Владимир Алексеевич Колганов
Диалоги, которых не было
– А что же происходит здесь, на голубой планете?
– Здесь мы живём…
Сейчас, перечитав то, что когда-то написал, я понял, что такая жизнь не для меня. Слишком уж всё регламентировано – заранее определено, чему быть, а что категорически запрещено. Поэтому вывод очевиден: нет лучше места во Вселенной, чем планета под названием Земля! Какие бы райские кущи мне взамен ни предлагали, я отсюда ни ногой – ну разве что закончится срок моего пребывания в этом мире. Всё потому, что в нашей жизни есть смысл, в основе которого желание очистить Землю от всякой скверны – не стану повторяться, поскольку уже надоело об этом говорить.
Впрочем, иногда возникают сомнения в достижимости этой цели. В качестве обоснования приведу здесь текст беседы, которая могла бы быть, но почему-то её не было. То ли я в своей книге об Анне и тараканах что-то начудил, то ли наш мир и впрямь катится в тартарары – это неизбежно, когда нет взаимного доверия.
Глава 14. Писатель и актриса
Утром зазвонил телефон. В одной руке у меня бутерброд с колбасой, в другой – чашка с зелёным чаем. Ну какой может быть разговор с набитым ртом, да ещё в такую рань? Ладно, если очень надо, потом перезвонят.
Так оно и случилось. И вот слышу милый женский голосок?
– Ну как, откушали?
Оглянулся по сторонам – вроде бы нет соглядатаев. Как же догадалась? А она переходит прямо к делу, даже не представилась:
– Вы зачем написали книгу про меня? Ещё тараканов приплели каких-то…
Когда так резко наседают, сами собой изо рта вырываются вполне привычные слова:
– Это не я!
– И кто же этот негодяй?
– Alter ego, моё «второе я».
Смеётся, но как-то зло, даже саркастически:
– Ну уж нет, от расплаты вам не уйти. Живо признавайтесь, кто заказал всю эту брехню!
– Да нет у меня никаких заказчиков. Что в голову взбредёт, то и пишу.
– Но почему ваш бред направлен против меня?
– Да вовсе не против, я со всем почтением…
Слова не даёт сказать, перебивает:
– Оно и видно. Опозорили меня перед людьми!
– Так я же цитировал ваши интервью.
– Да о них все давно забыли! Ну зачем вам понадобилось выставлять на всеобщее обозрение моё нижнее бельё?
О чём это она?
– Так я его и в глаза не видел!
– Представляю, что бы написали, если бы увидели.
Да я об этом даже не мечтал, потому и говорю:
– И в мыслях ничего такого не было! – и после паузы: – А жаль…
– Ну вот, я так и думала. Грязный потаскун! Развратник!
– Да нет, всё не так! Я жалею лишь о том, что не сумел донести свои мысли ясно и доходчиво, чтобы вы поняли содержание этой книги.
– За дуру меня принимаете?
Ну вот опять… И как ей это объяснить?
– Послушайте, книга вовсе не о вас. Она о проблемах нашей нынешней культуры.
– Тогда зачем ссылались на мои слова?
– Так у других актёров и актрис не нашёл столь интересных мыслей.
Задумалась. Потом повесила трубку. Но есть подозрение, что снова позвонит.
И вот звонок через три дня:
– Я требую, чтобы вы изъяли из продажи свою книгу?
Ох, не хотелось бы! По-моему, неплохо написал.
– А может, изменить название, обойтись без тараканов?
– Нет!
– Тогда содержание подкорректирую.
– Нет!
Заладила одно и то же.
– Так что вас не устраивает?
– Всё! Всё, что связано со мной.
– Но эти ваши интервью есть в интернете, от этого никуда не денешься.
Уже чуть не плачет:
– Да вы поймите, мне перед папой стыдно! Он вообще не одобрял моей привычки рассказывать журналистам буквально обо всём.
Папа – это уже серьёзно! Как же ей помочь? Если книгу отзову, мало что изменится – ведь самые «убойные» фрагменты уже гуляют по сети.
– А что если дописать вторую часть?
– То есть?
– Во второй части будет разговор писателя с актрисой, и там вы сможете как бы дезавуировать прежние высказывания, а я вам в этом помогу.
Молчит. Похоже, есть сомнения:
– Вряд ли у вас что-нибудь получится.
– А, по-моему, это вполне разумный вариант. Скажем, некоторые фразы можно объяснить желанием привлечь внимание к своей персоне. Где-то просто шутка, где-то провокация, намеренный эпатаж. Да мало ли какие возможны варианты! В итоге станете белой и пушистой.
– Этого только не хватало!
Никак ей не угодишь! Опять молчит. Наконец, решилась:
– Ладно, я подумаю.
Ну вот и думает до сих пор.
Однако переживания, связанные с публикацией книги, как бы отошли на второй план после встречи с вполне реальным человеком, случившейся нежданно и негаданно.
Глава 15. В компании с Распутиным
По телевизору всё та же дребедень, а в голове ни одной мысли, достойной того, чтобы взять в руки ноутбук и написать с десяток строк. Я уже готовился отойти ко сну, как вдруг из темноты прихожей передо мной явился… призрак. Собственно говоря, видна была только голова. Длинные волосы, расчёсанные на пробор. Узкие, презрительно сложенные губы. Немигающий, направленный строго на меня взгляд. И борода… примерно такая же, как у богатого купца, а не лопатой, как у дворника. А посреди обветренного, морщинистого лица – попорченный оспой впечатляющих размеров нос, и чувственные ноздри, которые раздувались при каждом вдохе. В моём мозгу никак не укладывалось, что передо мной живой, плоть от плоти человек, а не оптический обман.
Призрак криво усмехнулся:
– Живой, живой я! Что мне сделается?
Тут только я его узнал.
– Господи! Неужто сам Распутин?
– Я самый и есть, а ты кто будешь? – и, видя моё смущение, поторопил: – Ну, что надо-то? Ты, не стесняйся, говори.
Чудны дела твои! У наших чиновников ничего не выпросишь, скорее удавятся, чем пенсию прибавят, а этот сам помощь предлагает.
– Да нет… Вроде бы ничего не надо.
– Так кто таков? – снова спросил он.
– Писатель…
Распутин сел на край стоящего в прихожей сундука и тяжело вздохнул.
– Ох, не люблю я энтих писак. Всё врут. И про Христа врут, и про меня, – и потянул меня за рукав фуфайки. – Да ты садись, в ногах-то правды нету.
– И кто ж это про Христа наврал? – спросил я, присев рядом с Распутиным.
– Да тут гугнявец один такого понаписал… Вот под трамвай бы его, тады и будет знать, как над людями издеваться! – Распутин смачно выругался. – А потому что от беса всё у него, от нечистой силы! Как смел такое написать! Да нешто он не православный?
– Я уж не знаю, чем он вам не угодил…
– Да как же, сам взгляни, – Распутин достал из кармана шубы небольшую, свёрнутую трубкой книгу и, потрясая ею в воздухе, заорал: – да за такое я б ему яйца оторвал!
Где-то вдалеке хлопнула дверь, сонный голос попросил, чтоб не мешали спать, и всё умолкло.
Я глянул на обложку. Там, словно бы из небесной глубины, из бесконечного звёздного пространства выглядывали два лица – княгиня Кира и её муж, князь Козловский… Батюшки! Да это же моя книга! От неожиданности у меня задёргались ноги, я даже подскочил на сундуке.
– Что, и тебя достало? – посочувствовал Распутин. – Да я вот тоже, как это прочитал… ты не поверишь, ну до чего же стало худо!
Достав из-за пазухи початую бутылку шустовского коньяка, Распутин сделал глоток, что-нибудь на полтора стакана, и протянул оставшееся мне.
– На-ко, прими чуток. Верь мне, сразу полегшает.
Я приложился к горлышку. Да там и осталось всего-то ничего…
Что будет, если он меня узнает? От этой мысли сначала бросило в жар, пот стал заливать глаза, а я тем временем, стараясь оттянуть неизбежную расплату, держал возле рта уже опустевшую бутылку из-под коньяка. Так, прикрываясь бутылкой, и стоял.
– Эко присосался! – Распутин вырвал у меня из рук бутылку, встряхнул, крякнул с сожалением и бросил в угол, за сундук. – Вот так оно всегда! Стоит хорошему человеку помочь в сурьёзном деле, как сам-то оказываешься на бобах. Да кабы знать… И до чего ж хочу напиться!
Честно говоря, и я не возражал. Напиться, забыться вечным сном и чтоб никогда уже не просыпаться!
Распутин вновь сердито глянул на меня, потом вдруг улыбнулся и сказал:
– А знаешь что? Поедем-ка сейчас со мной, хошь?
Такой развязки я не ожидал, а потому не сразу сообразил – всё, что ни делается, всё оказывается к лучшему. В том положении, в котором я с недавнего времени оказался, не приходилось выбирать. А вдруг и в самом деле… Вдруг поможет?
Я промямлил:
– Григорий Ефимыч, да я здесь вроде как бы под надзором…
– Ну дык и что? Иди, вещички собирай! Бежать, бежать надо из Москвы. Поганый это город…
Дорога на вокзал заняла гораздо больше времени, чем я предполагал. Сотни людей запрудили улицы, у каждого бантик на груди, даже студентки, милые барышни, что-то восторженное кричат, пытаясь перекрыть шум взбудораженной толпы. Словно бы вот ещё чуть-чуть и манна небесная накроет улицы первопрестольной плотным покрывалом взаимной любви и нескончаемого благоденствия. То и дело слышались возгласы:
– Долой тиранов! Да здравствует свобода!
Подумалось: совсем как в девяносто первом!..
Тем временем огромный рыкающий автомобиль двигался по Садовому кольцу. Кое-где приходилось останавливаться, так много было людей, но вот миновали Самотёку, и тут уж наш водила как следует наддал.
Распутин съёжился на заднем сиденье, уткнулся носом в воротник и старался не смотреть по сторонам. Путь наш лежал на Курский вокзал и далее – на Кавказ, туда, где Григорий Ефимович то ли надеялся переждать время этой смуты, а то и вовсе – имел намерение отправиться в Рим или Париж и снова жить припеваючи, благодаря содействию «жирных котов», банкиров и ворюг-чиновников, заранее перебравшихся в Европу.
Что поразило меня, так это отсутствие вокзальной суеты. Спокойствие и порядок, только военные патрули, да вот ещё плакат, призывающий пожертвовать средства для помощи раненым на фронте. Сам-то Распутин ничему не удивился – уверенным шагом, по-хозяйски, направился к купейному вагону, остановился на краю перрона, оглянулся, смачно сплюнул и полез в вагон. Я поспешил за ним.
Но вот уже устроились на мягких диванах в отдельном, богато отделанном купе. Тут же появился проводник в белом накрахмаленном кителе, с салфеткой на руке, склонился в уважительном поклоне:
– Чего изволите, Григорий Ефимыч? Может быть, чайку?
– Два стакана́ давай! Ну и закуски под мадеру. Мадеру-то завезли? – метнул суровой взгляд на проводника Распутин.
– Как же, как же! Не извольте беспокоиться. Вот, полный шкафчик, и закуска, как положено, – проводник услужливо распахнул дверцу и радостно осклабился.
– Давай её сюда! Да не лезь ты со своим… – Распутин отстранил проводника и ловким движением откупорил бутылку.
– А не слыхали, Григорий Ефимыч, как там на фронте-то?
– Да хрен с ними, и с фронтом, и с генералами энтими! Всё равно впустую. Токи тыщи православных зря положат, а это грех, – и глянул свирепо на проводника: – Чего стоишь-то? Пшёл вон, юродивый!
Проводника как ветром сдуло.
Ну вот, сидим мы, пьём. После того, что видел в городе, правду сказать, осталось лишь одно желание – напиться! И снова где-то в дальнем уголке сознания возникла мысль: уж как-то странно всё идёт, словно бы шиворот навыворот. Словно бы меня перекинули из вполне привычного времени на сто лет назад… Дальше голова отказывалась понимать, да и можно ли всё это осмыслить, если прямо на моих глазах огромное Колесо Истории вертелось вспять?
Тем временем первая бутылка опустела. Пришёл черёд второй…
– Хороший ты мужик, Владимир Алексеич, – проговорил Распутин, опрокинув в рот стакан мадеры, – да только суеты в тебе много. Вот ты скажи, зависть мучает тебя? А ведь это тоже грех. Всё хочешь возвыситься над людьми, чтобы разные там дамочки у ног твоих валялись… Да мне ли, грешному, этого не знать?
Честно говоря, занятый своими мыслями, я так и не смог сообразить, к чему это он и как ему ответить. Да и что тут говорить – было такое впечатление, что видит он меня насквозь, всё знает про меня, даже то, о чём я сам не подозреваю.
– Ну, что голову повесил? – Распутин усмехнулся. – Ты, может, и учёней меня, и обходительнее с бабами, а ведь такой же, как и я. Жадный до этого дела, а коли получишь что, так ещё поболе хочется. Разве не так?
– Может быть, и так…
– Ты на меня не серчай, – продолжал он, хлебнув ещё мадеры. – Я хоть и битый, хоть и весь израненный, даже отравить меня пытались, и всё равно… А потому что сила во мне есть! Вот ведь и каждый человек должен найти в себе такую силу. Силы-то, они разные, а главное, что крепость в человеке должна быть… Ну, как вот в этой мадере!
Распутин плеснул мне ещё в стакан, но глядя на то, как я поморщился, потому что уже изрядно перебрал, засомневался:
– Нет, что-то всё-таки с тобой не то, – Распутин посмотрел в мои глаза и погрустнел. – Что квёлый такой? Пей, милай, пей! Что, душа не принимает? Дак ты её заставь! – он стукнул могучим кулаком по столу, отчего у меня возникло подозрение, что вот напоят меня силой, а потом…
И опять словно бы читает мысли:
– Да ты не бойсь! Пишут обо мне всяко, а ты не верь… Людишки они жадные, завистливые. Писаки никчёмные, одним словом, – Распутин сплюнул прямо на пол и растёр сапогом. – А вот спросил бы я писателев энтих, пошто, значит, пишете? Ты сам-то знашь?
– Ну как же. Если есть талант и появились интересные мысли…
– Эх, вижу, что и ты ничего не понимашь. Потому как не в таланте дело, а в потребности души. А душа, она, соколик, дело тёмное…
– Разве писательство – это тоже грех?
– Грех греху рознь, – задумчиво произнёс Распутин. – А только и то надобно понять, что грех в жизни – это главное. Без греха этой самой жизни нет, потому как покаяния нет. А без раскаяния, знай, немощь тебя одолеет, и тогда уж точно, от бесовских козней не отвертишься.
Распутин ещё что-то говорил. Но я уже не слушал его. И вот, наконец, забылся тяжким сном.
