Советско-кубинское коммюнике, в котором Советский Союз и Куба констатировали идентичность взглядов по международным проблемам и вопросам внутренней политики двух стран^[345].

Из Москвы Че Гевара отправился в ГДР, которую, как и КНР, в то время признавали только страны социализма. Согласно западногерманской «доктрине Хальштейна» дипотношения с ГДР означали немедленный разрыв отношений с ФРГ. Тем не менее, Че Гевара заключил первые экономические соглашения, и вскоре именно ГДР станет вторым по значению торгово-экономическим партнером Кубы после СССР^[346].

В результате поездки Че по странам соцлагеря возник пул стран, которые обязались покупать ежегодно у Кубы до 4 млн тонн сахара. Ей была обещана самая разнообразная техническая и иная помощь^[347].

Уже в 1961 году СССР вышел на первое место среди торговых партнеров Кубы. Если в 1960 году советско-кубинский товарооборот составил 160,6 млн рублей (в 1959 году – 6,7 млн), то в 1961-м – уже 539 млн.

Это никак не могло радовать США, где к власти пришел новый президент – демократ Джон Фитцджеральд Кеннеди.