Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день уже, через час, когда мы оказались, не замечая города, у кремлевской стены на набережной.
Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там же, на Москве-реке, и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моею тайною женой».
Пожалуй, эти прекрасные строки не стоит разбирать, выискивая в них новые доказательства моей версии. Но удержаться очень трудно. Ну, скажем, вот такая фраза:
«Мы шли по кривому, скучному переулку».
А между тем, Обухов переулок имеет незначительный излом, впрочем, как и многие другие арбатские переулки. И ещё фрагмент описания их первой встречи:
«Эхо ударило в переулке и отразилось от желтой грязной стены».
Ничто так не подходит под это описание, как длинная жёлтая стена здания, в котором размещалась Пречистенская полицейская часть. Этот дом стоит там и поныне, по правую сторону при входе в Обухов переулок со стороны Пречистенки. При взгляде на него, и впрямь, возникает ощущение скуки и уныния.
Что ещё обращает на себя внимание в этом отрывке, так это встреча на Москве-реке. По Пречистенке до храма Христа Спасителя рукой подать, а там совсем рядом и Москва-река. А вот ещё одна немаловажная деталь:
«Идти мне было некуда, и проще всего, конечно, было бы броситься под трамвай на той улице, в которую выходил мой переулок».
Думаю, никто не решится опровергнуть утверждение, что трамвайная линия на Пречистенке в те времена была. Это ведь не то, что запутанная история с трамваем, который то ли ходил, то ли не ходил по Малой Бронной.
Ещё один фрагмент из «закатного романа»:
«Все пять комнат в верхнем этаже особняка, вся эта квартира, которой в Москве позавидовали бы десятки тысяч людей, в полном её распоряжении».
А всё-таки жаль, что Маргарита с мужем не жили в отдельном особняке. Особняк – это именно то, что отличает аристократию, богатых купцов, да тех заводчиков и видных членов госноменклатуры, которые понастроили себе особняков в начале прошлого, да и нынешнего века. В советское же время роскошные особняки редко предоставлялись даже семьям высших чинов. «Ответработников» по большей части расселяли в так называемые Дома Советов – в гостиницы «Националь», «Метрополь» и «Петергоф», в бывшие дома графа Шереметева и князя Куракина, в доходные дома на Знаменке, на Неглинной и на Пречистенском бульваре. Под это дело выделили и около двадцати зданий на территории Кремля.
Исключения были единичны – особняк предоставили Горькому, когда он возвратился в Москву, и Алексею Толстому. А вот работники Управления РККА, в том числе и прежний муж Елены Нюренберг-Булгаковой, Евгений Шиловский, обитали в выделенном для них доме в Большом Ржевском переулке. Так что проживание мужа Маргариты в отдельном особняке, да ещё и с готическими окнами – это бы явно противоречило действительности. Тому подтверждением служит и место обитания незабвенного Андрея Бабичева, «великого колбасника, кондитера и повара», героя повести Юрия Олеши – в его распоряжении была всего лишь отдельная квартира на третьем этаже. Однако особняк – это однозначно соответствует нашим представлениям о том, где и как должна жить знать, та самая аристократия, ставшая недостижимой для Булгакова.
Но чем Булгакову не приглянулся стиль «модерн», столь популярный в Москве начала прошлого века? Вот ведь и на Спиридоновке вполне можно было подыскать подходящее жилище – всё ближе к Патриаршим прудам. Тут, видимо, следует учесть, что готический стиль в архитектуре зародился на севере Франции, а вслед за тем распространился на соседнюю Германию. Как тут не вспомнить о немецких корнях Киры Алексеевны?
Итак, Маргарите с мужем принадлежала лишь квартира в многоквартирном доме. А толпы страждущих всё ищут некий «особняк». Да вот же он – дом № 6 по Обуховому переулку, чем вам не особняк? Роскошное четырёхэтажное здание, разве что готических окон с фонарями не хватает. Нужны непременно фонари – так они есть в соседнем доме. Для человека, ютившегося по углам, снимавшего комнату то в коммуналке, то во флигеле, доходный дом в Обуховом – это и вправду особняк.
Создаётся впечатление, что стоило нам допустить, будто К. это и есть Кира Алексеевна, как многие, ранее казавшиеся противоречивыми факты и фрагменты из «закатного романа» стали постепенно находить логическое объяснение. И даже то, что муж уехал на войну, и не на три дня, а на три года – это тоже нам известно:
«Муж уехал в командировку на целых три дня. В течение трёх суток она предоставлена самой себе, никто не помешает ей думать о чём угодно, мечтать о том, что ей нравится».
Мечты, несбыточные мечты о романтическом свидании… А, может, всё-таки сбылось?
Читаем дальше. И вот, наконец, находим те слова, которые вновь указывают на ту, которая была прообразом несравненной Маргариты:
«Бездетная тридцатилетняя Маргарита была женою очень крупного специалиста, к тому же сделавшего важнейшее открытие государственного значения. Муж её был молод, красив, добр, честен и обожал свою жену».
Итак, Маргарите было тридцать. А в 1929 году, когда Булгаков познакомился с Нюренберг-Шиловской, ей было тридцать шесть. Я думаю, вы согласитесь – существенная разница! Хотя, с другой стороны, это ни о чём не говорит – женщина и в сорок шесть может быть прекрасна. Но дело в том, что в декабре 1917 года, когда Булгаков предпринял неожиданный вояж в Москву, Кире Алексеевне исполнилось ровно тридцать лет, не больше и не меньше. А ведь именно тогда должно было состояться их последнее свидание.
Что ж, если уж начали столь удачно толковать фразы из романа, продолжим:
«Маргарита Николаевна не нуждалась в деньгах. Маргарита Николаевна могла купить всё, что ей понравится… Она была счастлива? Ни одной минуты! С тех пор, как девятнадцатилетней она вышла замуж и попала в особняк, она не знала счастья. Боги, боги мои! Что же нужно было этой женщине?! Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонёчек, что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною мимозами?»
Ну, ведьма, это понятно – потому что приворожила, завлекла. Но причём здесь чуть косящий глаз? Встречалось мнение, будто писатель хочет подчеркнуть, что для него важен не внешний облик героини, а жизнь её души. Странное дело, но на единственном известном мне портрете Кира Алексеевна сфотографирована почти что в профиль, скажем так – в три четверти. И ещё – позднее замужество, когда ей было уже двадцать пять, при столь редкой красоте и обаянии. Впрочем, это остаётся моим личным мнением. А вот единственное достоинство её избранника было только в том, что – князь. И ничего более заслуживающего упоминания. Так что, возможно, какой-то дефект зрения у будущей княгини всё-таки имелся… Да нет, вру! Конечно, не могло быть ничего такого.
Но почему косящая на один глаз Маргарита, выйдя замуж в девятнадцать, за последующий десяток лет даже не пробовала взять на воспитание ребёнка – это остаётся для меня загадкой. Возможно, и Булгаков этого не знал. Кстати, любопытно было бы узнать, а не косила ли на один глаз тётка Киры Алексеевны, так и оставшаяся незамужней Маргарита. Однако читаем дальше:
«…ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад».
Ну, конечно же, Кира должна была выбрать именно его, мастера!
«Да, да, да, такая же самая ошибка! – говорила Маргарита зимою, сидя у печки и глядя в огонь, – зачем я тогда ночью ушла от него? Зачем? Ведь это же безумие! Я вернулась на другой день, честно, как обещала, но было уже поздно».
Всё было именно так – разрыв между ними, окончательный разрыв, произошёл зимой 1917 года, 20 декабря или чуть позже. А дальше было лишь отчаяние. И тоска. И эту свою тоску Булгаков вкладывает в уста своей героини, Маргариты. Уж очень ему хотелось, чтобы Кира Алексеевна так подумала! И эта её «та же самая ошибка», то есть совершённая, по меньшей мере, во второй раз. А прежде она то ли отвергла его, то ли предложила, наконец, расстаться – и было это либо в конце 1916, либо в начале следующего года, когда Булгаков побывал в Москве.
«Я верую! – шептала Маргарита торжественно, – я верую! Что-то произойдет! Не может не произойти, потому что за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука? Сознаюсь в том, что я лгала и обманывала и жила тайной жизнью, скрытой от людей, но всё же нельзя за это наказывать так жестоко. Что-то случится непременно, потому что не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось вечно».
Нет, не случилось – не случилось для Булгакова. Ведь всё когда-нибудь заканчивается, как должен закончиться написанный роман. Но если в жизни не сбылось, там, на его страницах всё «случится непременно». И сбудется надежда, и мастер обретёт покой.
Увы, Булгаков ясно представлял себе, что потерял. Красивую, обаятельную женщину? Не только. О том, что Кира Алексеевна была человеком редкой доброты, лучше всего расскажут письма тех, кому она оказывала помощь. Вот пишет ей сестра Елена (это и другие письма хранятся в архиве княгини А.Г. Козловской в Пушкинском доме):
«Милая моя Кирочка! … Что ты нас опять так балуешь, ведь 150 рублей не пустячки и они тебе наверное были бы нужнее…»
А это пишет брат Георгий:
«Дорогая Киру! Не знаю, как тебя благодарить за твою доброту и заботливость обо мне…»
Разумеется, забота о родных, о самых близких людях – это так естественно! Тут вроде бы и нечего обсуждать. Надо полагать, другие на её месте точно также поступали. Но вот несколько неожиданное послание, обнаруженное мной, как и другие письма, в фондах Пушкинского дома. Привожу из него отдельные отрывки, поскольку многие строки очень трудно разобрать:
«Глубокоуважаемая княгиня! … К Николаю Алексеевичу приехала помощница, женщина врач … [Рассматривает фотокарточку] Вот сейчас передо мною Мина кушает за маленьким столом, угрюмая, держит задумчиво ложку. Виден кусок дома и аллея. И я уже там у вас. Мысленно заглядываю всюду. К княгине, в столовую, в Вашу спальню – мою любимую комнату! Может быть она теперь уже стала детской. Но я её вижу аккуратно прибранную, тускло освещённою лампадой, горящей в печурке перед образом. Так любила я там разговаривать с Вами и отдыхать одна. Вот вхожу на пальчиках в детскую. Темно, тикает будильник и мирно дышат Мина и Ириночка; подошла, посмотрела, перекрестила, не поцеловала: боюсь разбудить. Постояла, вздохнула и вышла. Спускаюсь в столовую, мимоходом заглянув в свою комнату… в столовой горит лампада. И почему-то она мне помнится так, как в тот вечер, когда приезжал князь Голицын. Вы с работой в руках, тихо разговариваете с ним, Елена Карловна шила оборочками панны [панталоны], я шила Минины рубашечки, а Георгий Алексеевич дивно играл Листа. Больше никого не было. Этого вечера я не забуду, так мне было хорошо тогда… Любящая вас и благодарная Поля».
Чувствуется, что это не чужой для Киры Алексеевны человек. Её дочь, Марину, Поля называет по-домашнему, так, как это принято в семье. И всё-то ей знакомо в этом доме – убранство комнат, даже мелкие детали… По описанию можно предположить, что это усадьба Блохиных в Шаблыкино. Смотрим на обратный адрес письма – Мацеста. Вот вам и разгадка. Судя по всему, Полина, нянчившая детей Киры Алексеевны, заболела, а добрая княгиня за свой счёт отправляет её в частную лечебницу, на Кавказ.
Кстати, а вот интересно, о чём Кира Алексеевна могла говорить с Голицыным – о том, как непросто сиятельному князю жить с простой крестьянкой? Попробуем найти ответ в воспоминаниях внука князя:
«Дедушка кн. Владимир Владимирович Голицын, младший сын Московского городского головы князя Владимира Михайловича Голицына, был женат на крестьянке из деревни Луги Апушкины Татьяне Семёновне Говоровой… Наше Ливенское имение составляло более 4000 десятин, а в конце XIX века было куплено у Лидии Владимировне Буколовой ещё небольшое имение, чуть более 200 десятин – это Луги Апушкины, которые почти сразу были переданы моему деду, где он и жил, куда привёл свою жену, где родились мой отец и тётушки Елена и Ольга. Дедушка до революции (до июля 1918 года) жил с семьёй в Лугах (летом) и занимался общественной работой – был вице-предводителем дворянства Ливенского уезда, работал в Земской управе, а с 1912 по 1918 год был её председателем».
Думается всё же, что потомок князя выдаёт желаемое за действительное – в наше время престижно не только подчеркнуть своё аристократическое происхождение, но и похвастать демократическими нравами в семье. Тем более, что даже отчество «крестьянина» Семёна Говорова никем из сторонников этой гипотезы не упоминается. Скорее всего, это лишь красивое семейное предание. Более вероятно, что тестем князя был купец Семён Иванович Говоров, проживавший в Ливнах. Знакомство их должно было неизбежно состояться, поскольку оба были избраны гласными уездного земства. Если же дочь у купца была красавицей, тогда тут нечего гадать. Вот и дворянин Сергей Алексеевич Блохин женился на купеческой дочери Елене Карловне. Что поделаешь, сердцу не прикажешь!
Итак, Полине пришлось поехать на Кавказ, а вот Юрия Михайловича судьба закинула на север. Только не подумайте, что он за Полярным кругом воевал, да и что там делать подпоручику Конной артиллерии. Сразу признаюсь, что высказанное ранее предположение, будто он пробыл на фронтах три года, судя по всему, не соответствует действительности. Хотя не исключён и отпуск по ранению. Но вот его письмо Кире Алексеевне, написанное летом 1916 года:
«Радость, мне должно быть окончательно везёт. Сегодня у Брюса натолкнулись на Ясинского, который согласился со мною ехать в Гельсингфорс. Понимаешь ли ты, как это важно. Он такой милый и добрый».
Здесь, во избежание двусмысленности, следует пояснить, что Андрей Николаевич Ясинский – это известный московский нотариус, контора которого располагалась на Театральной площади, в здании Императорского Нового театра. И согласился он ехать вовсе не по доброте души. Читаем дальше:
«Бог даст, всё пойдёт по-хорошему и наша взаимная любовь ещё больше утвердится».
Вот про любовь к Кире Алексеевне князь лучше бы уж не писал. По этой части Булгакову он и в подмётки не годится. Писал бы только о делах. Он и пишет:
«Надо было быть Кнааном [или Киваном? Фамилия некоего англичанина написана очень неразборчиво] и мной, чтобы с закрытыми глазами поехать в неведомые края… на автомобиле по невозможной дороге, оказавшейся вместо шоссе. Ехали мы не ложась спать полтора суток. Туда и срочно же обратно, останавливаясь по два раза часа на полтора-два для еды… Много раз приходилось вытаскивать из песков машину и носить воду, которая закипала в радиаторе».
Как-то сами собой всплывают из памяти герои Джека Лондона, бесстрашные покорители просторов Заполярья. Да так оно и есть! В то время, как русская армия отбивалась от германца где-то там, на юго-западе, князь совершает стремительный бросок на север с единственной целью – застолбить участок на золотоносной реке. Для этого и повёз с собой нотариуса. А выто что подумали?
Компанию князю составил его знакомый по дирекции Императорских театров камергер Александр Крупенский. В качестве полноправного партнёра Юрий Михайлович предложил участвовать в деле и своему шурину Владимиру, сыну покойного шталмейстера, но тот предпочёл не рисковать. Автомобиль и инженера-англичанина предоставило британское посольство – князь был коротко знаком с одним из дипломатов, Генри Брюсом.
«Содержание золота необыкновенное и мошенничества не может быть, т.к. мы с нашим англичанином сами брали в ковши песок и промывали. Это человек, работавший по золоту всегда и за свою 30летнюю работу не видевший такого громадного % золота нигде в мире. То, что пишу, не увлечение, а факт. Как хорошо, что решились на поездку!»
Вполне допускаю, что за год-полтора князю удалось намыть золота в реке, чтобы хватило для безбедной жизни на первых порах в грядущей эмиграции. Кстати, всякий может убедиться в существовании той речки. Пусть обратится ко мне, я укажу дорогу – возможно, и золота там ещё навалом. Тем более, что все известные месторождения в Финляндии находятся за Полярным кругом, а это – значительно южнее, там, где никто золота прежде не искал.
И всё же, именно «доступность» – князь доехал до реки на автомобиле – вызывает у меня сомнения. Так что, пожалуй, не спешите подавать заявки. Известно, что российские мошенники в деле «облапошивания» и в те далёкие времена давали немалую фору иностранцам. В частности, на «лохов» был рассчитан хорошо отработанный приём, известный как «стреляние» и заключавшийся в подбрасывании золотого песка на заведомо бедный золотом участок. Увы, мошенничество выяснялось только после начала разработки, когда уже невозможно было отыграть назад. Подобным образом оказался одурачен прусскоподданный Георг Рюхардт – было это за полтора десятка лет до описываемого случая, в Сибири. Впрочем, судя по всему, бюджет семьи не очень пострадал – супруга, Фанни Карловна владела недвижимостью в Москве, доходы даже позволяли Рюхардтам наведываться в Баден-Баден. Там-то эту «милую парочку» и встретил отец Киры Алексеевны, о чём не преминул отписать домой. Однако вряд ли Фанни Карловна поделилась с Блохиным грустным опытом своего золотоискательства. Выглядеть дурой в глазах почтенной публики – кому ж это понравится? Да уж, знал бы Юрий Михайлович о злоключениях семейства Рюхардт, поостерёгся бы гнать по бездорожью «в никуда».
Но если до октября 1917 князь золота всё-таки сумел намыть, тогда, и в самом деле, ему повезло. Даже несмотря на то, что остался без наград за ратную службу в артиллерии. А вот с нотариусом случилась неприятная история. До Франции он, в конце концов, добрался, но… Лет эдак тридцать тому назад на окраине Обнинска рыли котлован. И вот нежданно-негаданно наткнулись на богатый клад. Чего там только не было! А на одном из украшений выгравирована надпись – «А.Н. Ясинский. 14 октября 1895 г.».
А вот и ещё одна косвенная, надо сказать, очень зыбкая связь между Булгаковым и семьёй Козловских. В своих воспоминаниях о жизни в эмиграции, в Константинополе, Любовь Белозерская, будущая жена Булгакова, пишет:
«Мы должны были танцевать с ним «Голубой вальс», в то время необыкновенно популярный французский вальс. Постановку Фокина я вывезла из Петрограда. Фреди был миниатюрен, подозрительно покачивал бедрами и, боюсь, подрисовывал себе около рта женственную родинку. Я тоже была не на высоте. Лучшая танцевальная пара—Таня Хирчик, по сцене Хирье (тоже, как и я, из частной петроградской балетной школы). Её партнером был негр – Володя Крупенский. Когда-то русский дипломат вывез и усыновил негритянского мальчика».
Этот дипломат – то ли Василий Крупенский, то ли Анатолий, его брат – принадлежал к тому же роду бессарабских богачей, что и бывший «управляющий балетом» камергер Крупенский, близко знакомый с князем Юрием Михайловичем.
Но возвратимся к Кире Алексеевне и Булгакову. Полагаю, и вы тоже согласитесь – что-то между ними было. Была первая встреча. Возможно, было одно или несколько романтических свиданий. Однако всё остальное было им придумано. Именно поэтому сцены близости Мастера и Маргариты совсем не впечатляют. А может быть, Булгаков писать об этом просто не умел? Может быть, и способен был Булгаков описывать сцены любви, но откровенничать по этому поводу не счёл для себя возможным. Нас же откровения, только иного рода, преследуют с самого начала поисков загадочной К. И вот вам ещё одно.
Перед самой империалистической войной жил в Москве на Поварской улице некто присяжный поверенный Булгаков. «Да мало ли в Москве Булгаковых!» – скажете вы. Оно, конечно, так. Вот только жену его звали… Маргарита.
Не странно ли такое совпадение? Ещё более непонятно, как обыкновенному юристу удалось пробраться в высший свет, то есть оказаться в роскошно изданном списке князей и прочих графов, который я имел удовольствие прочитать. Речь идёт о «Великосветском Еженедельнике». Неужто демократия буйным цветом расцвела в России в эти годы? А заодно и недоступная нам свобода слова – если что хочешь о себе сказать, нужно лишь заявить о своём желании, и даже денег не возьмут.
Читаем:
«Милостивые государи! Редакция покорнейше просит Вас не отказать в любезности доставлять с 1 сентября каждого года сведения о переменах произошедших в Вашем служебном положении, а также о перемене Вашего адреса и проч.»
Особенно впечатляет здесь таинственное «проч.» Перечислениям достоинств сиятельных вельмож из упомянутого списка предшествует реклама гигиенических корсетов от мадам Пере. Но тут веление времени – даст Бог, переживём и это:
«Зная хорошо анатомию и следя постоянно за всякими новостями в медицинской литературе я вполне достигла успеха усовершенствовать покрой моих корсетов чтобы они были безвредны и гигиеничны».
Поверим на слово не шибко грамотной мадам и возблагодарим за попечительство о лошадях услужливого «мусью» Жозепа. В своей рекламе тот хвастается тем, что отпускает экипажи с лошадьми помесячно, даже подённо. И более того – берёт лошадей и на комиссию, и на прокорм. Похвальная забота о братьях наших меньших!
Ну, а там, где кони с экипажами, там обязательно должны быть седоки – всё, как положено: далее следует длиннющий список (полсотни строк или чуть больше) членов императорской семьи со всеми Их Величествами, Высочествами, Великими князьями – как принято говорить, со всеми чадами их и домочадцами. Это же сколько и каких средств требуется, чтобы обуть, одеть и прокормить эту ненасытную ораву! Но не волнуйтесь – для этого есть Министерство Императорского Двора, а в нём Главное Управление Императорских Уделов. А в том Управлении всяческих хозяйств с поместьями – не счесть!
И вот сдаётся мне, что в тех случаях, когда речь идёт о знати, демократия и равноправие оказываются совершенно ни при чём. И дело даже не в цене великосветского издания – два пятьдесят за штуку! Причина появившихся сомнений в том, что, не в пример Михаилу Афанасьевичу, этот мной обнаруженный Булгаков совсем некстати оказался дворянин. И не какой-нибудь там завалященький потомок обедневшего, всеми презираемого рода, а сын действительного статского советника. И квартировал он не в коммуналке на Большой Садовой, а в бывшей княжеской усадьбе на Поварской, где что ни дом – то нынешняя или бывшая, но знаменитость. Да и фамилия его жены писалась с обязательной приставкой «фон». Вот только так и не иначе!
А, может статься, и Михаилу Афанасьевичу попался на глаза тот список. Уж как он опечалился, должно быть, обнаружив в нём своего однофамильца. Скорее всего, счёл всё это за издевку. Кстати, в этом списке присутствует и фамилия мужа Киры Алексеевны.
Любовь Белозерская в своих воспоминаниях указывает ещё на один текст, содержащий фамилию Булгакова и ставший, по её мнению, толчком для написания романа о Сатане:
«Когда мы познакомились с Н.Н. Ляминым и его женой художницей Н.А. Ушаковой, она подарила М.А. книжку, к которой сделала обложку, фронтисписную иллюстрацию «Чёрную карету» – и концовку. Это «Венедиктов, или достопамятные события жизни моей. Романтическая повесть, написанная ботаником X, иллюстрированная фитопатологом Y. Москва, V год Республики»… Автор, нигде не открывшийся, – профессор Александр Васильевич Чаянов. Н. Ушакова, иллюстрируя книгу, была поражена, что герой, от имени которого ведётся рассказ, носит фамилию Булгаков. Не меньше был поражён этим совпадением и Михаил Афанасьевич».
Думаю, что Булгаков был поражён не столько присутствием своей фамилии в тексте, посвящённом «проделкам» Сатаны в Москве, но гораздо более тем обстоятельством, что фамилия героини повести Чаянова была обозначена буквой К., а книжку ему подарили через несколько дней после того, как появилась декабрьская запись в дневнике о Кире Алексеевне.
И снова на дворе декабрь, снова дневник и автор дневника, фамилия которого начиналась с буквы «б» – на сей раз это доктор Борменталь из повести «Собачье сердце». Ещё одна ипостась Булгакова вдобавок к Берлиозу, Бегемоту и Бездомному?
Вот что написано в дневнике:
«22 декабря 1924 г. Понедельник. История болезни… 23 декабря. В 8,30 часов вечера произведена первая в Европе операция по проф. Преображенскому: под хлороформенным наркозом удалены яичники Шарика и вместо них пересажены мужские яичники с придатками и семенными канатиками, взятыми от скончавшегося за 4 часа, 4 минуты до операции мужчины 28 лет и сохранявшимися в стерилизованной физиологической жидкости по проф. Преображенскому».
Не знаю, как у вас, но у меня сложилось впечатление, что насилие над бездомным псом в сознании Булгакова отождествляется с насилием над его личностью, совершённым в двадцатых числах декабря 1917 года, с насилием над его любовью, отвергнутой так жестоко, так безжалостно.
А вот отрывок из «Театрального романа»:
«Просматривая отдел "Театральные новости", я нет-нет да и натыкался на известия о моих знакомых. Так, пятнадцатого декабря прочитал: «Известный писатель Измаил Александрович Бондаревский заканчивает пьесу „Монмартрские ножи“, из жизни эмиграции. Пьеса, по слухам, будет предоставлена автором Старому Театру»… Двадцать второго было напечатано: "Драматург Клинкер в беседе с нашим сотрудником поделился сообщением о пьесе, которую он намерен предоставить Независимому Театру. Альберт Альбертович сообщил, что пьеса его представляет собою широко развернутое полотно гражданской войны под Касимовым. Пьеса называется условно "Приступ""».
Ну, конечно, приступ! Приступ боли и страшного отчаяния. Заранее слышу упрёки в том, что делаю глубокомысленные выводы «из ничего». Однако заметьте – здесь всё то же 22 декабря. Возможно, Булгаков сам не сознавал, что пишет – и эта дата в обстоятельствах, прямо или косвенно связанных с болезнью, возникала из-под его пера помимо воли.
И снова тот же день, на этот раз в «Белой гвардии»:
«Турбин стал умирать днём двадцать второго декабря. День этот был мутноват, бел и насквозь пронизан отблеском грядущего через два дня рождества».
Что тут ещё добавить? Итак, судя по всему, окончательный разрыв с Кирой Алексеевной случился накануне 22 декабря. Разрыв для Булгакова почти трагический, поскольку мог он привести и к смертельному исходу, если бы не удалось избавиться от пристрастия к наркотику. Но, как известно, Алексей Турбин, вопреки прогнозам докторов, выжил в 1918 году. В том же году выжил и Булгаков.
Коль скоро речь зашла о числах, тут самое время припомнить фразу из воспоминаний Владимира Лёвшина, соседа Михаила Булгакова по квартире в доме, по общему признанию, послужившим прототипом для знаменитого 302бис из «закатного романа». Если не сделать этого сейчас, боюсь, что будет поздно. Что ж, читаем:
«Ну, а нет ли где-нибудь двойников у номера 302бис? Полистаем Булгакова… Так и есть! В бюрократической фантасмагории "Дьяволиада" под номером 302 значится некая совершенно неуловимая комната, где помещается Бюро претензий. В "Театральном романе" число 302 превращается в номер страницы, на которой издатель Рудольфи предлагает Максудову вычеркнуть слово "дьявол"… Вот оно что! Стало быть, это число обладает в глазах автора совершенно определённой «дьявольской» образностью, и не случайно он пометил им дом, где поселил Воланда».
Итак, поклонник Булгакова и обитатель дома на Большой Садовой нашёл в номере 302 некую «дьявольскую образность». Многие исследователи пытались разгадать тайну этих цифр, но безуспешно. Что ж, ещё одна загадка? Оказывается, нет, не ещё одна – всё та же. А дело в том, что загадочные цифры напрямую связаны с темой нашего повествования – загадкой К.
И всё же для порядка попытаемся отыскать дом с этим номером на многочисленных Садовых в дореволюционной Москве – в советское время сквозная нумерация Садового кольца была отменена. Увы, ни на Большой Садовой, ни на одной из прочих, вплоть до Садовой Черногрязной дом с таким номером я не нашёл. Осталось только воздеть руки к небу и возопить: «Да куда ж он подевался?!» К счастью, дом вскоре обнаружился. Однако не на Садовой, а на той части Садового кольца, которая называется Большой Сухаревской площадью, и расположился он как раз напротив Института Склифосовского, бывшего Странноприимного дома графа Шереметева.
Чем же Булгакову могло приглянуться это место? Сам дом, явно не имевший никакого отношения к роману, в царские времена принадлежал братьям Минаевым, торговавшим сюртуками. Может быть, Булгакова, врача по образованию, чем-то привлекла больница? Однако Мастер и Иван Бездомный лечились в другом месте, а Маргарита вроде бы к врачам не обращалась. Так что вполне логичен следующий вывод – найденный дом ничего не объясняет. Что же тогда нам остаётся? Где искать смысл этого «дьявольского» сочетания трёх цифр?
Разгадка оказалась удивительно проста, стоило посмотреть на номер телефона квартиры Киры Алексеевны в Обуховом переулке: 3207. Три цифры в память о несчастной любви. Всё, что ему осталось…
А вот интересно – что там, за дверью комнаты № 302 из «Дьяволиады»? Читаем надпись на двери – «Отдел претензий». На что же Булгаков мог или хотел претендовать?
«Коротков вошёл и очутился перед семью женщинами за машинками. Поколебавшись немного, он подошёл к крайней – смуглой и матовой, поклонился и хотел что-то сказать, но брюнетка вдруг перебила его. Взоры всех женщин устремились на Короткова.
– Выйдем в коридор, – резко сказала матовая и судорожно поправила прическу.
"Боже мой, опять, опять что-то…" – тоскливо мелькнуло в голове Короткова. Тяжело вздохнув, он повиновался. Шесть оставшихся взволнованно зашушукали вслед.
Брюнетка вывела Короткова и в полутьме пустого коридора сказала:
– Вы ужасны… Из-за вас я не спала всю ночь и решилась. Будь по-вашему. Я отдамся вам.
Коротков посмотрел на смуглое с огромными глазами лицо, от которого пахло ландышем, издал какой-то гортанный звук и ничего не сказал. Брюнетка закинула голову, страдальчески оскалила зубы, схватила руки Короткова, притянула его к себе и зашептала:
– Что ж ты молчишь, соблазнитель? Ты покорил меня своею храбростью, мой змий. Целуй же меня, целуй скорее…»
Понятно, что и здесь Булгаков выдаёт желаемое за действительное. «Ты покорил меня, мой змий»! Припомните, что в «Морфии» он называл её змеёю. Брюнетка, смуглое лицо с огромными глазами, от которого пахнет ландышем… Смею утверждать, что это описание Киры Алексеевны. Вот что смущает – это страдальческий оскал зубов. Ведьма! Ведьма, перевоплотившаяся в Маргариту…