Владимир Васильевич Киреев
Серебристые листья полыни
Серебристые листья полыни
Еду в родной город, внутри трепетно бьется сердце, знакомое каждому чувство, когда возвращаешься домой. За окном поезда мелькают знакомые станции: «Итат», «Суслово», «Предметкино». Хочу увидеть мать, сестер, родственников. И вот поезд остановился и жарким июльским днем я ступил на перрон станции Мариинск.
Здесь в родительском доме уже больше месяца, в гостях у матери жил старший брат Александр. Управлялся с огородом, ремонтировал деревянные постройки, помогал по хозяйству. Вечером мы вдвоем отправились в гости к материному брату дяде Лене и его жене тете Зине.
Сидя за столом за чашкой чая, дядя с радостной ноткой в голосе, предложил нам с братом:
– Ну что племяннички, мои дорогие, есть ли у вас желание съездить в деревню на могилы своих дедов? Что-то давно я там не был.
– Почему бы и нет? – поддержал его брат, – мы там с вами были года три назад и после этого не ездили.
– А почему? – строго взглянул на него дядя Леня.
– А вы что забыли, какое в прошлом году дождливое лето было, -пытался оправдаться брат, – я вам больше скажу, и сейчас туда проехать проблематично, оттуда еще, наверное лес возят на машинах. Скорее всего, за лето дорогу разбили, а ремонтом, как всегда, никто не занимается.
– Да! Да! – Спохватился Дядька. – А я уже забыл, точно же дожди лили и в то и в другое лето. Совсем памяти нет.
Я, молча, слушал их диалог, невольно осознавая что, я к своему стыду, более двадцати лет там не был. В Америке был, в Австрии и Франции, в Китае, а вот на могилы предков как-то не получалось съездить.
Дядя Леня повернул голову к окну и глянул на небо:
– Тучи ходят, но небольшие.
– Как бы дождя не нанесло, – забеспокоилась тетя Зина, – боюсь, что грязная дорога будет, после дождей.
– Ну, дождь последний два дня назад был, – спокойно возразил ей дядька, – а завтра будем надеяться, погода будет хорошая.
Глаза его заблестели, словно засветились изнутри. Немного помолчав, он обратился к брату с сомнением:
– Слышь Сань, а мы на твоей «девятке» проедем к дедам?
– Попробуем дядь Лень,– успокоил его брат.
– Ну, смотри, смотри.
На том и порешили, стали расходиться.
Прошли те времена, когда наши деды и бабушки вешали сумку через плечо и отправлялись в дорогу пешком, не смущаясь расстоянием. Сегодня давно заросли пути-дорожки, тропинки-стежки между деревнями, которые умерли и обезлюдели.
Мы с братом понимали, что дорога туда идет полевая и лесовозы несомненно оставили там свой след, поэтому, возвратившись домой сняли передние шоссейные колеса с девятки, а вместо них поставили грязевую резину с глубокими грунтозацепами. На всякий случай, положили в багажник длинную веревку, бензопилу, топор, лопату.
Рано утром мы заехали на заправку, залили полный бак бензина и поехали за дядькой. Того было не узнать, кряхтя и держась рукой за поясницу, он еле вышел из дома.
– Что случилось? – с беспокойством спросил я.
– Што –то у меня спину прихватило. В молодости бывало, в стужу шибко мерз, да не простывал! Все было, нипочем, а нынче вот хилый стал какой-то. Радикулит прихватил.
– Так не ехал бы, дома отлежался, – заворчала тетя Зина, – вечно тебя куда-то несет.
Дядька остановился, закряхтел, повернулся к тетке и с трудом выпрямляя спину, с укором сказал:
– Если сейчас не поеду, кто меня потом свозит?
Тетка недовольно полыхнула глазами, но ничего не сказала.
Кряхтя и охая, дядька залез в машину на переднее сидение, и мы тронулись в путь. На асфальте резина передних колес, вдруг шумно загудела. Чем выше нарастала скорость, тем больше становился гул. Брат сбросил скорость до 60 километров. Шум стих. Торопиться было некуда и мы спокойно на этой скорости, поехали дальше.
Было прохладное летнее утро. По левую сторону от меня простирались поля, вперемежку с лесными массивами, по правую – леса, вперемежку с полями. Двадцать километров до Верх-Чебулы мы преодолели почти незаметно для себя.
Раннее утро. Верх-Чебула – районный центр. Поселок еще спит, только где-то слева, там, где маленькие домики скрылись в зелени деревьев, вовсю голосят петухи. Ночной дождь слегка прибил пыль, которой здесь, как и в любом русском райцентре, предостаточно. Восходящее солнце посеребрило росу на заборах и траве. День обещал быть жарким, но пока, в эти рассветные часы на улице было прохладно, а в машине тепло и уютно.
– Смотри ка! – удивился дядька, – здесь еще дождик ночью прошел.
– Да! – Забеспокоился брат. – Лишь бы больше не было.
– Если мы поехали к дедам, то и погода должна быть хорошей. – радостно сказал дядька и повернулся ко мне. – Правильно я говорю Володя?
Я кивнул головой:
– Правильно дядь Лень.
Доехав до деревни Усманка мы свернули влево и по укатанной гравийной дороге доехали до поселка Боровое. Скорее всего, до того, что от него осталось. Он больше напоминал крестьянско-фермерское хозяйство. На краю большого поля, возле леса, стоял большой кирпичный дом, рядом несколько брусовых двухквартирных домов. Возле кирпичного стояли трактора, комбайны, сеялки, плуги.
– Где-то здесь мой друг Фомин живет. – Зорко оглядывая дом, проговорил дядя Леня. – Сын его ферму содержит, а он ему помогает. Ему тоже уже больше 80-ти. Мы в молодости с ним дружили, а потом жизнь разбросала нас. Я с Черемушки в Мариинск уехал, а он в Верх-Чебулу. Но под старость лет вернулся поближе к Родине, а я вот нет.
Недалеко от дома – огороженная забором ферма, вокруг зеленеющие поля с посевами. После поселка гравийная дорога закончилась и началась полевая.
Доехали до первой низины, по ней бежал ключ, а вместо дороги была глубокая лесовозная колея, залитая водой. В этом месте когда-то стояла деревня Ново-Троицк. Я даже помнил это поселение, когда много лет назад, еще в детстве, мы с матерью и дядькой ездили в деревню Алексеевку. Тогда в Новотроицке еще десятка полтора домов стояло.
Деревни Черемушки , тогда уже не было, а вот Алексеевка доживала свой век. Даже не век, а всего 70 лет прожила деревня. В ней жил моей бабушки Ирины родной брат Иван Павлович, соответственно моей матери дядя. Как сейчас помню, мы приехали летом, он ходил в светлой холщевой рубахе, черных сатиновых шароварах и в хромовых сапогах. Это было в конце 70х годов. Тогда еще у жителей деревень теплилась надежда на свое выживание. Но увы, безуспешно. Иван Павловича забрали к себе дети в поселок Промышленное, это под Кемерово.
Я достал из багажника машины топор и стал рубить заросли тальника, которые росли тут же на обочине, устилая ветками дорогу. Брат рубил тальник с другой стороны дороги, дядька присел на лежащее неподалеку бревно и стал переобуваться в резиновые сапоги. Это было не легко, радикулит давал знать о себе. Было слышно, как с каждым вздохом он громко кряхтел. Когда работа была закончена и гать готова, я весь мокрый от пота присел рядом с дядькой на бревно, брат отошел немного в сторону в низину и, раздвигая высокую траву, крикнул:
– Да тут объезд есть. В траве следы от колес легковой машины и выходят на ту сторону ключа.
Я предложил ему проехать по вновь построенной дороге.
На что он возразил:
– Там сухо, как мы эту дорожку сразу не увидели?
Вытирая рукавом рубахи пот со лба, я посмотрел на дядьку:
– Зря, что ли гать мостили?
– Пусть там едет! – Махнул рукой дядя Леня.
Брат, потихоньку сминая траву, поехал по обнаруженному пути, и вскоре машина выехала на дорогу по ту сторону ручья. Мы с дядькой, напряженно наблюдая за происходящим, облегченно вздохнули и пошли к машине, но ехать пришлось не долго, впереди вновь заблестели большие лужи. Мы вышли из машины, освобождая ее от лишнего груза, и пошли пешком. Брат налегке объезжал препятствия, стараясь не угодить в глубокую колею. У него это получалось. Мы поняли, что дорога на этом закончилась, видно было только направление, по которому мы двигались в сторону деревни. Грязи и рытвинам не было видать конца, и наступил момент, когда брат уже хотел повернуть назад.
Но дядька забесновался:
– Как назад? Ёштвою. Мы уже почти подъехали к Черемушке, – тут пешком недалеко. Придумал тоже обратно возвращаться!
Впереди у машины что-то застучало. Брат вышел из нее и стараясь не наступать кроссовками в грязь, стал осматривать. Оторвался внутренний пластмассовый подкрылок правого колеса. Поставили машину на обочину, так чтобы она не мешала проезду. Переобулись в сапоги. Собрали небольшой рюкзачок с провизией, брат забросил его за плечи, и мы тронулись в путь.
Шли по улице некогда стоящей здесь деревни. Ландшафт на месте мёртвых деревень, всегда очень контрастен. Слева пригорок, справа заросший бурьяном лог, внизу которого бежит речка Иня.
Вдоль дороги заросли полыни. Ее серебристые горько пахнущие листья мне напоминали о трагическом прошлом этой деревни. Стояла она когда-то на большой поляне, которая до сих пор не заросла лесом, только потому, что её продолжают косить люди из соседних деревень. А бугры это оплывшие валы от изб.
Прошли десятилетия, а в мертвых деревнях до сих пор живет трава которая сопутствует человеку, и особенным разнообразием не отличается.
Вокруг дороги и на поляне росла полынь, крапива, лопух, лебеда, конопля. Их семена всегда разносились скотиной и на человечьих ногах и одежде.
Семена полыни и крапивы налипают на мокрую и грязную одежду и обувь и конечно на шерсть животных и так переносятся по путям человека и домашней скотины. А конопля, к которой понятно сегодня бытует весьма нездоровое отношение, раньше специально разводилась, как масличная культура и сырьё для витья верёвок и плетения рогож. Для многих крестьянских хозяйств, это был основной источник дохода. По краям поляны выросли осины и берёзы, а посреди них развесили свои ветви черёмухи и рябины. Такая картина характерна для брошенных поселений.
Много воды утекло с тех пор. Нет давно дедушки и бабушки, и других дорогих и близких сердцу людей, что жили здесь. Для меня впервые осознано приехавшего сюда, все новое, но у дяди Лени в памяти осталось все так, как будто было вчера.
Он остановился, снял кепку, вытер ею со лба пот, тяжело вздохнул и сказал:
–В 57 году к матери пришел председатель сельсовета и сказал, что бы переселялись в Верх-Чебулу.
Но мать возразила ему:
– Некуда мне ехать. У меня сын в армии служит. Вот дождусь его и тогда решим куда переселяться.
– Ну правда, больше к ней не приставали, дождалась меня мать я вернулся из армии. Представляете, уходил, вся деревня нетронутая была, а вернулся три двора осталось. Всех разогнали. Забрал я мать и уехали мы с ней в поселок Тяжин. Там прожили три года, а потом переехали в Мариинск.
Правильно говорят, что кладбища живут намного дольше, чем деревни. Родственники приезжают и много лет спустя, и конечно хоть немного, но наведут порядок на могилах у своих родных и у соседей. Вот и дядя Леня, уехав в город, всю свою жизнь возвращался сюда в Черемушку. Он ухаживал за могилой отца и деда, поставил отцу металлический памятник.
Ну и ещё, пожалуй любой заброшенной деревне, хутору или заимке, всегда сопутствует своеобразная эмоциональная атмосфера. Я уж не знаю как, но там как будто чувствуешь ностальгию людей, которые возвращаются в своих воспоминаниях к родным местам, где они родились, где прошло их детство. Это одни из самых глубоких человеческих переживаний, поэтому и ощущаются сильно.
Вот и сейчас, как только ступил на родную землю дядя Леня, мгновенно преобразился. Куда девался радикулит, вялость и медлительность. Шёл быстро и уверенно, резко бросая по сторонам взгляды. В одной руке матерчатая сумка, в которой бутылка воды, литр самогонки и кое что перекусить, в другой подвернувшаяся сушинка с обломками сучьев, что бы удобней было идти. Я едва поспевал за ним. Брат сначала отставал от нас, потом вообще потерялся.
Это преображение и уверенность нам навредили.
Мы долго бродили по лесу, но так и не нашли старый погост. Увидели впереди просвет, пошли к нему. Вышли на так называемую «центральную дорогу», которая вела в деревню Алексеевка. Остановились, поняв, что Черемушку уже прошли. Я окрикнул брата, тот отозвался далеко в лесу, но вскоре вышел к нам на дорогу.
– Вы куда пошли? – недоумевал брат, – левее надо было идти, а вы вправо упороли.
– Саня, – переводя дух, виновато оправдывался дядька, – там норы барсучьи должны быть.
– А я вам про что говорю, мы же с вами прошлый раз также блудили. Потом затески топором на деревьях сделали.
– Точно! Надо было по ним и ориентироваться, – спохватился дядька.
– Так я по ним и пошел, смотрю, а вас нет.
Дядька хлопнул брата по плечу, громко засмеялся:
– Пошлите обратно в деревню.
Через минуту его дыхание восстановилось и стало ровным. Мы вернулись по дороге к тому месту, где сворачивали в лес.
–Брат посмотрел на часы:
– Почти час ходили.
– Давайте передохнем, – предложил дядька, – а то устал я что-то от пустой беготни.
Прилегли на траву, прямо возле дороги. Дядька молчал, лежа на спине с широко разбросанными ногами и слабым движением головы отмахивался от комаров. Но усталости на его мокром от пота пасмурном лице видно не было. Он прихлёбывал водичку из пластиковой бутылки, жмурился и молчал.
Находившись по лесу, и изрядно пропотев, я как бы очистился от городской суеты и теперь стал привыкать к здоровому дыханию тайги.
На придорожном ольховом кусте рядом с нами села трясогузка. Маленькая птичка наклонила головку, внимательно разглядывая нас умненькими глазками. Дядя Леня, блаженно вздохнув, поздоровался с ней, она что-то чивикнула и перелетела на другой куст.
– Птички здесь, наверное, до людей еще жили, с сожалением в голосе сказал дядька, – и сейчас живут, никто их не выгоняет отсюда.
Трясогузка вспорхнула, и исчезла из вида.
Дядя Леня встал, припадая на затекшие ноги, осмотрелся:
– Ну что? Вон там стоял наш дом, там был сельсовет, вот дорога на кладбище. По этой дороге я еще пацаном до армии на лошади воду возил на поля.
– Дядь Лень, – перебил его брат, – я вам еще раз говорю, мы в прошлый раз с вами левее шли, а сегодня вы стали вправо забирать, поэтому мы и ушли далеко за деревню.
– Я это понял. Могилки должны быть недалеко от барсучьих нор, – рассудил дядька.
– Я знаю, – согласился брат, – я их нашел.
– Да! – удивился тот, – тогда ребята, что мы лежим, пошлите к дедам.
– Только давайте не будем расходиться, – предложил я.
Мы снова вошли в густой лес, заросший пихтой, березой, осиной. Ароматный запах пихты наполнял сырой таежный воздух. Дышалось легко и приятно. Теперь шли не торопясь, внимательно оглядывая окружающий лес.
Дядька остановился у большой, высокой осины, показал на оплывший затёс метрах в трёх от земли:
– Метка тропу кажет. Во-о-о-н там могилки должны быть.
Брат показал среди высоких деревьев еще одну затеску, потом еще. Эти затески рубил сам же дядька, только это было давно, со временем деревья выросли и затески поднялись выше человеческого роста.
Мы шли по зарослям ольхи вокруг которой росла высокая трава и вскоре наткнулись на норы.
– Вот они! – воскликнул дядька. – Значить мы уже на кладбище. Я эти норы с детства помню.
Дядька с братом пошли левее, а я повернул вправо. Вдруг впереди увидел серый металлический памятник. Раздвигая кусты и траву, я подошел к нему вплотную. На маленькой алюминиевой пластинке была надпись: «Комлев В.Ю.». Я окрикнул своих родственников.
– Что нашел? – спросил брат.
–Да! – ответил я, – вытирая лицо ладонью, смахивая налипшую паутину.
– Я же говорил, что где-то здесь, – громким голосом сказал подошедший дядька.
Подойдя к могилам он поздоровался с предками.
– А я смотрю, вы там ходите, думаю, дай отойду немного в сторонку. Иду и наткнулся на памятник. Понял, что попал по адресу, крикнул вас.
А про себя я подумал, это наверное Богу было угодно, что бы именно внук и правнук, который два десятка лет здесь не был, первым нашел могилы своих дедов.
У дядьки засветилось от радости лицо:
– Ой спасибо вам племяннички мои, что приехали сюда, что наконец-то проведаем наших дедов.
– Дядь Лень мы же три года назад с вами здесь были.– Сказал брат, – а смотрите, как все изменилось, деревья стали выше, вокруг них все заросло кустарником и травой.
– Да, природа, она берет свое. Никуда от этого не денешься. Разве скажешь, что когда-то здесь деревенское кладбище было? Все заросло и сравнялось с землей.
И вправду, на кладбищенском острове среди высоких елей и пихт уже росли мелкие деревья – березки, осинки, пара тощих сосенок. Кусты ольхи, высокая трава. Рядом рябина одна стояла, высокая кривая, но крепкая, грозди свисающих ягод уже начинали покрываться краснотой.
Сильные деревья вырвались к свету, оставили остальных в тени. Природа не добрей нас, просто все идет по своим правилам, и ничего не делается со зла, как мы любим говорить.
Мы стали вырывать руками траву, мелкие деревца и кустарники, расчистили все могилки.
– Вот здесь мой отец Василий похоронен, здесь дед Юда и его жена, дальше мои сестра и брат которые умерли при рождении, а здесь в ногах у отца могила Любочки, моей сестренки, что умерла когда ей было 6 лет.
Дядя Леня оглянулся по сторонам, пожал плечами:
– Я только не пойму одного, почему ее не похоронили рядом в одном ряду со всеми.
Я открыл бутылку самогонки, плеснул на дне кружки себе и дядьке.
– Царство небесное вам, – глядя на памятник, с грустью в глазах сказал дядька, – пусть эта земля пухом станет, пусть дети ваши, внуки и правнуки в здравии живут.
Он отхлебнул глоток и закусил отломанной краюхой хлеба со свежим огурцом.
– Здесь покой и тишина, а мы так громко кричим, разговариваем, – обеспокоенно сказал я.
– Ни чего страшного Володя в этом нет. Хоть когда-то надо тишину нарушить и покричать, вспомнить дедов. Уедем отсюда, и опять вечный покой у них будет, – весело улыбнувшись, успокоил меня дядька.
– Дядь Лень, – обратился к нему брат, – это мы сюда ездим, пока вы живы и здоровы.
– Да ребята, пока мы живы и вы будете сюда ездить, теперь понимание где могилки у вас есть. Может без меня, когда приедете?
– Да! Зарастает все вокруг, опять тайга в свои права здесь входит, – рассудил я.
– Я же Володя, пока живу, я содержу в порядке могилки. Я же песок на них таскал от этих нор, что барсуки нарыли. Ведрами его таскал сюда.
Я обратил внимание на деревянный крест, который стоял рядом с дедовой могилой, спросил об этом дядьку.
– А это могила Корбана. Он жил по соседству с нами. Всю жизнь он почему-то тяте завидовал. А чему завидовать, работали от зари до зари без выходных. А он – то не очень землей занимался, все пчелами, да шкуры выделывал. Помню, дал отец ему овчинные шкуры на выделку, что бы шубы нам деткам сшить, а он их взял, проквасил и отцу не вернул. Сказал, что они не выходные были и испортились. Еще отца и застыдил. Поругались они тогда, обиделся отец на него, а оно видишь, как получилось, теперь рядом лежат бок обок. Да я еще и за могилой его ухаживаю, земли подсыпал, крест поправил.
– Из всех захоронений, только могилы Комлевых да Корбана и остались? – Спросил я.
– Да. А больше никто кроме меня сюда не ездит, ведь почти 60 лет прошло, как деревня умерла.
– И кладбище тоже умерло, – с тоской в голосе сказал брат.
Мы стояли в тени деревьев, подняв голову, я смотрел на осиновые листья – мелкие, воздушно-пластинчатые, которые даже в безветрии зыбко трепетали и порывались куда-то. Смотрел на крепкий и прямой ствол – бледно-зеленой сверху и черно-морщинистый у корня, и мне вдруг показалось, что в дереве этом и вправду есть нечто тревожное, мученическое, если верить народным поверьям.
Прибрав за собой мусор в пакет, мы попрощались с дедами, и пошли обратно.
По скошенному полю подошли к Инюше. Пересохла речка, заросла, обмелела, без людей, превратилась в ручей, чуть бежит по камням прозрачная струйка воды. А вдоль нее заросли пихты, да рябины. Умерла вместе с деревней и река. Вдоль берега, по глубоким тропам, звериные следы, круглые окатыши помёта сохатых и изюбрей. Здесь же косо вмят свежий отпечаток медвежьей лапы.
Подошли к тому месту, где когда-то стоял родительский дом. Заросли полыни и крапивы, кусты черемухи, белоствольные березы с раскидистыми ветками разрослись и в ширь и в высоту. Дядька подошел обнял березку, припал ухом к стволу, как бы слушая её нутро. Его ладонь тихо оглаживала белую кору с черными пятнами от вывалившихся сучьев, лицо менялось, губы что-то шептали. Он говорил с ней и слушал безмолвие прошлого. Хмурил лоб, побитый морщинами, такой же как и кора дерева.
