Владимир Васильевич Киреев
Три войны
Глава 1
1
Новобранцев с окрестных деревень собирали у волостной управы в селе Алчедат. Василий Комлев в старых сапогах, холщовых штанах и рубахе, поверх которой был надет серый зипун, подпоясанный кушаком, стоял в толпе таких же молодых ребят.
В начале века вместе с родителями маленький Вася из Черниговской губернии приехал в Сибирь. Семьи переселенцев обосновались в необжитом месте среди дремучей тайги. Сначала жили в землянках, потом построили дома. На сельском сходе решили назвать деревню Черемушка, потому что вокруг, вновь отстроенных домов, поднялись высокие, раскидистые кусты черемухи. У его отца Юды и матери Марфы здесь в Сибири родились еще два сына Егор и Тарас.
Шло время и вот грянула мировая война. Василий, как молодой парень, достигший возраста воинской повинности, уездным воинским начальником был определен на службу в 147 пехотный Самарский полк.
Несмотря на то, что в стране был сухой закон, добрая часть новобранцев была навеселе.
Двое из таких подошли к хлипкому пареньку, в сером картузе, что стоял рядом с Василием и стали требовать с него самогонку. Тот, схватив крепко свой мешок затянутый веревкой, не отдавал его обидчикам, но видя, что двоих ему не одолеть, отпустил мешок и бросился на одного, вцепившись обеими руками в горло и они, кувыркаясь, покатились по земле.
Второй, поднял мешок с земли и попытался развязать его.
Василий, не желая оставаться безучастным, повернувшись к нему возмутился:
– Да вы что творите, двое на одного?
– Что ты там протявкал? – ехидно ухмыльнулся тот, поднимая горящий злобой взгляд на внезапно появившегося заступника. – А ну повтори!
Василий не колеблясь ни секунды, с размаху ударил его кулаком в грудь. Не удержав равновесия, противник тяжело ухнул и упал, мешок, выскользнув из рук, брякнулся о землю. Но парень видимо, разлеживаться не собирался, сразу же спохватился и стал подниматься.
Василий, сделав шаг навстречу, замахнулся, чтобы ударить его еще раз.
– Хорош паря, я все понял, – скорчившись от боли, простонал тот,
– Что ты понял? – задохнулся от ярости Василий. – Вон сразу протрезвел сволочь бесстыжая.
– Ты глянь, – раздался чей-то тихий голос. – У него кулаки, как у моего коня копыта.
Василий подошел к барахтающимся на земле новобранцам. Те пыхтели и сопели, вцепившись руками друг в друга. Схватив обоих за шивороты и напрягшись всем телом, словно оловянных солдатиков, поставил их перед собой.
– Он меня чуть не удавил, – жалобно захрипел, высокий худой парень, повернув красное от напряжения лицо к Василию.
– Ты вроде бы давеча орлом тут летал, а теперича как жаба квакаешь. – продолжая крепко держать его рукой за шиворот, злобно проговорил Василий.
Тот что-то забурчал в ответ, но в это мгновение хлипкий паренек подпрыгнул и со всего маху ударил его кулаком в челюсть. У обидчика закатились глаза. подкосились ноги.
Василий почувствовал, как напряглась его рука, от веса повисшего тела.
– А ну-ка брысь отсюда, – грозно рявкнул он на хлипкого паренька. –Раньше надо было бить, когда не привязанный стоял.
– Что у вас тут? – вдруг раздался позади громкий голос.
К ним подошел унтер.
Высокий парень мгновенно пришел в себя.
Василий разжал пальцы и опустил руку.
– Господин офицер, – спокойно ответил ему Василий. – Вы не гневайтесь на нас, мы тута меж собой разговор ведем.
– Ну, ну, – покачал головой унтер, бросив взгляд на второго дебошира, стоящего чуть в стороне, державшегося руками за грудь. – Скоро отправку объявлю, так что будьте готовы.
– Пошли вон! – зло прошипел Василий в сторону обидчиков, когда унтер ушел в управу.
Те, поняв с кем связались, подобрали валявшиеся на земле свои картузы и молча отошли в сторону.
– Спасибочки, что в обиду меня не дал,– отряхивая от пыли свой мешок, поблагодарил Василия хлипкий паренек.
– Да будя тебе, – улыбнулся Василий. – Как зовут-то?
– Иван Елагин.
– Ты откель будешь?
– С Николаевки.
Если Василий был чуть выше среднего роста и кряжистый, с темно-русыми волосами, то Иван был хлипким на вид, на полголовы ниже его ростом и худее, лицо было усыпано мелкими веснушками, голова наголо обрита.
– Эти упыри, тоже с твоего села?
– Нет, они с Усманки.
– Слышал, что там много разбойного люда живет, мало кто из проезжих ночевать там остается, а вот встретиться впервые довелось.
Василий внимательно оглядел собеседника:
– Что-то ты не похож сам на себя, на вид доходяга, а на деле рысь. Весь легкий, как на пружинах, в горло вцепился, так насилу оторвал. Чуть не удавил человека.
– Иван усмехнулся:
– Ага нашли дурака, кому понравиться, когда тебя грабить начинают. Мы Эрзяне испокон веков никогда и никому не уступаем, бьемся до последнего издыхания. Хоть у меня там одни сухари и самогона нет никакого, но в обиду себя не дам.
– Эть какой живчик, – подумал про себя Василий, а вслух сказал:
– Молодец паря! Ты что мордвин?
– Да!
– Сразу видно не дегтем мазанный.
Иван заискивающим взглядом посмотрел на своего спасителя и, хитро сощурив глаза предложил:
–Дорога дальняя у нас, давай будем друг друга держаться.
– Об чем разговор, ежели ты предлагаешь, то я не против, – улыбнулся Василий.
– Всем грузиться на подводы! – раздался издалека зычный голос унтера.
Народ загудел, зашумел, зарыдали женщины и караван тронулся в сторону города.
Новобранцев повезли в Мариинск, но и там они задержались не на долго. Проводы были торжественные. На станционной площади играл духовой оркестр.
Сначала выступил с речью Земский начальник Метляев. Высокий, худощавый господин, в темно-синем френче, призвал новобранцев разбить на голову кайзеровские войска и с победой вернуться домой.
– За веру, царя и Отечество! – Закончил он свое выступление. Снял фуражку, перекрестился и вытер платком вспотевшую лысину. Мобилизованные оголив головы, в разнобой прокричали ура!
После него выступил уездный воинский начальник. Пожилой мужик, с пышными седыми усами и армейской фуражкой на голове,
– Вы идете на славный подвиг! – кричал он. – Не посрамите нашу сибирскую землю, побейте германцев. – Потом стал говорить о долге перед царем и Отечеством, о чести мундира.
– Чё-то я Вася не понимаю, о чем это он толмачит? – пожимая своими худыми плечами, пробурчал Иван.
– Я то же не пойму об чем разговор. Эть он нам олухам специально так балакает, чтобы у нас мозги набекрень свернулись и мы свое Отечество любили, а если надо, то без всякого сожаления и жизнь отдали бы за него.
В воздухе повисла тишина, новобранцы закрутили головами в ожидании дальнейших событий.
– По вагонам! – громко скомандовал поручик в зеленом кителе с золотыми погонами, ответственный за отправку и доставку пополнения в войска. Мобилизованные в спешке стали занимать места в вагонах-теплушках.
По прибытию во Львов, молодых солдат помыли в бане, переодели в новую форму. Василий стоял обутый в яловые сапоги, в галифе, гимнастерка была перетянута широким солдатским ремнем, на голове зеленая фуражка с кокардой.
– Ой Вася, в таком наряде и жениться можно, – засмеялся Иван, оглядывая земляка.
– А почему бы и нет, – ответил Василий. – Мы с тобой в деревне акромя холщевья ничего и не видели, а здесь все на модный манер сшито.
– Жалко в такой одеже в окопную грязь идти, но придется.
– Нам надо теперича о себе заботиться, а не форму беречь, – деловито сказал Василий и сунул привезенную из дома деревянную ложку за голенище.
– Ох ты ухарь какой, недурно придумал, – с нескрываемым удивлением заметил Иван, и сделал то же самое.
Молодое пополнение стали готовить к принятию присяги. Для начала взвод занимался строевой подготовкой. Через несколько дней Василий уже стрелял из трехлинейки по мишени. В один из воскресных дней, здесь же на площади, распределившись по ротам и взводам, молодые солдаты читали воинскую клятву на верность царю и Отечеству. После принятия присяги, погрузились в вагоны, доехали до польского города Жешув, а затем, свернув шинели в скатки, надев вещмешки и закинув винтовки через плечо, походным маршем отправились к линии фронта. Где-то далеко впереди слышалась артиллерийская стрельба.
На позиции, из армейской палатки к новобранцам вышел высокого роста полковник, в кителе сине-зеленого цвета, в фуражке с кокардой и белым околышем, блестящих золотых погонах, с шашкой на боку, в окружении других офицеров в гимнастерках защитного цвета.
Фамилии его Василий не разобрал, потому что Иван стоящий рядом сильно закашлялся, а только услышал, как тот громким командным голосом объявил, что служить они будут в 147-м пехотном Самарском полку, под его командованием. Его пухлые губы дергались под длинным носом, глаза настороженно оглядывали новое пополнение. Немного помолчав, он добавил, что наш полк входит в состав 37 пехотной дивизии, 8-й армии генерала Корнилова.
Василия с Иваном отправили служить в первый батальон, командиром которого был подполковник Кузнецов. Длинноногий командир батальона направил земляков в 1-ю роту. Высокий, безусый, с черными густыми волосами, подпоручик Гужев, глядя на новое пополнение, радостно потирал руки. Усталые, воспалённые глаза с интересом, разглядывали стоящих перед ним солдат.
– Сибиряки прибыли, – откровенно радовался он. – Теперь немчуре, проклятой хана, придет.
– Зря радуетесь, – возразил ему командир взвода унтер-офицер Лунев. – Который раз пытаемся Краков взять и все безуспешно.
– Оставить панические настроения! – оборвал его подпоручик, – забирайте новобранцев и готовьте их к боевым действиям.
Освоившись в блиндаже, земляки выбрались наружу.
– Хорошее местечко, – поделился своими мыслями Василий, оглядывая позицию.
– Видать далеко немчура отсюда? – надвинув фуражку на лоб, с неподдельным интересом вглядывался вдаль Иван.
– Завтра появятся как черти из табакерки! – ухмыльнулся солдат с невозмутимым серым лицом в старой потрепанной шинели, замусоленной глиной с бурыми пятнами крови. – Вон за тем проселком стоят.
Он поднялся над бруствером и показал испачканным костровой сажей указательным пальцем в сторону вражеских окопов. Василий бросил взгляд на его взлохмаченную голову, обветренное заросшее щетиной лицо. Это был простой деревенский парень с винтовкой в руках, которую держал как лопату. Да и коробящая шинель как-то неловко сидела на нем.
– Тебя как зовут-то? – спросил Василий.
– Федор, с Тамбова я.
– А мы Сибиряки.
– О! как! – с восхищением оглядывал он новых солдат.
– Сибиряками мы недавно стали лет десять, а родом мы отсюда, с Черниговской губернии, – обрадовавшись новому знакомому, весело заговорил Василий.
– Переселенцы значить?
– Так оно и есть. Не думал, что обратно возвернуться придется, от германца Россею защищать.
А кто супротив нас стоит? – поинтересовался Иван.
– Я и сам не пойму, – Федор недовольно повел бровью, – не то румыны, не то австрийцы. Бес их знает, одним словом – немчура проклятая. Но настырные, каждый день лезут.
Темно-зеленые силуэты появились на следующее утро. Нестройной жиденькой цепью двинулись в сторону окопов. Следом показались главные силы неприятеля и вслед за впереди идущими пошли на приступ. Немцы шли уверенно, смело. Подпоручик Гужев, не отрывал взгляд от бинокля, он видел, как цепь противника быстро накатывалась на его роту. Офицер спокойно смотрел на наступающих.
Рота замерла в ожидании приказаний командира. Некоторые солдаты со страхом переглядывались, почему он не приказывает стрелять. Цепь наступающих приближалась.
Василий, опершись локтями о бруствер, прижался щекой к гладкому прикладу винтовки и положил указательный палец на спусковой крючок. Одна пуля, зловеще прошуршала совсем близко от левой щеки. Ему показалось, что кто-то горячо дыхнул ему в лицо. Он вздрогнул. Через мушку прицела было видно, как люди в зеленых мундирах и касках прицеливаются и пускают в него пулю за пулей. Василий невольно втянул голову в плечи.
"Стреляют. В меня стреляют, – думал Василий, и почему-то это ему
казалось очень странным. – Ведь они такие же люди. Ну вот совсем как мы.
Лунев не выдержал и на своих кривых ногах подбежал к Гужеву.
– Господин подпоручик разрешите открыть огонь. Противник совсем рядом!
Подпоручик, бледный, с губами искусанными до крови, снял фуражку, поправил черные волосы, огляделся вокруг, посмотрел на наступающих, еще раз оценил обстановку, окрестил себя знамением и скомандовал:
– Рота! Огонь!
Унтер-офицер побежал к своему взводу, на ходу крикнул: Взвод. Пли!!!
Взвод огрызнулся дружным винтовочным огнем.
Сбоку застрочили пулеметы. Подпоручик Гужев выбрал удачный момент и наступающие попали под жестокий фланговый огонь его роты. Противник сразу же понес урон. Как ни гнулись наступающие к земле, как ни старались слиться с землей и травой, но под градом летящих пуль они падали на землю, поливая ее своей кровью. Цепи их заметно начали редеть, и видя это оставшиеся в живых солдаты повернули вспять.
Василию показалось, что воздух стал душным и тяжелым. Его наполнил гул летящих снарядов. Это из-за перелеска начала бить немецкая артиллерия. Взрывы взметали землю перед окопами и позади их. Но вскоре артиллеристы пристрелялись, и снаряды полетели прямо в окопы. Сразу же истошно закричали раненые. Ужасающий вой снарядов и взрывы, сеяли страх среди обороняющихся солдат. Василий, упав на дно окопа. Он нутром чувствовал, как над головой рвалась шрапнель и ее осколки, ослабев, сыпались вокруг. Круглый кусок горячего свинца упал на его голову. Он вскрикнул, испуганные глаза, широко раскрылись. У него зазвенело в ушах, лязгнули зубы, на лбу выступил пот и по щекам потекли слезы.
Рядом схватившись за голову, запричитал Иван:
– Братцы, больно! Ай-яй-яй!
– Матушка, Богородица пресвятая, спаси и помилуй, – зашептал Василий.
Дрожащей рукой, достал из под гимнастерки нательный крестик, который при крещении надел ему священник в Николаевской церкви и поцеловал его.
Подняв голову увидел напротив себя Федора. Тот, как бывалый в боях и видевший всякое, поддержал товарища, спокойным и уверенным взглядом. Поднявшись на ноги, и отряхнув рукой шинель сказал:
– Ну, вот и с крещением, поднимайтесь братцы!
– А тебе что не страшно?– вытаращив глаза, спросил Василий.
– А я уже устал страшиться, да бояться. Не переживайте, со всеми такое бывает, – успокаивал он новеньких.
– Всем на бруствер! – вдруг закричал подпоручик Гужев. – Рота… пли!
Василий прильнул к брустверу окопа. Он не мог взять верного прицела, никак не мог успокоить нервную дрожь в руках, холодный пот капал на рукава гимнастерки. Его глаза, тревожно, выглядывали силуэты противника, которые бежали, прижавшись к земле, перепрыгивали через воронки от взорвавшихся снарядов, ждали удара пули.
Василий глубоко вздохнул и с шумом выдохнул, поймав на мушку движущуюся цель выстрелил. Оторвав взгляд от прицела, увидел, как бежавший солдат, как ни в чем не бывало, продолжал бежать в его сторону. Василий выстрелил еще раз, солдат дернулся и упал.
Сквозь грохот выстрелов, Василий услышал рядом душераздирающий крик. Высокий, курносый солдат, бросив винтовку, схватился руками за лицо и упал навзничь на дно окопа, вытянулся, сквозь заскорузлые пальцы потекла алая кровь. Из нутра вырвался стон. К нему подбежал санитар.
Наступающие цепи залегли и повернули обратно, отползая меж бугорков и рытвин.
– Фсё, отбили! – воскликнул обрадованный Иван, клацая затвором трехлинейки.
– Не торопись радоваться, – отозвался Федор. – Сейчас похмелье будет.
Через минуту после его слов снова стала бить батарея. С жутким воем, вселяющим страх, полетели на оборонявшихся снаряды со шрапнелью. Они рвались в воздухе и на земле, засыпая окопы, разлетались сотнями осколков, рвали в клочья людей. Василий вновь упал на дно окопа. Он лежал крепко стиснув зубы, широко раскрыв глаза. При каждом разрыве снаряда его тело вздрагивало, трепетало и дрожало мелкой нервной дрожью. Ему так не хотелось умирать.
После обстрела, вновь началась атака. Лунев подбежал к пулемету, оттянул от него бездыханное тело пулеметчика и умелыми движениями стал спокойно истреблять наступающие вражеские цепи.
Солдаты с обеих сторон дрались со злобным упорством. Энергичный, горячий натиск немцев вызвал ответный сплоченный отпор русских.
– Ни черта, им нас не одолеть! – воскликнул Гужев, обращаясь к командиру взвода. – На сибиряков напоролись.
– Ваша правда! – радостно блеснул глазами Лунев. – Вон орлы какие. Его взгляд остановился на Василии и рядом стоящем Иване.
Бой длился весь день. Выстрелы стали затихать, только к вечеру.
– Молодцы! Удержали позиции, – хвалил подчиненных командир батальона Кузнецов, раненный осколком снаряда, в голову.
– Этот успех большой ценой достался, – глухо отозвался Гужев. – Уж больно большие потери. У меня взводного убили.
– Кого?
– Унтер-офицера Лунева.
– Жалко, хороший вояка был.
– Лучший взводный, почти год с ним отвоевали.
Комбат, бросил взгляд в сторону передовой, завернул крутым матом в адрес кайзеровцев и зло сплюнул на землю:
– Сейчас помощи у командира полка буду просить.
– Ха! Вы думаете помогут? – оживился Гужев. – Который день полковая батарея молчит, снарядов нет, интенданты говорят, и не будет.
– Эх, – заскрипел зубами Кузнецов. – Если бы артилерия работала, мы бы показали этим сукиным детям, где раки зимуют.
С наступлением темноты, подполковник Кузнецов, с посыльным отправил депешу командиру полка. В которой писал, что большое количество пехоты накапливается в лощине, напротив 1-й и 2-й рот положение батальона скверное. Немцы беспрестанно обстреливают батальон снарядами. Без пополнения личного состава и поддержки нашей артиллерии батальон очередного натиска не выдержит. Необходимо принять серьезные меры.
За ночь, в батальоне ничего не изменилось и на следующее утро, кайзеровцы вновь начали наступление.
Вновь, тяжелым воем завыли над головой снаряды. Громкие разрывы сотрясали воздух. Окопы заваливало землей.
Василий представлял, что все они делают какую-то огромную и важную работу, трудятся в поте лица, как весной на пашне, летом на покосе или осенью при молотьбе . Он понимал, что так и должно быть, что нужно именно так работать, чтобы в деревне не умереть с голоду, а здесь на войне спасти себя от неминуемой смерти.
В какое-то мгновение он увидел, как Федор уронил голову на бок, изо рта у него полилась кровавая пена. И в тот же миг, взрывная волна, бросила на него тело, обливая Василия теплой кровью. Он оттолкнул убитого и, увидел распоротый бок шинели Федора, в котором зияла дыра с вывалившимися внутренностями.
Тут же оживилась немецкая пехота. По позициям ударили пулеметы, и неприятель с новой силой бросился вперед.
От взорвавшегося рядом снаряда, Василий, на какое-то время потерял сознание, а когда очнулся, то не мог понять, откуда вдруг за его спиной оказались кайзеровские солдаты.
2
Построенные в колонну пленные двинулись на Запад, в сторону Германии. Конвойные торопились отойти быстрее от линии фронта, а то, не ровен час, отобьют пленных. Земляки шли рядом, блуждая уставшими взглядами по полям, изрытыми глубокими воронками от снарядов.
Вначале Василий не мог сообразить, что с ним? От контузии болела голова, мутилось сознание. Лишь сейчас, он понял, что с ними случилась трагедия. В душу закралась тревога, что же будет дальше?
– Ой, ёй, ёй, Вася, как же так случилось? – прокручивая в голове происходящие события, сокрушался Иван.
– Что тут гуторить? – хмурясь ответил Василий.. – Пересилила нас немчура проклятая. Ничего теперича уж не поделаешь. Только мы с тобой сейчас живые идем здесь, а наш ротный Гужев с пробитой головой в окопе лежит. Я на него чуть не наступил, когда нас кайзеровцы вытуривали оттуда. Да и нашего брата, много погибло.
Василий то и дело хватался двумя руками за голову. Ему так хотелось упасть на траву и забыть обо всем на свете. Лежать, раскинувши руки и подставив лицо теплым лучам утреннего солнца. Но он отгонял от себя эти нелепые мысли и упрямо шел, глядя как сапоги впереди идущих солдат поднимают серую пыль дороги.
– Шибко болит?– с состраданием спросил Иван.
– Разламывается, будто дрыном кто оглоушил. На душе так противно и мерзко, чую, что скоро сдохну.
– Чего ты Вася скис? А ну давай быстрее очухивайся, как я один тута выживу, вся надёжа на тебя, ты мне теперь как родной,
К полудню подошли к небольшой деревеньке. Возле журавля конвоиры разрешили попить воды. Студеная вода Василию обожгла пустой желудок и взбодрила кровь в жилах. Головная боль постепенно стихала. Нестерпимо хотелось есть. На крыльце, возле каждого домика стояли женщины и дети, с состраданием глядели на проходящих солдат, для которых война уже закончилась. К пленным никто не подходил, никто краюшки не бросил, только молча, смотрели на проходящую колонну.
Василий почувствовал, как Иван ткнул его своим худым кулаком в бок.
– У меня тута два сухарика есть, может, подкрепимся?
– Ого! – обрадовался Василий. – Откель такое богатство?
– Так уж вышло, – невозмутимо шагая вперед, тихо промолвил Иван.– Это еще те домашние сухарики, что усманские упыри отобрать хотели.
– Эть, самогонка им нужна была, а не сухарики.
Василий, ощущая во рту терпкий привкус ржи, такой до боли знакомый с детства, про себя подумал: «Надо же, не утаил, со мной поделился, – значить настоящий земляк. За такого держаться надо».
На железнодорожной станции, пленные какое-то время стояли, ожидая своей участи. Перед посадкой в вагоны, немецкие солдаты стали их бесцеремонно грабить. У Василия забрали новую шинель, сорвали с груди серебряный нательный крест
Кайзеровец, пристально посмотрел на его большие, растоптанные сапоги и удивленно покачал головой:
– Лос, лос, – и толкнул его в сторону вагона, где стояли уже обобранные солдаты.
Ивану повезло меньше, с него сняли сапоги и также отобрали крест.
– Эть какие паскуды, – возмущался Василий. – На святое замахнулись.
– Че- то я Вася не пойму, зачем католикам православный крест? – чуть не плача, жалобно проговорил Иван.
– Будя, будя…– обнял его Василий, слегка похлопывая по спине, – ты ж понимаешь, что это для наживы, вера тут ни при чем.
– А с тебя почему сапоги не стянули?
– Да кому нужна обувка такого размера, да еще и растоптанная.
Один из кайзеровцев подошел к толпе пленных и громко крикнул, -Лос! – показывая рукой на открытые двери вагона. Пленные, по трапу, вереницей, медленно пошли внутрь.
– Мы что, здесь поедем? – закашлялся Иван и с ужасом опустил глаза вниз. Дощатого пола не было видно, на нем толстым слоем лежал коровий навоз.
– Видать давеча в нем перевозили скотину и за все время ни разу не чистили, – оглядывая грязные вонючие стены, зло сказал Василий и стиснул зубы.– Совсем опаскудились, за людей нас не считают.
Василий посмотрел на лицо земляка. Тот скривился в ухмылке. Бросив взгляд на его босые ноги, стал успокаивать:
– Обожди маленько, сейчас поедем и я помогу тебе с обмотками.
А люди в вагон все прибывали и прибывали.
– Куда вы столько народу грузите? – Возмущенно закричал Василий, обращаясь к охранникам. Те, ничего не понимая, продолжали свое дело. Народ все прибывал и прибывал.
– Совсем озверели! – закричал стоящий рядом седой унтер-офицер, – почти восемь десятков человек загрузил. В этой тесноте не только лечь, даже сесть невозможно.
– Куда ты ложиться собрался? – усмехнулся Иван. – Тута весь пол в навозе.
Дверь вагона с грохотом закрылась, лязгнули железные засовы. Стало нестерпимо душно. Единственное вентиляционное окно не справлялось с таким количеством людей.
Вагон дернулся и плавно пошел по рельсам. Пленные стояли, поддерживая друг друга.
– Теперича я тебе с обмотками не смогу помочь, – виновато сказал Василий.– Ты видишь сколько народу натолкали, не пошевелиться.
– А я уже тута согрелся, навоз он теплый.
– В этом вагоне и скотины, наверное, сроду столько не возили, сколько людей сейчас везут, вновь стал возмущался унтер-офицер.
– А для них мы кто? – Севшим голосом прохрипел худой высокий солдат с бледным лицом. – И есть скотина.
Жара от скопившихся людей стояла нестерпимая. Василию казалось, что поезд идет очень медленно, стараясь привыкнуть к обстановке, он старался заставить себя реже дышать, едкий вонючий запах заполнял легкие и сжимал их, хотелось пить. Голова начинала кружиться, мысли путаться. Перед глазами поплыла родная деревня с цветущей черемухой, мать с отцом сидят в избе за столом, пьют чай из самовара. Никогда еще в жизни ему не приходилось бывать в такой обстановке. Он всегда любил свежий воздух и до первых заморозков спал на сеновале. И хотя Василий с детства убирал в хлеву навоз за коровами, чистил стайку у свиней, ухаживал за лошадьми, ему человеку привычному к этим запахам, поначалу даже показавшимися родными, становилось плохо, спертый воздух дурманил сознание.
Вдруг народ загалдел. Василий очнулся, тряхнул головой пытаясь сбросить дремоту.
– Что стряслось? – хриплым голосом спросил он.
– Кто-то в беспамятство упал – слабым голосом проговорил Иван. И спустив штаны стал мочиться на пол, виновато глядя на Василия. Навоз от теплой мочи разжижился, и смрад от него стал еще сильнее.
– Братцы до ветру хочется, аж сил нет. – Взмолился невысокий, с впалыми щеками солдат. – Что делать братцы.
– А фуражку зачем тебе батюшка царь выдал? – Ухмыльнулся унтер-офицер. – Вот в нее и давай.
– Чё-то я не пойму, откуда из тебя лезет, ведь два дня не жравши, – возмутился Иван.
Едкий запах человеческого нутра расползался по вагону. Все молчали, понимая, что завтра они сами могут оказаться в таком положении.
– Братцы всё! – с облегчением выдохнул солдат. – Выкиньте фуражку в окошко.
Ночью жара спала, стало прохладнее, ноги затекали от неподвижности и становились ватными. Через несколько часов вагон затрясся и остановился. Открылись двери, пленным приказали выходить на построение. Три человека не выдержали нечеловеческих условий и остались лежать на полу в навозе.
Лагерь военнопленных разместился в больших бараках, опутанных колючей проволокой. Зеленой травы на территории не было, а только черная, вытоптанная обувками пленных земля.
Холодное и вонючее утро в бараке. Василий с трудом поднял с нар голову. Полчища вшей покрыли все тело, ползали по щекам и лбу. Пока обитатели барака спали, он снял нательную рубаху, тряхнул ее и на пол полетели гнусные твари. Снял гимнастерку, вывернул на изнанку рубаху, вычистил все швы и рукава, снял кальсоны и повторил все сначала. Уже одеваясь, услышал зычный звон молотка о рельсу. Это подъем. Зашумел, заволновался десятками охрипших голосов барак, пленные вышли на построение.
Не успели похлебать баланды, как зарычали конвоиры:
– Лос,лос, шнель, шнель, – беря на изготовку винтовки.
Партиями по тридцать человек уводили пленных на песчаный карьер. К карьеру подходили рельсы, на которых стояли открытые платформы. В них тачками возили песок, доверху нагружая платформы. Вечером паровоз увозил их, а взамен пригонял пустые.
После работы, возле кухни выстраивалась очередь за получением хлеба, к этому времени готова была баланда. Повар быстро нырял черпаком в котел и выливал содержимое в подставленные котелки. У первых одна вода, но и это хорошо, ибо у последних либо густо, либо пусто. Коли промедлишь в очереди, то и не хватит баланды, с пустым брюхом спать будешь. Вот и торопится Василий в очереди, дабы похлебать хот какой-то теплой жижи, заедая черствым хлебом. Да и силы на завтрашний день накопить надо, тачки возить, не языком болтать. Никогда еще в жизни не доводилось ему есть такую баланду. Дома собаке бы даже не налил такого, а тут самому приходится хлебать, да еще и в очереди стоять.
Душно в бараке. Тяжело дышат спертым воздухом пленные, глотки пересохли от нехватки воды. Вдруг заболел Иван, началась дизентерия. Он совсем ослаб, перестал есть хлеб и баланду. У него уже накопилось несколько паек черствого хлеба, аккуратно сложенные под бушлатом, служившим подушкой.
Василий обеспокоенно спросил земляка:
– Брюхо болит?
На него смотрели серые бессмысленные не моргающие глаза, рот полуоткрыт, белые губы растрескались до крови. Конопушки на его худом и бледном лице стали более выразительными.
– Не чую ничего, – прошептал Иван, скребя ногтями, ежик рыжих волос. – Тошно мне и кусок в глотку не лезет.
– Надо хоть червячка заморить, а то сдохнешь! – стал убеждать его Василий. – Ведь завтра с утра батрачить надо идти.
Он сунул руку под бушлат, достал кусок хлеба, стряхнул пальцами вшей, подул на него ртом, с шумом выгоняя из себя воздух, протянул Ивану. Весь оставшийся вечер он тщательно следил, чтобы земляк пережевывал ссохшийся хлеб.
Работали пленные двенадцать часов в сутки, без перерыва на отдых. За каждый отработанный день им платили символическое жалование по 20 копеек.
Усталый и обессиленный Иван, выронил на землю лопату и с трудом опустился на камень.
Тут же к нему подошел конвоир и с силой ударил палкой по спине. Иван застонал, но не смог подняться. Тогда конвоир ударил его еще несколько раз. Бросив палку, снял со спины винтовку и передернул затвор. Видевший это Василий, подбежал к Ивану и схватив его за гимнастерку, поднял с камня и делая примирительные знаки рукой конвоиру, поднял с земли лопату и повел пленного ближе к платформе.
– Эть, еще немного и отмучился бы грешный, – приводил его в чувство Василий.
– Васька…– нараспев протянул Иван. – Фатит, я больше не выдюжу.
– Не базлай окаянный, хочешь сдохнуть тут в немчуре?
– А я уже и сдохнуть согласный, – не сопротивлялся Иван, еле шевеля языком.
– А давно ли гуторил, что ты Эрзянин, так чего ж раскис, нюни распустил, воюй за свою жизнь.
Иван тяжело вздохнул, поднял глаза и посмотрел в лицо Василию. Он хотел что-то ответить, но молча потянул на себя черенок лопаты и пошел копать песок.
Несмотря на то, что на фронтах шли затяжные бои, почтовое сообщение работало бесперебойно с той и другой стороны. Василий с Иваном написали письма домой, из которых родные узнали об их нелегкой судьбе. Вскоре обрадовались ответным письмам.
Дрожащими пальцами Василий развернул серый листок бумаги. Письмо, которое получил, было орошено слезами матери, так что на нем остались пятна. Мать благодарила Бога и радовалась, что сын жив. Она писала, что жизнь в Черемушке идет своим чередом, лошадей изъяли на войну, поля пахать и обрабатывать не на чем. Отец с младшими братьями – Егором и Тарасом управляются по хозяйству. Хлеба сеять стали меньше и тот заставляют продавать в волостное управление.
У Василия пересохло горло, тоска разрывала грудь. Воспоминания прошлой жизни разгорелись в его воображении. Перед глазами поплыла его деревня, дом, густые деревья за поскотиной, посреди улицы утопающей в белоснежных кустах цветущей черемухи в луже стоят телята, лежат свиньи. Откуда – то доносится наигрыш гармони и веселая песня. «Сколько работы сделали бы мы с отцом, если бы не война. Вдвоем оно всегда сподручнее лес пилить и пни корчевать. И пашни больше напахали и хлеба посеяли и скотины развели». Но его мысли и сердце, недолго задержались на этих воспоминаниях. С прежней силой барачная жизнь накрыла его с головой.
