Виталий Ерёмин
Февральский дождь
Глава 42
Из журналистского блокнота.
Во Владивосток и приморцев невозможно не влюбиться. Холмистый город запружен машинами. У каждого второго жителя – «японка». Пробки с утра до позднего вечера. Но водители проявляют поразительную взаимную уступчивость. Местные одеваются тщательно и нарядно. Еще Чехов отмечал, что «интеллигенции здесь относительно больше, чем в любой русской губернии». В этом смысле можно отметить только одно изменение. Сегодня приморцы начисто лишены провинциальности. Они считают Владивосток, как минимум, третьей столицей России. Возражать им можно, но едва ли хватит аргументов.
С концертов люди возвращаются толпами, как болельщики со стадиона. Молодежь с удовольствием поет «Подмосковные вечера» и танцует вальс «На сопках Манчжурии». Популярнейшая программа на телевидении – русские романсы в исполнении местных артистов.
В советское время, если у приморца была недельная командировка в столицу, он успевал побывать на семи спектаклях… Если суточная – на двух…Раз в три года родители везли детей в Москву, приводили на Красную площадь. Прильнуть к сердцу Родины – эти слова приморцы воспринимали очень конкретно.
Здесь и патриотизм особенный. Патриотизм пограничного населения, живущего на самом краю своей земли. Рядом с народом, который тоже считает эту землю своей. Всеобщий любимец здесь – ансамбль Тихоокеанского флота. К людям в форме отношение особое. Один из популярных шлягеров – «А я люблю военных, красивых, здоровенных». Владивосток называют городом в тельняшке. Это неточно. В тельняшке – весь Приморский край.
Труднее всего было разузнать, за что так подловато, мягко говоря, поступили с генералом Бондаренко. Заманили в городскую прокуратуру, якобы, подписать какие-то бумаги. А там засада – сотрудники ФСК* (*ФСК – в 90-е годы Федеральная служба контрразведки).
– Приказано доставить вас в Москву.
Самолет, Москва, Лефортово, одиночная камера.
Оказывается, до назначения Бондаренко регион получал в бюджет от штрафов за скрытые доходы 500 миллионов рублей. При нем – только за первые шесть месяцев работы —70 миллиардов. На одну только инвестиционно-промышленную корпорацию «Феджи» налоговики наложили штраф 5 млрд. рублей.
Обычно несогласные со штрафными санкциями фирмы пишут жалобы в разные инстанции. «Феджи» обратилась лично к А. Чубайсу. Почему? Узнаю: президент корпорации «Феджи» является председателем местного отделения партии «Демократический выбор России». Партии Гайдара, Чубайса.
По замыслу политтехнологов «Демроссии», Костенко должен был заменить некий Черенков. Но сначала его решили сделать мэром Владивостока. Был распространен слух, что в советское время Черенков занимался разработкой психотронного оружия. Хотя на самом деле был всего-навсего начальником отдела военно-технической информации.
После долгих уговоров его бывшая сотрудница вспоминала под диктофон. Работал он обычно за плотно закрытыми дверями. Для звукоизоляции повесил на стене ковер. Проводил с матросами сеансы гипноза. Брал у них какие-то анализы. На столе у него можно было увидеть книгу «Венерические болезни». Засиживался допоздна и часто ночевал прямо в кабинете. Койка после нажатия секретной кнопки выпадала прямо из стены… С наслаждением рассказывал в присутствии женщин сальные анекдоты. Танцевал с девицами ламбаду, вращая бедрами. На пляже напялил на себя женский купальник и опять-таки кривлялся, как транссексуал. Видеокассету с этой сценой мне удалось купить.
Голосовать пришли всего 19 процентов избирателей. Но при такой явке выборы почему-то были признаны состоявшимися. Черенков стал называть себя «народным мэром». Социальной сферой поставил заведовать бывшую проводницу. Народным образованием – бывшего тренера по гандболу. Социальной защитой населения – горького пьяницу.
«Мы работаем по 20 часов в сутки!» – заявлял Черенков. Действительно, окна мэрии горели до поздней ночи. Разрабатывались прожекты, как организовать работу мэрии, чтобы каждую проблему решал отдельный отдел. Появился отдел стоянок и гаражей. Отдел проблем слепых. Отдел проблем глухонемых.
Владивосток обрел славу самого грязного города России. Во дворах лежали тонны мусора и пищевых отходов. По городу бегали крысы, расползались вши, распространялась туберкулезная палочка.
У Черенкова органично не сложились отношения с главами администраций районов. Тогда его осенило: а что если ликвидировать районные администрации и командовать Владивостоком прямо из мэрии? Город затаил дыхание: неужели решится? Решился. И тогда районные администрации сами отказались работать под началом долбанутого градоначальничка.
«Народный мэр» объявил себя больным и велел оборудовать себе больничную палату рядом с кабинетом, в комнате отдыха. На веревочке сушились носки и трусики. Жена опального отца города сидела в тапочках за его письменным столом и отдавала по телефонам какие-то распоряжения.
Черенков пустил слух, что у него проблемы с сердцем. Позволил измерить давление. Оказалось 120 на 80. «Но у меня предынфарктное состояние», – пролепетал мэр. – «Тем более вам надо в стационар», – отвечали врачи. После четырех часов уговоров разрешил уложить себя на носилки. И очень оскорбился, когда его нечаянно понесли ногами вперед.
В ночь, когда Черенкова выносили из мэрии, местное телевидение сообщало телезрителям России, что Костенко совершает военный переворот. В городе якобы наблюдаются волнения (в кадре – колонны людей с красными флагами). По приказу Костенко в город якобы входят войска и танки. Краевая больница якобы готовится к приему раненых (в кадре ряды коек и что-то говорящий врач). Миллионы телезрителей в стране кипели от возмущения: какой же все-таки негодяй этот Костенко, что вытворяет!
Как фабриковалась телевизионная ложь? В кухню «желтых перьев» «ДемРоссии» меня посвятил (по очень большому секрету) работавший ранее с ними оператор: «У корреспондента ВГТРК* (*ВГТРК – сегодня канал «Россия-1») В-ского – огромный архив ранее отснятых сюжетов. Он достает тот, который ему требуется в настоящий момент, выбирает из него нужные кадры и выдает их за только что отснятые. Возьмем, к примеру, сюжет о так называемом перевороте. В-ский взял кадры демонстрации, когда владивостокцы «отмечали» трехлетие развала Союза. Достал из архива старый сюжет о переходе на платное лечение, когда врачи показывали ему пустующие палаты. С «вводом войск» тоже проблем не было. Таких кадров у любого оператора – море. А дальше – дело техники. Небольшой монтаж, берущий за живое текст. У А-вой – супруги В-ского, надо признать, бойкое перо…На журналистских попойках А. провозглашала тост: «Да здравствует краевая администрация – источник наших гонораров!»
Во всех дьявольских хитростях демороссов надо было не только разобраться, но и добыть улики. Чьи-то показания я записал в открытую, по договоренности, чьи-то – шпионскими способами. Ирина сидела с включенным диктофоном на улице, а я беседовал по душам с носителем ценной информации – с замаскированным микрофоном.
Но политики чаще всего не оставляют улик. Не было их и на этот раз, по крайней мере, прямых. Но когда косвенные улики выстраиваются в один ряд и говорят об одном и том же, они выглядят, как прямые.
И все же мне повезло. Один местный предприниматель получил письмо от самого Гайдара – с предложением сотрудничества. И вот это письмо у меня руках. Гайдар просит оказать его партии материальную поддержку. Не безвозмездно. За 200 миллионов рублей обещает «возможность принять участие в мероприятиях партии, носящих эксклюзивный характер». В слове «эксклюзивный» заложен тонкий смысл. Мол, придя к власти, расплатимся с лихвой.
Немного короче, но не менее откровенно звучал другой посул Гайдара. «Пожертвование 500 миллионов потребует специального обсуждения». Трудно было избежать очевидного вывода – Гайдар не так щепетилен, как хочет выглядеть. Ради власти он готов проявить и цинизм. А сейчас просто очень осторожен.
Два-три раза в неделю Костенко приезжал в местную кардиологию. Некурящий, непьющий мужик, в прошлом чемпион края по бегу на 110 метров с барьерами час-другой
лежал под капельницей. Врачи настоятельно рекомендовали усилить сердце перед 48-й комиссией. На этот раз летели 40 (сорок) ревизоров…
Я побывал в родном для Костенко Дальнегорске. На въезде в рудник сторож стряхнул веничком с колес машины грязь в совочек. Рассказал, что Костенко первое время сам поднимал окурки, спички. «Теперь глава компании другой, но окурков или спичек вы не увидите».
Любого, замеченного в выпивке, Костенко лишал двухмесячного заработка. Опоздание, курение в неположенном месте, разбрасывание мусора тоже наказывалось рублем. Питание пятиразовое и бесплатное. Столовые из резного кедра. Костенко терпеть не мог столовки, где мужики сидят в телогрейках и едят из алюминиевых мисок. Ненавидел стандартные совковые общаги. Построил небольшие домики с балкончиками, с мансардами. После работы рабочие шли в сауну. Отдыхали, а потом резвились на хоккейных площадках, в небольших спортзалах, в теннис играли, на бильярде.
Построенные Костенко с нуля четыре рудника и пять фабрик работали, как часики. В свои 44 года он мог с полным правом сказать себе: пришло его время. У него была все возможности стать одним из крупнейших промышленников Дальнего Востока, а может быть и всей России. Его оклад был на несколько порядков выше жалованья главы администрации края.
Но он стал губернатором. Зачем? «Я видел, как валится страна», – скажет мне Костенко.
Деловой, но политически неосмотрительный, он сказал однажды, что Россия ломается по Уральскому хребту. Имел в виду экономический разлом из-за идиотских тарифов. Но гайдары и чубайсы схватили его за язык и пришили сепаратизм.
Глава 43
И вот три недели работы позади. Альберт вручил мне белую «Тойоту-Марк-2»» с правым рулем. Подержанную, местами даже слегка подгнившую. Но – личный подарок губернатора. «Ласточка» из его гаража. А подарками надо довольствоваться в любом их виде.
Правый руль есть правый руль. Удобно выходить из машины сразу на тротуар. А вот каждый обгон – смертоубийство. Но через несколько километров горной дороги я почувствовал себя вполне уверенно. Ставил те кассеты, что были в бардачке: Таню Буланову, Вилли Токарева, Шуфутинского. Что самое удивительное – почти не болело горло. Раз за разом сглатывал слюну. Проверял ощущения. Нет, горло не болело. Неужели пронесло? Но в Москве меня ждали анализы. И я говорил себе: не спеши радоваться, парень!
Запах выпечки просачивался на лестничную площадку. Я позвонил в квартиру. Мне ответил заливистый лай. Дверь открылась. Навстречу вылетел жизнерадостный Рэмочка, размахивая пушистым хвостом и норовя лизнуть в лицо. Ирина держалась намного сдержанней.
– Какое ласковое животное, не то, что некоторые, – проворчал я, поглаживая собаку.
– Моя нежность на столе, – отвечала Ирина.
– В детстве я, как видишь, была толстая, носик пуговкой, – рассказывала о себе Ирина, показывая фотографии. – Любила наряжаться во все мамино. Надену ее платье в горошек, туфли на мощных каблуках, насандалю губы, выхожу к гостям и пою: «Приходите свататься, я не буду прятаться, я невеста неплоха, выбираю жениха». Но воспитывали меня в полном неведении о моей смазливости. И в полном неведении, откуда берутся дети. В четырнадцать лет я была уверена, что забеременею после первого поцелуя.
– Что так сладко-то? Негодяй, однако, – шептала она ночью.
Я молча улыбался. Вот это по-нашему. «Негодяй» звучит куда сексуальней, чем «милый» и «дорогой».
Потом Ирина ушла в свою комнату. Имела привычку спать одна. Это тоже понравилось мне. Всегда удивлялся нелепому супружескому обыкновению спать в одной постели.
Утром я начал работать, и через каждый час получал в виде премии чашечку кофе. А потом были блины. Настоящий дом – это запах выпечки, если, конечно, обитатели не склонны к полноте.
К вечеру первая глава был готова.
– Давай сюда! Всю жизнь мечтала править.
Ирина схватила машинописные листы и скрылась в своей комнате. Появилась с поправками. Все замечания были по делу.
Раньше в каждой женщине была только часть того, что мне было нужно. С Ириной получалось иначе. Она входила в мой обмен веществ целиком. Я начал задумываться: может, у каждого возраста своя любовь. Просто каждый раз иначе любится
Я хотел знать об Ирине все. И она рассказывала, рассказывала:
– Я рвалась из Брянска. Это был, можно сказать, вопрос жизни или смерти. Не хотела жить в этом городе. Хотя потом, когда приезжала, всегда удивлялась: чего мне там не хватало?
Поехала поступать в МГУ, и встретила там Валеру, своего будущего мужа. Хотела поступить на филфак, а он там заканчивал учиться. Точнее, заканчивал учиться. Он приехал в Москву вообще из какой-то ростовской станицы. Но был не по-деревенски изящный, и снаружи, и внутри. Утром просыпаюсь в общаге, по комнате разбросана сирень. Валера уже наворовал и кинул в окно. Это из тебя, Юра, слова надо выдавливать, как из тюбика. А там был фонтан. Валера хорошо говорил по-немецки и постоянно твердил: Du bist maine Scicsain! Ты моя судьба! Говорил и другие слова, которые ждет женщина. Типа: «Наконец-то я нашел тебя». «До тебя я не жил на свете». «Ты не будешь работать, но у тебя будет все». Из Лермонтова шпарил: «И будешь ты царицей мира, подруга вечная моя».
Хотя иногда Валерика заносило совсем уж чересчур: «Даже если тебе ногу отрежут, я все равно буду тебя любить». Это даже для моих ушей было слишком. Но все равно я купилась на эту иллюзию обожания. Меня даже не остановило, что у него уже была жена и маленький сын. Правда, он сказал, что разведен, хотя на самом деле разведен не был. А тут ему подфартило. Подвернулась возможность поехать в Германию, в группу советских войск переводчиком. И он женился на мне по военному билету. До сих пор не понимаю, зачем я ему была нужна. Я бегала в ванную с токсикозом, а он – по гарнизонным потаскушкам. Но я считала, что раз выскочила, то должна терпеть. Платила за него алименты из своей зарплаты, потому что всегда получала намного больше. А Валера говорил, что его не устраивает мое развитие. Я выслушивала его замечания (во время ссор он меня иначе, как дурой не называл) и давала себе слово перерасти его. И, думаю, переросла. Мы дважды разводились, причем, я делала это по-мужски. Отдавала ему половину нажитого, хотя оставалась с ребенком. И он, уходя, с достоинством, как должное, забирал свою долю. А потом возвращался ни с чем, безо всякого приданого. И я снова его принимала – ради сына.
Женщины рожают для себя. Но мне не надо было обыкновенных детей. Я считала, что должна родить и воспитать гения. У меня был на это кураж. Конечно, мечтала, чтобы первым родился сын. Он вырастет большой и красивый, и мы будем идти рядом, и все будут на нас оглядываться. Но бог наказал меня. То ли у нас с Валерой оказались разные резус-факторы, как мне объясняли медики. То ли еще по какой причине… Короче, у нас могли быть только болезненные дети. И поэтому на Славике я остановилась. Но он рос совсем не таким, каким я его представляла. Хотя я вкладывала в него все силы. Он часто и серьезно болел. Болезненное состояние изуродовало его психику. Он считал, что я в этом виновата. Он вырос совершенно не приспособленным к жизни. Доверчивым и безрассудным. Это и привело его в тюрьму. Там над ним издевались. А я бегала туда каждый день с двумя полными сумками. Одна – для надзирателей, другая – для камеры, где сидел Славик. Кража была мелкая, через два года его выпустили, но он вернулся совершенно чужим человеком.
Слушая Ирину, я понял, что меня привлекает в ней, помимо всего прочего. Она хлебнула того же, чего нахлебался я. Мы – как двое потерпевших.
Позвонили из профильного института. Велели немедленно приехать. Заныло под ложечкой. Значит, подтвердилось. Как же некстати! Жить хотелось, как никогда.
Врачи сказали, что мне повезло: опухоль только в начальной стадии. Одолеть эту гадость можно курсом лучевой терапии. Я сказал, что осиплость прошла и уже не болит. Врачи полезли в рот, что-то там увидели и решили облучение отложить. Но снова взяли ткань на биопсию.
Через две недели я позвонил в институт. Мне сказали, что я могу отпраздновать второе рождение. «Ничего нет». В это чудо страшно было верить
Очерк под названием «Травля», прежде чем выйти отдельной книжкой, был опубликован частями в разных газетах и журналах. Генерал Бондаренко вышел из тюрьмы. В декабре 1995-го года 82 процента приморцев отдали свои голоса за Костенко. Желтые перья «Демроссии», похоже, сами устали от своего хамства. Покусывали губернатора, но без прежнего возбуждения. Видимо, упали гонорары.
Позвонил Альберт. Спросил, какие у меня будут пожелания. Он имел в виду размер гонорара. Я не знал, что сказать.
– Губернатор предлагает обмен, – сказал Альберт. – Вы решили его проблему. Он готов решить вашу проблему.
Я сказал, что мои запросы ему не потянуть…
– Обижаете, – сказал Альберт.
Обставив свою новую 40-метровую однушку, я понял, что жизнь в командировках сыграла со мной незлобивую шутку. Квартира напоминала гостиничный номер. Ирина ревниво наблюдала за этими хлопотами. Была уверена, что квартирная свобода мужчине противопоказана.
– Избыток возможностей – страшный соблазн.
Я мысленно говорил ей. Эх, Ирина! В зрелые годы найти свою половину – совсем не то, что обычно думают. Настоящая половина вертикальна, а не горизонтальна. В молодости человек ищет то, что ему надо. Или то, что ему кажется, что надо. А зрелость, наоборот, отказывается от того, чего не надо. Выбирает, с кем можно жить до конца своих дней. Короче, зря Ирина тревожилась. Мне не нужно было, помимо нее, никого.
– Не понимаю Веру, – говорила Ирина. – Всех своих женихов старше на семь лет я считала стариками. Никогда на ее месте не вышла бы за тебя.
Такой выпад нельзя было оставлять без ответа. Я огрызнулся.
– А я бы тебя и не посватал.
– Для тебя жениться – все равно, что сесть в тюрьму. – развивала свой взгляд на меня Ирина. – И дети у тебя, как я понимаю, никогда не были на первом плане.
– С чего ты взяла? Я хотел много детей. Это во мне сидело.
– По молодости, ты бы и от меня гулял. Когда бы я возилась с очередным ребенком, – продолжала гвоздить Ирина. – Ты ж не умеешь себе отказывать.
– Я бы боялся потерять тебя, – возражал я. – Рано или поздно ты бы меня объездила.
– Нет, Юра, – вздыхала Ирина. – Не умеешь ты до конца принадлежать никому.
Позвонили из журнала, где собрались самые кондовые перья из «Правды», «Известий». Предложили опубликовать весь очерк частями. Ну, правильно. Если у нас общий враг – Ржавый Толик – как же нам не посотрудничать.
В кабинете главного редактора меня ждал сюрприз. За письменным столом восседал… Сыр. А за накрытым столом для заседаний редколлегии сидели моложавые динозавры упомянутых изданий. Отмечали чей-то день рождения.
Бывшие правдисты и известинцы посматривали косо. Припоминали мои публикации в «демократической» прессе. Завязался умнявый треп. Почему наш социализм откинул кеды? И есть ли у него шансы на оживление? Оказалось, собеседники не читали Чаадаева: «Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники». Как в воду глядел! Противники осознали свою неправоту, реформировались в целях самосохранения, и социализм задрал лапы.
Что из этого следует? А то, что мысль Чаадаева не устарела, только будет действовать с точностью до наоборот. У социализма появится второй шанс, если только его противники, уверовавшие в свою правоту, окажутся неправыми в новой реальности.
Сыр предложил хорошую должность. Но было ясно, что в этой редакции мне не прижиться. Конечно, шеф будет простирать опекающую длань. Но – этого мне только не хватало – к концу карьеры ходить в фаворитах. А если точнее, я просто устал. Не было ни зуда, ни страсти, ни тяги к деньгам. Надо было завязывать с древнейшей профессией.
Я спросил Ирину, выдержит ли она, если я обопрусь на ее хрупкие плечи. Мне требовалось полгода. Я решил вернуться к истории с Дашей – написать небольшую повесть, которую можно было бы переделать в киносценарий. Ирина давно уже собиралась сказать, что ей порядком надоели мои командировки. Конечно, она прокормит меня, нахлебника-иждивенца.
Глава 44
Наконец-то позвонила Женя. Мы встретились в кафе на Тверской. Сели у окна. Мимо шли красивые люди. В центре каждого столичного города по странной закономерности всегда много красивых людей. Дочь была одета дорого и изысканно. Неужели Олег стал хорошо зарабатывать?
– Папка, это я хорошо зарабатываю. – Женя взяла меня за руку. – Прости меня. Я стала лучше тебя понимать. Я вообще живу теперь больше головой. Очень хочу развиваться и расти. Только мне часто становится страшно. Мне кажется, что я не успеваю жить. В меня будто встроены часы, и они тикают, тикают.
Женя вгляделась в меня экспертным женским взглядом:
– А ты изменился. Стал спокойным, гладким. Хотелось бы взглянуть, кто на тебя так действует.
Договорились устроить себе легкий стресс. А вдруг моей дочери не понравится моя женщина? А вдруг моей женщине не понравится моя дочь?
Женя приехала в Пущино голодная. Ирина была на работе. Я разогрел борщ в подвернувшейся под руку кастрюльке. Дочь уплетала борщ за об щеки, когда Рэмочка встретил Ирину в прихожей радостным лаем. Женя перестала есть. Я напрягся. От того, как они посмотрят друг на друга, зависели их дальнейшие отношения.
Потом Ирина признается мне, что страшно нервничала. Это она-то, видавшая виды училка. На нервной почве она и устроила мне скандал в первый миг появления в кухне.
– Юра, ты в чем борщ грел? Здравствуй, Женя! В этой кастрюльке? Господи! Женя, как тебе мой борщ? Это ж Рэмкина кастрюля! Я в ней ему кашу варю. Как ты ее вообще нашел? Женя, за твоим отцом нужен глаз да глаз. Это ж надо из всех кастрюль взять именно эту!
Рэмочка зашелся в веселом лае, только непонятно на чьей был стороне.
Женя уже вставила в этот поток свой восторг насчет борща, и когда поток иссяк, заметила с шутливой строгостью:
– Ирина Антоновна, учтите, мама все еще любит кой-кого и ждет.
Ирина ответила, не раздумывая:
– Ну, во-первых, Женечка, мы не можем любить тех, кого однажды разлюбили. А, во-вторых, Женечка, папку твоего я никому в обиду не дам, сама обижать буду.
Ирина повела дочь в лоджию, где открывалась панорама Приокского заповедника.
– Господи, красотища-то какая! – восхитилась Женя. – А воздух!
Она не могла держать в себе секреты и информацию. Тут же выдала главную новость своей жизни.
– Папка, а ведь мы с Олегом сейчас дома больше не живем, квартиру снимаем. Страсть как любит руководить не своей жизнью мама.
Следом за Женей появился Стасик. Съев тарелку харчо, он попросил добавки и поинтересовался, нет ли у Ирины одинокой подружки. Ему тоже хочется бывать в маленьком городке, дышать чистым воздухом, отдыхать от Москвы. Съев добавку, отвалился от стола и высказался о харчо более определенно: все-таки Феня готовит это блюдо лучше.
Решили сфотографироваться для альбома. Брат встал рядом, развернул плечи.
– Стасик, не вытягивайся, – сказала ему Ирина. – Ты и без того выше Юры на пару сантиметров. Хотя, возможно, я преувеличиваю. На полтора.
– Это она за харчо сводит с тобой счеты, – сказал я брату.
Потом я фотографировал их. Стасик как-то слишком уж закинул руку на шею Ирине.
– А ведь тяжело, – сказала она и убрала руку. – Юра, а ты будто не замечаешь?
Мне вдруг вспомнились слова мамы. Я обронил:
– Младшим нужно уступать.
Ирина еще не знала, что это всего лишь цитата. Сдержанно возмутилась.
– Ты сам-то понял, что сказал?
Стасик, как обычно, много балагурил. Ирина смеялась над его хохмами и анекдотами, хотя не все они годились для первого знакомства. Но в ее смеющихся глазах, чего я раньше не примечал, стыл холодный сторожок.
Когда брат уехал, она спросила.
– Так я не поняла, мне всерьез искать ему подружку? Я-то ведь могу сосватать. У нас в музыкалке полно резведёнок.
Я сказал, что это всего лишь шутка.
– Неужели ты на его Феню так же руки складываешь? – спросила Ирина. – Нет? Тогда почему он себе это позволяет? Считает себя неотразимым? И эти шуточки ниже пояса. Неужели он думает, что это смешно?
– Но ты же смеялась.
– Я проявляла такт, а он – что? А зачем ему подружка здесь, если он так Феню любит? А ты знаешь, чего я спрашиваю. Я думаю, неужели ты такой же, просто я тебя не знаю?
– Думай что хочешь.
– Юра, ты сейчас сказал, что ты такой же.
– Ирина, я сейчас сказал, что не думаю о себе лучше, чем о других.
– А другие, наоборот, считают, что они лучше тебя. Стасик поделился странным мнением о тебе. Мол, с тобой бывает трудно. Ты бываешь тяжелым, грубым, черствым. Но ты не подлый. Заметь, я его не спрашивала, какой ты. Еще не хватало! Он сказал это ни с того, ни с сего. Как бы ободрил меня. К чему это? Я же должна знать, как вести себя с ним дальше. Жены не должны разводить братьев.
Я сказал, что у меня нет объяснений.
– А я могу сказать, что означают эти слова. Мол, он очень порядочный, и ценит в людях неспособность к подлости. Мол, он морально выше, и потому имеет право давать такие оценки.
Я слушал и думал: а вот интересно, мне бы пришло в голову сказать что-то подобное Полине? Мог бы я взять на себя такое право?
Вот так мы и живем, родные люди. В двух иллюзиях. Одна иллюзия – что тебя могут понять. Другая – что ты можешь понять. Хотя, кинологи считают, что даже собачий нюх безошибочно действует только в 70 процентах случаев.
