Владимир Юрьевич Харитонов
Путь в никуда…
Глава пятнадцатая. Между тем в ИВС…
Двое задержанных, столько же конвойных милиционеров, оперуполномоченный и следователь, замыкающий это шествие, спустились со второго этажа вниз. Один из конвойных велел остановиться у обитой железом двери, расположенной справа по ходу движения. Он нажал какую-то кнопку, дверь открылась. Дежурный милиционер по ИВС (изолятор временного содержания – прим. автора) через вторую дверь, сваренную в виде решетки, осмотрел всех присутствующих, затем открыл и ее. Александр Викторович попросил дежурного поместить Ершова в следственную камеру, а Башарина препроводить в обычную, предназначенную для подследственных преступников. При этом он пообещал ответственному милиционеру, что вскоре оформит все соответствующие документы по задержанию.
Александр, зайдя в камеру, осмотрелся – два стола с металлическими опорами расположены, один слева от входа, другой у дальней стены. У обоих столиков по обе стороны находятся лавочки, рассчитанные на двух человек. Все ножки мебели замурованы в пол. Помещение в целом не более восьми квадратных метров. Стены оштукатурены «под шубу», то есть умышленно не ровно и выделяются камешки, окон нет вообще. «Невеселое место, – подумал он, – наверное, пыточная». Однако среднего роста и телосложения следователь, в темных брюках, коричневой рубашке никак не казался похожим на палача, скорее на интеллигента. Присутствовал еще один лысоватый и полноватый мужчина, лет пятидесяти с неизменной улыбкой на устах. На его светлой рубашке с коротким рукавом виднелась старомодная бабочка вместо галстука. Поймав на себе вопросительный взгляд Ершова, он представился:
– Иван Иванович Рунцов, ваш защитник, пока по назначению, без оплаты. Я случайно оказался в отделе по другим делам… Меня следователь попросил присутствовать при вашем допросе. В дальнейшем, если родители ваши наймут меня, буду защищать вас и в процессе следствия и на суде. Если у вас есть ко мне вопросы до начала допроса – спрашивайте.
– Да пока нет у меня никаких вопросов, – ответил Саша.
– Присаживайтесь, – сказал следователь, – я старший следователь следственного комитета Александр Викторович Забалуев, расследую ваше дело. Назовите себя, фамилия, имя, отчество, дату и место рождения.
Ершов выполнил требование следователя, при этом обратил внимание, что тот записывает данные в протокол допроса свидетеля. Его это крайне удивило. Опытный работник юстиции понял ход мыслей задержанного молодого человека и произнес:
– Ваш статус скоро сменится. Пока я допрошу вас в качестве свидетеля. Такой порядок.
Александр поглядел на адвоката и тот кивнул головой в знак подтверждения справедливости этих слов. Забалуев продолжил:
–Расскажите своими словами о совершенном вами ограблении, я буду иногда перебивать, и задавать уточняющие вопросы. Потом перейдем к попытке убийства гражданина Ершова.
На первом допросе в своей жизни Александр рассказал всю правду, включая и то, что ограбление его спровоцировал сделать родной дядя. Александр Викторович старательно и подробно занес показания в протокол, дал прочитать его и попросил подписать каждую страницу. В процессе следственного действия защитник что-то постоянно записывал в свой блокнот. При этом вопросов никаких не задавал, мол, и так все понятно. После окончания допроса дежурный по ИВС отвел задержанного в камеру. Войдя вовнутрь, Ершов, как говорят в армии, оценил обстановку. Помещение четыре на четыре метра, стены также оштукатурены «под шубу», вместо кроватей деревянный настил, приподнятый над полом на полметра. А на нем сидят двое мужчин. Один лет пятидесяти, невысокий и худощавый, раздет до пояса. Спину покрывали церковные купола, на груди под сердцем образ Богородицы. « Сразу видно, бывалый…», – подумал новичок. Второй высокий и худощавый, лет сорока, одет в простенькие брюки и светлую рубашку с коротким рукавом.
– А чего не здороваемся-то? Мир нашему дому или здравствуйте, – спросил «бывалый».
Каратист сразу решил себя поставить жестким и решительным человеком, и он резко ответил:
– Мои приветствия обычно заканчиваются нокаутом.
– Да ладно, ладно. Просто так принято – заходишь в «хату» здороваешься, проявляешь уважение к сидельцам, – миролюбиво произнес «бывалый». – Меня Серегой кличут, погоняло Беляй. А тебя как, мил человек.
– Просто отстань, добром прошу. Не до тебя,– сказал Ершов и присел на деревянный настил.
Серега переключился на другого сокамерника:
– Ну, и чего Миха, залезли вы в хату с Петрухой, дальше то что?
– Петруха говорит, давай деньги искать и золото, на шмотках спалимся. Как на грех, мне видеокамера цифровая на глаза попала, понравилась. Я ее и прихватил. Где-то дня через два позарез выпить захотелось. Я эту видеокамеру решил продать, у магазина «Красное – белое». А кто-то позвонил в милицию, меня и взяли. Но я им сказал, что купил на рынке у барыг… Пусть докажут…
– Так они у твоей сожительницы спросят, с кем ты кентуешься. Она Петруху назовет, а тот тебя сдаст, и пойдешь «за паровоза». Не…тебе надо колоться, все рассказать операм, поменьше получишь. Ты ведь не судимый, опять же в первый раз кражу совершил.
Михаил насупился и замолчал. Сереге ничего не осталось, как прилечь на настил и закрыть глаза. Ершов во время выпивок с оперативниками слышал что-то про стукачей, которых подсаживают в камеру, однако воочию столкнулся впервые. «Здороваться надо, когда входишь», – про себя передразнил Саша Сергея, но промолчал. Мыслями он постоянно возвращался непосредственно к ходу совершения преступных действий. Безусловно, имело место и сознание виновности, и страх ответственности за содеянное. При этом он пытался выявить ошибки, которые допущены при исполнении, казалось бы, продуманного до мелочей преступления. К великому своему удивлению Александр не мог вспомнить некоторых значимых деталей, при этом сильно преувеличивал важность своих мелких ошибок. Например, считал, что поездка на мотоцикле за водкой после всего свершившегося послужила или могла послужить его изобличению. Как ни пытался Ершов восстановить в памяти забытые моменты на фоне психического напряжения, у него это не получалось. Он надеялся, что вспомнив все до мелочей, ему удастся снять непонятное для него напряжение. Однако попытки к восстановлению памяти, наоборот способствовали только его усилению.
Пока Саша занимался невеселыми воспоминаниями, Башарин сидел в следственной комнате и отвечал на вопросы Забалуева. Его адвокатом оказалась довольно молодая женщина, лет тридцати, среднего роста и телосложения, представившаяся Еленой Викторовной. Правда, вел себя Дмитрий, по мнению представителя следственного комитета несколько странно – постоянно спрашивал:
– А как Ершов ответил на этот вопрос? Что он сказал?
Следователя такая манера подследственного несколько раздражала. Тем более что рабочий день давно закончился, он устал и хотел ужинать. Однако сдерживал себя, как мог и тактично выяснял все детали и мотивы поведения подследственного при совершении тяжких преступлений. Он знал, что после того, как протокол будет подписан в присутствии адвоката, отказаться от показаний весьма проблематично. Наконец, допрос закончился, и Дмитрия вернули в камеру. В ней находился все тот же молодой человек, который и провожал Башарина на допрос. Арестовали его, якобы, за мошенничество. При этом он утверждал, что свое уголовное дело «развалит, как грецкий орех». Невысокий и худой, лет тридцати пяти сокамерник представился Виктором, практикующим юристом. Он не боялся поведать подробности о своем деле, по сути, незнакомому сокамернику. Возможно, свою уверенность в невиновности хотел перепроверить через свои же рассказы. При этом взамен ничего про уголовное дело Башарина, не расспрашивал.
Такое поведение в камере, безусловно, порождает какое-то доверие, иной раз незаслуженное. И Дмитрий, как говорится, на это купился. Присев рядом с юристом на деревянный настил, и поджав под себя ноги, он спросил:
– А можно я с вами посоветуюсь?
– Ну, советуйся, чем могу – помогу…
– А вот допустим, если два человека на машине ограбили инкассаторскую машину с применением оружия, это какая статья?
– Сто шестьдесят вторая, часть вторая – разбой организованной группой по предварительному сговору с применением оружия, или угрозой такого применения.
– И сколько за это дают?
– По памяти точно не помню, надо кодекс глядеть, но вроде до десяти лет лишения свободы.
– А если машину они сожгли, номера все затерли, можно хозяина установить?
– Если редкая какая-то эксклюзивная машина, то легко. Или затертые номера обрабатывает эксперт специальным химическим составом, и они проявляются, как раньше фотобумага в проявителе.
– А если потом эти двое еще стреляют в свидетеля из винтовки, и ранят его…это какая статья и сколько по ней дают?
– Сто пятая УК РФ. Если организованной группой или с целью сокрытия другого преступления, вторая часть – до двадцати лет лишения свободы.
– Так что нам по тридцать лет дадут? – Забыв всякую конспирацию, спросил Башарин.
– Нет, конечно, суд определяет наказание путем частичного сложения сроков, погашения одного другим… В общем, наши российские суды насчитают лет по пятнадцать, могут и больше.
– А если сами пришли, явки с повинной написали, все вернули?
– Ну, такие обстоятельства суд обязательно учтет, и срок будет меньше,– ответил юрист.
После совершения правонарушения на преступника в большой степени начинает воздействовать неопределенность положения. Тем самым проявляется с одной стороны сознание виновности, боязнь наказания, а с другой – недостаток информации о тех действиях, которые предпринимаются следствием. Это может выражаться в том, что при общении с окружающими он постоянно касается темы, связанной с совершенным преступлением. В разговорах со знакомыми людьми, в различных привычных общениях правонарушитель затрагивает те или иные вопросы, связанные с интересующим его правонарушением. Для него это своеобразная форма разрядки напряжения. С другой стороны, в разговорах реализуется стремление к получению новой информации. Преступник пытается понять, как относятся к совершенным им действиям другие люди, как они понимают его роль в этом правонарушении.
Внезапно Башарин разговор оборвал, он только сейчас понял, настолько тяжкие деяния совершил, и какое серьезное наказание его ожидает. Однако юрист ничего выяснять не стал, лег на спину, подложив руку под голову, и прикрыв глаза. Видимо, он не хотел показаться назойливым. Дмитрий продолжал сидеть «в позе лотоса», слегка раскачиваясь. Он пытался медитировать, как на тренировке по каратэ, и немного успокоиться. Впрочем, достичь нужного результата ему так не удалось.
На другой день с утра следователь вновь пришел в следственную камеру ИВС и вызвал для повторного допроса Ершова. А тот посчитал, что раз забыл какие-то отдельные детали преступления, то он может забыть все и избрал странную линию защиты. Когда Александр Викторович заполнил формальную часть протокола допроса подозреваемого и стал задавать конкретные вопросы, задержанный отвечал однотипно:
– Я не помню, забыл…
Присутствующий здесь же адвокат, кстати, он не сменился, удивленно смотрел на своего подзащитного.
– Хорошо, – сказал Забалуев, – видимо вы решили поиграть в невменяемость… Я направлю вас на психиатрическую экспертизу в Иваново.
Иван Иванович попросил следователя оставить его наедине с Ершовым на пять минут.
– Честно сказать, я не понимаю вашей позиции. Вы уже дали подробные показания, которые подтверждены и вещественными доказательствами и Башариным, вашим подельником. Дело, конечно, ваше играть или не играть в амнезию, полную или частичную, но Забалуев вас реально может направить в Иваново на психиатрическую экспертизу. Это только затянет сроки расследования, однако в итоге вам ничего не даст. Подумайте об моих словах в камере, хорошо подумайте…
После этого пришедший Забалуев попросил конвойного увести в камеру одного задержанного, а на допрос доставить другого. Башарин в забывчивость и провалы памяти играть не стал. Он полностью подтвердил свои вчерашние показания. При этом Дмитрия следователь допросил, как и Ершова перед ним, в качестве подозреваемого. Родители обоих задержанных решили заключить договора на защиту своих потомков с теми же адвокатами, что присутствовали на первом допросе. Они по своей наивности считали, что те в курсе дела, прониклись сочувствием к их неразумным чадам и лучше их все равно не найти. Между тем через двое суток, как и положено, Ершова и Башарина доставили в кинешемский суд, расположенный на улице Островского. У обоих в душе теплилась, необъяснимая с точки зрения закона, да и простой логики, надежда на то, что их отпустят. Пусть не совсем, а хотя бы до суда. Однако иллюзорные мечты не оправдались. Посидев с полчаса в судебных «боксиках», их в наручниках конвойные доставили в кабинет судьи. В большой комнате находился высокий мужчина лет сорока пяти, одетый в черную мантию, следователь Забалуев и оба адвоката. По пути следования задержанные увидели в коридоре своих заплаканных матерей и заметно посерьезневших отцов. Естественно, и на Сашу Ершова, и на Диму Башарина это зрелище произвело удручающее впечатление. Александру почему-то вспомнился давнишний разговор со своим отцом, почти сразу после случая с лужей, которую он пытался преодолеть.
– Пап, а кто в тюрьме сидит?
– Так такие же баловники, как и ты.
– А много их? – продолжал расспрашивать Ершов-младший.
– Не знаю, но, наверное, много, – ответил отец…
Однако суд по решению об избрании задержанным меры пресечения длился не более пятнадцати минут. Совсем не так себе представляли это мероприятие неопытные правонарушители. Следователь зачитал ходатайство об аресте и помещении в следственный изолятор на два месяца лиц, совершивших тяжкие преступления, так как «они могут продолжить преступную деятельность, скрыться от органов правосудия и оказать давление на свидетелей». Особо не вникая в подробности дела, председательствующий арестовал обоих преступников на два месяца…
Глава шестнадцатая. «Владимирский централ, ветер северный»…
Однако, попали Ершов и Башарин, конечно, не во владимирский централ, как в песне Михаила Круга поется, а в «родной» кинешемский на улице Шуйской. После тщательного и довольно унизительного обыска и получения, положенных постельных принадлежностей, а также дюралевых тарелок, ложек, кружек, конвой препроводил каждого из них в свою камеру. Лица, проходящие по одному уголовному делу, сидят в следственных изоляторах всегда раздельно. Когда Александра вели длинным коридором, по обе стороны которого располагались обитые железом двери с «глазками» для постоянного надзора за арестованными, он наметил некий план своего дальнейшего поведения. Однако этот план ничем не отличался от того, что Саша использовал ранее в ИВС. После команды конвоя: «Стоять, лицом к стене», открылась тяжелая дверь, и сиделец – первоход перешагнул порог. Он даже не услышал, как лязгнули за спиной крепкие замки. Быстро, по-военному, окинул взглядом свое новое место жительства: камера рассчитана на восемь человек, до «полного комплекта» не хватало только его одного. Слева неширокий проход к туалету, типа «лодки», на стене кран для холодной воды. Справа дюралевый столик и две лавки по обе стороны, рассчитанные на такое же количество сидельцев. Телевизора не оказалось, зато на полочке справа от входа висело неумолкающее радио.
Прямо перед глазами стояли двух ярусные нары, сваренные из металла, но с деревянными досками, на которых лежали матрацы. За столом четыре человека рубятся в домино, трое молодых – до тридцати лет и один постарше, лет пятидесяти. Двое из молодых довольно крепкие, легкие майки подчеркивают крепкие бицепсы и тело, третий – худой и высокий. Из оставшихся сокамерников – невысокий и полноватый мужчина лет сорока на верхнем ярусе читает книгу. Еще двое худощавых и оба среднего роста сидельцев просто лежат на нижних нарах, думая, вероятно, о чем-то своем. Свободным оказалось одно место наверху, ближнее к туалету. Саша бросил на него спальные принадлежности и полез их укладывать. При этом он вновь не поздоровался, делая все молча, не обращая ни на кого внимания. Старший, по возрасту, арестованный спросил:
– А тебя что, родители не учили здороваться?
– Я не вижу здесь своих друзей или знакомых, чтобы кого-то приветствовать,– ответил резко новенький, – просто не цепляйте меня и все будет хорошо.
Один из крепышей встал из-за стола и также резко спросил:
– А ты можешь нам сделать плохо?
В «хате», так называют сидельцы камеры, возникло непривычное напряжение. Те, кто сидел за столом, встали и вышли на небольшую площадку перед нарами. Все, кроме того, что постарше, он только повернул голову в сторону новенького. Невысокий, худощавый, с наколками на руках, начинающий лысеть сиделец чем-то напоминал того «бывалого» из ИВС. Только у того взгляд казался блуждающим, а у этого – спокойный и уверенный. Арестованные, лежащие на нижних нарах, присели в напряженных позах. Даже любитель книг отложил чтиво в сторону и с удивлением посмотрел на Ершова.
– Могу, но пока не хочу, – с вызовом ответил Саша.
– А ты спустись к нам и захоти, – настаивал затеявший этот разговор здоровяк.
Как бы нехотя и без суеты Александр спустился на пол и встал перед крепышом. Он понимал, что без драки в такой ситуации не обойтись и резко кинул кулак в дых своему визави, а потом, когда тот согнулся от боли, ударом колена в голову отправил в глубокий нокаут. С разворота ногой нанес удар в живот второму здоровяку и, не давая новым знакомым опомниться, атаковал ногой в голову высокому худому парню. Тот рухнул, не издав ни звука. Сидевший на нижних нарах арестованный бросился сзади. Однако Ершов, словно конь копытом, врезал ногой ему в грудь, не оборачиваясь. Мощный удар заставил сидельца растянуться на спальном месте. Дернувшийся второй мужчина с нижней полки застыл в сидячей позе. Но остановиться Ершову оказалось трудно, и он ударил сидевшего кулаком в челюсть, тот на какое-то время «уснул». На все про все каратисту потребовалось не более восьми минут. Что интересно, сидящий за столом немолодой мужчина, даже не двинулся с места, а молча с улыбкой, смотрел на происходящее. Саша не спеша залез на нары и прилег. Пострадавшие от кулаков и ног бойца, постепенно приходили в себя, и расползлись по своим местам. В «хате» никто не произнес ни слова. Минут через пять старший сиделец обратился к нарушителю спокойствия:
– Ну, успокоился? Нервы разрядил? А теперь присядь ко мне за стол, поговорим.
– А вы пока прилягте на нары, – сказал всем сидящим рядом с ним.
Они его команду послушно выполнили. Однако и Александр спустился вниз и присел за стол, напротив авторитетного сидельца. От того реально исходила какая-то энергия, заставляющая окружающих подчиняться.
– Зовут меня Серега, погоняло «Федот». Я с Кинешмы, в этих местах, он кивнул в сторону нар, не в первый раз. В этой «хате» меня выбрали старшим, и до тебя у нас установился полный порядок. Ты решил его нарушить, кулаками доказать, что ты главный, хотя тебя никто и не выбирал.
– Я и не хотел быть главным, просто чтобы меня никто не цеплял, – ответил Ершов.
– Да ты не перебивай, я выскажусь, и тебе будет слово. Гляди сам – ты легко справился с шестерыми сокамерниками. Молодец – дерешься красиво… А дальше что? Придешь на «зону», там в каждом отряде по сто человек, есть и хорошо подготовленные, не хуже тебя. И там будешь силой своего добиваться? Не выйдет, тебя сломают…и сломают так, что все твое пребывание на «зоне» превратится в ад. Ты думаешь, в тюрьме не люди сидят? Люди…и многие достойнее тебя. И требуется-то всего ничего от каждого сюда попадающего – вести себя по-людски, не превращаться в диких зверей. Зашел в «хату» – поздоровайся…или «здравствуйте» или «мир нашему дому». Спросят, по какой статье арестован – ответь без подробностей, их никто не может расспрашивать. Однако дела-то есть разные, например, барыги, которые наркоту продавали – это одно… Изнасилование совершил или развратные действия – это другое, а в отношении малолетки – вообще третье. Мы ведь сутки здесь все вместе и не со всяким за одним столом хотим сидеть или на одних нарах спать. Некоторым и руку подать впадлу… Вот ты, например, за что угрелся?
– Разбой…у инкассаторов деньги забрали с оружием… потом попытка убийства свидетеля, – нехотя ответил Ершов.
– Ну, тебе достаточно было сказать: « сто шестьдесят вторая, часть вторая и сто пятая…тоже часть вторая», – произнес уважаемый сиделец.
– А ты что, юрист? – наивно спросил Александр.
Все присутствующие искренне рассмеялись, включая и «Федота».
– Посидишь, сколько я посидел, и ты юристом станешь, – ответил Сергей.
Смех в камере возобновился. Когда все успокоились, опытный сиделец продолжил:
– Статьи у тебя более чем серьезные и сидеть тебе долго. Теперь вот она твоя жизнь, старую забудь. Тосковать по ней начнешь, с ума сойдешь. Однако гляди, что касается твоего сегодняшнего поступка… Косяк ты совершил очень серьезный и, по сути, с тебя надо серьезно спрашивать, но все понимают – в первый раз, нервы на пределе… В общем надо извиниться перед пацанами, если все простят, то тему убьем. Если кто-то нет, он с тебя и спросит…
– Как это? – спросил новичок.
– Ты должен стоять как столб, а спрашивающий рукой тебе ударит в челюсть. С такой силой, насколько он тобою огорчен. Понял? – спросил Федот.
– Понял… Ну, че, пацаны простите меня. Чего-то я погорячился. Думал, здесь всех бьют и унижают. Я же не знал, что в тюрьме все по-людски… А кто хочет спросить с меня, спрашивайте, я вытерплю.
Однако желающих среди сидельцев не нашлось. Видя это, Серега миролюбиво сказал:
– Ну, раз извинения приняты. Пожмите друг другу руки, а ты боец вживайся в эту жизнь. Пока место свободное это, что ты занял, но здесь движуха большая – кто на «зону», кто в другую «хату», а кто и домой. Освободится место, займешь его…
Между тем Башарин зашел в «хату» четырехместку. Слева и справа от входа стоят две двух ярусные металлические шконки( кровати- прим. автора). Слева имеется туалет, типа «лодки», справа кран для воды. Между местами для сна – дюралевый столик и лавочки с обеих сторон, рассчитанные на данное количество сидельцев. Свободно только верхнее спальное место слева. Однако Башарин не стал бросать туда спальные принадлежности, а стоя у входа и держа их в руках произнес:
– Здравствуйте.
В ответ послышалось: «Привет, привет» и последовал вопрос:
– Кто такой, откуда и по какой статье?
– Дмитрий Петрович Башарин, ст.ст. 162ч.2 и 105 ч. 2…
Воцарилась тишина, потом один из сидельцев присвистнул и произнес:
– Вот это да…Крутые дела, походу, за тобой на воле. Ну, приземляйся на свободную шконку, привыкай. Теперь надолго это твоя жизнь.
Вот так по-разному зашли друзья в параллельный мир, в мир лишений и скорби…
Примерно через неделю в кинешемский следственный изолятор на улице Шуйской заехал и дядя Александра Ершова. Ну, не добровольно, естественно, а привезли на автозаке. Из кабинета директора психоневрологического интерната в камеру, где он стал обычным человеком, арестованным за тяжкое преступление, организацию и подстрекательство к разбойному нападению. Он естественно знал, кто стрелял в него, кто хотел его смерти. Но именно перед этим человеком ему почему-то становилось стыдно, и он совсем не жаждал встречи с ним. Стыдно ему оказаться и перед своим братом, и перед коллегами по работе, но, однако, исправить он ничего не мог. Подсознательно бывший директор понимал, что обрек своего племянника на очень длительный тюремный срок и то, что тот хотел его убить, казалось ему логически объяснимым поступком. Между тем сокамерники, к счастью, подобрались спокойные. В такой же четырехместке, как и у Башарина, с ним находился один взяточник, бывший чиновник, и два в прошлом руководителя, арестованных за какие-то хозяйственные преступления. Никто никого в камере не расспрашивал и никто не рассказывал о своих мутных делишках. Все разговоры велись на нейтральные темы, иногда о политике. Тем более что в этой камере был маленький черно-белый телевизор, который помогал убивать время. Крайне неприятно оказалось Михаилу Константиновичу видеть небольшой фрагмент по ивановскому телевидению о преступлении, организатором которого являлся он сам. И хоть фамилию его никто не назвал, но прозвучала должность, о которой он при знакомстве с соседями по камере сам, же и озвучил. Как показалось бывшему директору психоневрологического интерната, отношение к нему резко изменилось. Стало заметно более осторожным. Объясняться с соседями, чтобы как-то оправдать себя не хотелось. «Пусть будет так, как будет»,– решил про себя Ершов.
