Владимир Алексеевич Колганов
Диалоги, которых не было
Антон собрался было его опровергнуть, но тут взмолился Макс:
– Нет, так нельзя! И без того тошно, а вы снова про болезни, про врачей. Словно бы сижу у себя дома перед телевизором и слушаю их бесконечную трескотню про наши успехи в фармацевтике.
– А ты что предлагаешь?
– Да мало ли тем для разговора. Можно, например, обсудить строение Вселенной, у меня есть кое-какие новые идеи, или возможность мгновенного перемещения в пространстве.
– Ты ещё про телепатию нам расскажи!
– И что? Я сам когда-то участвовал в таком эксперименте. И результат был потрясающий!
– Да ну?
– Про телепатию, конечно, интересно, – вмешался Леонид. – Но я бы предпочёл что-то более реальное. Вот, скажем, ты, Денис… Можешь припомнить дело, которое тебе не дали завершить?
– Да, было кое-что… Но мне сказали: «Всё! Забудь! Иначе можешь остаться без работы».
– С чего бы так?
– Нарыл на вице-премьера компромат.
– Ну, тогда понятно, почему тебя сюда засунули.
Можно было ещё долго копаться в памяти, выискивая причину для ареста или хотя бы для временной изоляции от общества. Да каждый из них мог кого-то нечаянно обидеть – не уступил дорогу в борьбе за прибыльную должность или просто не вернул кредит влиятельному банку. Вариантов можно отыскать с три короба, но я решил это прекратить, поскольку толку никакого – властям легче лёгкого найти какой-то повод. Ну а публичное признание в грехах – возможно, это то, чего они и добиваются. Так не доставим им такого удовольствия!
– Ну что ж, друзья, давайте подведём промежуточный итог. Будем считать, что историка упрятали сюда, поскольку обидел академиков. Физика – за увлечение паранормальными явлениями. Биолога – за то, что не сумел предотвратить пандемию. Да и с Денисом тоже всё предельно ясно.
– Ну а тебя тогда за что?
– Так писателю всегда есть, что предъявить.
– Про философа забыл.
– Что скажешь, Леонид?
– Честно говоря, не знаю. Никого ни в чём не обвинял, не оскорблял, так что вряд ли можно к чему-нибудь придраться.
Понятно, что философа трудно в чём-то упрекнуть, разве что исказил общеизвестные истины в угоду зарубежным злопыхателям. Даже историк способен совершить ошибку, не говоря уже о биологе и следователе. Но это ни в какое сравнение не идёт с тем, что позволяют себе некоторые члены академии, высшие чины и воротилы бизнеса. Похоже, мысль о такой несправедливости намертво засела в голове Куэьмы и не давала успокоиться:
– Послушай, Влад, неужели нас упрятали сюда за такую ерунду? Понизить в должности, лишить квартальной премии, наконец, уволить… Это я ещё могу понять. Однако нельзя же без суда и следствия лишать людей свободы! Должна быть какая-то веская причина. Ну какой им прок от того, что здесь сидим?
Вопрос остался без ответа. Всё потому, что каждый рассуждал, оценивая собственную жизнь, прикидывал, где мог преступить некий нравственный предел, причём не важно, по собственной инициативе или же невольно. Но какой смысл в том, чтобы держать в одной палате сразу шесть человек, никак не связанных по работе и прежде незнакомых?..
В поисках причин того, что случилось с нами, прошёл весь день, однако разумного объяснения так и не нашли. А на следующее утро я очнулся вроде бы совсем в другом месте – ни Кузьмы, ни Дениса рядом не было, да и остальные затворники куда-то подевались.
– Где я? Как сюда попал?
– Вас привезли, поскольку вы были без сознания…
Он стоит передо мной, точнее навис, как гигантская скала, заслоняя всё пространство. Мне страшно, хотя вроде бы нет никаких предпосылок для того, чтобы чего-то опасаться.
– Но что со мной произошло?
– Результаты анализов ещё не готовы. Скорее всего, чем-то отравились. Съели испорченный йогурт или кусок протухшей колбасы.
– Ничего не помню…
– Это защитная реакция вашего организма. Но совместными усилиями мы справимся. Не беспокойтесь, это излечимо.
– Но я же был вполне здоров!
– Это обманчивое впечатление. Здоровых людей вовсе не бывает, потому что болезнь – это естественное состояние живого существа. Мы находимся в постоянном противоборстве с окружающей средой, которая то и дело наносит нам трудноизлечимые раны. И вот тогда на помощь приходит медицина.
Ну да, конечно, это врач. Белый халат, белые волосы под белой шапочкой, а если посмотреть вокруг, там стены тоже белые, и даже простыня, на которой я лежу. Всё белое, холодное, как снег…
– А нельзя ли обойтись без этого?
– Без чего?
– Нельзя ли просто жить? Да, просто жить в полной уверенности, что сам можешь справиться с любой невзгодой, и получать от жизни удовольствие.
Он сердится:
– Послушайте, я уже популярно объяснил, что без медицины жизнь абсолютно невозможна, а вам всё невдомёк…
– Но первобытные люди…
– Там тоже были медики, но их назвали колдунами.
– Так вы колдун?
– Называйте, как хотите. Но без нашей помощи вы обречены…
– Я вам не верю!
– Это ваше право. А моя обязанность – вернуть обществу индивида, способного здраво рассуждать и трудиться на благо своей родины.
– Но я и сам бы мог, без вашей помощи…
– Это иллюзия, и мы вас от неё избавим.
Дёрнулся, хотел более доступно объяснить, что он не прав, что я ещё могу… Но ничего не получается.
– Зачем вы меня привязали?
– Это необходимая процедура в вашем состоянии.
Дальше снова провал. И вот уже совсем другая сцена – письменный стол, книжные шкафы вдоль стен, но почему-то нет ни одного окна. Я сижу в кресле и покорно слушаю то, что пытаются мне втолковать. Это глава «Z-фарм» – теперь многое становится понятно. Он ходит из угла в угол кабинета, только останавливается иногда, чтобы пристально взглянуть в мои глаза. Что он хочет там увидеть? Я же ему не возражаю и не собираюсь возражать.
Это его хождение из угла в угол напоминает мне качание маятника – пять шагов туда и пять шагов обратно. Словно маятник часов, которые отсчитывают моё время… Время от чего или до чего? От рождения или же до похорон. Но что он же пытается мне втолковать?
– Я хочу, чтобы вы поняли главное. Вы не пациент! Вы станете полноправным участником грандиозного эксперимента.
Час от часу не легче! Надо бы обвинить его в нарушении моих конституционных прав, но тогда снова спеленают, положат на каталку, ну а там… Вот и молчу, даже мысли такой не допускаю, чтобы возмутиться.
– Так вот, суть нашего эксперимента заключается в том, чтобы усовершенствовать природу человека. Тогда он сможет противостоять любым невзгодам, ему всё станет доступно, абсолютно всё! Он сможет покорить Эверест и опуститься на дно Марианской впадины, весь день трудиться в офисе, а вечером выступать, к примеру, в цирке, развлекая публику. Полный набор возможностей на ваше усмотрение.
– Позвольте, у меня возник вопрос…
– Да, я внимательно слушаю.
– Каким образом вы всё это собираетесь осуществить?
– Ну что ж. Вы видите, я вам полностью доверяю и рассчитываю на взаимность. В нашем арсенале есть несколько вариантов, но я считаю самым перспективным вот какой. Представьте, что началась эпидемия опасной хвори. По сути, это неизбежно – то ли смертельный вирус возникнет естественным путём, то ли кто-то очень постарается… И тут открываются уникальные возможности! Спасая людей от заразы, мы создаём вакцину. Вся фишка в том, что она ещё и воздействует на мозг, делая человека послушным исполнителем чужой воли. Это же переворот в жизни человечества! Религия, демократия, либерализм – всё это мы сдадим в утиль как никому не нужный хлам. Просто потому, что можно обойтись без этого. Мы будем править миром без лицемерия и обмана – просто будем говорить народу, что можно и нужно делать, а что нельзя ни при каких условиях. И все нам буду подчиняться! И покорять просторы Вселенной, нести в мир доброе, разумное под нашим чутким руководством. Это будет «Z-мир», так мы его условно называем, и все будут в этом мире счастливы. А потому, что подчиняясь, люди будут испытывать удовольствие, не сравнимое ни с чем.
Видимо, что-то вроде оргазма…
– Зачем вы мне это рассказываете?
– А вот зачем. Вы станете первым пациентом, на котором мы опробуем прототип вакцины.
– Так вы же имеете возможность вколоть мне что угодно без моего согласия.
– Я вижу, вы не поняли, но это поправимо. Дело в том, что без веры невозможны никакие великие свершения. Если вы не верите, что я принесу вам благо, все мои старания напрасны. Ваш организм отвергнет вакцину, станет бороться с ней, как с инородным веществом. А вот если поверите, тогда…
– Но вы не слишком убедительны.
Это уж точно! Можно подумать, что, неделю полежав под капельницей, я стану милым и послушным. Для большего убеждения у них есть электрошок, контрастный душ и грязевые ванны… Всё это крайне неприятно, но пока в голове сохранились хоть какие-то извилины, мозг будет противостоять насилию над личностью…
А он всё о своём:
– Ну как мне вам это объяснить? Вы же видите, что приближается глобальная катастрофа. Повсеместное падение нравов, бесконечные конфликты, злоба, лицемерие, ложь… Наша вакцина станет спасением для человечества!
– А почему вы выбрали меня?
– Для этого есть серьёзные причины. Дело в том, что подчинить себе малообразованного обывателя – это не проблема. Ну а вы личность! У вас недюжинный интеллект и уникальное упорство в достижении цели. Таких непоколебимых ещё нужно поискать. Словом, вы самый трудный экземпляр, и если с вами будет достигнут нужный результат, тогда не будет проблем и с остальными.
Это он мне льстит…
Но вот, наконец, добились своего – вкололи эту гадость!.. Впрочем, подобная попытка прибрать меня к рукам уже была много лет назад, в середине 90-х. Тогда тоже ничего не получилось.
Глава 10. Свидание с либералом
– Ладно, Вовчик! Кончай придуриваться, – эти простые и задушевные слова прозвучали под сводами комнаты как голос свыше, которого я так долго ждал, хотя куда уместнее было бы пожелание приятного аппетита. И всё же он прав. Пора! Пора положить конец пьянкам и обжорству, то есть заняться по-настоящему полезным делом. Не всё же угождать собственной утробе? Впрочем, тут уж как получится…
Я поднял взгляд. Голый, небритый мужичонка весьма непрезентабельного вида сидел на краю обеденного стола, болтая коротенькими ножками и покачивая непропорционально большой кудрявой головой. В чёрных волосах застряло несколько витков древесной стружки, которой обычно прокладывают легко бьющийся фарфор при транспортировке, а на бедре отпечатался знак опрокинутой рюмки и полустёртая надпись «Не кантовать!».
– Не узнаёшь? Странно, прежде ведь не раз ко мне за поддержкой обращался, неужто не припоминаешь? – гадливо ухмылялся коротышка, почёсывая пухленький живот. – Я же твоё «второе я»!
– Ты на меня совершенно не похож…
– А с какой такой стати ты нас сравниваешь? Будь мы единоутробными братьями-близнецами, ещё куда ни шло. Вот ведь моду взяли! Что ни клиент, то сам себе «второе я» по собственному образу и подобию подбирает. Чтобы и по росту подходил, и даже по образованию. А не проще ли попросту взять, да и клонировать себя? Тогда ведь никаких тебе поводов для беспокойствия не будет: «сегодня ты, а завтра я». А, в сущности, какая разница? – мужичонка мечтательно закатил глаза: – Сегодня я второй, а завтра буду прямо-таки на твоём рабочем месте обретаться. Кто был ничем, тот… ну, дальше ты и сам догадываешься.
– Не ты меня на эту должность назначал. Не тебе и…, – кусочек непрожёванного ростбифа ворочался во рту, мешая выразить мысль более внятно и доходчиво.
– Разве? Вот захочу, и завтра же тебя выгонят взашей!
– Ну, знаешь… Вообще-то приличные люди так не поступают.
– Да ладно, что ты понимаешь в приличиях? Вот я сижу ослепительно голый пред тобой, совсем как девка на выданье, то есть на приёмном экзамене в привилегированный бордель. Кастинг, так, что ли, у вас это нынче называется? Ну, так и что? Будь мы на партийном съезде или в обществе почтенных дам, я бы и сам в неглиже объявиться постеснялся. Но тут ведь все свои. Послушай, а может, и тебе стоило бы того… для уравнения ситуации разоблачиться? Тогда и поглядим, кто из нас герой, – и мужичонка заразительно захохотал.
– Послушай, если будешь хамить, я тебя из дома выставлю!
– У нашего дитяти зубки режутся, – мужичонка откинулся на спину и засучил ножками, изображая неописуемый восторг. Затем, перестав смеяться, снова сел и деловито произнёс: – Ладно, так и быть, все материальные и плотские утехи забери себе, пользуйся на всю катушку, я на всю эту хренотень не претендую. Ну, а мне оставь, к примеру, это… как его… ну, скажем, психологию и прочие морально-нравственные аспекты…
– Да уж, при твоей-то роже только и заниматься психологией…
– Ты сам-то много ли в этом понимаешь? К примеру, знаешь, отчего распался «Биттлз»?! – возопил обиженный прохвост, в азарте спора хлопая себя ладонями по волосатым ляжкам. – Да просто Пол с Джоном партнёра не поделили, вот и все дела, а ты туда же, «психология»… А отчего думаешь, этот… ну, известный наш физик-теоретик… в науке оказался плодовит? Да потому что бабник был отчаянный. Ну, а таким, как ты, видать, слабо…
Нет, этого я вытерпеть уже не мог, что-то с ним надо было срочно делать. Наскоро проглотив непрожёванный кусок еды, я потянулся к прохиндею, норовя ухватить его рукой за голую лодыжку, но тот вопреки дебильной внешности оказался куда проворнее меня. В следующее мгновение, сделав головокружительный кульбит, мерзопакостник уже сидел верхом на бра, до той поры предназначенного всего лишь для освещения места моей трапезы, а вот теперь нежданно-негаданно превратившегося в насест для этого подонка. При этом стеклянный с золотистой окантовкою плафон вместе с горящей лампочкой уместился как раз между его ног, демонстрируя сияющее естество непропорционально увеличенных размеров. Однако стоваттный подогрев подействовал вполне понятным образом:
– Чтоб вам так было! – завопил негодник, как ошпаренный, для убедительности прибавив кое-что совсем уж не пристойное.
То-то, проняло! Как утверждают, при нежданных обстоятельствах некоторым представителям гомо сапиенс свойственно кричать на крайне редко употребляемом ими языке – вроде бы обычно такое приключается при родах. Вот и это чудо акушерского искусства, что удивительно, сподобилось. Впрочем, с чего это я решил, будто он и в самом деле моё «второе я», когда в ярком свете бра ясно наблюдается совсем другое.
– Эй, Веня! Ты, часом, не в церковном ли хоре по воскресным дням поёшь? Голосистый больно.
– Будешь на моём месте, ещё не так запоёшь, – отвечал мне Веня, с высоты плафона плюхнувшись в салатницу. – Чтоб я так жил, но это же явное унижение моего достоинства.
Веня, знакомый мне ещё по летнему отдыху на Кара-Даге во времена блаженной юности, тот самый Веня, теперь новоявленный миллионер, когда-то начинавший свою звёздную карьеру с торговли резиновыми пупсиками на барахолке, сидел на краешке стола и, слизывая остатки майонеза, весьма кстати прикрывавшие его могучий «срам», рассуждал о недостатках моей личности.
– Я вот что тебе скажу. Беда твоя в том, что ты пытаешься мыслить головой, а вот того не понимаешь, что для этого занятия куда больше ещё целая куча органов подходит. К примеру, особо нервные предпочитают мыслить сердцем, люди рационального склада мышления рассуждают животом, начальство принимает эпохальные решения тем самым местом, что к руководящему креслу приспособлено…
– Ну, и каким же местом ты сам думаешь? – оборвал я Веню, не желая дольше слушать его брехню про уважаемых людей.
– А я на вас на всех вот это самое и положил, – деловито ответствовал Веня, долизывая майонез.
В конце концов, и то верно, не пропадать же соусу…
Тем временем в компьютере что-то заухало и заверещало.
– Смотри-ка! Сообщение по Интернету пришло. Это мне! – оживился Веня и ринулся к компьютеру, на бегу заглатывая сорванные с задницы листья зелёного салата.
– У аппарата! – прокричал он в микрофон, примостившись как раз в зоне обзора веб-камеры. – Хай, Лёля, как видишь, с этим у меня всё в порядке!
– Ты что, совсем сдурел? – я попытался вырвать из его рук микрофон. Только этого не хватало, чтобы меня приняли за любителя развлечений в кампании с лилипутами и «педиками». Однако Веня приготовил кое-что похлеще.
– Караул! Лёля, будь свидетелем! – заорал похабник, – этот урод меня уже раздел и теперь пытается употребить самым недостойным образом!
В самом деле, капли майонеза, стекающие с его ног, производили впечатление последствий жуткой оргии, а отразившиеся на дисплее побагровевшее лицо и жутко выпученные глаза не оставляли никаких сомнений в моих педерастических намерениях. Каким-то непостижимым образом я изловчился и выключил компьютер, вырвав розетку вместе с проводами из гнезда в стене. Тут же во всей квартире разом погас свет, а я ощутил, как что-то навалилось на меня, лишив возможности не только видеть, но и двигаться, и дышать, и думать…
Уж и не знаю, сколько времени это продолжалось, то есть, как долго длилась тьма. Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что некто всемогущий этого пожелал, произнеся почти сакраментальные слова: «Остановись, мгновение. Ты ужасно!» Недаром в памяти застряло смутное ощущение чего-то мерзкого, словно я наступил голою ступнёй на некое ползучее существо, либо же эта гадина наткнулась на меня и, удостоверившись, что здесь её ничто не привлекает, неспешно переползла через мой пуп и удалилась восвояси… И всё же трудно отделаться от мысли, что Веня и на этот раз меня на чём-то подловил.
И вот, когда всё более или менее вернулось на круги своя, то есть на первый взгляд восстановилось в прежнем виде, и даже вроде бы само собой включилось электрическое освещение, перед случайным наблюдателем предстала бы следующая, почти идиллического содержания картина.
За бежевыми шторами сгустилась белесая питерская ночь с одиноко торчащим посреди неё адмиралтейским шпилем. Заметно постаревший Веня, недавняя жертва сексуального насилия, одетый, как и положено в столь поздний час, в чёрное, с огненно-рыжими дракончиками кимоно, развалился в кресле, а ваш покорный слуга, совсем без сил, распластался на ковре. При этом мысли в моей голове вертелись странные и глупые. К примеру, с какой такой стати, толком не завершив обед, я вместе с Веней из своей московской квартиры перебрался в Питер?
Раздался стук в дверь и после короткого Вениного «Антре!» официант в белом кителе с фирменным вензелем на груди вкатил в комнату сервировочный столик с огромной фарфоровой супницей, в которой что-то подозрительно урчало и похрюкивало. Запах от блюда шел такой, что я с удивлением обнаружил в себе прилив подвижнических сил, что же до Вени, то он, похоже, только этого и ждал.
– Сюда их, – скомандовал Веня, устраиваясь за столом, затем нежно глянул на меня, облизнулся и промолвил: – Вовчик, умоляю тебя, оставь паюсную икру в покое. И если хочешь послушаться доброго совета, налей себе не палёной русской водки, а обыкновенного шотландского виски двенадцатилетней выдержки.
Лысоватый субъект в синем джинсовом жилете поверх волосатых мослов, он почему-то тоже оказался за столом, колыхнулся объёмистым животом, вежливо ухмыльнулся в напомаженные чёрные усики стрелкой и налил себе виски в двухсотграммовый хрустальный фужер.
– Вовчик, а теперь попробуй вот эту штучку, и если ты скажешь, что я не прав, тебе не расплатиться со мной за всю оставшуюся жизнь. "От Москвы до Петербурга…".
С этими словами под музыку неизвестного мне автора Веня снял крышку с супницы и подцепил на вилку что-то похожее на маленький розовый гриб. Лысый последовал его примеру. Глаза Вени блаженно засветились.
– Ну, как? – оглушительно чавкая, поинтересовался Веня. – По-твоему, это плохо? Ответь мне, Вовчик.
– Это бесподобно, – за меня ответил лысоватый субъект, залпом проглатывая виски.
– Еще бы… Заметь себе, Вовчик, испанскими анчоусами и браконьерской паюсной икрой закусывают только обнаглевшие от вседозволенности паханы да совковые псевдоинтеллигенты-государственники. Мало-мальски уважающий себя либерал оперирует закусками свиными. А из свиных питерских закусок самая первая – это отварное поросячье рыло. Когда-то его великолепно приготовляли в ресторане при гостинице "Англетер".
Странное дело, но у меня создавалось полнейшее впечатление дежавю, как будто я играю в плохо поставленной старинной пьеске для двух актёров, причём хоть я и выучил свою роль буквально назубок, но временами отчего-то несу типичную отсебятину, и что совершенно удивительно – буквально не раскрывая собственного рта. Ещё более странным было то, что присутствующих, судя по всему, вполне это устраивало.
Меж тем из супницы поднимался ароматный пар, а увлечённый чревоугодием Веня, подцепив на вилку очередной розовый «пятак», торопливо отправлял его в рот и, проглотив, изрекал новую порцию наставлений и советов:
– Правильное питание, Вовчик, штука очень хитрая. Есть нужно уметь, а представь себе – большинство людей в нашей стране есть и вовсе не умеют. Нужно не только знать, что есть, но и когда, и с чем. К примеру, в каком сочетании лучше усваивается лососина, и каким «Божоле» следует запивать седло андалузского козла, – тут Веня многозначительно потряс трезубцем-вилкой с нанизанным на него поросячьим рылом, при этом забрызгав всё вокруг. – Ещё важнее, что ты при этом говоришь. То есть, если ты озаботился своим здоровьем, мой тебе совет, не говори за едой о России и о патриотах. И, боже тебя сохрани, не заходи до обеда в интернет.
– Да ведь других занятий для досуга нету, – вновь встрял в наш разговор прожорливый субъект, выпивая очередной бокал выдержанного виски.
– Вот ничем и не занимайся натощак. Просто считай, что ты ещё не человек до тех пор, пока в должной мере не насытился.
Закончив с поросятиной, Веня позвонил, и в бежевой портьере снова появился официант. Вене достался кусок осетрины с хреном, которая ему отчего-то не понравилась, а лысоватому обжоре – ломоть ростбифа. Слопав его, тот видимо почувствовал, что засыпает, и больше ничего уже не говорил.
Тем временем столовая наполнилась неприятным синим дымом с ароматом медленно тлеющей индийской конопли. Веня курил папироску, а лысый субъект дремал, уронив голову в полупустую тарелку с испанскими анчоусами.
– Шабли урожая 93-го года тоже приличное вино, – продолжал разглагольствовать Веня, – но только ведь и для него требуется соответствующая закусь. Ну, скажем, что-нибудь вроде «рокфора», а ещё лучше «блё де косс» или «дор-блю».
Глухой гул множества голосов донесся из отверстия вентиляционной трубы, оттуда же потянуло запахом прокисшего пива и фастфуда далеко не первой свежести.
Веня позвонил, и вошёл всё тот же официант. Интересно, у них что – другого нету?
– Э-э-э… Так что всё это означает, приятель?
– Опять заезжий гроссмейстер митинг несогласных готовит, – ответствовал служивый, невозмутимо собирая грязные тарелки со стола.
– Опять! – горестно воскликнул Веня, – ну, теперь, стало быть, пошло-поехало, пропал и этот город. Придется уезжать, но куда, спрашивается? Опять на опостылевшую Ривьеру? А здесь известно что, всё будет так же, как и три четверти века тому назад. Вначале каждую субботу митинг или марш, затем в общественных сортирах на Невском станут замерзать трубы… ну, и так далее. Крышка Петербургу!
– Ну, не всё так страшно, – невозмутимо констатировал официант, унося с собой груду тарелок и пустую супницу из-под поросячьих «пятаков».
– Да если бы не так! – возопил минутой ранее казавшийся вполне умиротворённым Веня, – ведь это же какой был город, вы поймите!
– Ты слишком мрачно смотришь на вещи, – возразил внезапно очнувшийся лысоватый субъект, из-под которого выдернули тарелку, – теперь совсем другие времена, да и сограждане наши, надо признать, очень сильно изменились.
– Вовчик, ведь ты же меня как облупленного знаешь, ну, на хрена же врать? Я человек, которого очень трудно провести на мякине. И вот тебе, к примеру, факт: бельевая верёвка во дворе нашего дома.
– Это интересно… – сказал ещё не вполне оклимавшийся после выпитого виски лысый, а я подумал: "Ерунда верёвка, не в верёвке счастье, но Веня-то, Веня – личность, ну просто выдающаяся!"
– Не угодно ли, бельевая верёвка. С пятьдесят третьего года живу я в этом доме. И вот, в течение этого времени до августа девяносто первого не было ни одного случая, подчеркиваю, ни одного, чтобы из нашего двора при незапертых воротах пропала хоть одна пара трикотажных кальсон. В августе девяносто первого в один прекрасный день пропали все кальсоны, в том числе две пары моих, три пары пожилого уролога из соседнего подъезда, не говоря уже о единственных хлопчатобумажных исподних нашего достославного дворника Димитрия. И с тех пор бельевая верёвка прекратила свое существование. Голубчик! Я не говорю уже о победе демократии, о торжестве либерализма… Но надо же меру знать! Ну, почему нельзя было оставить наши исподние в покое?
– Веня, дались тебе эти кальсоны! Насколько я знаю, никто из либералов теперь кальсонами не пользуется. Даже твой друг Пархоменко круглый год носит семейные трусы, – заикнулся было я.
– Ничего подобного! – громоподобным голосом ответил Веня и налил себе стакан перцовой водки. – Ничего подобного! На ком-то непременно есть теперь кальсоны и эти кальсоны мои! – произнося эти слова, Веня с подозрением скосил глаза несколько ниже живота своего сотрапезника. – Это как раз те самые кальсоны, которые пропали в августе девяносто первого. Но хотя бы они их правильно носили, а то ведь всё норовят задом наперёд надеть! – лицо Вени начало багроветь. – Какого черта подорожало французское вино? Почему бензин, которого у нас должно быть навалом, в теперешнее время аккуратно дорожает на рубль раз в месяц? Ну, ответь мне, Вовчик.
– Что поделаешь, Веня, законы рынка…
– Нет, – уверенно возразил он, – нет! Ты первый обязан воздержаться от употребления этого понятия. Законы рынка – это мираж, дым, фикция, – Веня, видимо, для вдохновения принял ещё сто граммов коньяка. – Ты когда-нибудь видел торговку на базаре, сверяющую показания весов со статьёй 504 Гражданского Кодекса РФ? Да их и вовсе не существует, этих твоих рыночных законов. Когда эти недоучившиеся тенора и баритоны кричат "даёшь цивилизованный рынок!", я смеюсь, – лицо Вени перекосило так, что у лысого от удивления чуть не вывалилась челюсть. – Клянусь, Вовчик, мне смешно! Ведь это всего лишь означает, что каждый из них хочет безвозмездно получить под управление оптовый рынок или, на крайний случай, торговый павильон, причём желательно на Невском. А вот, когда этот самый баритон вместо того, чтобы глупости орать, займется тем, за что я ему готов платить вполне приличные деньги, рост цен прекратится сам собой. Двум хозяевам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время и сапоги точать, и устраивать судьбы несостоявшихся вождей, по недоразумению записанных в либералы! Это никому не удаётся, Вовчик, и более всего, тем самым .. чудакам, которые до сих пор ещё не совсем уверенно носят украденные у меня восемь лет назад кальсоны!
Похоже, Веня вошел в азарт. Только теперь я с опозданием уразумел, к чему была нужна вся эта подлая канитель с переброской в Питер и театрализованная клоунада по мотивам старой драмы. Веня, в очередной раз как бы стоя всё на том же броневике в позе вершителя народных судеб, наставлял меня на путь истинный. Не ясно только было, какая конкретно роль в этом деле предназначалась лично мне. Ну, в самом деле, не понадобилось же Вене городить весь этот огород ради того, чтобы с моей помощью получить компенсацию за утраченные в незапамятные времена исподние…
– Антилиберальные вещи глаголешь, – шутливо заметил я, не подавая вида, что пытаюсь раскусить коварные замыслы своего давнего приятеля, – не дай Бог, кто-нибудь тебя услышит…
– Ничего опасного, – с жаром, но понемногу остывая, возразил мне Веня. – Нет тут никакой крамолы. Кстати, вот ещё одно слово, которое я совершенно не выношу – антилиберал. Абсолютно неизвестно, кто за ним скрывается? Черт его знает! Так я и говорю: никакой этой самой крамолы в моих словах нет. Есть только здоровая наследственность, элитарное образование и могучий интеллектуальный потенциал.
Тут Веня сдёрнул с шеи вконец замызганную за время трапезы салфетку и, скомкав, бросил ее рядом с опустевшим фужером из-под коньяка. Лысый кряхтя поднялся и поблагодарил:
– Мерси.
– Минуту, Вовчик! – промолвил Веня, засовывая руку в широченный рукав своего шёлкового кимоно. Затем прищурился и протянул мне красочно оформленный лист мелованной бумаги с витиеватой надписью «Согласен выставить свою кандидатуру для участия в выборах»: – Пора бы, Вовчик, тебе самому в нашем кастинге поучаствовать, так сказать, чтобы детальнее изучить дело изнутри. А то ты всё будто бы ни при чём. Так что резину не тяни, давай, подписывай.
– Помилуй, Веня… да за что же? Нет! Я там словно голый, на трибуне… и потом… Ну какой из меня президент? Нет, не смогу! – панический ужас охватил меня, язык словно прилип к нёбу, и я внезапно ощутил, как слёзы хлынули из глаз, норовя смыть текст с этой омерзительной бумаги.
Но Веня был неумолим, по обыкновению в подобных случаях он переходил на «вы»:
– Голубчик, а ведь это уже и вовсе демагогия. Давеча вы откушали прекрасный обед из пяти блюд и вот теперь отлыниваете от работы. Это же вопиющая невоспитанность с вашей стороны. Я начинаю думать, что за душой у вас, стало быть, внутри, нет ничего кроме поросячьих потрохов и ломтя ростбифа. Короче, нечего вы… – дальше последовала нецензурная брань…
Если бы мне ещё вчера сказали, что можно так, вроде бы глядя совсем со стороны, узреть самого себя в компании со своим приятелем – нет, ни за что бы не поверил! Просто не укладывается в голове! Но это бы ещё полбеды. Конечно, при желании можно найти подобному раздвоению личности вполне приемлемое объяснение, во всяком случае такое, что способно и утешить, и даже успокоить. Ну, как бокал хорошего вина или подружка, поздним вечером забежавшая на огонёк. Но вот когда тебе предлагается стать кандидатом на ближайших выборах…
Нет, правда, я и впрямь ощущал себя так, будто ещё чуть-чуть, и меня зачислят в штат элитного борделя. Выделят комнатку в розовых обоях и с балдахином в бледно-голубых тонах, за которым скрывается необъятных размеров, покрытое атласным покрывалом ложе. И посреди всей этой роскоши – я, весь в белом. То есть в белоснежных фельдиперсовых чулках, белых туфлях на высоком каблуке, да и сам я – бледный, как обкуренный до невменяемости наркоман, но с размалёванной румянами унылой, постной рожей. Не забыть бы ещё сбрить усы, а то как-то не очень элегантно получается. Всё потому, что должность президента, полученная из рук Вени и ему подобных личностей, не вызывает у меня иных ассоциаций. Да, мне, по сути, предлагают торговать собой!
