Владимир Юрьевич Харитонов
Путь в никуда…
Глава семнадцатая. Переживания и заботы родителей
Между тем время хоть и медленно на взгляд арестованных, но шло вперед, превращая будущее в настоящее, а настоящее в прошлое. На конец года определили дату суда. А это самое важное событие в жизни любого сидельца следственного изолятора. Ведь вся дальнейшая судьба зависела от облеченного властью судьи, который от имени государства признавал виновным человека, преступившего закон, и назначал ему наказание. А оно может оказаться очень даже разным и колебаться в значительных пределах. И повлиять на него, по большому счету, никто из обвиняемых уже не имел ни малейшей возможности. Какие-то заумные показания подсудимых, убедительные речи адвокатов практически не оказывают воздействия на мнение судьи. Он, ознакомившись с материалами уголовного дела, до начала заседаний мысленно определяет будущие сроки отбывания в местах лишения свободы. Переубедить его крайне сложно. Однако родители двух молодых людей считали, что и от них в какой-то мере зависит, как долго они не увидят своих чад. Сергей Константинович за две недели до начала процесса позвонил Петру Николаевичу и пригласил к себе в гости попить чаю и поговорить. Естественно, с супругой Ниной Петровной.
Ровно в семнадцать тридцать все оказались в сборе за столом на кухне. Пока Альбина Николаевна доставала чашки и варенье, потом разливала ароматный напиток, Сашин отец сказал, обращаясь к семье Башариных:
– Наши дети в большой беде и мы впервые в жизни им не можем никак помочь… Но кое-что, на мой взгляд, мы сделать в состоянии. Вы знаете, что все началось с неоплаченной задолжности по кредиту в банке…
После этих слов он на какое-то время замолчал, подбирая слова:
– Ну и провокационного предложения моего брата. Честно сказать, я не знаю, что его побудило к этому. Возможно, узнаем на суде. Но главное другое… Мне кажется, если мы полностью погасим кредит, то суд учтет этот факт как смягчающее обстоятельство. Хотя по – совести-то, мы в любом случае деньги должны вернуть. Я откладывал понемногу от каждой зарплаты и скопил триста тысяч рублей, а надо пятьсот двадцать… Совершенно невероятное совпадение, но именно столько находилось в инкассаторской сумке. Предлагаю и вам Петр Николаевич внести посильный вклад…
– У меня давно сосед по гаражу просит «шестерку» мою продать. В общем, в течение ближайших пяти дней я готов недостающую сумму внести. При ограблении-то, Максим Гладышев мне сказал, никто не пострадал, а вот как поведет себя твой брат? Ведь попытка убийства со слов того же Максима до двадцати лет…
При этих словах и у Нины Петровны, и у Альбины Николаевны на глазах появились слезы.
– Точно не знаю, но думаю, что мой брат не будет требовать серьезного наказания. Во-первых, у самого «рыльце в пушку». Во-вторых, жив остался и, слава Богу, в третьих, все-таки речь о племяннике, а он его по своему любил. И Петр Николаевич, … у меня в холодильнике лежит бутылочка коньячка. Бросай этот чай прихлебывать, а то когда еще встретимся, впереди только слезы… Николаевна, достань четыре рюмочки.
Обе женщины, выпив грамм по пятьдесят, ушли в соседнюю комнату, посмотреть фотографии своих сыновей, а мужики остались на кухне, малыми дозами уничтожая армянский напиток. Когда с ним окончательно покончили, зашли к своим половинкам. Перед ними лежали пачки черно-белых и цветных фотографий и …обе плакали.
– Погляди, какие у нас милые дети, – начал Ершов, – ведь они пришли в этот мир не для каких-то злодеяний. Почему они стали преступниками? Виноваты ли мы в этом? Что мы сделали не так, что наши дети встали на кривую дорожку?
Алкоголь обоим мужчинам слегка ударил в голову, и их потянуло на философские рассуждения, тем более оба имели высшее советское образование и людьми были весьма не глупыми.
– Где-то я прочел следующее: некоторые ученые утверждают, что существует некий ген агрессивности, – поддержал разговор Башарин. – Якобы, именно он способствует тому, что рано или поздно его обладатели нарушают закон. Думаю, это ерунда, никто не появляется на свет прирожденным убийцей, вором или мошенником. Таким человека делают условия, в которых он воспитывается, социальная среда и определенные жизненные обстоятельства, вот как у наших детей…
– Нет, конечно, предрасположенность к агрессивному поведению существует. Мой Сашка с детства любил подраться. Я эту его силу пытался направить в позитивное русло, в секцию его отвел… – Продолжил размышлять Сергей Константинович, – впрочем, от сумы и от тюрьмы не зарекайся, особенно в России. Законы выдумывают один нелепее другого, пекут, как блины. Вот и получается, что мы все потенциальные преступники, и никто не может гарантировать, что однажды сами не совершим нечто уголовно наказуемое. Наш директор мне как-то сказал: « В нашей стране очень легко стать преступником и абсолютно ни за что. Если у государства будет такая необходимость, то оно может сделать преступником любого человека».
– Пожалуй, соглашусь с тобой, – сказал Петр Николаевич, – даже самый высокоморальный человек, если его довести до определенного состояния, способен совершить преступление. Человек может нарушить закон, просто автоматически выполняя чьи-то приказы.
Ершову показалось, что собеседник намекает на его сына и брата и он отреагировал:
– Конечно, необходимо с детства воспитывать в ребенке самостоятельность мышления, способность сопротивляться негативному воздействию сверстников. Стадные инстинкты «все украли, и я украл» надо искоренять. С самого раннего детства внушать, чтобы не делал ничего, что считает неправильным, не поддавался давлению сверстников или дурному совету взрослого.
– Не обижайся на меня, конечно, Константиныч, но мне бы надо в детстве запретить сыну с Сашкой общаться. А то подчинился ему во всем, и вот результат. Просто, в крайнем случае, во время сменить место жительства. Я видел, что твой сын ему чуть ли не заменил родителей. Ничего хорошего из такого положения дел заведомо получиться не могло.
– Ты погоди так категорично все валить на Сашку. Дружба держится на трех «китах» – взаимное доверие, взаимный интерес и взаимовыручка и…наши дети были настоящими друзьями.
Альбину Николаевну слова Петра Николаевича тоже обидели, и она вмешалась в мужской разговор:
– А чего Сашка-то? Ведь не бандитом рос. Нормальным мальчиком, послушным… и учился хорошо. Правда, фильмы любил смотреть американские про ограбления поездов, банков, да про драки… Я говорила мужу, чтобы запретил такие просмотры, а он мне: «Сейчас все дети такие фильмы смотрят, не все же преступниками вырастут». Кошелек опять же он как-то с деньгами нашел… Мне отдал, надеялся, что я ему куплю что-нибудь, а я объявление в газете дала и вернула всю сумму хозяину. Обиделся тогда на меня сын, два дня не разговаривал. Опять же я просила Сережу поговорить с сыном, а он мне: «Пообижается, пообижается, да перестанет» … Вот что посеяли, то и пожинаем.
– Молчи, женщина, – неуместно шутливым тоном сказал Ершов. – Я помню, лекцию слушал по детской преступности. Мол, «преступления совершают дети из неблагополучных, не обеспеченных семей, по возможности старайтесь удовлетворять потребности в игрушках, одежде, вкусном питании». Так ведь ни в чем и не отказывали. Сестра его Оля столько игрушек не имела, как Саша. Так она выросла – умница, политехнический институт закончила, замуж вышла. Живут в Москве.
Психологи полагают, что условия жизни ребенка не сами по себе (прямо и непосредственно) определяют его психологическое развитие, что в одних и тех же условиях могут формироваться совершенно разные черты характера. Тем более у детей разного пола.
– А мне кажется, – продолжил разговор Башарин, – гораздо важнее другое, – какие ценности родители прививают ребенку с детства, с кем общается в школе и вне ее. Позитивные какие-то увлечения… К подростковому возрасту у ребенка обязательно должно быть серьезное занятие, соответствующее индивидуальным жизненным интересам, которому бы он мог посвящать большую часть свободного времени. Диме вот каратэ не очень интересно, а он за другом Сашей тянулся. Ему футбол, например, нравился больше.
– Да, Николаич, не разъяснили мы вовремя, что интереснее и азартнее добиваться чего-то честным путем, чем что-то воровать или грабить. Надо детей заставлять Уголовный кодекс читать, да и внушать библейские заповеди – «не убий, не укради и т.д.».
Они должны понять, что правонарушений не нужно делать не из страха наказания, а потому что это недостойно звания приличного человека.
– Однако поздно сейчас Константиныч себя в грудь бить… Дело сделано, впереди для них тюрьма, для нас горе. – На минуту Башарин задумался, потом продолжил: – да и сами себе мы не можем гарантировать, что не совершим ничего подобного в этом сложном и противоречивом мире. Засиделись мы у тебя, Петровна вон за вечер ни слова не сказала, только плачет… Пошли-ка матушка домой, там будем вместе плакать.
Башарины попрощались с гостеприимными хозяевами, и у самой двери Петр Николаевич повернулся с Ершову и сказал:
– На этой неделе я деньги занесу.
Глава восемнадцатая. Суд
Большинство российских граждан бегало по магазинам в поисках продуктов, елочных игрушек, подарков для друзей и родственников. У всех или почти всех на душе предновогоднее настроение и некое возбуждение от ожидания самого веселого праздника в году. А арестованные Ершовы и Башарин в это время сидели в своих клетках, и душевное состояние стремилось к нулю, как у приговоренных к смерти преступников перед гильотиной. Они понимали, что надеяться на рождественское чудо в их положении глупо. «Лишь бы поскорее все закончилось», – так или примерно так думали подельники. Их близкие родственники, которые до этого и в милиции-то ни разу не бывали, готовились к суду, как к чему-то постыдному, позорному, о чем не должны знать даже друзья и соседи. Но Кинешма город маленький и утаить в нем такие секреты практически невозможно. «Как дела у Димы с Сашей? Ну, вы держитесь, мы тоже переживаем», – такие вопросы и пожелания приходилось выслушивать родителям преступников много и много раз. Каждый раз они вздрагивали, старались прятать глаза и произносить те слова, которые от них и ожидали…
Перед самым судебным процессом в следственный изолятор пришли адвокаты Иван Иванович и Елена Викторовна, чтобы окончательно наметить линию защиты. Ершов до этого еще несколько раз давал показания и в качестве подозреваемого и позже – обвиняемого. Хорошо обдумав слова своего адвоката, он все в подробностях «вспомнил» и менять свои показания на суде не собирался. Также идти «в полную сознанку» решил и Башарин. Оба надеялись при этом получить какое-то смягчение будущего наказания. Естественно, в соответствии с этим и адвокаты намечали линию защиты – явки с повинной, чистосердечные признания и полное раскаяние, устранение вреда, в рамках возможного, хорошие характеристики с военкомата и по месту жительства…
–Саша, ты потом не передумаешь давать признательные показания? – На всякий случай спросил Иван Иванович.
– Не передумаю. Я уже столько раз допрашивался следователем, что смысла их менять просто не вижу… К тому же и Дима во всем признался, и мой дядя. Нам всем теперь двигаться только вперед, выбора мы себе не оставили.
– Вероятно, так и есть,– ответил адвокат, – маленького срока я не обещаю, но на смягчение приговора надежда есть. Лишь бы Михаил Константинович не стал для вас требовать сурового наказания за попытку убить его.
– Не должен, но Бог его знает, что у него в голове. – Ответил Ершов, – ведь я тоже не ожидал от него предложения ограбить инкассаторов. Я же рос на его глазах, воспринимал как второго отца… Короче, я не знаю, как он поведет себя на суде.
– Будем надеяться на его благоразумие и …милосердие, – закончил разговор защитник.
У Димы состоялся похожий разговор со своим адвокатом, но при этом Башарин попросил:
– Вы уж там, на суде не очень на Саню «наезжайте», что типа он заставил, я не смог отказаться. Во-первых, мы близкие друзья и мне ему в глаза смотреть, а во-вторых, я взрослый человек и сам должен отвечать за свои поступки.
– Это, наверное, правильно и благородно… Вы сами, Дмитрий будете давать показания и можете совсем не отмечать главенствующей роли вашего друга. Это ваше право, но я, как адвокат, обязана использовать все возможности для лично вашей защиты. Есть адвокатская этика и при всем моем уважении к вашей позиции, я не могу об этом не говорить. Я, конечно, обязана придерживаться пожелания моего подзащитного, но…учить меня, как надо работать, не надо. Вы не первый и, думаю, не последний из тех, кому я оказываю юридическую помощь.
– Да я вас не учу,– начал оправдываться Башарин, – но это как бы моя просьба.
– Хорошо. Я учту ваши пожелания по мере моих возможностей, – закончила не очень приятный для нее разговор Елена Викторовна.
…Наконец в следственном изоляторе прозвучала команда:
– Ершов со всеми вещами на выход. Лицом к стене, руки за спину.
Кто-то из сокамерников в шутку по давней глупой традиции пытался дать пинка под зад, мол, чтобы сюда больше не возвращался. Но это получилось как-то коряво и неуместно…
Подобное происходило и в камере, где сидел Башарин. Потом следовала «прогулка» по длинному и широкому тюремному коридору, стены которого окрашены зеленой краской, которая по замыслу надзирателей должна действовать благоприятно на сидельцев, успокаивать их. Конечно, на трех арестантов подобного воздействия зеленый цвет совсем не оказывал. Понуро опустив головы, они проходили уготованный им путь, путь в никуда…. Наконец лязгнули запоры, и открылась дверь в «боксик» ожидания. Это такая небольшая камера без окон и «шконок» для сна. Вдоль стены лавочка, на которой арестованные ожидают прибытия за ними автозаков(сленг зэков – прим. автора). Именно они и развезут сидельцев по городу до места назначения. Только здесь впервые за все время пребывания в СИЗО должны встретиться два друга детства. Сашиного дядю конвойные благоразумно поместили в другой «боксик». Вообще порой даже странно, откуда такая продуманность в размещении арестованных, ведь сути уголовного дела конвойные, безусловно, не знают. Очевидно, существуют какие-то рекомендации от оперативных работников, а эти в курсе всего. В «боксике» находились еще два незнакомых сидельца, которые, по-видимому, направлялись в ту же инстанцию. Башарина завели в маленькую камеру последним…
Саша вскочил с лавочки, радостно вскрикнул и обнял по-пацански друга детства:
– Привет! Ну, как ты здесь? Нет ли в чем нужды? В «хате» хорошо встретили?
– Привет! Да у меня все нормально, а вот о том, как ты в «хату» зашел, гудит вся тюрьма. Говорят, спрос с тебя будет на «зоне» …
– Да не переживай, братуха. Я вроде все уладил, сейчас живем дружно, без конфликтов. Ты как решил вести себя на суде? Адвокат к тебе приходил?
–Елена Викторовна приходила. Я буду придерживаться тех показаний, что давал следаку, то есть, говорить как «на духу». А ты?
– Так и я тоже. Пути-то другого у нас нет, – ответил Ершов.
Проскрежетали запоры, открылась дверь. В проеме показался охранник, и прозвучала обычная команда:
– На выход по одному.
Затем всех четверых усадили в автозак на общую лавочку. Только после этого привели Михаила Константиновича, однако поместили отдельно – в «металлический стакан». Так арестованные называют закрытую листами железа со всех сторон маленькую клетку. Обычно в таких перевозят малолеток, или опущенных, или тех, кто боится или просто не желает ехать вместе со всеми арестованными.
Машина тронулась, и Саша с Димой продолжали непринужденно разговаривать о жизни в следственном изоляторе. Про свое будущее они не хотели даже думать. Что интересно, но те двое незнакомцев, их попутчики, тоже проходили по одному делу и когда-то считались близкими друзьями, но… до того момента как стали подельниками… Как отметил немецко-французский философ Гольбах Поль Анри (1723-1789): «Друг бесполезный для своего друга, становится для него чужим человеком». Очевидно в процессе расследования между ними «пробежала черная кошка» и они не заводили между собою разговоров в «боксике» ожидания, молчали сейчас. Даже сели по разные стороны от Ершова и Башарина, подальше друг от друга. Наконец подъехали к зданию суда на улице Островского. С заднего входа завели вовнутрь и каждого прибывшего поместили в отдельный «бокс», правда, размерами больше, чем в СИЗО на улице Шуйской. Однако и здесь, кроме лавочки, никакой мебели. Стены оштукатурены «под шубу» все на их фоне кажется серым и унылым. Однако ждать пришлось недолго. Вскоре трое подельников, Ершовы и Башарин оказались в зале суда, причем в наручниках. Правда, когда их поместили вместе в сваренную из металлических прутьев клетку, то наручники сняли.
Теперь спрятаться негде и отвести глаза в сторону невозможно. Михаил Константинович робко посмотрел на племянника и произнес:
– Саша, ты прости меня, пожалуйста, за все…
Тот растерялся, он сам собирался попросить прощения у своего родственника, а Михаил Константинович опередил. После небольшой возникшей заминки Александр тихо сказал:
– Дядя Миша, и ты нас прости… Мы столько наделали глупостей…
Родственники пожали друг другу руки. Башарин с Михаилом Константиновичем тоже обменялся рукопожатиями. Только после этого Сашин дядя посмотрел в зал на своего брата, а тот взирал на внезапно возникшую сцену и…в его глазах блестели слезы. Родители обоих подсудимых сидели рядышком на одной лавке. С ними находилась и сестра Александра – Оля. А вот супруга Михаила Константиновича – Екатерина Ивановна разместилась одна в самом углу и старательно прятала глаза от всех присутствующих. Ей крайне неуютно и стыдно, оказалось, пребывать среди родных людей, которые попали в такую страшную ситуацию по вине ее мужа. По крайней мере, так она считала.
В зале находились и свидетели ограбления – водитель Уазика Петр Иванович и кассир Инесса Павловна. Оба с любопытством разглядывали подсудимых. Правда, со своим бывшим начальником встречаться глазами старались избегать. Да и Михаил Константинович не горел желанием поглядеть в глаза тем, у кого он хотел украсть заработную плату и кого, по сути, заставил пережить минуты страха.
– Встать, суд идет, – громко объявила секретарь суда, худенькая и маленькая ростом блондинка лет тридцати.
Несмотря на строгий рабочий костюм серого цвета, выглядела она как-то не солидно для такого серьезного заведения. Толи слишком молода, толи ростом не удалась…
Однако все присутствующие, включая подсудимых, ее команду выполнили, встали. Полная невысокая женщина, бальзаковского возраста в мантии судьи неторопливо прошла к своему высокому креслу.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – произнесла она тихим унылым голосом.
Затем судья зачитала уголовное дело, которое будет слушаться, и огласила пофамильно членов данного процесса:
– Подсудимые, встаньте. Вы доверяете данному составу суда?
Как можно выразить доверие или наоборот недоверие, людям, которых зачастую первый раз в жизни встречаешь? Однако такой порядок учрежден во всех российских судах. Получив удовлетворительный ответ, председательствующий разрешил подсудимым присесть и продолжил:
– Всех, свидетелей по данному делу, прошу покинуть зал заседаний. Вас вызовут для допроса.
В зале осталась Альбина Николаевна, Сашина сестра Оля, Нина Петровна и адвокаты. Отдельно за столом сидел строгий прокурор, одетый в синий китель и такие же брюки. Ему на вид около сорока лет, подтянутый, среднего роста и с умным выражением лица. На подсудимых посмотрел мельком и уткнулся в свои бумаги. Однако им показалось, что взгляд государственного обвинителя похож на тот, которым пастух смотрит на барана, прежде чем его зарезать. Впрочем, это конечно, их субъективное впечатление.
Первыми пригласили на допрос работников психоневрологического интерната. Они рассказали довольно подробно про ограбление, в котором им оказалась, уготована роль потерпевших. Инессе Павловне прокурор с разрешения суда задал вопрос после того, как она закончила свои показания:
–Скажите, пожалуйста, когда на вас один из подсудимых направил ружье, по вашему мнению, он намеревался выстрелить? Ну, если бы вы не выполнили его требование?
– Мне показалось, что если бы я не отдала сумку с деньгами, он именно это бы и сделал. Глаза казались злыми и решительными.
– Спасибо, у меня больше нет вопросов.
Адвокаты, ни тот, ни другой ничего выяснять пока не стали. Оба что-то записывали в свои блокноты. Затем пригласили Петра Николаевича… Он описал детство Дмитрия, о том, как сын служил в армии, поведал о дружбе с Александром. При этом старательно подчеркивал зависимость решений сына от своего друга, его вечно вторую роль. Не забыл рассказать и о кредите, взятом в банке под залог квартиры Ершовых. Между тем подчеркнул, что вместе с Сергеем Константиновичем добровольно загасил всю задолженность перед банком вместе с набежавшими пени. Упомянул и о том, что большую часть денежной суммы собрали все-таки Ершовы. Именно в его показаниях впервые прозвучало число пятьсот двадцать тысяч рублей, отданных банку. Дима с Сашей переглянулись. Конечно, совпадение этой цифры с той, что получили они в результате ограбления, их крайне удивило. И то, что родители смогли собрать эти средства, не совершая при этом ничего противозаконного, – тоже. Оказывается, существовало самое простое решение вопроса, обратиться за помощью к тому, кто никогда не откажет. Однако ни гордому Саше, ни зависимому от него Диме такая мысль даже в голову не пришла.
Сергей Константинович подтвердил в полном объеме показания Башарина- старшего. Кроме этого он много говорил и о своем брате, о том, что до сих пор не верит в его виновность… Именно в этот момент Саша понял, что дал показания на дядю совсем напрасно. Ведь только на них и построено все обвинение против Михаила Константиновича. Теоретически о перевозке денег Александр мог услышать из разговора дяди с отцом и рассказать Диме. Эти мысли заставили его проявить запоздалое благородство… По окончанию допроса отца, не посоветовавшись с адвокатом, Саша поднял руку.
– Вы что-то хотели? – Спросила судья, обращаясь к Ершову.
– Да, ваша Честь. Именно сейчас я желаю дать показания, – ответил тот.
– Хорошо, мы внимательно вас слушаем, – заявил председательствующий.
– Ваша Честь, это я во всем виноват. Я один. Мы попали с другом Дмитрием в сложную ситуацию… Взяли в банке кредит и не смогли рассчитаться. Я случайно подслушал разговор дяди с моим отцом, что 3 числа зарплату повезут на Газели в психоневрологический интернат. При этом заставил своего друга Башарина пойти со мной… Он не хотел, а я заставил. Дядя Миша вообще ничего не знал. Просто мы его оговорили, и ему пришлось признаться. Мой друг с самого детства меня слушался, поэтому он мне подчинился. А в дядю стрелял я вообще один. Боялся, что он догадается, кто ограбил его психоневрологический интернат. Сел на мотоцикл взял винтовку и из леса выстрелил. Дима ничего не знал… Судите меня одного, а их отпустите…
– У вас все,– спросила судья. При этом даже интонация ее голоса не изменилась. Она столько раз видела жалкие попытки подсудимых «взять все на себя», в надежде получить меньший срок.
– Все, – ответил подсудимый.
– Разрешите? – Спросил прокурор. Судья кивнула головой.
– Скажите подсудимый, а откуда у вас винтовка с оптическим прицелом?
– Я ее у покойного дедушки в сарае нашел. А откуда у него, я не знаю.
– А кроссовый мотоцикл вы, для какой цели приобрели?
– У нас имелся старый мотоцикл «Иж» в гараже. Я его выменял на этот кроссовый, хотел просто кататься, но полям и лесу.
– А машину, красную «Жигули» первой модели вы тоже для этой цели купили?
Саша понял, что ему взять все на себя не удастся, но он продолжал свою линию:
– Давно хотел иметь свою машину. Отец семейный автомобиль мне не доверял.
– По какой причине? – Уточнил государственный обвинитель.
– Потому что у меня прав на вождение не было.
– А как же вы собирались пользоваться приобретенной в Вичуге машиной? Кстати, вы один ездили ее покупать? – настаивал прокурор.
– Нет, я попросил съездить со мной Диму.
– У меня больше нет вопросов, – удовлетворенно сказал прокурор.
Иван Иванович с удивлением и укоризной посмотрел на своего подзащитного, но вопросов задавать не стал, боясь еще больше его запутать. Елена Викторовна сидела с непонятной улыбкой на устах, делая какие-то свои записи и наметки на будущее выступление. Председательствующий объявил перерыв до следующего заседания и быстро покинул зал.
Адвокат Рунцов все-таки подошел к клетке и обратился к Ершову:
– Что же ты наделал? Попытку пройти по делу одному надо предпринимать раньше, пока шло следствие. И тщательно продумывать все детали, а не так по внутреннему порыву. Теперь суд посчитает, что ты пытаешься таким образом запутать судебное следствие и смягчить себе приговор. Это увеличит твой срок, а не уменьшит. Хотя бы со мной посоветовался прежде, чем давать такие показания. Я думал, сюрпризов не ожидается.
Этот разговор, безусловно, слышали и Михаил Константинович, и Дмитрий. Конечно, они сделали для себя определенные выводы. А Саша молчал, опустив голову, он понял, что совершил очередную глупость… Конечно, защитник не в первый раз встретился с тем, что подсудимый, не зная как себе помочь, то проявляет активность, то наоборот пассивность. То отказывается от дачи показаний, то неожиданно признает свою вину и раскаивается при этом. Совсем не редки случаи, когда в подобном порыве подзащитный и оговаривает себя.
Ехали в следственный изолятор подсудимые Ершовы и Башарин, сидя на одной лавочке. Михаил Константинович отказался ехать в «стакане», заявив, что у него клаустрофобия – боязнь замкнутого пространства. А двое незнакомцев уселись в том же порядке, как и утром по пути в суд – по обе стороны от этой троицы.
–Ты зачем стал оговаривать себя, пытаться нас выгородить? – Спросил Михаил Константинович, – неужели не понимаешь, что это бесполезно. Мы уже дали показания и лично я отказываться от них не собираюсь. Я уже настроился очистить свою совесть правдивым признанием. Отвечу за содеянное зло, и начну жизнь с начала. А ты как Дима думаешь?
Тот хотел ответить по привычке: « Я как Саша», но…что-то удержало его от этого. Возможно, его задели слова «отвечу за содеянное зло и начну жизнь сначала» и он произнес:
– Я тоже менять свои показания на следствии не буду, как было, так и расскажу. Единственное, на что не хочу указывать – на то, что кто-то являлся инициатором, что я всегда его слушался. Взрослый человек должен сам думать своей головой и отвечать тоже сам.
Такого ответа от своего друга Саша, конечно, не ожидал. Он даже несколько растерялся и воспринял это заявление как предательство в какой-то мере. Поэтому резко прекратил разговор, так и не ответив на вопрос дяди, и не произнес больше ни слова до самого следственного изолятора.
Между тем на другой день заседание началось с допроса бывшего владельца красной «копейки» Александра Андреевича Смирнова и его сожительницы Галины. Следователь в процессе следствия уже предъявлял им для опознания и Ершова, и Башарина, поэтому, проходя мимо их клетки, Александр Андреевич тихо поздоровался. Подсудимые ответили тем же.
Обид друг на друга у них, конечно, не оказалось. А после окончания допроса вичужан, изъявили желание давать показания Михаил Константинович и следом за ним – Дмитрий Башарин. Оба рассказали про совершенные преступления правдиво, и угадывалось искреннее раскаяние и по лицам, и по интонации. Где-то глубоко в душе Саша им даже позавидовал. Не привык он признавать себя виноватым, соответственно и не умел так каяться. Крайне удивило Александра и то, что дядя не пояснил, зачем ему потребовались такие деньги, и никто из присутствующих не задал соответствующего вопроса. Видимо считалось, что денежные средства нужны всегда и всем. Причем в любых количествах… И вновь председательствующий объявил перерыв до следующего дня. Когда уселись в автозак, то разговор никто из подсудимых начинать не хотел. Каждый думал о своем и каждый хотел вернуться в день до третьего июня текущего года, но это, естественно, невозможно…
