Виталий Ерёмин
Февральский дождь
Глава 33
Бракосочетание Жени и Олега снимали на видео. У загса молодых ждал длинный, похожий на таксу, белый лимузин. Квартира ломилась от гостей. Стены были увешаны плакатами с разными шуточками. Молодежь налегала на спиртное и сметала деликатесы, забывая кричать «Горько!» Женя снисходительно наблюдала за происходящим, подмечая каждую мелочь. Потом она скажет мне, что будто видела себя со стороны. Ей хотелось запечатлеть в памяти каждый миг, даже не очень приятный. Говорят, замужество – как бы второе рождение. Нет, этой радости она не испытывала. У нее на душе скребли кошки: упала кукла с белой таксы, выпала из уха сережка. Точно не к добру.
«Что она в нем нашла?» – думал я, вглядываясь в Олега. Конечно, красавец, и деньги водятся, но в этом ли счастье? Но что же в нем не так? Смеется гыкая. Называет Женю малышом, рыбкой и лапулей. Мог бы придумать какое-нибудь прозвище, не такое тошное. Трогая с места на своей «девятке», давит на газ и одновременно жмет на тормоза. Каскадер, блин. Я понимал, что во мне бурлит отцовская ревность, но ничего не мог с собой поделать.
Отец хорошо выпил и блеснул знанием поговорок:
– Жениться – это вам не в баню сходить! – Выйти замуж, внученька, не напасть. Как бы замужем не пропасть!
Наверное, Олег тоже ему не очень понравился. У Жени после слов деда заблестели слезы.
Родителей Олега на свадьбе не было. Без объяснения причин.
– Ты даже не представляешь, какой он несчастный. Когда-нибудь расскажу, – поделилась Женя.
На все мои вопросы Олег отвечал обычно коротко, даже не пытаясь поддержать разговор. Трудно было понять, насколько он образован и начитан. Я спросил, какой религии он придерживается. Олег сказал, что, естественно, христианства. Но верит также в перевоплощение: ему нравится индуизм.
– Разве так можно?
– А почему нет? – отвечал новоиспеченный муж. – Каждая религия дает человеку то, чего не дает другая.
Стало ясно, почему Женя считает его глубоким. Но самым большим моим открытием на свадьбе была фамилия зятя – Дудаков. Нетрудно было представить, как его называют за глаза. Дочь моя теперь, стало быть, Дудакова. Туши свет!
Вскоре после свадьбы лихой муж не справился с управлением и врезался в бордюр. Женя ударилась головой о правую стойку машины. Лоб был рассечен у самого глаза. Еще сантиметр и дочь была бы калекой. Вера плакала, но возмущалась только в отсутствие Олега. Я готов был растерзать зятя, но тоже возмущался молча.
А вскоре стало ясно, что нервическая манера вождения имеет конкретную причину.
– У него проблемы с бизнесом, – коротко пояснила Женя.
Молодой глубокий муж лежал целыми днями, воткнув взгляд в противоположную стену.
Вера подошла к нему за объяснениями.
– Не лезли бы вы в душу, тёщенька. Без вас тошно.
Совместное проживание выявило незамеченные ранее дефекты зятя. Слишком тонкие по сравнению с торсом ноги. А узкие чресла – верный признак отсутствия мужской силы. Во время депрессии чересчур быстро похудел. Впалыми щеками стал похож на изможденного кришнаита. Этакий пожилой молодой человек.
А Женя вертелась, как белка в колесе. До обеда – университет, после обеда – ученики. В день зарабатывала столько же, сколько я за неделю. Объявила, что стала откладывать на покупку своего угла. Но какого лешего о своем жилье не беспокоится молодой муж? Выяснилось, что на продаже брюк он прогорел капитально, и теперь засобирался продавать молоко. А на это нужен стартовый капитал.
– Какой из него коммерсант? – кипел я. – У него всегда будут штаны прокисать.
Женя отвечала, что она все-таки жена, должна помогать мужу в трудную минуту. Отдала ему свои сбережения. Он вложил их в молоко и снова прогорел.
В довершение объявил, что из Ханты-Мансийска должен приехать его двенадцатилетний брат Толя. Стал лишним в новой семье отца. Не понравился мачехе. Вера допытывалась, где же мать.
– Мать у них умерла. Покончила с собой, когда узнала, что у отца другая женщина, – пояснила Женя.
Так вот откуда наа самом деле нервическая манера вождения и депрессивные состояния. Нельзя исключать патологической наследственности. Душевно здоровая женщина не убила бы себя. Но разве можно рожать от такого мужа?
Приехал Толя, хороший мальчик с большими печальными глазами. Тихий, послушный, рассудительный. Женя относилась к нему лучше, чем Олег. Кормила и обстирывала, как своего ребенка. А муж никак не мог выйти из депрессии.
Я уехал в командировку на две недели. Когда вернулся, увидел ту же картину. Женя готовит, стирает, гладит, принимает учеников. А Олег читает книги по буддизму. Ну, и когда это кончится?)
Думал, дочь снова будет защищать мужа, а она разрыдалась:
– Папочка, у меня уже нет сил.
– Гони его к черту!
– Ну, куда он пойдет? Ему не на что жить. И потом, он ведь не один. Толю жалко.
– Ты хотя бы не прописывай его.
– Олег сам не хочет прописываться.
Это было само по себе очень странно. Что может вынуждать провинциала отказываться от прописки? Только федеральный розыск или откос от армии.
Мы обсуждали создавшееся положение. Олег в этом время подошел к обратной стороне двери и слушал разговор.
– Почему ты должна страдать? – возмущался я.
Что-то мне подсказало, что он подслушивает. Я резко открыл дверь. Олег стоял с ненавистью в глазах. У меня чесались кулаки. Он готов был убить меня. Женя страшно испугалась и встала между нами.
Я побывал в Питере в короткой, суточной командировке. Но у меня было время заглянуть к Стасику. Я позвонил ему. Он пожаловался: Полине становится все хуже, и она не хочет его видеть. Что ж, такие отношения близких, когда один уходит, а другой провожает, чтобы остаться, наверно, неизбежны.
Лично я не люблю, когда меня провожают. Мне кажется, что я бездарно трачу чужое время. И что это пустая формальность. Но уходящий на тот свет тем более не может любить провожающих – это так естественно.
Жалоба брата была к тому же неуместной. Он был не просто провожающий жену в последний путь. Он имел некоторое отношение к тому, что эти проводы стали неизбежны. По большому моральному счету, ему надо было на себя жаловаться, на свою вину перед Полиной. Каяться, черт побери. А он хныкал.
Трудно было сочувствовать Стасику в это время. Особенно мешала Феня. Точнее, фильм о их сладкой любви. Я думал, что он это понимает.
Наш телефонный разговор был коротким. Стасик не позвал меня. Наверное, считал, что я должен навестить его без приглашения. А я сказал, что ему наверняка не до меня. Полине тем более. Какой больной женщине хочется, чтобы ее видели в таком состоянии? Если Полина не хочет видеть мужа, то что можно сказать обо мне?
Глава 34
Денис написал признание, когда уже нельзя было не написать. Ни днем, ни часом раньше. Он все складно изложил. Ему могло грозить только условное наказание. Он вышел под подпиской о невыезде, когда все участники кражи уже были на свободе, и был встречен ими, как герой. Вера, обняв сына, заплакала, Женя гладила брата по голове. Вера сказала, что теперь пора домой. Накрыт стол на шесть персон, участвовавших в краже компьютеров. Денис покачал головой. Нет, домой он не пойдет. Он останется с ребятами.
Недоросли гурьбой двинулись в сторону тээрцэ. Я пошел за ними, стараясь не попасть на глаза. В отличие от дружков, Денис говорил негромко, смеялся сдержанно, руками не размахивал. Выделялся и выглядел положительно. В нем что-то есть, отметил я, какой-то стержень. А значит, увидит и судья.
Поднявшись по эскалатору, компания двинулась в бар. Денис с барменом здоровается за руку, официантки ему улыбаются. Вот уже и пиво несут. Выпив, Денис направляется в бильярдную. Играет уверенно, набитой рукой. Выигрывает и кладет кий. Переходит к игровым автоматам. Засовывает в пасть машине одну денежку за другой. В глазах напряжение и азарт. Не видит вокруг себя никого. Выигрывает, и автомат высыпает ему кучку монет. Ну и зачем ему я, такой как есть? И зачем, такой как есть, он – мне? Я не смогу изменить его, если даже вылезу из кожи вон. Он не поддастся, потому что он сам себе отец. Звучит ужасно, но это так.
Дочь и зять встретили меня в прихожей. Женя нервно объяснила, почему Денис отказался идти домой. Он не хочет меня видеть. Олег удивил еще больше.
– Вам лучше уйти, Юрий Леонтьевич, – сказал он. – Если вы любите дочь и сына, вы просто обязаны уйти. Жить в такой обстановке невозможно. Все кончится тем, что Денис снова сядет, а наша с Женей семья распадется.
Женя и Олег во все глаза смотрели на меня. Их колотила дрожь. Ну, понятно. Они сейчас на передовой, совсем еще необстрелянные. А опытный командир сейчас в кухне.
Вера пила чай. В одной руке большая кружка, в другой – ломоть батона, намазанный маслом и медом. Я спросил, чего она добивается. Вера подняла на меня глаза, дожевала кусок, и с расстановкой ответила:
– А ты еще не понял? Чтобы выметался. Ты нас предал. А предателям нет пощады.
– Неужели ты думаешь, что от ненависти ко мне Денис станет лучше? Или станет больше любить тебя?
Вера откусила еще от батона и сказала:
– Давай, давай, Юрий Леонтьевич, собирай чемодан и уматывай. И из квартиры, и из нашей жизни.
– Юрий Леонтьевич, я же сказал: вам лучше уйти! – воскликнул Олег.
– Папа, неужели ты не можешь снять квартиру? – неожиданно выпалила Женя.
Вот уж от кого я никак не ожидал. Мы с дочерью смотрели друг на друга. Я надеялся, что она сейчас же опомнится и возьмет свои слова обратно. Но у нее на лице была написана непреклонность. Нет, это была не простая борьба за спокойствие в семье. Что-то случилось. Я перевел взгляд на жену. Вера упивалась своим торжеством.
– Как ты мог? – с болью в голосе сказала Женя. – Неужели ты и меня не хотел?
Теперь все стало ясно. Я смотрел на Веру. Она со всей безоглядностью Стрельца творила месть и ненависть. Мне следовало признать – это у нее получалось лучше, чем что-либо другое. Но того, что я получил в этом эпизоде, ей было мало. Она сказала, когда мы остались одни:
– Если ты не исчезнешь, я расскажу всем о твоем прошлом.
– Но, мадам, как можно?
Этот вопрос я произнес театрально. Думал, она рассмеется и скажет, что пошутила. Но Вера смотрела на меня, словно в прицел.
– Я не шучу, Терехов, ты мне смертельно надоел.
Я собрал чемодан и позвонил Наде. Ей бы понять, что мне плохо, и помочь в трудную минуту. А она вступила в обычный поединок: кто кому больше нужен. Спросила с усмешкой: уж не решил ли я на этот раз приехать с чемоданом?
– Ободранных не берем, – подсказала Золушка. Ее голос невозможно было не услышать.
– Я больше тебя не побеспокою, бесценная моя, – опрометчиво пообещал я, кладя трубку.
Будь Надя одна, она бы наверняка тут же перезвонила мне. Но Золушка, это нетрудно представить, смотрела на нее рептилией с острова Комодо. Я поставил чемодан в угол. Уход из дома откладывался. Ну, и ладно. Когда все одно к одному, то все до кучи проще пережить.
Но через минуту я передумал. Нет, мне не хотелось рвать с ней. Она была красива, и этим поднимала меня в собственных глазах. Такой женщины у меня еще не было. Но своей яркой внешностью она же меня и принижала. Я чувствовал зависимость от ее роскошного тела. Я не был свободен. Особенно сейчас. Я не знал, что в эти минуты Надя устроила Золушке скандал. Я узнал об этом спустя еще сколько-то время, когда раздался звонок
– Приезжай, – сказала Надя.
– Бедный мой, – сказала Надя, когда мы лежали в ее красивой постели. – При этом погладила меня по лицу, как гладят собаку или кошку. хотя, скорее всего, мне так показалось. – Бедный на эмоции. То ли сдерживаешь себя. То ли тебе нечего показать любимой женщине.
– Ну, почему же нечего? – плоско пошутил я.
– Я имею в виду чувства, – сказала Надя. – Или я не такая уж и любимая? Ты так умеешь объяснять других людей. Объясни мне, почему ты такой?
– Долго объяснять, Наденька.
– А мы никуда не спешим.
– Давай как-нибудь в другой раз.
– Давай, – согласилась Надя. – Но учти, я от тебя не отстану. Тебе придется объяснить. А пока я спрошу тебя о пустяках. Ты спишь отдельно от жены?
– Надя, прекрати меня препарировать.
– Мне жаль твою жену, – сказала Надя. – А почему ты не любишь свечи и музыку, когда мы занимаемся любовью?
– Это ты зря. Я этот антураж тоже люблю, только не считаю обязательным.
– Неужели я для тебя всего лишь объект? – прямо спросила Надя.
Зачем она затеяла это разговор? Я встал и пошел в ванную.
– У меня нет для тебя второй кровати, – сказала вдогонку Надя.
Я понял, что мне лучше вернуться домой. А еще лучше – никогда уже не появляться здесь. Наконец-то я окончательно разобрался в себе. В своем отношении к Наде. До нее во мне сидело, как в засаде, банальное вожделение. Желание поиметь холеную, капризную, красивую женщину. Настоящую кошечку. До сих пор-то были одни амазонки или смешанные типы. И вот получил желаемое, и кое-что понял. Вспомнился Леопольд фон Захер-Мазох, психиатр и писатель. Он ведь сам однажды настоял, чтобы жена отправилась в путешествие с любовником, а сам, переодевшись лакеем, прислуживал им, терзаясь муками ревности. Чтобы описать унижение от красивой женщины. Это уж потом ему приписали порок и назвали его именем.
Подобно Захер-Мазоху я попытался быть не самим собой, и вот к чему пришел. Зачем мне я – не – я? И даже Наде – зачем? Тем более, что я не жажду унижений, ни телесных, ни духовных. А ведь мы к этому рано или поздно придем. Ну уж нет.
Глава 35
Чтобы не дать Фунтикову уволить Сыра, мы (старая часть редакции) подали заявления об уходе. Сережа принял демарш с терпеливой снисходительностью. Мол, дуралеи, еще попроситесь обратно. Он был отчасти прав. Сокращения шли во всех редакциях. Найти себе место было почти невозможно.
А хитроумный Сыр вел свою игру с Фунтиковым за нашей спиной. Однажды собрал нас, смутьянов, и с видом победителя возвестил, что договорился с Сережей, тот не будет устраивать репрессии. На самом деле это не он договорился. Это мы неожиданно понадобились нашему спонсору. Фунтиков вошел в состав политсовета партии «Демократический выбор России». Партии Гайдара и Чубайса. И наша газета получила заказ на политическое уничтожение ее противников. Этой заказухой уже занимался один из телеканалов. Теперь команду «фас» получили мы. Нам даже повысили на 30 процентов зарплату.
Главной целью стал губернатор Приморского края Костенко. Мафиози, сепаратист, черт и дьявол. В декабре 1995-го предстояли очередные губернаторские выборы. Он не должен был остаться у руля. По мнению Гайдара и Чубайса, Костенко представлял колоссальную угрозу для России. Он отпадно заявил, что страна наша «ломается по Уральскому хребту». В Кремле, наверно, вздрогнули и начали считать силы. Сил подавить сибирско-дальневосточный сепаратизм не было. Если в Ичкерии облажались…
Дальневосточный военный округ – самый мощный в стране. Целые города делают самолеты, подводные лодки. 80 процентов экспорта идет через дальневосточные порты. Ну, и народ там с характером Разина и Пугачева. Когда в 1990-м началась приснопамятная борьба с привилегиями, толпы направились к дачам партийных вельмож. Полетели факелы. Дома горечи, как свечи. КГБ, милиция и военщина боялись сунуться. Или сочувствовали бунтовщикам. Где еще в стране было такое?
Короче, Костенко – внутренний враг, и надо его мочить, сказал Фунтиков. Это наш патриотический долг. Я думал, пошлют в командировку. Уже предвкушал рыбалку в Японском море. Но Фунтиков дал мне 37-страничный доклад «группы экспертов». Мол, ехать ни к чему. Убойные факты уже собраны. Осталось только писать на их основе зубодробительные материалы и публиковать. Из номера в номер, каждый божий день. Не давать дьяволу ни минуты передышки. Уничтожать морально, пока не откажется от плана на переизбрание.
Это было что-то новенькое. Я-то по старинке считал, что должен сам добывать компромат. А вдруг эта «группа экспертов» тоже выполняла чей-то заказ? Почему мы должны слепо верить подручным Гайдара и Чубайса?
– Или вы работаете по предложенной схеме, или мы откажемся от вашего пера, незаменимых, как известно, не бывает, – отвечал Фунтиков, надувая щеки с заметными не по возрасту брыльками.
Я не стал зарываться. Решил потянуть время. Встретился в кофейне редакции со знакомой английской журналисткой из левой газеты «Morning star». Рассказал, что творится в редакции. Она напечатала мой сигнал. Меня вызвал Фунтиков.
– Решили уйти со скандалом, чтобы выглядеть жертвой?
– Вы можете вляпаться, – сказал я ему. – Чубайс насылал на Костенко сорок семь комиссий. Они обошлись государству в миллиард рублей каждая. Теперь готовится сорок восьмая комиссия, самая большая. Говорят, она будет стоить три миллиарда. Здравый смысл подсказывает: если ничего не нарыли сорок семь комиссий, то что может нарыть сорок восьмая? Хотя результат все же может быть…
Тут я сделал паузу.
– Что за результат? – спросил Фунтиков, массируя и тем самым только увеличивая брыльки.
Я объяснил:
– Все, у кого есть мозги, поймут, что доклад «группы экспертов» и есть настоящий компромат. Только не на Костенко, а на вашу непорочную партию.
– Какая-то убогая аналитика, – отвечал через оттопыренную нижнюю губу Фунтиков. – Вот последние сведения. Генерал Бондаренко, начальник налоговой полиции Приморского края, человек Костенко, доставлен в Москву самолетом. Уже выдает компромат на своего босса в Лефортовской тюрьме. Так что дьяволу придет конец не в декабре, а раньше.
Фунтиков закончил со смешком:
– Но не только Костенко конец. С этой минуты вы у нас уже не работаете, Юрий Леонтьевич.
Теперь надо было решить сразу две проблемы. Где жить и где работать. И еще как-то странно першило в горле, хрипел голос, больно стало глотать. Я пошел в клинику. Анализы показались непорядок с эритроцитами и гемоглобином.
– И лимфоузлы увеличены, – добавил врач.
Выписал мне направление в профильный институт. Там долго осматривали на специальной аппаратуре, взяли соскоб, велели зайти через две недели. Строго предупредили: по вызову явиться немедленно, не задерживаться ни на один день! По лицам было видно: что-то у меня сильно не так.
Я вышел из института на нетвердых ногах. Ну, вот, кажется, и ясно, кто следующий. Холодок по спине и что-то вроде невесомости. Ислышать плохо стал. Это как контузия, только взрывается не рядом, а внутри. Когда рыбу глушат, она всплывает брюхом вверх. Вот так и я шел к метро вверх брюхом. А потом затрясло сожаление. Как же хреново, глупо жил. Если взять жизнь в целом, будто на свинье проехался. Но странное дело. Даже в этом состоянии в голову пришла почти гениальная идея. Я буду жить в командировках! Домом мне станут гостиницы. Месяца два-три перекантуюсь, а там будет видно.
На другой день я объехал несколько редакций, всюду договорился, а кое-где даже получил вперед командировочные. Потом пошел в магазин и купил литровую бутылку виски. Новый этап жизни надо было обмыть.
Глава 36
Я надрался в тот вечер. И снова перебирал, как четки, нашу кочевую жизнь. Из Подмосковья мы поехали на восток страны. На очереди был Павлодар.
Из Омска меня повез на своей «Победе» знакомый отца. По разбитой дороге мы ехали 400 километров весь день. Стояла страшная жара. Меня укачало. К вечеру я начал думать, что у меня начались глюки. На горизонте выросло темно-желтое облако. Это степные ветры подняли в воздух верхний слой распаханной целины.
Облако висело над Павлодаром. Угадывались зыбкие очертания мазанок и казачьих особняков. И какое-то огромное здание без окон. Оказалось, элеватор. Казалось, мы въехали в другую страну. На окраине возле домов сидели старики-казахи в малахаях. И старики-кавказцы в папахах.
Мы подкатили к низенькой мазанке на берегу Иртыша. На двери висел замок.
– Жди отца, – сказал хозяин «Победы» и уехал.
Я чуть подпрыгнул и сел на крышу мазанки. Мимо шли чернявые пацаны. Ингуши. Среди них Мухтар, мой будущий друг.
– Ты откуда такой?
– Буду здесь жить.
– Живи, – разрешил Мухтар. – Плавать умеешь?
Отец показывал, как хорошо плавает саженками. Я пытался повторить, и шел топором ко дну. Отец насмехался. Ему не хватало терпения.
– Пойдем – научу, – сказал Мухтар.
Сняв трусы, пацаны ныряли с высокой баржи. Кто солдатиком, кто вперед головой. Я стоял, переминаясь. Накаленная солнцем баржа обжигала ступни. Мухтар столкнул меня, я нахлебался воды и пошел ко дну. Но рука вдруг что-то ощутила. Это была якорная цепь. Я схватился второй рукой и стал перебирать звенья, карабкаясь вверх.
Я кое-как отдышался. И теперь слушал советы Мухтара.
– Плыви к берегу, только сильнее загребай, а то затянет под корму.
Я молчал. Я не мог оторвать руки от цепи.
– Ты где раньше жил? В пустыне? – потешался Мухтар, он был очень смешлив.
Нет, мы жили там, где рядом были и речки и пруды. Черт его знает, почему я не научился плавать. Пацаны нацелили на меня сверху свои краники.
– Поплывешь?
Я молчал, меня трясло. Но когда попала первая струйка, судорога прошла, пальцы отпустили цепь. Я отчаянно забарахтался, сначала на одном месте. Ощутил, что держусь на поверхности, и начал загребать, потом замолотил ногами.
– Ого-го-го! – потешались пацаны.
На берег я не вышел, а выполз.
Мухтар предупреждал: не соваться без него в кинотеатр «Ударник». Но я все же пошел. В трусах и босиком, как все пацаны моих лет. Деньги – в кулаке.
Смотрю, перед кассой топчутся чернявые пацаны, по виду шестиклассники. Увидев меня, приняли охотничью стойку. Подходят, приставляют к голому животу остро заточенные велосипедные спицы.
– Деньги.
Я не осознал серьезности момента.
– Еще чего?!
– Деньги, ёрси*! *ёрси – русский (чеч)
Я бы сдался, но в дверях возник Мухтар. Он сказал что-то по-своему пацанам. Те испарились.
– Тебя в какой класс записали? – спросил Мухтар.
– В восьмой «Б».
– Запишись к нам в «А». У нас самые классные девчонки.
Молодые ингуши крутили любовь только с русскими, украинками, немками. Ингушки, тем более молоденькие, не покидали своих домов. Даже в школах не учились.
28 июля мне исполнилось 15 лет. В этот день Мухтар вручил мне подарок -финку с наборной рукояткой.
– Носи, пригодится. Ты еще не понял, куда попал.
Взрослые в те годы даже близко не представляли, какой опасной была жизнь в этом городе для их детей. Строились тракторный и алюминиевый заводы, химкомбинат, несколько ТЭЦ, сразу несколько жилых районов. Основной рабочей силой были зэки. Колонии на окраине стояли впритык друг к другу. Заключенных возили по городу на автомашинах с высокими бортами, водили колоннами. Их было больше десяти тысяч. Освобождаясь, они либо оседали в городе, либо, прежде чем уехать, от души куролесили.
Но по ночам больше разбойничали ингуши и чеченцы. Раздевали всех без разбору, кто попадется под руку. Мухтар это занятие соплеменников не одобрял. Он жил без отца и во всем слушал старшего брата. А тот велел Мухтару хорошо учиться, чтобы поступить на юрфак. Брат был старше всего на четыре года, но Мухтар его слушал, как отца.
Однажды Мухтар решил показать мне, как он живет. Его старшая сестра накормила нас твердым козьим сыром и сваренными в растительном масле кусочками теста. Меня угораздило сказать, что вкусом они похожи на казахские баурсаки. Сестра одарила меня презрительным взглядом. Больше Мухтар меня к себе не звал, хотя у меня дома бывал почти ежедневно.
Ингуши и чеченцы ставят себя выше других народов, и не без оснований. Их неписаным законам жизни можно позавидовать. Узнав, как ко мне относится отец, Мухтар сказал, что у них такого не бывает, потому что отцы боятся унижать и тем более бить сыновей. Наказание неотвратимо. Подросший сын имеет право и даже обязан убить такого отца. А другие сыновья не имеют право его защитить. Напротив, если отец будет сильно защищаться, они обязаны и имеют право поддержать униженного брата то есть совместно убить родителя.
– У нас считается, что по крови братья ближе друг другу, чем отец, – сказал Мухтар. – Все они почитают отца, а если кто-то без оснований перестанет почитать, от него отвернутся весь род. Но если отец сам дает основания, тот же род его осудит и поддержит сыновей. А если он убьет сына, другие сыновья будут мстить ему. Такой у нас закон.
