Виталий Геннадьевич Кандалинцев
Посмотри и вернись
Странно, но после разговора с моей новой знакомой на душе стало как-то легко и светло. Словно бы заботы и повседневные переживания куда-то отодвинулись, мысли успокоились и пришла редкая отрада мира и благодушия. С умилением я окинул взором поле и опушку леса, старый храм, возле которого находился, прислушался к обычным звукам села: где-то промычала корова, звякнули ведра, далекий женский голос кого-то спросил, не открылся ли сельский магазин. Неслышно подбирался вечер, золотые лучи солнца падали отлого, и я вспомнил о небольших хозяйственных делах, которые еще предстояло сделать.
С тем и покинул место, которое потом часто вспоминал.
Придя домой, приготовил немудреный ужин, после которого взялся было почитать. Не читалось. Мысли снова возвращались к встрече с Татьяной, и я пытался вдуматься в то, что она говорила. «Кто она? – мелькнуло в моей голове. – Рассуждает зрело, чувствуется даже не начитанность, а опыт. Надо бы расспросить о ней кого-нибудь из местных».
На следующий день я отправился на речку – стыдно сказать зачем. Так, безделица, посмотреть с обрывистого берега, как резвятся мальки. В погожий день их юркие тела хорошо видны с обрыва, и можно долго наблюдать за передвижением их стаек. Не то чтобы это занятие было чем-то полезным, но меня часто наводило на мысль, что жизнь может быть, в сущности, простой. Состоять, так сказать, из действий, которые требуют обстоятельства и довольства тем, что есть. Смешно, конечно, учиться жизни у мальков, но все же, увидев свет в росинке, можно вспомнить и о самом солнце.
– Молочка купить не желаете? – приветливый женский голос вывел меня из этих умствований. Я обернулся и увидел пожилую женщину с загорелым лицом и бидоном в руке. Это была тетя Наташа, моя соседка через два дома. Она держала корову и снабжала дачников молоком.
– Хорошо бы. Да только вот банки у меня нет. Может, у вас найдется?
– Да найдется. Идемте, как раз только что корову подоила.
Я последовал за тетей Наташей и по дороге выслушал от словоохотливой молочницы массу сведений о жизни на селе: когда последний раз был дождь, каковы виды на урожай картошки, кто кем работает и т. д. Получив в ее доме литровую банку молока и расплатившись, я вдруг вспомнил о Татьяне и тут же решил навести справки.
– Вчера я разговаривал с Татьяной, очень интересной женщиной. По-моему, она местная. Кто она?
– Татьяна-то? Да племянница бабы Нюры, – немного помолчав, добавила: – Хорошая она. Людей лечит. Моего мужа на ноги поставила, а ведь совсем плохой был.
– Так она медсестрой работает в медпункте? – не понял я.
– Нет, не медсестрой. Она лечит молитвами.
– И получается, говорите?
– Получается. Только дается нелегко. Иной раз часами молится, молится, до изнеможения. Скажут ей, чтобы передохнула, – отказывается, говорит: нельзя. Так порой и уходит от больного, еле держась на ногах. А так женщина справная, – голос тети Наташи потеплел. – И по хозяйству все успевает, и к больным без отказу идет. Только шумных компаний или развлечений не любит. Как только выдается свободная минута, так сразу в комнатку свою – читать.
– Что же читает, если не секрет?
– Церковные у нее книги. Из города привозит. Все святые отцы да жития, да еще акафисты. В комнатке ее кровать да стол, полно книг и иконочек, а больше нет ничего.
– Она замужем? – задал я наконец традиционный вопрос.
– Не замужем. Почему – неизвестно. Как заведем разговор про это, ничего не скажет. Отмалчивается.
– Неужто такая неразговорчивая? Вчера мне показалось, что за словом лезть в карман у нее нужды нет…
– Когда как, милый мой. То молчит, все «да, да» или «нет, нет». А иной раз запросто подойдет к незнакомому человеку и говорит с ним подолгу.
– Как же ее можно найти?
– Как найти… Лучше всего пойти к горке, где она молится. Это за храмом, там в лес идет тропинка, она и приведет к небольшой горе. На горе Татьяна молится, когда не занята другими делами. Только не поднимайся к ней, – шепнула тетя Наташа. – Подожди внизу, у храма. Если дело твое серьезно, она сама подойдет к тебе.
Я поблагодарил тетю Наташу и, попрощавшись, вышел на улицу. То, что я узнал из разговора, меня крайне заинтересовало. Мое давнишнее желание свести знакомство с опытным молитвенником, кажется, начинало сбываться. Судя по всему, Татьяна вполне могла оказаться сведущей в вопросах молитвенной жизни.
Однако в тот день увидеть Татьяну мне не удалось. Она уехала в город. Тем не менее я отправился к той самой горе. Миновав храм, углубился в лес по тропинке, которая вывела к довольно высокому холму. Тропинка терялась у его подножия, и мне пришлось подниматься по густой траве. На верху холма открылась небольшая и чистая площадка. С нее хорошо просматривались речка и поле на другом берегу, а если обернуться назад – то и храм.
Было хорошо. Стояла тишина, и лишь издалека доносились приглушенные звуки трудового дня сельчан. Свежий ветерок приятно ласкал лицо и доносил запах мяты и еще каких-то пахучих растений. Высоко над головой сияло солнце, пробиваясь через листву деревьев веселыми лучиками. Здесь и было место, где Татьяна творила свою молитву.
Пробыв некоторое время на холме, я вернулся домой. Предстояло читать, думать и ждать встречи с Татьяной. В сущности, меня интересовал практический опыт молитвенников. Как надлежит обращаться к Богу, каким должно быть при этом состояние души молящегося, о чем можно просить, а чего не следует и другие подобные вопросы. Кое-что я уже читал на эту тему, но хотелось все же послушать и поспрашивать человека искушенного.
Такая возможность представилась через три дня. Узнав у сельчан о возвращении Татьяны из города, я поспешил к горе. Мне повезло – наверху холма мелькнуло знакомое платье в горошек. Следуя совету тети Наташи, я не стал подниматься на площадку, а вернулся к храму и присел на тот же камень, на котором сидел в день нашей первой встречи.
Прошло два часа, и я забеспокоился, не ушла ли Татьяна другой дорогой. К моей радости, вскоре из-за деревьев все же показалась фигура быстро шагавшей женщины. И вот она поравнялась со мной, и мы обменялись приветствиями.
– Молиться надо всем, – непринужденно сказала Татьяна, словно продолжая давно идущую беседу. – Начало молитвы – это когда душа человека ищет Бога. В это время она уже зовет Его. И Господь слышит эту душу и посылает ей дар молитвы. Дар этот есть вера и благоговение, которые и превращают слова в молитву. Познавший молитву познает и ответ на нее в виде благодати, ниспосылаемой молящемуся Господом. Благодать преображает душу человека к лучшему состоянию, в котором человек начинает видеть свои грехи и скорбеть о них. Это и есть то, что Господь благоволит видеть в человеке. Итак, молитва жива благодатью свыше и покаянием молящегося.
В этот момент я вспомнил свою переписку с одним молодым человеком. Познакомился с ним заочно на православной конференции в Интернете. Когда в переписке стали обсуждать молитву, мой собеседник заметил, что православие «нетехнологично». В нем форма занимает подчиненное и не всегда существенное место. Помнится, я ответил с претензией на юмор, сказал, что православие «не технологично, а высокотехнологично». И привел пример литургии, чинопоследование которой строго и отнюдь не просто определяет насыщенный духовными образами характер этого богослужения. Но и мой собеседник умел находить аргументы. Он сказал, кажется, так: «Если подлинно каяться в слезах, то и на исповеди у пьяного сельского священника можно обильно стяжать благодать. А вот если каяться лишь внешне, так сказать, механически, то и афонские монахи не помогут». На что я не нашел ничего лучшего, как заявить, что «совершенное содержание ищет для себя и совершенной формы». Сейчас я решил спросить об этом.
– Татьяна, как достичь совершенства в молитве?
– Это знает Учитель молитвы – Бог. Нужно лишь не противиться Его воле, ибо Он всех зовет к совершенству. Начинающим следует молиться попроще, без хитростей, в простоте сердца полагаясь на Господа. В молитве всегда должны быть два крыла – покаяние и смирение. Этим и привлекается благоволение Божие, а не красотою слога. Как птица опирается крыльями на воздух, так и молитвенник опирается покаянием и смирением на благодать, оттого и может подниматься к совершенству. Чем сильнее крылья и обильнее благодать, тем выше можно подняться. Но мечтать об этом и мудрствовать не надо, чтобы не изранить крылья тщеславием и не сломать их гордостью. На сломанных крыльях падают оземь, а не взмывают в небо.
– А что же с «красотой слога» в молитве? Ведь акафисты, например, весьма красивы и образны…
– Слова, растворенные смирением и покаянием, красивы сами по себе, внутренней красотой их истинного смысла. Истинный же смысл – это то, что говорит сердце. Великое в человеке совершается тогда, когда он обращается к Богу и отвращается от зла, лжи, греха. И если это в сердце достигнуто, тогда человек обыкновенно и ищет слова, чтобы выразить то, что у него лежит на сердце. Например, читает акафист.
– То есть сами по себе слова немного значат? И если я читаю акафист, но горд и несть во мне покаяния, тогда я медь звенящая и кимвал звучащий?
– Именно, – кивнула Татьяна. – Но все же и слова человеческие имеют некоторую силу, и им надлежит уделять должное внимание. Как говорят на Востоке, палец, указывающий на Луну, и Луна – это не одно и то же. Тем не менее взгляд от пальца переходит и на саму Луну. Так и со словами. Добрые, правильные, красивые, в конце концов, слова молитвы указывают на расположение сердца, которое надобно иметь, и на образ мыслей, которому надобно следовать. Поэтому, читая хорошие молитвы, человек приуготовляется к восприятию благодати и получает ее даже при самых первых и несовершенных шагах в молитве.
Я заметил, что в своих суждениях моя собеседница стремится избежать крайностей. Отцы называли такой подход срединным, или «царским», путем. Суть этого пути заключается в избегании всякой односторонности, стремлении учесть все «за» и «против» и в конечном счете выходе на умеренное, как сейчас говорят, «сбалансированное» понимание жизни. Татьяна явно акцентировала роль внутренних состояний человека, расположения сердца к основным христианским добродетелям. Она строго следовала принципу, что «Бог смотрит, что у человека на сердце», но при этом избегала того конфликта, который может возникнуть, если внешнее необоснованно противопоставляется внутреннему. Она вела к простой и, как мне кажется, убедительной мысли о необходимости гармонии различных сторон жизни человека. Чтобы убедиться в этом, я задал следующий вопрос:
– Нужно ли в молитве держаться простоты и естественности, заботясь лишь об искренности покаяния и смирения, или же возможна и работа по совершенствованию молитвы? Например, работа по удержанию внимания на словах молитвы, избеганию помыслов, открытию сердца к тонким переживаниям?
– Путь человека не лежит только в области свободы или только в области необходимости. Свобода нужна человеку для того, чтобы самоопределиться, то есть самостоятельно, без принуждения выбрать то восприятие мира, которое душа считает правильным. И если этот выбор заключается в обращении к Богу, вере в Него – то такой путь Бог признает правильным. Свобода есть возможность быть искренним, искренняя вера есть обретение правды в себе. Потому настоящая молитва начинается с искренней веры, а красота молитвы – с ее правды.
– Но этим дело, видимо, не заканчивается… – заметил я.
– Нет, не заканчивается. Ибо на молитву и молитвенника восстает греховность человека и враг нашего спасения. Сомнения, лень, беспечность, нежелание нести некоторую тяготу молитвенного делания в периоды усталости или упадка сил – все это проявления нашей греховности. И эти проявления нужно преодолевать терпением и прилежанием. В этом заключается необходимость, в отличие от свободы. Поэтому, как говорят святые отцы, молитва для начинающих нередко является трудовой. Устал и хочешь спать – соберись с силами и встань на молитву. Слова читаешь с трудом, а внимание отвлекается на разные пустяки – сосредоточь внимание на словах молитвы. Молитвенное правило кажется долгим, и хочется его сократить – терпи и читай до конца. В этом смысле молитва есть труд, который и есть совершенствование молитвы.
– А что делать с помыслами? Иной раз такая дрянь приходит в голову, хоть караул кричи. Вот и думаешь, стоит ли молиться, когда ум и сердце так омрачены. С усталостью и прочим все понятно. Превозмог, и дело с концом. С помыслами так просто не управишься. Непонятно, откуда они приходят, еще более непонятно, как с ними бороться. А так не хочется, чтобы они были…
– Помыслы бывают разные. Иные всплывают из памяти, что совершается не без некоторого произволения человека. Не все они приличны, ибо прежние грехи дают о себе знать часто некстати. В этих случаях надо переключать внимание на смысл молитвы. А в жизни стараться меньше думать о том и тем более делать то, что в душе производит смущение. Но бывают и помыслы, которые возникают неожиданно и резко, а при попытке избавиться от них не отступают. Это уже нападение бесовское. Бороться с ним – удел искушенных и опытных. Начинающим же лучше терпеть и смиряться. И тем самым не позволять, чтобы немощь отвратила от молитвы. По смирению Господь посылает помощь, которая и прекращает атаку врага. Пока же атака не прекратилась, надо продолжать молитву вплоть до окончания правила.
Здесь в нашей беседе наступила небольшая пауза. Я обдумывал сказанное Татьяной и все больше убеждался, что она мыслит верно. Быстрее всего молитву губят лень и самонадеянность. Там сократил правило, там день вообще провел без молитвы, и вот уже начинает забываться первоначальное намерение молиться исправно. А тут еще заботы мира сего приступили – все некогда и некогда. Ложишься спать с мыслью: «Завтра начну по-настоящему». Но завтра приходит, и все остается по-старому. Так и живешь мечтой о молитвенном пути, вместо того чтобы хотя бы неспешно идти им.
С самонадеянностью еще хуже. Прочитал житие какого-нибудь святого, пришел в восторг: во как надо-то молиться! И пошел выдумывать «техники» моления в надежде на особую благодать и дары Духа Святого. Усердствовал, усердствовал – да только вместо отверстых Небес с нисходящими Ангелами увидел, что ровным счетом ничего не произошло.
Татьяна сразу же предупреждает, что поступать надо иначе. Главное, помнить, что один Учитель молитвы – Бог, и ищет Он в нас прежде всего смирение. Отсюда и силы тратить надо на то, чтобы не впасть в самомнение и не превознестись в мечтаниях. Это значит, что жить надо спокойно и не расстраиваться из-за видимой заурядности своей жизни. Только так преодолеваются искушения, неизбежные на всяком духовном пути, а на молитвенном – особенно. Что касается благодати и духовной радости, получаемой по молитве, то мера ее и время определяются не нами. Наше дело – лишь прилежно молиться…
– Благодать есть постоянная спутница правильной молитвы, – словно отвечая на мои мысли, прервала молчание Татьяна. – Присутствие благодати ощущается чаще всего как состояние успокоенности и мирности души. Человек в таком состоянии приобретает способность мыслить ясно и просто. Сами же мысли обращаются к Богу и находят свою прочную основу в идее служения Богу. Молитва преображает ум, сердце и саму жизнь человека. Оттого-то она и есть жизнь души в ее движении и действии.
– Замечательно сказано! Только когда все это начнется – когда, так сказать, благодать воссияет в душе и поставит жизнь на служение Богу? Ведь большей частью никаких «спецэффектов» во время обычной молитвы не происходит. Ну, помолился, хорошо, конечно. Только где исцеления, вразумления, где ореол святости? Все так обычно, что кажется, будто ты стоишь в очереди на благодать и чудеса, а очередь такая длинная, что и не знаешь, когда наступит и наступит ли вообще твой черед, – сказал я скорее для того, чтобы прояснить позицию Татьяны, ибо в душе был с ней согласен.
– По молитве совершается лишь то, что необходимо. Чудеса и знамения даются в особых случаях. Например, когда нужно привлечь внимание к важным событиям в жизни людей. Кроме того, нужно и особое благоволение Божие, чтобы удостоиться такой чести. Мечтания начинающих молитвенников о чудесах понятны, ибо на их уровне духовного развития противостоять тщеславию нелегко. Но истинный путь молитвы не имеет ничего общего с честолюбивыми мечтами. Он заключается лишь в каждодневной способности приносить покаяние и скорбеть о своих грехах. Только так вырабатывается смирение – единственный прочный фундамент любой молитвы.
– Но тогда получается, что стремиться к более высоким молитвам грешно? Ведь кроме обычной устной молитвы есть еще молитва умная, сердечная, умно-сердечная, наконец, духовная. Как же относиться к этим «продвинутым» молитвам, неужели вырабатывать в себе нежелание их обрести ради собственного смирения? Что-то не пойму…
Татьяна весело рассмеялась в ответ.
– Ну, судите сами. Когда руководитель дает подчиненному задание, то долг подчиненного – выполнить это задание. Руководитель в силу известных ему причин может дать и более ответственное задание тому или иному сотруднику, наделить такого сотрудника дополнительными ресурсами и полномочиями. Но и в этом случае долг сотрудника заключается снова в выполнении задания. Так и в молитве. Даст Господь более ответственное задание, даст и приличествующую случаю молитву. Не нужно мечтать о средствах более цели, на которую выделяются средства. Нужно научиться хорошо делать малое и в этом находить необходимость для себя.
Тут я вспомнил, что «верный в малом будет верным и в большом», и снова замолчал. По жизни мне не раз приходилось убеждаться в том, что мечты о больших делах часто оборачиваются ленью делать даже малое. Те же люди, которые прилежно занимаются малыми делами и не гордятся, часто впоследствии оказываются способнее тех, кто мнит себя особо одаренным. Татьяна ясно объяснила, почему так происходит. Несмирение, как следовало из ее слов, всегда приводит к разрыву между тем, чего человек желает достичь, и тем, что он действительно способен сделать. В результате оставляется то, что можно было бы сделать неплохо, ради того, что, в сущности, никогда не получится таким, каким замышляется. Напротив, смиренные люди обыкновенно и занимаются теми делами, к которым их Бог призвал, и потому более успешны в самом обычном смысле – больше успевают сделать. А с помощью Божией обретают и некоторые важные способности. Например, умение вести дела.
– Я слышал, что вы часто молитесь за больных и они выздоравливают? – я впервые заговорил о деятельности Татьяны на селе.
– Это как Бог дает, – коротко ответила Татьяна. И неожиданно предложила: – Не хотите ли пойти сегодня вечером со мной помолиться о выздоровлении дяди Коли? Он с утра лежит с высокой температурой.
Дядю Колю я знал. Этот добрый человек был очень услужлив и на любой самый мелкий вопрос любил давать обстоятельный ответ. Жил он на другом конце села примерно в километре от моего домика. Я согласился, и мы договорились встретиться около восьми вечера у дома больного.
Остаток дня пролетел быстро, и вот мы с Татьяной находимся в комнате дяди Коли. Одного взгляда на больного было достаточно, чтобы понять, что ему плохо. Осунувшееся лицо, бледный, в испарине лоб, страдальчески сжатые губы – признаки болезни были налицо. Увидев Татьяну, он слабо улыбнулся и тут же от слабости прикрыл глаза.
Татьяна не мешкая приступила к делу. Она достала из своей сумки подсвечник и зажгла свечу. Затем взяла видавший виды молитвослов и, осеняя себя крестным знамением, произнесла: «Молитвами святых отец наших…» Я встал поодаль от нее у двери и приготовился слушать и наблюдать (не забывая, впрочем, и о молитве Иисусовой, которую Татьяна велела мне мысленно читать).
Татьяна читала обычные молитвы, затем перешла к канону за болящего. Ее тихий голос звучал ровно, а слова молитв она произносила очень отчетливо. «Никакой экзальтации», – мелькнуло у меня в голове. И в самом деле, все было как-то буднично. Дядя Коля тяжело дышал и вроде бы забылся. Татьяна сосредоточенно молилась, изредка бросая взгляд на больного. Мое внимание рассеялось, и я стал прислушиваться, как шумел ветер в листве за окном, а взглядом зачем-то следил за мухой, ползавшей по стене.
Прошло довольно много времени, потому что за каноном Татьяна прочитал акафист и еще ряд молитв. Наконец, она отложила молитвослов, и я подумал, что сейчас последует краткое прошение о выздоровлении и молитва закончится. Но я ошибся.
Татьяна опустилась на колени и стала просить Бога словами какой-то неизвестной мне молитвы (скорее всего, это была ее собственная молитва). Она стала молиться так тихо, что я мог расслышать лишь отдельные слова. Долго, очень долго Татьяна молилась и клала земные поклоны перед иконами Спасителя и Божией Матери. Я смог расслышать, как она просила: «Господи, только Ты знаешь путь этого человека, его жизнь и страдания. И только у Тебя есть сила всех прощать и исцелять. Помоги же ему, не отвратись от него и не посрами нашу веру в Тебя и твое неизреченное милосердие…» По лицу Татьяны катились слезы, голос ее прерывался от волнения. Мне стало стыдно за свою рассеянность, и я тоже опустился на колени и тихо стал повторять: «Господи, помилуй…».
Уже наступили сумерки, когда Татьяна произнесла: «Да будет воля Твоя», и встала с колен. Она дала мне знак, что молитва окончена и мы можем уходить. Больной спал. Мы молча вышли на улицу и, попрощавшись, расстались.
Когда на следующее утро я проснулся, за окном нескончаемым потоком лил дождь. Естественно, что первой мыслью было: «Что с дядей Колей?». Лишь к обеду дождь прекратился, и я отправился к сельскому магазину, где обыкновенно и узнавались все новости. Как мне удалось узнать от продавца, дяде Коле стало заметно лучше, и он уже встает пить чай. Эта новость весьма обрадовала меня, и я вернулся домой в хорошем настроении.
Для меня было очевидно, что Татьяна обладает даром целительной молитвы. Этот дар не проявлялся в каких-то особенных молитвах или «энергетических» явлениях. Повторяю, все было просто, буднично, узнаваемо. Молитвы из молитвослова, которые мне хорошо были известны, акафист, который и сам я частенько читал, – вот чем «вооружалась» Татьяна. Она даже не читала молитв нараспев, как читают их в храме, а произносила слова с обычной интонацией.
И все, в какой-то момент кажущаяся рутинность ее молитвы исчезла. Именно в тот момент, когда мое внимание ослабело и ум начал блуждать на земных предметах, Татьяна как будто открыла дверь и вошла в какой-то другой мир. Она словно оставила немощь повседневности, в которой все мы молимся не так горячо и сострадаем не так сильно, сердце ее раскрылось и, приняв боль за больного, воспарило к Богу. Раньше мне не приходилось видеть, как Бога умоляют помочь так настойчиво и как плачут о других с такой неподдельной скорбью.
И тут я понял. Чудесность ее молитвы заключалась в той исключительной искренности, с какой она молилась, в том горячем желании облегчить страдания больного, которое у нее было. Она вступала в океан молитвы, и земной берег с его сомнениями и нерешительностью оставался позади нее. Татьяна жила в эти минуты сильной верой и надеждой, что в ее немощи и немощи больного совершится сила Господа. Что Бог даст ей нужную молитву, а больному – исцеление.
В этом Татьяна сильно отличалась от меня, и, безусловно, в лучшую сторону. Перебирая в памяти случаи, когда я молился за больных, я не мог припомнить ни одного случая подобной молитвы. Конечно, и мне хотелось помочь молитвой больным, и я это делал. Но делал всего лишь аккуратно, да и не очень долго. Не знаю, уместны ли в духовной области такие сравнения, но разница между мной и Татьяной была примерно такой же, как между ремесленником и художником.
Всю вторую половину дня я пребывал в подобных мыслях. И чем больше задумывался, тем сильнее хотел увидеть Татьяну и попросить научить ее молитве. Или, по крайней мере, объяснить, как к такой молитве приходят. Но Татьяна снова уехала на несколько дней в город, и мне пришлось отложить свое желание.
Бесцельно побродив по изумительным окрестным лугам, я решил навестить дядю Колю. Он встретил меня радушно, был хотя и бледен, но все же бодр. После обычных расспросов о здоровье разговор сам собой перешел на героиню моего рассказа. Я задал несколько наводящих вопросов и получил в ответ довольно связную историю о Татьяне.
По словам дяди Коли, она была уроженкой здешних мест. В молодости уехала в крупный город, где получила образование и довольно долго работала. Сведения о ее городской жизни у односельчан скудные. Даже неизвестно, была ли она замужем. Лет пять назад эта неординарная женщина вернулась в село. Приютила ее тетка, у которой была свободная комната.
Доброта и вежливость Татьяны быстро расположили к ней местных жителей. Вскоре заметили, что она много молится. За молитвой ее можно было застать не только дома, но и на небольшой горе, возвышавшейся недалеко от старого храма. Когда любопытные сельчане спрашивали, за кого или для чего она молится, ответ у Татьяны был всегда один: «Молюсь, чтобы вы обратились к Богу».
В селе, где мужики о водке думали чаще, чем о Боге, а женщины – о мужиках чаще, чем о молитве, это не могло не вызывать удивления. Везде, где появлялась возможность, наша молитвенница говорила об Иисусе Христе, его искупительных страданиях и исключительном милосердии к людям. Она звала людей к спасению и просила их обрести молитву. Она убеждала, уговаривала, читала вслух стихи из Евангелия, смеялась, огорчалась и плакала в зависимости от реакции местных жителей.
Татьяну любили, но все же относились к ней по-разному. Несколько селян потянулись к ней и стали внимательно слушать, что она говорит. Через некоторое время эту группу в пять-шесть человек можно было встретить в районном центре, где они стали ходить на службы в действующем храме. Авторитет Татьяны в этой группе был непререкаем, но она им редко пользовалась для дачи каких-то указаний и прочего. Вместо этого замечательная женщина звала своих подопечных творить добро там, где в нем нуждаются люди, и подавала пример сама, постоянно и прилежно молясь за больных, скорбящих или нуждающихся.
Несмотря на то, что Татьяна была скромна и ненавязчива, были на селе и недовольные ее деятельностью. «Опять приходила к моей жене и говорила о молитвах, – жаловался один из мужиков своему соседу. – После этих разговоров три дня на водку не допросишься». Были и такие, которые как-то тревожились при появлении Татьяны, пугливо смотрели на ее молитвослов и спешили отойти. Многие были рассеянны и, послушав ее проповедь, возвращались к своим делам, так ничего для себя и не решив.
И все же Татьяна стала значимым для села явлением. Ее молитвы явно помогали людям справиться с болезнями или выправить трудное дело. Поэтому ее стали уже просить приходить и помолиться. Даже во время застолий с обильными возлияниями разговоры перестали вращаться только вокруг бесконечных для села тем: урожае, колорадском жуке или рыбалке. Стали говорить и о Боге и спорили, есть Он или нет.
Случались и конфликты. Один из местных мужиков, слывший любителем выпить и покуражиться, невзлюбил Татьяну. Однажды, будучи сильно под градусом, он погрозился разогнать «бабское сборище». И действительно пошел в клуб, где несколько женщин вместе со своей наставницей беседовали о предстоящем празднике Пресвятой Троицы. Мужик сильно нагрубил женщинам и, весьма довольный собой, отправился искупаться в речке. Прыгнув с обрыва, он напоролся на корягу и сильно поранился. С большим трудом его вытащили из воды и перевязали. После этого случая мужик притих и больше в дела Татьяны не вмешивался.
Слушая дядю Колю, я все больше убеждался, что женщина, про которую я расспрашивал, – не совсем обычный человек. На Руси все еще немало молитвенниц, самоотверженных в повседневной жизни. Однако из них редко кто делает молитву и проповедь главным делом своей жизни. Татьяна же была именно такой духовной труженицей, денно и нощно стремившейся помочь односельчанам встать на путь покаяния и веры. При ее самозабвенной сфокусированности на духовном трудно было отделаться от мысли, что место этой женщине явно в монастыре. Но сама она считала, что нужнее всего именно в ее родном селе.
Уточнив кое-какие детали, я поблагодарил дядю Колю за беседу и пошел домой. Близилось время ужина. Вскипятив чайник, я уже было приступил к простой трапезе, но зазвонил мой мобильный телефон. Звонок был важный. Мой коллега сообщил, что меня ждет срочная работа в Москве. Вернуться я должен был через два дня. Я огорчился, так как очень хотел еще раз поговорить с Татьяной. Теперь же эта встреча была под вопросом.
Проснувшись на следующее утро от громкого пения петухов, я сразу вспомнил, что скоро уеду из села. Решил сходить к храму, посмотреть на гору молитвы (как ее мысленно называл). Моросил легкий дождик, но было тепло. Возле храма я немного постоял, собираясь с мыслями. И когда уже повернулся к тропинке, что вела к горе, вдруг увидел, как со стороны села ко мне приближается Татьяна. Мое сердце радостно забилось, и я поспешил ей навстречу.
– Уезжаю, Татьяна! – вырвалось у меня. – Но и спросить хочу о многом.
– Знаю, – кивнула она. – О молитве хотите узнать.
– Именно. Кое-что мне стало понятно. Например, что всякие техники моления сродни костылям. Если совсем не умеешь ходить, то и они нужны. Но здоровому костыли только помеха. Что есть здоровье в молитвеннике? Искреннее покаяние, смирение, любовь к ближним. Если эти качества в человеке есть, то они и говорят в его молитве от имени его духа. А болезнь что такое? Прохладность, нерадение, бесчувственность и т. д. Они тоже говорят в молитве, и молитва становится не молитвой, а, как один старец выразился, маской молитвы. Что же нужно делать, чтобы молитва была настоящей? Так сказать, здоровой и живой?
– Нести свой крест. Не ради красоты слога и духовных восторгов совершается истинный молитвенный путь. Он совершается ради любви и поддерживается любовью. И здесь надо быть честным. Если Бог есть любовь, то и путь к Нему есть тропа любви. И если Господь сказал, что нет выше любви, как положить душу свою за друзей своих, то нет и в молитве выше пути, как посвятить свою душу молитве за ближних. В этом молитвенник отвергает себя, берет свой крест и следует за Христом.
– Другими словами, важнее то, о чем мы молимся, а не как молимся?
