Владимир Алексеевич Колганов
Булгаков и княгиня
Итак, в 1916 году в доме № 8 по Обуховому переулку квартировал некто Михаил Кутанин, врач, ассистент психиатрической клиники Императорского Московского Университета. Сын действительного статского советника и предводителя уездного дворянства, он дожил до преклонных лет, несмотря на кадровые чистки и репрессии. Но речь тут о другом. В двадцатые годы Кутанин увлекался эвропатологией, изучением генетических корней гениальности и её связи с психопатологией, опубликовав по этой теме ряд статей: «Бред и творчество», «Гений, слава и безумие». Примерно ту же тему затрагивает и монография, написанная в послевоенные годы: «Синдром многописательства». Впрочем, анализ научных достижений основателя саратовской школы психиатрии – не наше дело. С другой стороны, эти понятия – гениальность, бред, слава и безумие – не они ли положены в основу истории Мастера в «закатном романе» Михаила Афанасьевича?
Однако моё внимание привлекла книга, изданная Кутаниным в далёком 1915 году: «Хронический кокаинизм. К вопросу о психозах отравления». Стоит припомнить, что Булгаков впервые принимал наркотик, тот самый кокаин, двумя годами ранее, в 1913 году. Как утверждала его жена, Татьяна Лаппа, она тоже пробовала, но ей не понравилось:
«Я отвратительно себя чувствовала после этого. Не то чтобы возбуждение какое-то, а сонливость. И начиналась рвота. А он – прекрасно».
Вы спросите, при чём же здесь Кутанин? А не был ли уже тогда его пациентом Михаил Булгаков? Или же совсем наоборот – прекрасные воспоминания были связаны с употреблением наркотика, а книга о хроническом кокаинизме была написана по результатам совместного научного исследования? Только представьте – один врач, точнее будущий врач, по имени Михаил был чем-то вроде «подопытного кролика», участника эксперимента, другой же врач, тоже Михаил, внимательно наблюдал за тем, что с пациентом происходит. Типичный случай раздвоения личности с переходом заболевания в хроническую форму. Впрочем, это не более, чем домыслы, только и всего.
А между тем, есть очень интересный вопрос, на который до сих пор не было дано чёткого ответа. Кто мог подсказать Булгакову идею, положенную в основу повести «Собачье сердце»? Дядя-гинеколог, Николай Покровский, или другой дядя, педиатр, – да с какой, спрашивается, стати?! По мнению Татьяны Лаппа-Кисельгоф, Михаил Покровский и сам-то был немного не в себе. С таким же успехом это могла быть и «зубная врачиха, Зинушка», у которой Михаил Афанасьевич лечил зубы после переезда в Москву. Нет, всё не так – подсказать мог только психиатр! Конечно, и сам Булгаков был врачом, но к психиатрии не имел никакого отношения. А между тем, саратовское евгеническое общество, основанное в 1923 году, возглавлял тот самый Михаил Кутанин.
Попробуем эту версию развить – если идею повести с евгеникой подсказал Булгакову психиатр Кутанин, то не логично ли будет допустить, что он и стал прототипом профессора Преображенского? А вот это вряд ли. Однако предположение, будто Михаил Кутанин был тем таинственным К., по-прежнему остаётся в силе – логика и совпадение ряда обстоятельств не позволяют его начисто отбросить. И всё же есть ощущение, что от дневниковой записи, сделанной в декабре 1924 года, исходит аромат прекрасной дамы. Разве не так?
Но прежде, чем перейти к следующей версии, хотелось бы обратить внимание вот на что – на присутствие слова «важный» в той фразе из булгаковского дневника. Если бы речь шла о романтическом любовном свидании, автор вряд ли бы так написал. Сравните со словами из «Мастера и Маргариты»:
– За что это вы его благодарите? – заморгав, осведомился Бездомный.
– За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, – многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак…
Так что, если воспоминание связано не с чёртом, а с прекрасной дамой, можно предположить, что она стала первой женщиной в жизни Михаила Афанасьевича. Причём первой исключительно в том смысле, что «очень важной». Если же незнакомка оказывается тут ни при чём, тогда возможен вариант и с психиатром. В конце концов, кому что нравится…
Известно, что среди знакомых Булгакова было несколько К. Конечно, Коморские и Крешковы, несмотря на присутствие в их инициалах буквы «К», тут явно ни при чём, поскольку жили они не на Пречистенке, а недалеко от Патриарших. Но вот приятель Булгакова художник Сергей Топлёнинов имел в виду совсем другую К., даже настойчиво прочил её в Маргариты. Речь о его жене, Марии Кекушевой, дочери известного архитектора, перестроившего «Прагу» и вложившего немало сил в создание гостиницы «Метрополь» – вследствие того он закончил жизнь, как предполагают, в «жёлтом доме». Какие были основания считать, что это и была та самая К. – да откуда же мне знать? Разве что адрес привлекает – до революции Кекушевы жили неподалёку от Обухова переулка, на Пречистенском бульваре.
Была в жизни Булгакова и ещё одна примечательная К. В доме Викентия Вересаева, где Михаил Афанасьевич нередко бывал, жила семья неких Дроздовских. Булгаков подружился с одной из дочерей главы семейства – звали её Кира. Как мы увидим ниже, этот его выбор мог оказаться не случайным. Какое-то время они были неразлучны, вместе ходили по театрам. Булгакова даже прозвали «дневным мужем» Киры. А ведь зря! Думается, что употребление слова «муж» было бы в подобном случае совершенно неуместно. Впрочем, кто знает – быть может, несбывшееся желание быть рядом с подлинной К. было реализовано с помощью юной Киры?
Итак, вашему вниманию предлагается третья моя версия, самая главная. Речь пойдёт о молодой даме, жившей «в двух шагах» от дома, где квартировал в 1924 году Михаил Булгаков – на другой стороне Обухова переулка, чуть наискосок, в доходном доме под номером шесть, построенном в 1913 году по заказу наследников Надежды Филаретовны фон Мекк. Вы можете мне не верить, но с этой находкой связаны обстоятельства более чем странные.
Как уже было сказано, однажды, почувствовав в себе достаточно сил, я приступил к просмотру списка жителей Москвы за 1916 год, причём по вполне понятным соображениям решил ограничиться только фамилиями, начинающимися с буквы «К». И вот на третий день поисков, утром 31 декабря 2010 года, натолкнулся на искомую фамилию. Княгиня Кира Алексеевна Козловская – здесь, как мы видим, целых три «к». Но странность этой находки заключается в том, что через день начинался юбилейный год – 120летие со дня рождения Булгакова. Ну как тут не поверить в чудеса?
Однако я несколько опередил события, поскольку наличие требуемой буквы в фамилии и подходящего адреса – это ещё не доказательство. Начнём с того, что известно о молодой даме из дома на Обуховом более или менее достоверно.
Кира Алексеевна была дочерью действительного статского советника, камергера. Есть основания предполагать, что в пору своего знакомства с будущей женой, Еленой Карловной Герике, служил Алексей Сергеевич Блохин в звании поручика в Конногвардейском полку. Жили они в одном доме с тестем, там же вскоре родилась и Кира. В общем, всё складывалось так же, как у других людей их круга.
Загадкой остаётся, каким образом никому не известный дворянин – правду сказать, из очень древнего рода, – всего лишь штаб-ротмистр к сорока годам, через несколько лет получил звание камер-юнкера, а вслед за тем оказался в должности вице-губернатора. Пожалуй, объяснение состоит в том, что тесть Алексея Сергеевича, купец первой гильдии Карл Фридрихович Герике, был видным членом лютеранской общины Петербурга. Да и проживал он в доме, принадлежавшем лютеранской церкви, построенной в честь святых Павла и Петра. Там же размещалась и его контора. Если учесть влияние, которое имели немцы при дворе императрицы Александры Фёдоровны, да ещё принять во внимание их засилье на высших государственных постах, стремительное продвижение по службе зятя влиятельного купца, немца по происхождению, не представляется столь уж невозможным.
Однако более вероятно, что протекцию родственнику оказал московский обер-полицмейстер Дмитрий Трепов, женатый на Софии, сестре Алексея Сергеевича Блохина. Устроил же он чиновником особых поручений в своём ведомстве другого её брата, Николая. Однако залогом удачной карьеры будущего камергера, несомненно, стало положение в обществе его отца, богатого орловского помещика. А всё началось с того, что на Сергея Владимировича Блохина свалилось счастье! Вот как это было.
Жил в Орловской губернии Николай Васильевич Киреевский, отставной кавалергард, дальний родственник Василия Жуковского, Льва Толстого и Тургенева. Что-то он там не поделил с начальством, сгоряча вышел в отставку и уединился в своём имении, в Шаблыкино, в окружении многочисленных гостей предаваясь праздности и любимому занятию – охоте. Вот какую, не слишком лестную характеристику дал ему Толстой:
«Он – ограниченный, честный, твёрдый человек, исключительно охотник. Из всех его рассказов три четверти принадлежат охоте…»
Не слишком лестные слова. И вместе с тем, в письме Фету Лев Николаевич весьма восторженно отзывался о хозяине:
«А жалко, что вы не были у Киреевского. Расскажу вам, что это за прелесть – он сам и весь этот мир, который уже перешел в предание, а там действительность».
Свою страсть Николай Васильевич выразил в книге «Сорок лет постоянной охоты», изданной в 1856 году. Кое-кто после этого даже стал называть его писателем. Однако более известны были младшие братья помещика: Иван, публицист, видный теоретик славянофильства, и Пётр, знаток и собиратель произведений русского народного творчества, переводчик с испанского и английского языков, также во многом разделявший взгляды славянофилов.
А вот какое описание сохранилось о Шаблыкино:
«Село Шаблыкино и его приход расположены при большой Орлово-Трубчевской дороге, занимают ровную, немного прорезанную с востока и юго-запада оврагами, квадратную площадь, около 25 квадратных километров, орошаемую небольшою речкой Могом, тихо протекающей в илистых берегах. Климат и условия места очень благоприятны, местность сухая, в северо-восточной части покрыта лиственным лесом. Шаблыкинский приход получил своё название, как говорит предание, от фамилии помещика Шаблыкина, который лет 200 назад владел этой местностью, покрытой первобытными лесами».
Усадьбу Киреевского в Шаблыкино подробно описал известный краевед Михаил Пыляев:
«Лет тридцать тому назад, в богатом орловском имении проживал по-царски богатый помещик Н. Киреевский, страсть которого к охоте, собакам и садовым беседкам доходила до смешного. Усадьба его издали представляла какой-то восточный заколдованный город, огромное его состояние позволяло ему вести широкую жизнь. Многие окрестные помещики составляли обычную свиту этого барина, сопровождая его на псовую охоту. Об обедах и подарках его говорили на целую губернию… Один из домов в его усадьбе был отделан как лучшая гостиница: здесь могли останавливаться более сотни приезжих, жить по неделям и даже не являться на глаза хозяина. Все желания, все прихоти гостей исполнялись в точности его дворецким.
Барский дом был громадный. Главный корпус соединен был с каждой стороны длинными галереями с флигелями, отчего строение принимало огромные размеры. Большие залы в доме были в два света. По прихоти хозяина все украшения, как наружные, так и внутренние, представляли непривычному взгляду довольно странный вид. Начиная с решетки до флюгера на крыше дома всё изображало одни принадлежности охоты. Из окон выглядывали медвежьи головы, в углу притаился пушной зверь, вместо ковров владелец набросал звериные шкуры. На стенах висели картины, изображавшие псовую охоту. Вся мебель была из оленьих и лосиных рогов, кабаньих голов, лошадиных ног и т.д. … Сад был прохладный, дремучий, разбитый на сорока десятинах; в нём были аллеи без клочка голубого неба – всё зелень и тень. По главной аллее стояли статуи и памятники. В кущах дерев виднелись храмики с названиями, значение которых было приятно и понятно только одному владельцу. Они были построены во имя дружбы, истины, любви и терпения и т.д. Но особенно были великолепны беседки. Помещик имел к ним особенную слабость и не жалел десятки тысяч».
Это описание я привожу здесь не случайно, поскольку именно в Шаблыкино прошли юные годы Киры Алексеевны. Дело в том, что братья владельца имения умерли гораздо раньше него. Были у Киреевского дети или нет, мне точно не известно. Впрочем, проживали в соседнем, Малоархангельском уезде несколько Киреевских, по отчеству они были Николаевичи, но… Но с некоторых пор Николай Васильевич женщин на дух не выносил, даже въезд им в Шаблыкино был запрещен категорически. В чём тут дело? Возможно, ему не повезло с женой – матерью тех самых Николаевичей. Достоверно известно лишь одно – перед смертью он отписал имение дальнему родственнику, жителю той же Орловской губернии, весьма достойному человеку, отставному подполковнику и статскому советнику Сергею Владимировичу Блохину, деду Киры Алексеевны.
Родственные связи Блохиных и Киреевских мне проследить не удалось. Можно лишь отметить, что и те, и другие были в прежние века в родстве с Толстыми. История учит, что раз породнившиеся дворянские рода рано или поздно снова испытывают тягу друг к другу – примеров этому в родословных отыщется немало. Однако не станем больше гадать. Обратим внимание на доставшееся Сергею Владимировичу наследство:
«В селе Шаблыкино в 1886 году было 114 дворов; число жителей: мужского пола – 685, женского – 730».
Толстой в имении больше не бывал, и всё же можно было позавидовать новому хозяину. Правда, злые языки утверждают, что стараниями помещика со временем хозяйство стало приходить в упадок. Надо признать, ни он, ни его младшие братья никогда не отличались деловой хваткой. Судя по воспоминаниям Татьяны Аксаковой-Сиверс, представители этой ветви старинного рода Блохиных обосновались в Калужской губернии. Пётр Владимирович, мелкопоместный дворянин, знал толк в лошадях и позволял себе время от времени удовольствие служить стартёром на бегах. Даже квартиру имел поблизости, там же, на Ходынке. Алексей Владимирович, наплодив незаконнорожденных детей от дочери дьячка, бросил всё и сошёлся с молоденькой крестьянкой – видимо, предвидя грядущие преобразования в отечестве, попытался раствориться в массах. И если бы не участие сестры, Марии Владимировны, которая была замужем за богатым князем Алексеем Алексеевичем Вяземским, жизнь братьев могла сложиться много хуже.
Сергею Владимировичу, в отличие от братьев, нежданно-негаданно повезло с наследством. Ещё больше он выиграл, выдав замуж за будущего обер-полицмейстера свою красавицу-дочь. Но, судя по всему, умения вести дела ему это не прибавило. По счастью, вскоре после женитьбы на подмогу отцу явился отставной штаб-ротмистр с супругой. Стал ли его приезд началом изменений к лучшему в хозяйстве, не смею утверждать. Ясно лишь то, что после смерти отца Алексей Сергеевич приобрёл немалое влияние именно благодаря своему богатству. Отчасти, именно этим можно объяснить его назначение на важный пост.
Увы, особого успеха на ниве вице-губернаторства Алексей Сергеевич не достиг – два года в одной губернии, затем год с небольшим в другой. То ли характер у него был трудный, то ли должность оказалась не по плечам. Но, перебравшись в Петербург, продолжил службу в министерстве земледелия и землеустройства, став его представителем в Крестьянском поземельном банке. При том имел уже звание камергера и чин действительного статского советника.
Тесть будущего камергера был потомственным купцом, с конца двадцатых годов девятнадцатого века торговал мануфактурой, владел торговыми банями, алебастровым заводом и, судя по всему, немало жертвовал на дела церкви, что надо признать весьма разумной тратой капитала. Имея двух сыновей и столько же дочерей на выданье, станешь использовать любые возможности, лишь бы обеспечить благополучие любимым детям. Старшей, Елене, в итоге удалось подыскать более или менее достойного жениха, а вот младшая так и засиделась в девках. Младшенькую из дочерей купца звали… Маргарита.
Вот странное дело – стоило предположить знакомство Михаила Афанасьевича с Кирой Алексеевной, как тут же возникает это имя. И снова припоминаем «Фауста», несчастную, всеми отвергнутую Маргариту… И не забыть бы про немецкие корни Киры Алексеевны. А ещё это явное пристрастие Булгакова к аристократизму. Тут и монокль в глазу, и поиски жены-аристократки – на смену заботливой Татьяне Лаппа явилась Белозерская. А за Любовью Белозерской следует Елена Нюренберг – хотя и не дворянских кровей, зато немецкая фамилия, да ещё и родила двух сыновей от генерала! Не слишком ли много совпадений? Аристократы, Маргарита, «немчура»…
На самом деле, совпадений ещё больше, чем вы думаете. Начнём с того, что село Шаблыкино располагалось на Орловщине, в Карачевском уезде. Не сомневаюсь, что знатокам биографии Булгакова известно – предки писателя из тех мест. Покровские, Булгаковы и Турбины жили там испокон веков. В конце девятнадцатого века и в Карачевском, и в соседнем, Ливенском уезде – что ни священник, то либо Покровский, либо же Булгаков. Ну, может быть и не совсем так, но близко к этому. Встречались Булгаковы и среди купцов, и среди дворян. Турбиных тоже было там немало. Словом, Кира Алексеевна с Булгаковым были в некотором роде земляки, и это обстоятельство, независимо от желания, их связывало, и никуда от этого не деться. Вряд ли их знакомство началось с перечисления памятных мест, но вот когда в разговоре возникло слово «Карачев» или же «Шаблыкино» – потом им оставалось только удивляться. Жить, пусть даже совсем недолгое время, в одном московском переулке и иметь чуть ли не общее родовое гнездо где-то неподалёку от Орла – это, несомненно, был указующий перст судьбы. Уверен, что Булгакову, писателю «мистическому», так и показалось.
Но мы немного отвлеклись. В двадцать пять лет Кира Алексеевна выходит замуж за представителя известного аристократического семейства. Говорят, что этот княжеский род насчитывал более двадцати колен! Видимо, немало послужили они во славу своего отечества.
Несмотря на героическое прошлое своих предков, князь Юрий Михайлович Козловский, муж Киры Алексеевны, особыми талантами не блистал. Говорят, что разбирался будто бы в делах театра, допускаю, что волочился за актрисами, и больше ничего. Отец его был кавалерист, уволился со службы в чине капитана, как водится, «по семейным обстоятельствам» – классическая формулировка для тех, кому не удалась военная карьера. К слову сказать, из четырёх братьев, служивших в лейб-гвардии Конном полку, дослужился до высокой должности лишь один, на исходе лет удостоившись чина генерал-майора и звания шталмейстера при Высочайшем Дворе. Отец же нашего князя, Михаил Ионович, женился на фрейлине из свиты государыни-императрицы, дочери тайного советника и статс-секретаря Михаила Лонгинова. Вот какую характеристику дал зятю князя известный артист и библиофил Николай Павлович Смирнов-Сокольский:
«Михаил Николаевич Лонгинов – библиограф и книголюб, автор множества заметок и статей о книжной старине. В круг литераторов он попал с детства. Его репетиторов по русскому языку был молодой Гоголь. В своё время в обществе его любили. Он был весёлый, общительный молодой человек, прославившийся как автор неприличных по содержанию стихотворений… Его называли «поэт не для дам», и книжку таких "опусов" он напечатал в Карлсруэ. Позже, став губернатором и сановником, он усердно скупал и уничтожал эти грехи юности. В своё время Лонгинов был дружен с Некрасовым, хвалил Белинского, сочувственно отзывался о Чернышевском. Журнал "Современник" охотно печатал его библиографические заметки. Играл он в либерала усерднейшим образом, и в заметках его проскальзывали иногда мотивы защитника свободы печати. К концу пятидесятых годов он резко порывает связи с демократическим и либеральным лагерями и переходит к Каткову, сотрудничает в "Московских ведомостях", "Русском вестнике" и других реакционных органах… По всему видно, что он делает это ради чиновничьей карьеры, которая быстрыми шагами идёт в гору. В 1866 году он предводитель дворянства в Крапивенском уезде, в 1867 году – губернатор в Орле и наконец в 1871 году – начальник Главного управления по делам печати, главный цензор русской литературы. С яростью ренегата Лонгинов обрушил всю силу своего мракобесия на несчастную печать. Его свирепость удивляла даже видавших виды старых цензоров. Уничтожение книг стало его манией».
Лично у меня нет сомнений, что причина изменения мировоззрения Лонгинова была связана с его намерением жениться. Избранницей его стала Александра Дмитриевна Левшина, принадлежавшая к известному дворянскому роду, с которым со временем породнились и потомки княгине Киры Алексеевны Козловской. Уверен, что брак этот был бы невозможен, сохрани Лонгинов дружеские отношения с либералами. Не думаю, что в либерала он «играл», скорее просто не понимал, что это такое. Он воспринимал либерализм как вседозволенность – достаточно вспомнить увлечение его молодости, сомнительного содержания стишки. Однако делу время, а потехе час. Пришла пора позаботиться о свой судьбе – нельзя же вечно полагаться на обширные связи отца, служившего управляющим учреждениями вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Вот так нежданная любовь, желание обеспечить в будущем достаток своему потомству способны в корне изменить и круг знакомых, и мировоззрение, и даже повлиять в итоге на характер. Могу предположить, что своей «свирепостью» Лонгинов замаливал грехи, ошибки либеральной молодости.
«В январе 1875 года Лонгинов умер, и его замечательная библиотека (единственное, что у него было замечательного!) в настоящее время находится в Пушкинском доме».
Считаю своим долгом присоединиться к мнению Смирнова-Сокольского. Не будь этой библиотеки, не будь собрания редких документов и рукописей, переданных в музей, скорее всего, не сохранились бы письма к Кире Алексеевне Козловской. И не было бы тогда у меня возможности рассказать более подробно об этой женщине.
Однако возвратимся к биографии Михаила Ионовича. Основным занятием отставного кавалериста уже в более преклонные года стало членство в Обществе вспомоществования учащимся в средних учебных заведениях города Москвы. Числился он и членом Английского клуба, располагавшегося на Тверской. Словом, весьма достойное и образованное было семейство.
Впрочем, среди князей Козловских встречались и такие люди, о которых при иных обстоятельствах не стоило бы и вспоминать. Широкую известность получила троюродная прапрабабка Юрия Михайловича, княгиня Александра Владимировна Козловская, дочь генерал-поручика князя Долгорукова. Вот как описывал её внешность современник в 1799 году:
«Она сорока лет от роду, громадных размеров по росту и тучности и похожа на одного из сфинксов, находимых среди гигантских памятников Египта».
Стоит ли удивляться, что её муж, князь Яков Алексеевич, оказался в объятьях француженки-гувернантки и даже имел от неё четверых незаконнорожденных детей – они-то и стали основателями рода дворян Козловских, лишённых княжеского титула. А после этого становится вполне понятным происхождение длиннейшего перечня «гнусностей и неистовств», приписываемых отвергнутой супруге Якова Алексеевича. Вот только малая толика из них:
«Не раз видали, как она велит раздевать мужчин и сечь их при себе розгами… сама бьёт истязуемого по самым чувствительным частям тела, либо зажжённою свечой опаливает волосы…»
Не подкачал и двоюродный прапрадед Юрия Михайловича – за жестокое отношение к солдатам был отставлен от службы по решению суда и предан церковному покаянию.
Дед Юрия Михайловича то и дело оказывался в долгах как в шелках – на родовое имение в Одоевском уезде Тульской губернии не раз накладывалось «запрещение». Надо полагать, немалые средства понадобились для того, чтобы помочь встать на ноги сыновьям, выбравшим военную карьеру. Но вот к моменту свадьбы внука финансовые проблемы были решены, удалось даже прикупить бывшее имение Меншиковых в Клинском уезде неподалеку от первопрестольной, известное ныне как Ивановское-Козловское.
Венчались молодые за два года до войны 1914 года. Осталось только выяснить, при каких обстоятельствах состоялось знакомство Киры Алексеевны с будущим супругом.
Есть версия, основанная на известной поговорке – нет худа без добра. В апреле 1911 года умер дядя Юрия Михайловича, тот самый, что занимал высокую должность шталмейстера при дворе Их Императорских Величеств. Как полагается, всё семейство отправилось из Москвы на похороны в Петербург. Не исключено, что именно в апреле Кира Алексеевна и познакомилась с будущим супругом. Как это могло быть?
В середине марта того же года в петербургской светской хронике сообщалось о репетициях любительского спектакля в домашнем театре графини Шуваловой на Фонтанке. Играть собирались комическую пьесу Михаила Загоскина «Урок матушкам», впервые поставленную московским Малым театром ещё в 1836 году. Наиболее вероятно, что премьера спектакля состоялась в следующем месяце, в апреле. Приехавший на похороны дяди князь Юрий Михайлович, несомненно, обязан был посетить это представление. Как можно отказаться, если среди исполнителей упоминались княжна Голицына, баронесса и барон Мейендорфы, княжна и князь Оболенские! Участвовала в этом спектакле и некая мадемуазель Блохина. А между тем замечу, что в это время в Петербурге проживал только один Блохин, причисленный к столичной знати – действительный статский советник, камергер, отец Киры Алексеевны.
Кстати, успех спектаклю и массовый интерес у публики гарантировало участие в нём барона Николая Врангеля, сыгравшего роль предводителя дворянства в этой пьесе. Брат последнего командующего Белой армией, признанный авторитет в области искусствоведения, один из соучредителей и секретарь Общества защиты и сохранения в России памятников искусства и старины. И в то же время – «Кока» Врангель, завсегдатай великосветских раутов, столичный денди. Вот как описывали его внешность современники: гладкие волосы с безукоризненным пробором, аккуратные усики, монокль в глазу… Не правда ли, напоминает известный портрет Булгакова с моноклем. «Как же о Коке Врангеле говорить без парадокса, когда он сам был парадокс?» – так писал о бароне князь Волконский.
Итак, Кира Алексеевна и Юрий Михайлович могли впервые встретиться в доме графини Шуваловой, после спектакля. В пользу этого предположения говорит то, что молодые поженились через год после этой поездки князя в Петербург. Впрочем, молодыми их было бы неловко называть – Кира немного засиделась в девках, ну, а мужу и вовсе было тридцать два.
После того, как я увидел фотографию, уже невозможно было сомневаться в том, что это и есть та самая, таинственная К. Удивительно красивое лицо, нежный взгляд и странная грусть в глазах. Впрочем, снимок сделан был, когда уже шла война. Если коротко – в такую женщину просто невозможно было не влюбиться. Наверное, и я бы стоял под её окнами, как Михаил Афанасьевич когда-то…
Перед войной у Киры Алексеевны родились две дочери. Но было это уже в Москве, поскольку сразу же после свадьбы она вместе с мужем поселилась поблизости от старого князя и княгини, в доме № 15 по Никитскому бульвару.
В доме на Никитском Кира Алексеевна прожила вместе с князем около двух лет. Здесь же родилась одна из двух дочерей – Марина. Но вскоре у владельца земельного участка, архитектора Гребенщикова, возникло желание построить новый дом на том же месте, и князю пришлось подыскивать новое жильё. И вот Кира Алексеевна вместе с мужем и дочерью перебралась в Обухов переулок.
Догадывалась ли Кира Алексеевна, что дом на Никитском, то есть вновь отстроенный на этом месте дом, вскоре станет пристанищем «Зойкиной квартиры»? Конечно, нет. А между тем именно здесь, на последнем этаже к началу двадцатых годов обосновался то ли салон интимных встреч, то ли явочная контора заговорщиков. Вот что писали об этом заведении в журнале «Огонёк»:
«У Никитских ворот, в большом красного кирпича доме на седьмом этаже посещали квартиру небезызвестной по тому времени содержательницы популярного среди преступного мира, литературной богемы, спекулянтов, растратчиков, контрреволюционеров специального салона для интимных встреч Зои Шатовой. Квартиру Зои Петровны Шатовой мог посетить не всякий. Она не для всех была открыта и доступна. Свои попадали в Зойкину квартиру конспиративно, по рекомендации, паролям, условным знакам. Для пьяных оргий, недвусмысленных и преступных встреч Зойкина квартира у Никитских ворот была удобна: на самом верхнем этаже большого дома, на отдельной лестничной площадке, тремя стенами выходила во двор, так что шум был не слышен соседям. Враждебные советской власти элементы собирались сюда как в свою штаб-квартиру, в своё информационное бюро».
Не сомневаюсь, что в Москве было немало подобного рода «малин». Но это заведение было особенным. А дело в том, что содержала его жена потомственного дворянина Василия Николаевича Шатова. Присяжный поверенный, губернский секретарь, гласный городской думы, а также член Общества спасения на водах под покровительством государыни-императрицы – всеми эти чинами и титулами обладал Николай Васильевич Шатов, служивший когда-то в министерстве юстиции Тамбовской губернии. Казалось бы, можно удивляться, как в добропорядочной семье появилась столь мерзкая особа. Но не спешите с выводами. Спешить не стоит, потому что у присяжного поверенного был ещё один сын, Константин, имевший намерение отправиться по стопам отца. Весной 1917 года перед ним, к тому времени уже получившим звание присяжного поверенного, забрезжили заманчивые перспективы. Сначала он товарищ губернского комиссара Временного правительства, чуть позже – комиссар, затем – председатель городской думы, а с января 1918 года – председатель губернской земской управы. Потрясает усердие, с которым дипломированный юрист взялся за поддержание в Тамбовской губернии порядка, все силы отдавая защите частной собственности:
3 мая 1917. Предупреждение всем волостным и сельским комитетам о незаконном вмешательстве в жизнь кооперативов.
4 мая 1917. Предписание о незаконности действий волостных и сельских комитетов, запрещающих рубку леса частным владельцам.
7 мая 1917. Предписание о невзимании волостных сборов с частновладельческих земель.
8 мая 1917. Предписание о неправомочных действиях волисполкома.
19 мая 1917. Телеграмма о недопущении захвата земли помещицы Астаповой.
