Виталий Ерёмин
Февральский дождь
И в то же время… А ведь я был уже уличным парнишкой. Я на недели уходил из дома. Но когда возвращался, продолжал исполнять обязанности няньки. По субботам, хоть трава не расти, предки должны были расслабиться. Устраивались складчины с соседями. Начинались пирушки в обед и заканчивались вечером. Пять-шесть часов возился я с младшими братья, как бонна. Каждую субботу три или четыре года подряд. Эта обязанность считалась святой. Увильнуть от нее считалось святотатством. Отнестись халатно – преступлением. Однажды Витя, уже в три года отличавшийся тягой к водным просторам, пуская кораблики на берегу Иртыша, чуть не утонул. Прозевав опасность, я все же вытащил его. Но вместо благодарности получил попреки.
Странно, но эти попреки меня не очень раздражали. Позже я понял: каждый чего-то стоящий человек должен пройти через какую-то самоотдачу. Нельзя жить от рождения до старости только для себя. Без заботы о ком-то. Без страха за кого-то. Без помощи кому-то. Кто так живет, тот эгоистическая пустышка по всей своей жизни. Со всеми вытекающими отсюда последствиями для себя же самого.
А с Максом мы однажды едва вдрызг не разругались. Он объявил мне, что «оприходовал» Малю. Он так и сказал: «Я ее оприходовал». Вот тогда у меня случилась вторая вспышка – после случая с Панченко. Нет, я не бросился на Макса. Я просто всячески его обозвал. Странно, но он не обозлился в ответ. Даже признался, что соврал, и мы продолжали дружить. Как мы могли совсем разругаться, если у нас появилась общая цель, связанная с большим кушем? Никак.
Глава 38
Захотелось кофе. Но кухня была занята. Оттуда доносились веселые голоса, громкий смех и пение под гитару. Ясно, приехал по своим делам Витя.
Я знал, что как только уеду, мой кабинет перестанет быть моим. Надо было разобрать на части ружье. Вдруг Денису захочется сделать обрез. Уже интересовался, какой длины должен быть ствол.
В этот момент в комнату вошел Виктор.
– На охоту собрался?
Какая к черту охота, когда на дворе июль?
– Хорошее ружье, – оценил Виктор.
Наверное, эта штука (я про диагноз) превращает человека в тряпку. По слабости душевной я поделился с братом своей новостью. Мне надо было кому-то сказать, минутная потребность организма.
Виктор никак не отреагировал, только повторил:
– Хорошее ружье.
Что ты заладил, хотел я сказать.
Виктор помялся и спросил:
– Оставишь мне?
Я смотрел на него с удивлением. Какая непосредственность. Другие хотя бы для приличия выражают сочувствие, интересуются, чем могли бы помочь, а Витя сразу – к делу.
– Может, тебе прямо сейчас и отдать? – с некоторым сарказмом спросил я.
– Можно и сейчас, – с вызовом сказал Витя.
Ну правильно, чего тянуть?
– А не сходил бы ты на кухню, Витя, тебя там заждались.
Брательник с обиженной физиономией вышел из комнаты. Вот что я должен был думать о нем в эту минуту? Не буду я писать здесь, что я подумал. Брат никак. Брат!
Ирина
Глава 39
Я заехал в редакцию. Забрал свои бумаги и кипятильник. Зашел в бюро пропусков, чтобы сдать удостоверение. Там узнал, что меня только что спрашивали. Представительный мужчина назвал себя: Альберт Эккерт. Фамилия знакомая. Не брат ли Мали? Брат. Замечательно. И дело ко мне какое?
– Мы прочли о вас. Но не сочувствуем, а рады. Вам предоставляется редкая возможность.
Начальственная бесцеремонность пополам с мягкостью тайского массажа.
Альберт сказал, что я очень кстати оказался без работы. Теперь у меня есть время слетать во Владивосток. Он вице-губернатор края. А приглашает меня его шеф, Костенко.
Мы поднялись на второй этаж в кофейню. Заказали кофе, бутерброды с семгой, по рюмке коньяку. Альберт стал немного проще.
– Вообще-то, я в Москве в командировке. Я – доктор, курирую в крае здравоохранение. Созваниваемся с сестренкой. Она ведь живет в Германии. Сообщила о вашем увольнении: вот кто может помочь. Шеф говорит: разве еще водятся порядочные журналюги? Ну, давай поверим.
Я молча слушал и удивлялся. Вчера меня уволили из-за Костенко – сегодня он нанимает меня. Если наймет, точно будет думать, что порядочных журналистов уже не осталось.
Я сказал, что политикой не занимаюсь. Альберт с деликатным ехидством заметил, что настоящий журналист должен разбираться во всем. Пока я соображал, как ответить на этот выпад, он напомнил, что я сейчас без работы, а они хорошо заплатят.
Я спросил, в курсе ли Костенко, что генерал Бондаренко дает на него показания. Альберт сказал, что это деза. Генерал не может давать показания. Его арест проведен по технологии похищения. А он хорошо знает уголовно-процессуальный кодекс. К тому же у генерала нет компромата на Костенко. Потому что нет самого компромата. Костенко – по природе своей делатель, а не махинатор. Тут у меня был повод ухмыльнуться. Делатели тоже чего только себе не позволяют.
Альберт принял мои колебания за мандраж.
– Я вас понимаю, – продолжал он. – Если усадили в кутузку генерала… Конечно, появляться вам в администрации края нельзя. Мы поселим вас в загородном пансионате, дадим машину с водителем. Встречайтесь, с кем хотите.
Альберт предупредил, что не исключает слежки за собой. А значит, я могу сей же момент попасть в поле зрения ребят с Лубянки. Так что у меня есть полное право выйти из игры в любой момент, как только станет горячо.
К этому времени мозг ежеминутно сигналил мне, что жить осталось немного, может быть, не больше года. В таком случае, стоит ли бояться чего-то больше, чем смерти? Стоит ли капризничать, если завтра не на что будет отодвигать конец.
Я сказал, что если даже соглашусь, то буду искать истину, а не оправдания для Костенко. Так что без обид.
Решающее значение имела для меня репутация Чубайса. Против нечистой силы все средства хороши, включая заказное расследование.
– Договорились! – согласился Альберт. – Полетим, если не возражаете, одним бортом. Послезавтра. Я куплю билеты и позвоню. А пока вот вам на сборы.
Он положил передо мной в конверте тысячу долларов. Я был ошарашен. Меня вот так, чистоганом, еще не нанимали. Я выглядел в своих глазах наемником в чистом виде
Глава 40
На другой день я поехал в наукоград Пущино. Там обласканные предыдущей властью ученые изобрели искусственную кровь, искусственную кожу, сделали кучу других открытий, а теперь бедствовали и один за другим сманивались на Запад. В дороге придумал заголовок для материала «Нужны ли нам мозги?» Оставалось послушать сердитых ученых, устоявших перед соблазном свалить за бугор.
На подъезде к Пущино «Икарус» нырнул в низину и круто взлетел на возвышенность. Чистенький городок стоял на горе, самой высокой точке Московской области. Внизу извивалась Ока. У автобусной станции стояла женщина с овчаркой колли, обе рыжей масти. Женщина спросила: не пытались ли сесть в автобус две девочки? Может, им не хватило мест? Я пожал плечами: нет, я ничего такого не заметил. Незнакомка была расстроена. Я спросил, где тут гостиница.
– Рэмочка, давай проводим товарища, – сказала псу женщина. – Нам ведь по пути, правда?
Она была хорошенькая. То есть лучше красивой, кто в этом понимает. Маленький нос правильной формы, а нос, как известно, самая важная часть женского лица, это еще Лермонтов отмечал. Только я добавил бы сюда полные мыслей глаза. Рот с родинкой в уголке показался мне не очень. Узковат и губы тонковаты. Но от этой диспропорции отвлекали стройные ноги и классическая соразмерность роста и веса 165 на 65. Как у Венеры Милосской. Это я уже на глаз определил. Но она была какая-то замученная. Худая, тени под глазами. Но пыталась выглядеть веселой. «Интересно, что она изобрела? – думал я. – Тоже, наверное, что-нибудь искусственное».
– А вы чего еще не сбежали на Запад?
– Я – не то, что вы подумали. Я ребят музыке учу, – ответила женщина.
– Пианино?
– Угу.
– А зовут как?
– Пианино – «Петрофф». Меня – Ирина.
– Вот предположим, я впервые слышу, что есть такое пианино – «Петрофф». Как считаете, невежа я, или невежда? – спросил я.
– Если совсем неотесанный, то невежа, а если безграмотный, то невежда. Что вам больше подходит?
Прикольно ответила. Я окинул ее известным мужским взглядом.
– Голоданием, что ли, увлекаетесь?
Ирина почему-то ответила серьезно.
– Наоборот, поправиться хочу. Я только что из Трускавца. Там на танцах хохлушки говорили: надо ж иметь такую плоскую фигуру!
– Представляю, как вы там зажигали, – шутливо проворчал я.
– Ах, если бы! Там обо мне говорили: гарна жинка, тильки шкода, що такая хвора.
Перед гостиницей стояло несколько автобусов.
– Это научники съехались: конференция. Быстро к администратору! – заторопила Ирина.
Места еще были, но только в двухместных номерах. Это меня не устраивало категорически. Соседей без ночного храпа мне еще не попадалось ни разу в жизни, ни в гостиницах, ни в поездах.
– Ну, найдите же что-нибудь! – настойчиво просила администратора Ирина.
Было видно, что ее в городе хорошо знают.
– Ирина Антоновна, все забито.
– Где тут у вас расписание автобусов на Москву? – решительно спросил я.
Лучше уехать, чем мучиться всю ночь. Храпуны всегда засыпают первыми.
– Вы надолго? – спросила Ирина.
– До завтра.
– Я живу рядом.
Клюшки в регистратуре жадно ловили каждое слово. Но Ирине, похоже, было все равно.
Я удивился:
– Но вы даже не знаете, кто я.
– Вы человек, которому негде ночевать. И ваше лицо я где-то видела. Не в криминальной хронике?
Я показал ей лицо в фас и профиль.
– Точно видела.
Квартира трехкомнатная, просто обставленная, с ароматом вкусной еды, собакой не пахнет, стол на кухне накрыт. Салаты, мясо, кувшин с вишневым компотом. Ирина поставила на газ кастрюлю с борщом. Я понял, что нормально поем. Потер руками.
– В шкафу, – отреагировала на пантомиму Ирина.
Я достал бутылку вина. Налил в бокалы. Посмотрели друг на друга. Улыбка у Ирины была немного грустная, а глаза смотрели хотя и пристально, но благожелательно. Она умела читать людей лучше меня. Только я об этом еще не знал.
Борщ с телятиной был отменный. Я не ел такого, даже у мамы. Ирина добавила. Я продолжал есть. Ирина сразу поняла, что у меня не все ладно в жизни. Только вот как меня зовут? И где же она меня видела?
– Вы журналист, – неуверенно сказала Ирина. Я видела вашу фотографию. У вас там надутый вид, поэтому я не сразу опознала. Возле борща вы смотритесь лучше.
Похоже, у нее было органическое поражение мозга юмором.
– А где остальные? – спросил я.
– Сын женился, муж – тоже.
– Значит, это у нас свидание?
– Нет, это у вас ночевка. Пейте компот.
Я взял кувшин за горло. Кувшин выскользнул и грохнулся на пол. Осколки разлетелись по всей кухне. Компот залил полосатое рядно. Рэмочка зашелся в звонком лае. Это была катастрофа, позор, тихий ужас. Я вскочил и растерянно переминался с ноги на ногу.
– Будете топтаться – поранитесь, – тихо сказала Ирина.
В ее руках оказалась тряпка. Через минуту все было прибрано. Но я все еще был в шоке.
– Ваше свидание продолжается, – успокоила меня Ирина.
Зазвенел колокольчик на двери. Весело загавкал пес. В дверях стояли две ярко раскрашенные девицы. Они с порога начали извиняться за опоздание. Помыли руки и появились в кухне.
– Здравствуйте, Валерий Семенович.
– Здравствуйте, – отозвался я.
– Это не совсем Валерий Семенович, – сказала Ирина.
Девицам было все равно. Не совсем, так не совсем. Они приехали помыться в ванной, хорошо поесть, отоспаться, чтобы в воскресенье вечером вернуться в свой детдом с подарками и воспоминаниями о семейной жизни. Через минуту за столом стало непринужденно весело. Я слушал разговор, смотрел на Ирину и думал, сколько ей? Младше меня лет на пять, не больше, но выглядит моложе Веры. Вот как, оказывается, может быть.
Ирина выдала мне комнату и постельное белье. Я прилег. Удивительно, совсем не чувствовал себя лишним и одиноким. Пошел в ванную. Но там были девицы. Они о чем-то шептались. Я расслышал слово «тетка». Потом увидел через неплотно закрытую дверь, что они целуются взасос.
Я прошел в кухню. Ирина мыла посуду.
– Неужели хотите удочерить этих теток?
– Надо же о ком-то заботиться.
– Вам не кажется, что они лесбиянки?
– Возможно. Они спят в одной постели.
– И вы способны таких полюбить?
– Ну, вот Рэмочка. Он же считает меня своей матерью. Руку мне грызет, когда я его лечу или купаю. Но я его люблю.
– Лучше бы меня усыновили.
Я сам удивился, как серьезно это у меня сказанулось. Ирина поглядела внимательно.
– Надо посмотреть.
Впервые за много месяцев я уснул без снотворного, спал как убитый, и спал бы еще, но надо было идти к ученым. Я тихонько поднялся, оделся, и хотел так же неслышно уйти, хотя из кухни сочился запах оладий.
Ирина застукала меня у дверей:
– Вы куда? А ну, за стол!
Я вернулся от ученых часа через два. В квартире играло пианино. Девицы исчезли. Ирина занималась с ученицей.
– Стоп, – остановила ее Ирина. – Давай еще раз уточним, что ты должна выразить.
– Как что? Карнавал, – сказала ученица, ковырнув в носу.
Ирина растолковывала:
– Эту пьесу Григ написал в тот год, когда у него умерла единственная любимая дочь. Однажды он попадает на карнавал. Чудные костюмы, страшные маски, все пляшут и смеются. И вдруг одна маска начинает манить, уводить его куда-то. И непонятно, смеется она или плачет. Григ пытается узнать, кто под этой маской. Но маска ускользает и снова тянет за собой. Они оказываются на скале, внизу бьется о камни холодное море. И тут маска показывает лицо: «Разве ты меня не узнаешь? Я – твоя дочь».
– А это действительно, была его дочь? – спросила ученица.
– В том-то и дело, что нет! И вдруг Григ узнает это место. Здесь могила его дочери. И он уже не верит маске. И тут подходят люди и говорят: будь с нами!
Я спросил:
– Действительно такое содержание?
– Нет, я только что придумала, – сказала Ирина. – Но так легче правильно играть.
– Знаете, что? Давайте сходим на рынок, – предложил я.
– А я? – пролепетала ученица.
– А ты, говорящее полено, сиди и учи, – сказала Ирина.
Здесь ее юмор мне показался грубоватым.
– Говорящее полено не обидится?
Ирина молчала. Ученица вздохнула и ответила явно ее словами:
– Обижайся – не обижайся, жить-то охота.
В магазине мы чуть не поссорились. Ирина пыталась расплачиваться за все. Мол, я у нее в гостях. А я думал – на постое.
Когда она рассчитывалась, я рассматривал ее. Конечно, она старше Веры. Но почему такое ощущение, что моложе? Эх, Терехов, надо жить с женщиной своего поколения. Но только вот с такой.
Но каждой очередной покупкой она унижала меня, и я вытеснял ее из очереди в кассу.
– Как же неприлично вы себя ведете! – шипела она, похожая на взъерошенного подростка, который не уступает в драке.
Кассирша смотрела на нас с терпеливым любопытством.
– Это вы как со мной обращаетесь? Я все-таки по гороскопу Лев. Вы за это ответите, – возмутился я.
– А я – Телец, – парировала Ирина. – И что же мне грозит? Новые рога? С меня хватит!
Я сказал, что ей грозит дальняя командировка. Вылет завтра.
Глава 41
Самолет летел на Дальний Восток через наш Крайний Север ночью. Безжизненное пространство. Ни огонька. Будто другая планета. Альберт сидел неподалеку и половину из девяти часов полета отсыпался. Ирина тоже больше дремала, скрывая, что плохо переносит долгие перелеты.
Мне не спалось. В голове время от времени звучал хриплый, совсем как у меня теперь, голос Высоцкого «Чую с гибельным восторгом, пропадаю, пропадаю». Между прочим, это в точности строки из рассказа Бабеля «Смерть Долгушева».
Точила досада, что мало поездил по миру, мало повидал. Хотя грех было жаловаться. Но в этом смысле всегда мало – страна такая большая. Горько было, что еще меньше чего-то сделал. Оценивать прожитую жизнь без тщеславия трудно.
Хватит ли сил на это наёмничество? Должно хватить. Перед тем, как перегореть, лампочка светит особенно ярко. А успею ли исправить то, что надо исправить? Вот это едва ли. Ну и ладно. Смерть все исправит и все простит.
Вспомнил поэтическое определение смерти Афанасия Фета: «Ночь безрассветная и вечная постель». Красиво-то как! Чего ж тогда, кого ни спросишь, говорят, что предпочли бы умереть во сне? Никому не интересно прочувствовать свое умирание. Страх смерти сильнее этого интереса.
Зря ругают нас, агностиков. Мы последовательны и логичны. Если что-то приводит человека на свет божий, а потом ведет по жизни, то точно так же должно и увести. Если у рождения есть хоть какой-то смысл, то, наверное, и у смерти должен быть. А смысл – это еще не конец всего.
Но какой смысл, если рождение почти всегда случайно? Значит, все–таки уходим с концами? Что ж, и в этом случае можно увидеть смысл. Если появляемся на свет случайно, то всем нам, живущим, дико повезло. А значит, сильно убиваться, что срок подходит к концу, как бы даже неблагодарно. Правильней сказать небу: и на том спасибо.
Альберт выспался, и последние часы полета мы провели в разговоре. Сначала я получил исчерпывающее объяснение, с чего началась неприязнь Чубайса к Костенко. Магазин в центре Владивостока был продан за 700 миллионов рублей. Гигантский судоремонтный завод с 16 тысячами рабочих – за 300 миллионов. Пакет акций морского пароходства был оценен в миллиард рублей. Тогда как независимый английский аудит оценил пакет в миллиард долларов.
Предшественник Костенко (ставленник Чубайса) перевыполнял план приватизации. Доля госсобственности упала до 17 процентов. Тогда как рыночные государства оставляют в своих руках до 30 процентов. Приватизаторы получали от Чубайса премии и устраивали роскошные банкеты. А десятки тысяч рабочих и служащих ликвидированных предприятий сидели на макаронах. Приморцы избрали Костенко, и он эту лавочку прикрыл.
Естественно, меня интересовала фигура генерала Бондаренко. Оказывается, этот мужик прошел путь от лейтенанта до генерала за семнадцать лет. Три звания получил досрочно. Раскрыл 40 убийств и отправил за решетку 11 банд. Фальшивомонетчики приговорили его к смерти. Пережил три покушения.
До Костенко фактическим хозяином края был криминалитет. Вырубались массивы отборного ясеня и кедра. Продавались за рубеж сотни тонн лосося. Из нефтепроводов сливались тысячи ГСМ* (*ГСМ – горюче-смазочные материалы). Получали незаконную прописку тысячи граждан Китая. Это была война против государства, которую можно было выиграть только одним способом. Встречной войной.
Но масштабные операции против криминалитета тут же были объявлены облавами. И покатили одна за другой комиссии. А однажды ночью Костенко разбудил лай собаки. Загородный дом был охвачен пламенем. Губернатор едва успел выломать окно и вытащить жену и своих двоих мальчишек.
В аэропорту встречала пресс-секретарь губернатора. Молодая и без кольца на правой руке. Я был любезен и раскрепощен. Соблюдая конспирацию, сыграл давнего знакомого. Хотя не понимал, почему секретность командировки так грубо нарушена.
Оказалось, пресс-секретарь решила лично сообщить, что у губернатора сегодня вечером прием. Можно сразу познакомиться с массой нужных людей и с ним самим. Я понял, что Костенко решил провести смотрины. Ну и правильно.
Я был не готов к светскому мероприятию. В сумке у Ирины тоже лежал совсем не тот наряд. Мы отправились на местную барахолку. О, дальневосточный рынок! Чего там только нет! Я купил японский диктофон со скрытым микрофоном, позволяющим записывать речь человека на расстоянии в сотню метров. Ирина помимо банкетного платья и туфель получила красное кимоно. И себя, конечно, не обидел.
Чопорный прием плавно перешел в непринужденную вечеринку. Стол ломился. Местные министры и адмиралы заметили интерес Ирины к морепродуктам, особенно к омарам. «Будем поправляться», – шепнул я ей. Потом ее уговорили поиграть на фоно. После небольшого концерта министры и вояки принялись ухаживать напропалую. Пришлось поскучать.
Костенко долго приглядывался ко мне издали. Потом как бы нечаянно оказался рядом с бокалом в руке. Я уже приметил: он собственноручно наливал из бутылки с винной наклейкой, в которой определенно было не вино, а какой-то сок.
– Что пьете? – спросил я его.
– Тещин морс.
Я подумал, что губернатор боится отравления. Но мне подсказали, что он вообще не пьет. Что касается тещи, то подробности детства Костенко были не секретом для приморцев. Все знали, что рос он без отца. Мать, деловая женщина, жила работой. Мальчика опекала мать одноклассницы, на которой он впоследствии и женился. Костенко говорил о теще с нежностью. Я понял, что будет правильно узнать его и с бытовой стороны.
– А вы поручите это своей жене, – посоветовал Костенко. – А то мои женщины будут вас стесняться.
От слова «жена» применительно к себе Ирина не изменилась в лице. А на предложение выступить в роли интервьюера ответила с мальчишеской лихостью:
– Легко.
Костенко поинтересовался, как она перенесла 9-часовой перелет. Ирина совсем по-детски поморщилась.
– А я в первый год работы слетал в Москву 33 раза. Провел в воздухе 600 часов, или 20 суток, – похвастал губернатор.
Это прозвучало у него тоже по-детски. И тоже симпатично.
Ирина сыграла для него какую-то сонату. Он сел рядышком и подыграл. Оказалось, «дьявол» закончил музыкалку. Как все мужики при власти, он выглядел любимцем женщин. То есть как бы бабником. Но адмирал, ухлестнувший за Ириной, снял недостойное предположение. Когда Костенко пришел в краевой Белый дом, пошли разговоры, что он, такой мачо, заменит прежних секретарш моделями с ногами, растущими из ушей. Новый губернатор разочаровал журналистов: «Я люблю свою жену и своих двоих мальчиков. Наконец, я люблю тещу. Так что давайте не будем искать что-то в моей личной жизни. Там полный порядок».
Губернатор попил еще тещиного морса и исчез. Без того слишком задержался. Его ждали экстремальные дела. Край боролся с тяжелейшим наводнением. Было затоплено 24 района, 12 тысяч жилых домов, 1575 километров автодорог, 122 плотин и дамб. Какая могла быть 48-я комиссия? Но Чубайса и Гайдара это не трогало.
Чопорный прием перешел в раскованную вечеринку. За Ириной начал ухлестывать отставной адмирал с железными зубами, что-то шептал игриво на ухо. Я использовал момент, чтобы перейти со своей спутницей на «ты». Предъявил ультиматум: выбирай: или я, или этот козырек.
Ирина воинственно избоченилась:
– А кто с пресс-секретаршей ворковал, ужом увивался, соколом летал?
Эх, никто еще не отменял мужское правило – никогда не сознаваться.
– Это было исключительно деловое общение.
– Учти, я читаю взгляды, – пригрозила Ирина, принимая мое «ты».
Я усмехнулся:
– Что ж мужа прозевала?
– Я в это время сына от тюрьмы спасала.
Наметилось сходство жизненных напрягов.
Через неделю Ирина улетела обратно. Ее ждали ученики и какой-то престижный конкурс. Прощаясь в аэропорту, она сказала:
– Я примерно знаю правила пользования львами. Будем сидеть на тумбе, прыгать через обруч.
