Владимир Алексеевич Колганов
Булгаков и княгиня
XVII
Денег, между тем, почти не оставалось. Впрочем, как и надежд на изменение жизни к лучшему. Пришлось обращаться к проходимцу-маклеру. Тоже, конечно, не подарок, однако в издательских делах вроде разбирается, может что и подсказать. Тот принял меня, развалясь в диване, на подушках. Однако, угадав цель моего прихода, тут же отложил в сторону кальян.
– Ну что ж, очень, очень рад. Рад, что, наконец, решились. Я к тому, что могу предложить подходящий вариант. Учтите, это только для вас, со скидной до двухсот процентов, – маклер радостно ощерился.
– Так не бывает, – возражаю.
– Что ж, не устраивает двести, пусть будет пятьдесят. Какие могут быть претензии? Мои деньги – ваш товар. Но если вы получили шикарное наследство…
– Не в этом дело…
– Не в этом, так не в этом. Я даже не стану возражать, – тут маклер встал, видимо, желая подчеркнуть торжественность момента. – Итак, внимание, вот что я предлагаю. Вы уступаете мне права на свой роман, а я выплачиваю за это единовременно… ну, скажем, пару тысяч баксов.
– Но это же воровство, грабеж средь бела дня! – от такой наглости я даже привскочил на месте.
– Ах, как же вы любите всё преувеличивать! – маклер недовольно сморщил длинный нос. – Я даже не успел всего сказать, а уже навешивают обвинения в членовредительстве, педофилии и ещё бог знает в чём.
– Клевета! Я этого не говорил!
– Ну так я вас уверяю, ещё скажете. Мой жизненный опыт подсказывает – в иных обстоятельствах и не такое произносят.
– Я вообще могу молчать.
– И правильно сделаете. Шустера никто не переспорит. Так вот, чтобы потом не обвиняли меня во всех смертных грехах… Тут в договоре, в пятом пункте, – маклер близоруко напряг глаза, вглядываясь в текст. – Словом, если наберёте за год требуемую сумму, сможете выкупить свой ненаглядный роман. Да, честно говоря, он мне и не нужен.
– Зачем тогда? – я донельзя удивлён.
– Ах, господи! Да просто так, вложение капитала, не более того. Впрочем, вы в денежных делах профан.
С чем-то я могу и согласиться. Пожалуй, да, здесь я профан. Но в остальном… Прочие произнесённые маклером слова так и остались для меня загадкой. Увы, ясность наступила много позже. Ну а теперь что оставалось делать? В общем, договор я подписал.
– Кстати, – сказал маклер, помахивая листком в ожидании, когда высохнут чернила, – я тут прослышал, как встретили вас в родном посольстве. Ну просто ужас! Невиданное издевательство над достойными людьми. Как можно человека не пускать домой? – и, перестав махать, развёл от удивления руками. – Так вот позвольте в знак нашей с вами дружбы и моего глубокого почтения преподнести… – тут сунул руку в свой карман. – Вот вам наш, российский паспорт. Ну а второй пригодится на тот случай, если вдруг захотите от меня во Францию удрать, – маклер хохотнул. – Здесь виза на целый год… Да, только вот с фамилией возникла неувязка. Видите ли, уже был один человек, ваш полный тёзка и при том, кажется, писатель. Так вот, я под другой фамилией вас записал. Чтобы, не дай бог, не возникло неприятностей от «органов» при пересечении границы, – загадочно посмотрев в глаза, он протянул мне паспорта.
Я взял. Открыл тот, что для заграницы. На меня смотрело совершенно незнакомое, чужое лицо – то самое, что я узрел в витрине магазина при первой встрече с маклером. Не мудрено, что под чужой фамилией. Подумалось: всё лучше, чем ничего. Да и фамилия совпадала с псевдонимом – Покровский. Теперь, если что, не будет возникать сомнений в моём авторстве.
Ладно, Покровский, так Покровский. Хорошо хоть, пополнился бюджет. Что ж, такое пополнение надо бы отметить – только уж наверняка не с Шустером. Тот, небось, рад был бы радёшенек поддать на дармовщину. Однако жаль, пригласить-то больше некого. Вот говорят: не умеешь ты дружить. Это, смотря, что под этим понимать. Пустой трёп, пересказ чьих-то шуточек, анекдоты с бородой – это без меня. Нет, в дружеском общении, в разговоре мне нужно найти свой интерес, нужно вдохновение. Только откуда его взять? Вот если бы повстречать ту блондинку из театра…
Так, не теряя надежду на возможность интересных встреч, оказался я в том самом кабачке, где успел отметиться с Перчаткиным. Пью виски, думаю о том, о сём… И вдруг в зал ввалилась шумная компания. Время уже позднее, в прежние времена актёры после спектакля отправлялись в «Дом актёра» – кто выпить, кто поужинать. Ну вот и эти, видимо. Теперь-то кабаки чуть не на каждом углу. Гляжу, глаз у меня намётанный – сразу вижу, что именно они, хотя в этом интимном полумраке, когда горят только тусклые плафоны вдоль стены, лиц невозможно разобрать. Сели за столик, что-то обсуждают. Им вроде бы смешно, а я, как вспомню свой поход в театр, дискуссию с тамошним Евстафием, так сразу тошно мне становится. Что ж, ещё виски заказал.
Сижу, слушаю музыку, однако чувствую – что-то здесь не так. Такое ощущение появилось, будто рядом остановился кто-то. Думаю, даже если с друзьями не везёт, незачем знакомиться с каким-нибудь ханыгой из завсегдатаев. Если заговорит, сделаю вид, что не расслышал или просто со скуки задремал.
– С горя пьёте или так? – а голосок такой, не сказать, что тонкий, но очень ласковый, мужики вроде бы так не говорят.
Обернулся… Батюшки! Передо мною Софья, та самая, из театра. То есть не Софья, но как зовут, откуда же мне знать?
– Можно присесть? – спрашивает.
А я, старый болван, даже не привстал, чтобы подвинуть даме кресло.
Надо сказать, что вблизи она не совсем такая, как на сцене. Потому что грима нет? Пожалуй, да – грим некоторых старит. А тут юное, очень миловидное лицо, губы бантиком, тонкий прямой нос, светлые, чуть приглаженные волосы, пучком собранные на затылке. Так и смотрю на неё с раскрытым ртом.
– Это у вас после того случая или с детства? – говорит, присаживаясь.
– Вы о чём?
Смеётся. Я бы тоже посмеялся, если б знал, что имеется в виду. Ах, да! Видимо, тот скандал, что я учинил в театре.
– Вы уж меня простите, – говорю. – Зря всё это затеял.
– Нет, почему же? Мне понравилось.
– Правда? А почему ж тогда кричали?
– Вы заметили? Даже не знаю… Все кричали, ну и я.
– Неужели я похож на соблазнителя?
– Вот вы о чём! Ну, если уж я сама села за ваш столик, так кто же кого тут будет соблазнять? – уже чуть ли не хохочет.
– Надеюсь, всё же я… – пытаюсь подыграть.
– Ладно, пусть будет так. И чем собираетесь даму соблазнять? Кстати, я бы тоже выпила.
Виски – это не проблема. Официантка тут как тут. И после глотка скотча говорю:
– А я, было, подумал тогда, что, если встретимся случайно, обойдёте стороной.
– Пожалуй, так и случилось бы, если бы не ваша пьеса.
– Что, понравилась? – я, в общем-то, не удивлён.
– Очень! Да все наши в неописуемом восторге!
– И даже главреж?
– Ой! Только про него не спрашивайте. Я ведь из театра этого ушла.
– Да что случилось-то? Неужели я был прав?
– Всё тютелька в тютельку! И распределение ролей, и постель…
– Выходит, постель вас разлучила? – улыбаюсь.
– Если бы… Скорее всего, он всё это для проформы, понарошку, просто так, – мне показалось, что слышу нотки сожаления.
– Да неужели?
– Ой! Не хочу об этом вспоминать.
– Так что, теперь вы без работы? – готов выразить сочувствие.
– Да нет, совсем наоборот. Я ведь после театрального училища играла в одной очень интересной мастерской, у своего приятеля. Он мой однокурсник. Теперь вот снова возвратилась туда. Кстати, наш худрук хочет с вами познакомиться, поговорить о постановке пьесы.
Странно, вроде бы должен радоваться, но почему-то язык не поворачивается благодарить за добрые слова. Ещё совсем недавно мечтал о постановке, а вот теперь всё словно сгинуло – нет никакого желания кого-то в чём-то убеждать, не вижу смысла тратить силы на бесплодные дискуссии. И даже вместе с актёрами стоять на сцене в день премьеры и ловить восторженные взгляды здешней публики… Перегорело, ничего больше не хочу! Пусть «Гамлета» ставят с хэппи-эндом, пусть «Трёх сестёр» превратят в гулящих баб, пусть представляют на сцене лишь «перфомансы». Мне по боку всё это, мне это ни к чему. Не надо мне вашего театра! Так и сказал.
Вижу, что обиделась. Не за себя, а за театр.
– Ну, вы неправы. Нельзя же о театре судить по одному такому случаю. Конечно, многие теперь без ума от авангарда, но далеко не все. Да и причина этого, прежде всего, в отсутствии хороших новых пьес. Так мне кажется.
– Возможно, – говорю и тут же вспоминаю, что даже имени её до сих пор не знаю. – Вы мне оставьте телефон, а я, так и быть, подумаю, стоит ли отдавать вам пьесу.
– Ладно, – отвечает мне с улыбкой. – Только вы не очень долго размышляйте.
Я подаю ей записную книжку, она что-то пишет. Говорит:
– Ну вот, пойду, а то мой худрук, наверное, заждался, – и посылает воздушный поцелуй кому-то за тем столиком, где сидят актёры.
Уходит. Вероятно, навсегда. Что ж, поручение выполнила, правда, нельзя сказать, что до конца. А потому что соблазнить автора, уговорив отдать театру пьесу – это не так просто. Тут не обойтись без более близкого, даже интимного знакомства… Впрочем, может, я и впрямь ещё подумаю. А пока раскрываю записную книжку, где красивым ровным почерком записан номер телефона, а под ним имя и фамилия…
Да, честно говоря, мне всё равно – что Софья, что Екатерина. Пусть обе будут счастливы! А я уж как-нибудь…
XVIII
В том доме на Большой Садовой, где я по ночам подрядился сторожить музей, жила-была девочка. Роста ниже среднего, телосложения хрупкого, я бы даже сказал, изящного. Но до того времени, когда можно будет рассуждать о ней, как о красивой женщине, должно пройти ещё лет пять, если не семь. Ну, в общем, девочка как девочка. Да я бы на неё даже не посмотрел, если бы не одно обстоятельство – звали её… Кира.
Ну, Кира и Кира. Мало ли на свете имён? А эта – не дворянка, не дочь камергера и статского советника. И, как ни старайся, не найдёшь в ней знакомые черты. Однако воображение подсказывает то, чего, возможно, нет. И думаешь: а не была ли моя Кира в юном возрасте именно такой – взбалмошной, прелестной, шаловливой? Вот и отец всё жалуется, мол, покоя никому от этой Киры нет.
А что если попробовать вернуться мысленно назад? И даже вообразить то, чего и не было, и не могло быть вовсе. Вот думаешь, что отдельные фрагменты прошлого никак не соединить, не склеить. Но если всё же попытаться…
Уездный городок Карачев. Десяток вёрст до имения Шаблыкино. А там… Сцена, которую я много раз видел, представлял в мечтах. Пикник в приусадебном парке, на поляне. Дамы в кринолинах, офицеры лейб-гвардии конного полка, выборные от народа в дворянское собрание и местные помещики… Сытые, довольные всем люди. Скажи им, не поверят в то, что случится всего лишь через полтора десятка лет.
А рядом дети. Милые, беззаботные дети, играющие на лужайке. И среди них я, синеглазый мальчик в коротеньких штанишках. И она – девочка в белом платьице, с голубой лентой в волосах. Она кричит:
– Попробуй-ка догнать!
И я бегу за ней, бегу, вот-вот поймаю. Совсем немного уже и догоню… Но нет, напрасный труд, ничего не получается. Она как белая бабочка – кажется, уже догнал, однако снова и снова ускользает. Ещё чуть-чуть, последний мой рывок, вот протяну руку и тогда… И вот тогда, крепко взявшись за руки, взлетим, стремглав пронесёмся над лужайкой, над усадьбой и устремимся туда, где будем мы вдвоём – я, признанный писатель, и она. Прекрасная, дивная мечта…
Но тут вдруг в самый чудный момент раздвинулись кусты на окраине поляны, и оттуда показалось лицо той, подлинной, настоящей Киры. И простирая руки, сияя огромными от ужаса глазами, она зовёт:
– Миша! Михаил! Сюда! Сюда…
Да, это она, я узнаю. Я должен ей помочь! Да неужели способен лишь мечтать, предаваться сладким грёзам? Я сделаю всё. Всё, что только в моих силах! Даже если придётся поступить вопреки всему, даже если не суждено мне стать писателем.
Тогда зачем же здесь сижу? Да, да, бежать! Сейчас же, не откладывая на потом. Бегом в Париж!..
По-быстрому рассчитался с хозяйкой, попрощался с соседями, собрал свой чемодан. Там, на углу Триумфальной и Тверской очень кстати оказалась касса по продаже авиабилетов. Мне снова повезло – только что кто-то сдал билет, и вот я обладатель заветного пропуска в другую жизнь. Не повезло здесь, так непременно повезёт в Париже! Но главное, конечно, это Кира.
И вот, наконец, я в зале ожидания аэропорта. Рейс на Париж откладывается – у диспетчеров снова забастовка. Чтоб не завыть от досады и тоски, пришлось тащиться в ресторан. У стойки бара знакомлюсь с соотечественником – писатель, хоть и давно живёт в Москве, но родом-то из Киева! На радостях я готов его обнять. Чего не сделаешь после третьей рюмки! А он талдычит про какого-то Экзюпери, про его аэроплан… Говорит, был такой лётчик, ну и, конечно, литератор. Да понял я – писателей этих пруд пруди! Нет среди них только меня…
– И вот, поверишь ли, сколь б не летал, но каждый раз с замиранием сердца поднимаюсь я на борт, смотрю, смотрю на проплывающие мимо облака, и вспоминаю Антуана.
А я, стыдно признаться, этого Антуана не читал. И даже в первый раз лечу. Нисколько не боюсь, но кто знает, чем закончится… Только б долететь! Только бы узнать что-нибудь о Кире!
Вот объявили наш рейс. Ещё немного и рассаживаемся по местам. Тот, что писатель, у окна, я рядом. Взлетаем. Чуть качнуло. Он уже спит – бедняга, видимо, умаялся. А я во все глаза гляжу на синее небо, на кучевые облака. И вижу землю под крылом – дороги, пашни, города… И всё такое крохотное! Даже не верится, что это та самая земля. Вот пролетаем над рекой – да я даже в темноте её узнаю! Блестит, вьётся по равнине серебристой змейкой Днепр. Там где-то дальше дом, город, улица… Где-то там осталась и моя страна…
И вот ещё о чём подумал. И что это писателям не сидится в Киеве? И даже в Одессе? И почему-то в Таганроге? Нет, непременно подавай им либо Москву, либо Париж…
XIX
Сразу скажу, Париж меня разочаровал. Погода мерзкая – здесь, видимо, не знают, что такое настоящая зима. Дождь, слякоть, серые дома под серым небом… Разве таким должен быть декабрь? В общем, всё чужое, начиная с языка… Я уж не говорю про свои мытарства в поисках квартиры. В этом городе сдают для проживания всё! Сдали бы и койку в лифте, но, к сожалению, там лишь сидячие места – размер кабины большего не позволяет. Мне почему-то вспомнился летний отдых в Крыму, под Судаком – мы жили в комнатке, переоборудованной из куриного сарая. Нет-нет, здесь ещё до такого не дошли. Но даже за крохотный чуланчик идёт отчаянная борьба на грани выживания.
И всё же мне повезло. Уже на излёте сумрачного, неприветливого дня, прозябший, промокший и голодный, я нашёл то, что искал. Уж как я радовался, когда узнал, что моя спасительница была из «бывших», то есть самых настоящих, потомственных русских дворян. Выслушав несколько корявых фраз, выученных мной по словарю, милая дама сжалилась надо мной и произнесла на ещё более корявом русском:
– Дом номер шесть на рю Пуге, это в Клиши. Сообщите о своём прибытии консьержке. Кстати, и с ней желательно говорить по-русски. Вашей тарабарщины она явно не поймёт.
И вот я уже вхожу в подъезд. Типичный для Парижа доходный дом – почти такие же строили в начале века и в Москве. Консьержка – немолодая дама, по виду не аристократка, нет, скорее, учительница из гимназии. Строгая, как ей и подобает.
– Добрый вечер, мадам! Я к вам по направлению от…– Да, знаю, мне только что звонили. Добрый вечер, месье! Позвольте ваш паспорт, – внимательно разглядывает каждую страницу на просвет. – Вы не анархист? Не большевик?
– Что вы, мадам! Меня политика не интересует.
– Как странно! А я слыхала, что теперь в России это основное развлечение.
– Что вы имеете в виду?
– Ну как же! Говорят, каждый уважающий себя интеллектуал состоит в какой-нибудь карликовой партии. Это что-то вроде прежних кухонь, где обсуждали политические новости. А вместо колумбийских сериалов смотрят заседания парламента. Разве не так?
– Вообще-то я из Киева…
– Ах, ну да. Надеюсь, среди ваших родственников не было сподвижников Петлюры?
– Боже упаси, мадам!
– И то ладно. Что ж, можете располагаться, вот вам ключ. Меня следует называть мадам Ирэн… Кстати, чуть было не запамятовала… Что это вам не сиделось дома?
– Я, видите ли, любимую ищу…
– Ах, как интересно! – в глазах мадам появился интерес. – Так она что же, от вас или от большевиков сбежала? С кем? Надеюсь, с гвардейским офицером, а не с шантрапой какой-нибудь?
Не мог же я ей рассказать… Да и когда всё это было!
– Он был француз. Гастон дю Пти-Туара, так его звали, – как-то сама собой всплыла из памяти эта фамилия.
– Увы, мой дорогой, – мадам вздохнула, так примерно скорбят на похоронах. – В нынешние времена ни «дю», ни «ди»… даже привычное когда-то «де» встречаются очень редко. Так что могу вам только посочувствовать. Вряд ли вы свою любимую найдёте.
– Мне посоветовали обратиться в этот… как его… в Союз Русских Дворян…
– Фи, молодой человек. Кто вам такое насоветовал? Это не более, чем чиновничья контора, собрание совершенно бесполезных людей. Там вы уж точно о своей любимой не узнаете. Подруга ваша могла выйти замуж, причём не один раз, здесь такое принято. Наверняка у неё уже совсем не та фамилия, и муж может быть не русский и даже не француз…
– Так что же делать? – я в отчаянии.
– Я бы посоветовала вам поискать на кладбище.
– …?
– На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа попечительницей служит моя хорошая знакомая. Весь русский Париж она знает наперечёт, как свои пять пальцев. Причём, несмотря на преклонные года, память у неё, как у новейшего компьютера. Если намерены её повидать, я дам рекомендательное письмо.
– Буду весьма признателен, мадам…
Так я ответил консьержке, но честно вам скажу – в то, что Киры уже нет, я до сих пор не в состоянии поверить. Хотя бы потому, что сам я жив. И ещё потому что стоит мне закрыть глаза и перед глазами возникает подъезд её дома, ужин при свечах и шёпот милых губ… Я снова там, в Москве, в Обуховом переулке, весной семнадцатого года. И снова в моих объятиях она, единственная, неповторимая… Я снова в прошлом, хотя на самом деле валяюсь на тахте в крохотной квартирке, в Клиши, в столице Франции, в Париже…
Тут вдруг раздался тихий стук в дверь. Кого это принесла нелёгкая? Вслед за тем дверь комнаты отворилась, и показался некто в очках, без шапки, но с шарфом, скрывающим нижнюю часть лица.
– Что это? Господи! Откуда? – в ужасе забормотал я, ещё не успев очнуться от воспоминаний. – Эй, сударь! Месье! Вы как здесь оказались?
Незнакомец внимательно глянул мне в глаза и, придвинувшись, негромко произнёс по-русски:
– Успокойся! Помолчи немного. Ты здесь один?
– Ну да, один… – переведя дух, промолвил я, – а вы-то здесь причём?
Незнакомец тревожно огляделся по сторонам, и, убедившись, что в комнате нет больше никого, снял шарф, сбросил пальто прямо на тахту. Передо мной стоял пожилой господин, сгорбившийся, видимо, под тяжестью прожитых лет. Лицо его было испещрено глубокими морщинами, а в глазах – тоска и одиночество.
– Что, не узнал? Плохо, очень плохо. Если уж ты не узнаёшь…
Эти слова заставили меня похолодеть, я, было, привстал, но колени надломились.
– Господи Иисусе! Ваше сиятельство, Юрий Михайлович. Да что же это? Как же так? Да почему такое?
В голове у меня всё помутилось, и мысли запрыгали совершенно бестолково. Если этот – князь, то с кем же я на Патриарших… и потом во сне?
– Ах, как ты подряхлел, Миша! Боже мой, ну до чего ты старенький! – заговорил князь, волнуясь. – Но я всё же счастлив, что застал тебя в живых. Я, признаться, и не думал, что увижу. Думал, что большевики тебя там уморили…
От княжеской ласки я расстроился и зарыдал тихонько, утирая глаза…
– Ну, полно, полно, перестань…
– Как… как же вы, откуда, князь? – шмыгая носом, спрашивал я. – Как же это я не узнал вас? Глаза у меня, что ли, слепнут? Очки-то на вас, очки, вот главное, и борода… Княгинюшка-то, господи, княгинюшка-то с вами?
Лицо у князя ещё больше постарело.
– Умерла княгиня, двадцать лет уж минуло с того дня, – ответил он и задергал ртом, – в Нью-Йорке умерла от воспаления легких. Так и не сумела повидать родное гнездо, но всё время вспоминала. Очень, очень часто вспоминала. И строго наказывала, чтобы я тебя поцеловал, если увижу. Она почему-то верила, что мы увидимся. Всё Богу молилась. Видишь, Бог и привёл.
Князь наклонился, обнял меня и поцеловал.
– Царствие небесное, царствие небесное, – дрожащим голосом пробормотал я. – Панихиду вот закажу, а тогда уж можно и на покой… Так на каком кладбище княгиню хоронили?
– На Сен-Женевьев-де-Буа. Впрочем, там же и я…
Тут фигура князя странным образом заволновалась, так колышутся шторы от сквозняка, а вслед за тем и очки, и пальто, и сам князь рассеялись в воздухе, как мираж. Только в мозгу моём звучали сказанные им слова…
Так я и не понял, то ли это призрак бывшего обитателя комнаты на рю Пуге со мною говорил, то ли, утомившись с дороги, я задремал и потому всё это мне приснилось. Ну, в самом деле, в смерть княгини я никак не мог поверить. И вот бесконечно повторяю про себя: если я жив, тогда должна жить и она!
Но, как ни печально, поиски начать придётся с кладбища.
