Владимир Васильевич Киреев
На обочине
4
У брата Ефима росли одни дочки, поэтому вся мужицкая работа лежала на семье Моисея. Он с сыновьями без продыху работал по хозяйству. Хоть оно и было небольшим и состояло из одной лошади, коровы, телки, десятка овец да кур с утками.
Приходилось пасти скот, заготавливать сено, убирать хлеб. Дочери Ефима, Ольга и Аксинья, всегда были при матери и хлопотали по дому, управлялись с огородом.
Старший сын Моисея Степан после поездки с отцом в поле стал приобщаться к работе. Теперь он управлял лошадью, сидя на ней верхом, а отец шел за сохой.
Жили они в той же старой отцовской хате. Меланья старалась держать дом в порядке. Она радовалась, что муж ее подружился с братом, перестал ходить в шинок и бросил пить. Только это благополучие семье досталось дорогой ценой.
Лишь только выпадало свободное время, за поскотиной на зеленом лугу тут же собирались деревенские подростки.
Степка с Андреем натаскали хворосту, распалили костер. Гришка Сковпень в подоле рубахи принес картошки, его сестра Пелагея держала в зажатой ладони холщовый мешочек с несколькими щепотками крупной серой соли, потом, оглянувшись, подошла к березе и повесила его за шнурок на ветку. Следом на свет костра прибежали Ольга с Аксиньей.
На улице стемнело, Гришка аккуратно положил картошины в прогоревший костер и сырой тальниковой палкой засыпал углями. Все обступили теплый жар костра и стали ждать, когда испекутся клубни.
Андрей вертелся вокруг Пелагеи, но потом притих и, давясь слюной, тихо спросил:
– Скоро уже бульба спекется?
– Какой ты нетерпеливый, – осадила его Пелагея. – Придет время, обуглятся картофлянники и запекутся.
Степка внимательно посмотрел в сторону села:
– Что-то Костика с Калистратом не видно, наверное, дядька Иван работой завалил, что и вздохнуть некогда.
– Так и Антипка не пришел, – удивилась Ольга.
– А этому-то что делать, у него воля, – усмехнулся Гришка.
Из лесу послышался тихий шорох.
– Это леший! – испуганно проговорила Аксинья и, взяв Гришку за руку, прижалась к нему.
– Какой еще леший? – огрызнулся Степка. – Нет никаких леших, наверное, варнак какой-то.
– Вон же он! – вытаращил глаза Гришка, глядя на приближающийся силуэт, и непроизвольно сделал шаг назад. Аксинья еще плотнее прижалась к нему.
Все остолбенели: от края леса к ним шла высокая худая девчонка с вязанкой хвороста за плечами.
– Глянь, девка лесная… – оторопел Андрей.
Первой пришла в себя Ольга:
– Это дочка колдуньи, – зашептала она на ухо Степке.
– Иди к нам, – приветливо сказал Степка, сдерживая страх.
Девочка подошла к костру, устало опустила вязанку на землю, поправила на голове платок и тихо сказала:
– Есть леший, он в лесу живет – это душа леса.
– С чего ты взяла? – оживился Степка.
– Мне так мама сказала.
– А я знаю, тебя Христя зовут, – по-доброму улыбнулся мальчик. – Хочешь бульбы печеной?
– Хочу.
Он палкой ловко выкатил из углей картошину, покидал ее с ладони на ладонь:
– Ух, хороша! – обжигая пальцы, разломил ее пополам и протянул одну половинку гостье.
Христя, смущаясь, взяла горячую обуглившуюся картошину и немного откусила.
Остальной народ дружно разобрал черные клубни.
– Вкуснотища какая! – обжигая губы, восторгался Гришка.
– Соли бы немножко, – мечтательно сказала Ольга.
– Так я ж принесла! – спохватилась Пелагея и, подбежав к березке, сняла с ветки мешочек.
Через некоторое время, сытые и счастливые, измазанные сажей, взявшись за руки, ребята стали весело хороводить вокруг костра. Степка подошел к новой знакомой, она посмотрела на него большими синими глазами. У мальчика что-то екнуло внутри. Набравшись смелости, он взял ее за руку и повел в хоровод. Христе было неловко, она стеснялась незнакомых ребят, но возражать не стала.
И тут Ольга звонким девчоночьим голосом запела:
– Ах вы, сени мои, сени,
Сени новые мои,
Сени новые, кленовые,
Решетчатые!
Она легонько ткнула в бок сестру, и Аксинья продолжила:
Выходила молода
За новые ворота,
Выпускала сокола
Из правого рукава.
Пелагея, взглянув на Андрея, засмеялась и подхватила:
На полетике соколику
Наказывала:
«Ты лети, лети, соколик,
Высоко и далеко,
И все трое в один голос затянули:
И высоко, и далеко,
На родиму сторону;
На родимой на сторонке
Грозен батюшка живет.
Он грозен, сударь, грозен,
Он не милостивой:
Не пускает молоду
Поздно вечером одну».
Потом пели про пивовара, что пиво варил, зелено вино курил, красных девушек манил.
Христя все это время кружила с широко открытыми глазами и наблюдала, как весело живут в селе ее ровесники.
– Эх, гармонь бы сейчас, – задорно блеснула глазами Ольга.
– Да где ж ее взять? – ухмыльнулся Андрей.
– Ну все, давайте расходиться по домам, – взглянув на потухшие сельские окна, сказал Гришка, – а то тятя осерчать может.
Аксинья взяла его за руку, и они медленно пошли, о чем-то разговаривая между собой.
Андрей с Пелагеей и Ольга отправились следом.
– Давай подсоблю тебе хворост дотащить до хаты, – спохватился Степка и закинул вязанку за спину. Они с Христей направились в дальний конец улицы, освещенной полной луной. Неожиданно девочка повеселела:
– Я не знаю песен, а ваши девушки – молодчаги – ладно поют.
– Ольга с Аксиньей – мои двоюродные сестры, мы с ними в одной хате живем, чего греха таить, любят такое дело.
– Где тебя нелегкая носит? – отворив калитку, заворчала Луана.
– Да вот с девчатами на вечере была.
– Какая вечера? Я вся извелась! А это кто?
– Я Степка, Моисеев сын.
– Знаю твою семью, – прохрипела колдунья. – Занеси хворост в хату и ступай.
Когда Степка пришел к дому и осторожно, на цыпочках, чтобы не скрипнули петли, открыл дверь и шмыгнул на топчан, все уже спали.
– Пришел, полуночник? – тихо спросила мать.
– Пришел, – негромко ответил Степка.
Он лежал с закрытыми глазами, по хате разносился громкий храп отца, а в своем воображении он видел, как Христя, улыбаясь, смотрела на него синими бездонными глазами.
Начинался новый день. Над селом поднималось яркое весеннее солнце. Крестьяне занимались своими делами.
Прасковья помыла посуду. Выплеснула таз с грязной водой под вишню и застыла, словно закостенела, потом вдруг побледнела, схватившись за живот, проковыляла в хату и со стоном повалилась на топчан.
Первым опомнился Моисей.
– Степка! – крикнул он. – Беги к бабке Ефросинье, скажи, что мамка рожает. А ты, Ванька, иди в сарай, да там и оставайся, пока не позовут. Нечего тут глазеть!
Моисей снял лапти и поправил подушку в изголовье жены.
Меланья схватила тряпку и стала спешно протирать пол.
В сенях зашаркали старушечьи ноги, дверь открылась, и на пороге появилась бабка Ефросинья. Сгорбленная, худая, после смерти Федора она одевалась во все черное. Подошла к киоту, не спеша перекрестилась, поправила платок на голове и, не обращая ни на кого внимания, пошла к топчану. Моисей подставил ей табурет, но повитуха не села.
– Воды нагрел? – тихо спросила она. – Полотенца где?
– Сейчас сообразим. Степка, тащи воды! – громко крикнул он и полез в сундук, что стоял у стены.
Степан с Андреем принесли со двора ушат, полный воды.
– Поставьте на лавку, – распорядилась Меланья.
Повитуха прошла к печи, посмотрела на чугунки, открыла самовар. Он был полон.
– Надобно бы всем выйти, – строго сказала она.
Мужики пошли на крыльцо. Ярко светило солнце, дул небольшой ветерок.
– Чего, тятя, сейчас будет? – недоуменно спросил Андрей.
– Поживем, увидим, – гладя по курчавой голове сына, ласково проговорил отец.
Вроде и не первого рожает, а все равно какое-то беспокойство испытывал Моисей. Он развязал и потуже затянул на себе веревочную опояску. Потом с сыновьями присел на лавку под раскидистой грушей во дворе и стал терпеливо ждать.
Вскоре из хаты донесся слабый детский плач.
– Ну, заходи уже! – крикнула Меланья. – Принимай подарок.
В руках она держала завернутого в полотенце мальчика.
Так у Моисея и Прасковьи родился третий сын Ермолай.
5
Ханенко возвращался домой с винокуренного завода. Петр в сером картузе управлял лошадью. На закрайке леса босоногие крестьяне докашивали позднюю траву, на выгоне пастушки пасли скот. Вдруг лошадь неожиданно встала, перед бричкой выскочил дикий кабан и, растерявшись от неожиданной встречи, побежал через выгон вниз к ручью. Его увидели пастушки и со свистом и гиканьем проводили мимо себя. Косари, бросив косы, побежали следом за ним. Кабан остановился перед зарослями тальника и, взглянув на преследователей, быстро скрылся. Пастухи и косари размахивали руками и громко разговаривали, обсуждая неожиданную встречу.
Увидев помещика, низко поклонились и быстро разбежались по своим местам.
– А что, Петруха, не съездить ли нам завтра на охоту? – с каким-то внутренним азартом проговорил Ханенко.
– Как скажете, барин. Кабан хороший.
– Вижу, что хороший, да только прохлопали его, на чужую территорию убежал. Да и собаки наши уже засиделись, взбодрить их надо.
– Да, гончаки наши зажирели на псарне.
По приезде в имение он позвал к себе сына.
– Вот что, Василий, собирайся, завтра с утра едем на охоту.
– Кого стрелять будем? – с явным интересом спросил юноша.
– Да хоть кого. Кого гончаки выгонят, того и стрелять будем. Сегодня кабан бегал, правда, убег на территорию Миклашевского. Скажи Игнату, чтобы собак не кормил и приготовился как положено к охоте. Кучера я предупредил.
– Куда ж ты его берешь? – возмутилась вышедшая из спальни жена. – Он еще совсем мальчишка, весь трясется от вида крови, а ты его на охоту.
– Ничего, пусть хозяином себя почувствует.
– Ты ему и ружье дашь?
– А как же без ружья на охоту ехать?
Василий нахмурил брови и исподлобья смотрел на мать:
– Мама, я уже не маленький, я сам хочу с отцом на охоту поехать.
– Зачем тебе это, сынок, ты бы лучше французский поучил, тебе скоро в университет экзамен держать надо.
– Мама, я уже взрослый, – возмутился Василий. – Я уже вырос!
– Это меня радует! – с воодушевлением потер ладони пан.
– Что? Что ты такое говоришь? Сынок, это тело выросло. А чтобы стать взрослым, надо, чтобы в голове знания были, для этого учиться надо, – стояла на своем мать.
– Эти университеты только портят молодежь, – махнул рукой Ханенко. – А охота – это гармония с природой, успокоение души.
– Еще и водки напьетесь?
– А как же!
– И сына к пьянству приучать будешь!
– Еще рано ему об этом думать.
– Ну, слава богу, хоть тут разум победил. Вы надолго?
– Пока не добудем дичь. Я хочу, чтобы ты нам что-нибудь вкусное приготовила.
Отец позвал Василия в кабинет и достал из-за шкафа двуствольное ружье.
– Это французская двустволка «Лефоше» – с особой теплотой потирая стволы, проговорил помещик. – Доброе ружье, раньше я с ним охотился, теперь ты будешь.
– А ты?
– У меня такая же двустволка, только новый образец. Патроны возьми в шкафу, калибр у нас с тобой один, а значит, они подходят к обоим ружьям.
– У Петра и Игната тоже ружья есть?
– Да, я им давно тульские одностволки взял. Стреляют хорошо, только иногда осечки бывают и разброс дроби большой. А эти бьют наверняка.
Поутру выехали на охоту. Ханенко ехал в бричке, которой управлял Петр. Василий с Игнатом – следом верхом. Собаки бежали рядом с верховыми. На краю леса остановились. Собаки вертелись под ногами лошадей, поглядывали по сторонам, прыгали, ожидая команду от Игната. Помещик знал здесь все тропы, как и Игнат с Петром.
Ханенко тихо сказал конюху:
– Ты с собаками езжай по этой дороге к роднику и оттуда гони на нас зверя.
– Понял, барин, не впервой.
Он взглянул на собак, махнул рукой и крикнул:
– Пошли!
Игнат поскакал вперед, и вся псарня, поскуливая в предвкушении добычи, побежала за ним в сторону густых зарослей ольхи.
Когда они скрылись из виду, Ханенко на бричке и Василий верхом отъехали до условленного места, куда собаки должны были пригнать дичь, и остановились. Помещик отправил кучера в номер, а сам подошел к сыну.
– Ты запомни, сынок, – наставлял он юношу, – охотничья гончая умеет только брать след и гнать живность. Как только они выгонят зайца или лису – не дай бог кабана – на тебя, вот тут не мешкай, стреляй. Да про упреждение не забудь. Наперед стреляй, пока заряд лететь будет, он в самый раз в то место и прибежит. Понял?
– Да, папа!
– Стань под этим дубом и жди гончих. Я рядом буду, вон под тем вязом. Смотри вдоль номеров не стреляй, а то нас с Петром поубиваешь.
Василий замер в ожидании. Вокруг стояла мертвая тишина, даже птиц не было слышно. Вдруг где-то далеко впереди залаяли собаки. Василий слышал, как они постепенно приближались к дороге, на которой стояли номера. Наконец громко и отрывисто закричал Игнат, натравливая собак на зверя.
Юноша напрягся, вглядываясь вдаль. Тут зашуршали кусты, и на поляну выскочил быстро бегущий серый комок. Заяц. Мало того, что он летел как ужаленный, так еще и петлял.
Василий взвел курок, прицелился, но заяц продолжал бежать. И даже не пытался остановиться. Он уже почти вплотную подбежал к молодому охотнику, медлить было нельзя, и Василий, дрожа от волнения всем телом, выстрелил. Зверек бросился от него в сторону и, передвигаясь большими прыжками, скрылся в кустах. Следом мимо него пробежали борзые с вывалившимися из пасти языками. Рядом раздался выстрел.
– Эх ты, раззява, – с усмешкой сказал подошедший пан.
– А как в него можно попасть? – развел руки сын. – Он несся как угорелый.
– На это умение надо.
– Да не переживайте, барин, – засмеялся подошедший кучер. – Я его прибрал. Вон лежит.
– О, Петруха, молодец, отличился сегодня, с полем тебя! С меня причитается. Тащи котомку.
Петр прекрасно знал, что ждет их дальше. Он достал из брички большой саквояж, расстелил на траве холщовую скатерть, поставил на нее четверть с водкой, черный хлеб, соленые огурцы и нарезал старое, отдающее желтизной сало.
– Хорош! – Ханенко, подняв за уши зайца, с удовольствием рассматривал его упитанное тело. – Смотри, сынок, какой знатный трофей.
Василий тоже с восхищением смотрел на добычу.
– Да, Петр наш молодец, а я вот сплоховал.
– Ничего, еще научишься, лучше меня и Петрухи стрелять будешь.
Приехал на запыхавшейся лошади Игнат, привязал собак к березам недалеко от брички.
Все уселись возле скатерти.
– Наливай! – скомандовал помещик.
Петр разлил в глиняные стаканы водку.
– За стрелка! – провозгласил Ханенко.
Василий заметил, что отец и его крепостные чувствовали за столом себя на равных и пили одинаково.
– Молодец, Петруха! Отличился! Наливай еще!
Петр с удовольствием выпил и даже не поморщился, чего нельзя было сказать о помещике. С каждым стаканом он все больше хмелел, огненная вода забирала его разум и силы.
– Слышите? – насторожился Игнат. – Собаки лают, гонят кого-то, наверное.
– Это Миклашевский на охоту выехал, – рассудил Ханенко. – По этой дороге, у которой мы сидим, граница наших владений проходит. Неприятный человек, борзыми зверье травит.
– А они почему ружьями не пользуются? – спросил Василий.
– А я почем знаю, все по старинке щи лаптем хлебают.
– Похоже, в нашу сторону зверя гонят? – рассудил Игнат, вслушиваясь в усиливающийся громкий лай собак.
– Пускай гонят, у нас добыча уже есть, – соловыми глазами усмехнулся помещик. – Петруха, налей-ка нам еще по стаканчику, да домой будем собираться.
Лай собак с каждой минутой становился все громче. И вскоре всем стало видно, как с десяток высоких и худых борзых гнали лису, а за ними, намного отставая, скакали охотники. Рыжему хвосту не удавалось убежать, борзые догоняли.
– А где же вчерашний кабан? – недоуменно спросил помещик.
– Знать, барин, ушел в другие леса, – рассудил Игнат. – Люди Миклашевского, видать, вчера тоже кабанчика приметили и сегодня хотели взять, да только тот не стал дожидаться, когда на него облаву устроят.
Палевого окраса сука с белыми пятнами резво выскочила из кучи собак и в броске, на взлете, схватила жертву за шею и, пробежав несколько шагов, остановилась. Подняла лису перед собой, сжав зубы и немного постояв, бросила бездыханное тело на траву. Собаки окружили зверя и стояли рядом до появления охотников, которые спешили к месту схватки, чтобы согласно обычаю тут же забрать еще не растерзанную добычу.
Одна легавая белого цвета с коричневыми пятнами выскочила на поляну прямо перед расположившимися на привал охотниками. Рослая, длинномордая, она не поняла, куда попала, и растерянно смотрела на незнакомых людей.
– Гляди, плоская, как доска, – возмутился помещик. – Стреляй ее, сынок!
– Зачем?
– Она в наши владения забежала.
– Ну и что, сейчас убежит.
– Я не позволю, чтобы чужие псы бегали по моей земле. Петруха, стреляй ее.
– Барин, может, не надо?
– Ах вы мерзавцы!
Помещик схватил свою новенькую двустволку и прицелился.
Грянул выстрел; когда дым рассеялся, все увидели на траве бездыханное тело собаки.
Тут же появился Миклашевский. Не слезая с коня, глядя в упор на Ханенко, зло спросил:
– Что это значит?
– По праву собственности, – пьяно пробормотал Ханенко. – По праву…
Проснувшись поутру, Ханенко не помнил происшедшего накануне. Прошел в горницу, налил полный стакан воды и залпом выпил.
Вдруг охнул и опустился на диван, схватившись за поясницу.
– Татьяна! – громко крикнул он.
Через секунду жена стояла перед ним.
– Что случилось?
– Вот проклятая стреляет, аж искры из глаз сыплются.
– Застудил вчера, не иначе! – съязвила жена. – Я же говорила: не ездите на эту проклятую охоту… Посидел на земле – вот тебе и результат!
– Вели баню истопить. Прогреться мне надо.
С улицы незаметно вошел сын, услышав слова отца, с сочувствием сказал:
– Папа, у Игната тоже спину прихватило, даже ружье твое не смог почистить.
– Да, уже осень на дворе, земля холодом отдает, а мы расслабились. Думали, солнце светит и греет, как летом.
– Ага, оно светит, да не греет, – заметила жена.
Вечером следующего дня прискакал вестовой и передал письмо от исправника, который предлагал дворянину – помещику Ханенко Ивану Николаевичу – прибыть в уезд на аудиенцию.
– Вот шалапут! – рассердился помещик. – Даже поболеть не дает, видно, опять денег хочет! Сынок, собирайся, завтра вместе поедем в уезд.
Петр тронул лошадей, и бричка мягко покатилась по пыльной дороге. Некоторое время ехали молча, Ханенко угрюмо смотрел на дорогу. Василий искоса поглядывал на него, понимая, что отец изрядно нервничает.
Чтобы отвлечь его от тягостных дум, юноша заговорил:
– Папа, а у пана Миклашевского собаки не той породы, что у нас?
– Да, у него борзые, а у нас гончие.
– А борзая – это не гончая?
– Нет. Борзые и гончие – это две совершенно разные породы собак.
– А чем же они отличаются?
Отец вдруг окинул его таким взглядом, как будто хотел сказать: «А ты разве этого не знаешь?», но вслух произнес:
– Гончая гонит зверя. Она бежит не быстро, давая возможность дичи уйти от нее в направлении расставленных в номера охотников. Помнишь, когда ты вчера стоял, сначала заяц бежал, а чуть отстав, чтобы не попасть на выстрел, гончаки преследовали его?
– Так и борзые пана Миклашевского тоже гнали лису.
– Но там же не было номеров с ружьями, – занервничал помещик. – Борзая сама – оружие. Она нашла, догнала и тут же удушила добычу.
– То есть задача борзой – поймать дичь, а задача гончей – загнать дичь? – уточнил юноша.
– Да, конечно, так, – отмахнулся Ханенко. – Борзая что видит, то и грызет.
У него разболелась голова, да еще эти неприятности с собакой.
– Красивая была собака, жаль ее, – тихо проговорил Василий.
– Я сам удивляюсь, – закачал головой помещик. – Бог весть откуда взявшийся припадок ярости. Как у меня духу хватило поднять ружье на ни в чем не повинную собаку?
– А где Федор Петрович? – растерялся Ханенко, когда зашел в кабинет к исправнику.
В кресле прежнего чиновника сидел молодой, коротко стриженый человек с раскосыми глазами.
– Федора Петровича от службы отстранили, сейчас идут судебные разбирательства. Теперь вот я исполняю обязанности исправника.
– Позвольте узнать, за что?
– По вашей вине, милостивый государь, при разгоне бунта в Дареевске убили много народа. Да и черт бы с ним. Батюшку убили, а он дворянин, и покровители высокие в столице у него были. Да и в епархии возмутились, самому императору прошение написали, чтобы наказать виновных. Кстати, и губернатору немало досталось из-за вас, голубчик.
– Неудобно получилось, – сконфузился помещик.
– Вам-то что, вы в стороне остались, а вот должностные лица пострадали. Да еще вот и жалоба на вас поступила от дворянина Миклашевского.
Исправник поставил на вид помещику его недостойный дворянина поступок и отметил, что обиженный Миклашевский так дело не оставит. Он уже написал письмо губернатору, а у того зуб на Ханенко имеется.
– Мне жаль, но я, со своей стороны, должен не только осудить ваш поступок, господин Ханенко, но принять соответствующие меры, – заявил чиновник.
– Может, как-то договоримся? – привычно предложил помещик.
– Нет, никак мы не договоримся. Взяток я не беру, а честно служу нашему царю-батюшке и отечеству и действую согласно букве закона.
Помещик растерянно развел руками, спина вспотела, лицо предательски покраснело:
– Ну что ж, мое дело сделано, господин исправник. Вам принимать решение.
Он не совсем понимал происходящее: еще недавно при помощи денег он мог решить любой вопрос, а тут – стена непробиваемая.
– Я хочу предупредить, что вам грозит судебное разбирательство. Посему разрешите дать совет: для вас же будет лучше, если вы незамедлительно возместите господину Миклашевскому материальный ущерб за убитого гончака и принесете ему свои извинения.
– Да у него борзые, а не гончаки.
– Как борзые? Он что, псовой охотой занимается?
– Да!
– А вы?
– Мы охотимся с ружьями.
– Вот подлец, он меня обманул?
– Получается, так, – вздохнул с облегчением Ханенко.
– Что за народ! Даже дворяне норовят обмануть – где тут правду найти! – стал возмущаться исправник. – Вы тоже, сударь, хороши, бесчинством занимаетесь по пьяному делу.
Помещик согласно кивнул.
– Найдите в себе мужество и уладьте недоразумение со своим соседом! – раздраженно заключил чиновник.
Иван Николаевич после этого решил не испытывать терпение исправника и, откланявшись, уехал. Возвратился домой недовольный и раздосадованный.
