Василий Панфилов
Чужой среди своих
Глава 5. Коричневая пуговка
– Валентин Пална, ну давайте, я потом зайду, а? – ною, переминаясь перед постом с ноги на ногу, будто перед дверью туалета, – Ну линейка же вот-вот…
– Успеешь, – безапелляционно отрезает медсестра, не отрываясь от толстого, зачитанного до засаленности журнала, перелистывая его пухлыми наслюнявленными пальцами.
– Ну Валентин Пална… – тяну на одной ноте.
– Савелов! – оторвавшись наконец от журнала и подняв на меня спрятанные за толстыми линзами глаза, рявкает та, показывая многочисленные золотые коронки, – Я что сказала? Придёт Сергей Ильич, и если он после осмотра сочтёт, что ты достаточно здоров, то выпишет! Ясно?! Если!
– Ну Валентин Пална… – снова заканючил я на одной ноте, – окончание года же!
– Сбегу! – делаю отчаянный вид, – Через окно сбегу!
– Так… – решительно поднявшись, она цепко, не вдруг и вырвешься, взяла меня за плечо и повела в палату, – В койку! И чтоб ни шага из палаты! В туалет ты уже сходил, а если приспичит, то под кроватью судно!
– А вам, мужики, – она перевела свирепый взгляд на моих соседей, азартно играющих в «Дурака» старенькими картами, – чтоб приглядели за ним! Вздумает удрать, с вас спрошу! Да… и окно закройте.
– Всё… всё, Валя! Их бин капитулирен! – поднял руки любитель «витамина С», и виновато глядя на меня, пожал плечами.
Фыркнув, падаю на койку так, что заскрипели пружины, а чуть погодя с головой накрылся покрывалом…
… под которым моё лицо прорезала кривая ухмылка. Нехитрый трюк, на самом-то деле. Сперва долго раздражаешь человека, доводишь его до точки кипения, а потом просишь о чём-то, что выходит за рамки его полномочий.
Не знаю, имела ли она право отпустить меня, но рупь за сто – сейчас она сделает всё возможное, чтобы оттянуть момент мой выписки!
Школа, м-мать её… я же никого не помню! Век бы не видеть… Классуха, учителя, директор, ребята из класса… память, ау!
– Цербер… – слышу негромкие разговоры мужиков, обсуждающих медсестру.
– Мужика у неё давно нет, – смачно выдохнул дядя Валера, чем-то захрустев, – вот и злобствует.
– Ага… – опасливо приглушив голос, гоготнул Кузьмич, – сиськи не мяты, пизда заросла! Ещё чуть, и снова целку ломать придётся, га-га-га!
Они, понизив голоса, пустились в обсуждение статей Валентины Палны, её потенциальных хахалей, и о том, что с таким характером на неё никто не польстится, хотя сиськи здоровенные, да и жопа ничего так – большая, мягкая…
Криво усмехаясь под одеялом, вслушиваюсь в разговоры, стараясь не думать о своих проблемах. О жопе Валентин Палны тоже не очень-то интересно слушать, но хоть отвлекает от собственных неурядиц.
Чёртова школа! Учителя, особенно в такой маленькой школе, хорошо своих учеников знают, да и одноклассники быстро поймут, что у меня проблемы с памятью, что изменилось поведение!
А советская психиатрия, она нынче такая… карательная.
« – Американская в эти годы ничуть не лучше» – вспомнилось мне, и в голову посыпались многочисленные факты об опытах над людьми и тому подобных вещах. Новые методы лечения в психиатрии, испытания лекарств, притом не только для лечения нервных расстройств…
Самый пик ведь… что в Союзе, что в Штатах – такое делают, что эсэсовцы поседеют! Всё во благо Человека и Общества, разумеется…
Загодя услышав приход главврача, я поспешил откинуть одеяло и принять вид максимально невинный.
– Вот… – мстительно ткнула в меня толстым пальцем с красным, слегка облупившимся маникюром Валентин Пална, – лежит, голубчик, как ни в чём ни бывало! А утром мне целую истерику устроил, сбежать грозился!
– Сбежать? – нахмурил брови врач, – Это нехорошо… Ну-ка, голубчик, повернитесь на живот, гляну сперва вашу спину…
Не думаю, что он всерьёз рассердился на меня, но и ссориться с ручным цербером из-за прихотей пациента, Сергей Ильич не стал. В итоге, выписка моя затянулась, а осмотр швов и новая шпаклёвка физиономии, проводимая лично мстительной Валентин Палной, задержали меня ещё минут на пятнадцать.
* * *
– Всё, мам… ну что я, сам не дойду? – скомкано говорю, отцепляясь наконец от родительницы и спеша занять своё место в школьном строю. Благо, она подвела меня, куда надо, а дальше я, сориентировавшись на несколько знакомых физиономий, поспешил влиться в ряды.
А мама, постояв немного и удостоверившись, что всё в порядке, отошла, как я понимаю, к родителям моих одноклассников, постоянно оглядываясь назад. Вообще, взрослых на удивление много. Хотя… в Посёлке не так много значимых, ярких событий, а тут какой-никакой, но праздник!
Пожав несколько протянутых рук и покивав всем без разбора, встал было в строй, ввинтившись между двух девчонок с напряжёнными лицами и бантами в старательно заплетённых косах.
– Савелов… – тут же прошипела на меня симпатичная белобрысая девчонка, несколько, впрочем, щекастая, и обещающая годам к тридцати, максимум к тридцати пяти, обзавестись замечательными бульдожьими брылями, – я уже сказала, что не буду с тобой дружить! Иди вон… займи своё место!
Протолкался на своё место, когда директор уже начал речь. Немолодой, лысеющий низкорослый мужчина в несколько тесноватом пиджаке на тугом животике, с орденскими колодками слева и орденом Красной Звезды справа, говорил очень искренне и прочувствованно.
Выглянувшее из облаков солнце, весьма эффектно подсветило сзади его фигуру, окутав ореолом света. А волосы, несколько растрёпанные утренним ветерком, в свете солнца показались нимбом.
« – Местночтимый святой от Коммунизма» – влезла мне в голову неуместная мысль. Фантазия, разыгравшись не вовремя, начала мне подкидывать всякую ересь, вроде пастафарианцев с дуршлагами на головах, пляшущих вокруг них кришнаитов, и торжественного богослужения в храме, представляющего дикую смесь православия и коммунистических обрядов.
Не без труда выкинув из головы виденье бюстиков бородатых пророков Коммунизма вперемешку с иконами и распятым на кресте гранитным Ильичом в стенах обитого кумачом храма, постарался сосредоточиться на речи директора.
– Вот и закончился ещё один учебный год, – зычным, но несколько хриплым голосом, вещал мужчина, – для некоторых ваших товарищей ставший последним! Через несколько недель, сдав экзамены, они разъедутся, поступать в ПТУ и техникумы, а кто-то пойдёт сразу на заводы и поля, в карьеры и в леспромхозы!
Он прервался, аплодируя выпускникам, и я вместе со всеми хлопал в ладоши, осторожно косясь по сторонам.
– Впереди у них славная жизнь, – откашлявшись, продолжил директор, надсаживая горло, – полная трудовых свершений! Жизнь, в которой каждый шаг, каждое движение, приближает победное шествие Коммунизма на планете!
Завучи и учителя, подавая пример, захлопали, и в этот раз хлопали намного громче, и я бы даже сказал – яростней!
« – Условный рефлекс на слово «Коммунизм» вырабатывают – выдавилось из меня циничное.
« – Хорошо, что физиономия у меня сейчас отрихтована… – мелькнула следующая, пока я, вместе со всеми, аплодировал не то выпускникам, не то шагающему по планете Коммунизму, – не обзавёлся ещё иммунитетом к такого рода речам!»
Сказав ещё несколько предложений на тему славного будущего выпускников поселковой школы-восьмилетки в деле построения Коммунизма, директор закруглился, передав слово завучу, промокая вспотевший лоб большим, не ко времени растрепавшимся клетчатым платком.
Не старая, но уже какая-то монументальная тётя с гранитным подбородком и «вечным» перманентом на массивной голове, сказав несколько идеологически выверенных слов, переключилась на дела школьные. Пообещав силами учителей и школьных активистов подтянуть за лето отстающих, она ввернула несколько слов про Комсомол и пионерию.
– Союз нерушимый… – захрипело из динамиков, и школьники, вместе с родителями и педагогическим составом, вытянулись, разом посерьёзнев. Не сразу понимаю, что гимн без слов11, и что слова, навсегда оставшиеся в памяти после лета у двоюродной бабушки, возникают в моей голове, как бегущая строка в телевизоре.
После гимна взяла слово пионервожатая – крепенькая, профессионально бодрая деваха лет двадцати пяти, с кривоватыми толстыми ногами и в пионерском галстуке, буквально лежащем на полной груди.
Речь её изобиловала восклицательными знаками, пионерией и обязательством, от всех пионеров школы разом, хорошо учиться, хорошо себя вести, и в будущем стать достойными комсомольцами, чтобы достойно нести дальше красное знамя.
– Наша! Страна! – выкрикивала она почти каждое слово в отдельности, – Наша Социалистическая Родина! С!С!С!Р! Дала нам возможность! Жить! Учиться! Учиться, чтобы достойно идти по пути, проторенному для нас Коммунистической Партией!
« – Ну бред, бред же…» – кошусь по сторонам… но у многих слёзы, а уж ладони отбивали – не жалея!
– Эх, хорошо в Стране Советской жить!
Эх, хорошо Страной любимым быть!
Эх, хорошо Стране полезным быть,
Красный галстук с гордостью носить!
Хор ребятишек, лет по десять от силы, пел довольно стройно и очень… очень старательно! Хлопали им, впрочем, тоже старательно, а родители, стоящие в стороне, с нескрываемой гордостью утирали слёзы.
– Меряй землю решительным шагом, – дискантом выводит крохотный белобрысый солист с торчащими ушами, полупрозрачными на солнце, – Помни твёрдо заветы отцов,
Знай один лишь ответ -
Боевой наш привет:
Будь готов! Будь готов! Будь готов!
Будь готов всегда, во всём,
Будь готов ты и ночью и днём!
Чем смелее идём к нашей цели,
Тем скорее к победе прийдём!
Хлопаю… и озноб по всему телу. Я не враг вам…
… но это не моя страна!
Остро, как никогда раньше, у меня проявился синдром самозванца и ощущение, что я здесь лишний. Всё будто выцвело, посерело, стало едва ли не чёрно-белым, и настроение, и без того далеко не блестящее, стремительно рухнуло вниз.
Но действо меж тем не закончилось, и, выстроившись колонной, мы сделали большой круг вокруг школы и школьного стадиона под патриотические речи директора, который в этот раз пользовался громкоговорителем.
– В едином строю… – хрипел динамик, – вы, молодые граждане СССР, идёте прямой дорогой к Коммунизму! Путь ваш открыт и ясен на много лет! Вы…
… я иду вместе со всеми, стараясь шагать в ногу. Былой торжественности момента уже нет, в колонне переговариваются, смеются, кто-то уже сместился в сторону приятелей, идя не по росту.
Взрослые, часть которых за каким-то чёртом увязалась следом, оживлены, умилены и кажется, подогреты. Не все, но мужская четвертина разговаривает излишне оживлённо и громко, помогая в разговоре руками на зависть иному итальянцу.
Промаршировав по окрестностям минут пять, вернулись к школе, снова собравшись в подобие строя. Но в этот раз народу, кажется, несколько поменьше…
– Ребята! – звонким, нарочито девчачьим голосом воскликнула пионервожатая, – Торжественная часть нашего мероприятия завершена. Сейчас вы, вместе с вашими родными, можете увидеть праздничный концерт, подготовленный силами учеников и педагогического коллектива!
– Поскольку погода сегодня прекрасная, а зрителей много, – так же звонко продолжила дебелая девица, – было решено провести его на улице!
« – Хор мальчиков-зайчиков» – вяло подумал я, вместе со вместе со всеми аплодируя выстраивающейся перед нами детворе. Лопоухий солист, щербато, но очень искренне улыбаясь и весело толкаясь с товарищами, протолкался чуть вперёд.
– Коричневая пуговка
Валялась на дороге,
Никто не замечал ее
В коричневой пыли.
Но мимо по дороге
Прошли босые ноги,
Босые, загорелые
Протопали, прошли…
Не переставая петь, ребята затопали, с непосредственным детским энтузиазмом оживляя песню и весело косясь на грозящую им пальцем немолодую учительницу, с трудом скрывающую улыбку.
– Ребята шли гурьбою
Средь запахов цветочных.
Алёшка был последним
И больше всех пылил.
Случайно иль нарочно —
Того не знаю точно —
На пуговку Алёшка
Ногою наступил.
После все перипетий, благодаря пуговке был найден японский шпион, а школьник Алёшка получил от всех большой почёт и пуговку в коллекцию.
Спев ещё несколько песен, ни одна из которых не была мне знакома, и получив свои минуты славы, детвора с писком разбежалась. А нас ждали отрывки из пьес от театрального кружка, акробатические этюды, вальс «Манчжурские волны» на баяне от нервно потеющей девчушки с бантами больше её головы, матросский танец «Яблочко», чечётка и «Барыня», порадовавшая старшее поколение.
Долго, впрочем, праздничный концерт не продолжился… если верить часам.
Минут через сорок, объявив об окончании мероприятия и напомнив всем, что вечером, но случаю столь знаменательного дня, состоятся танцы, нас отпустили.
– Не расходимся! Не расходимся! – засуетилась Татьяна Ильинична, заспешив к нам. Постоянно оглядываясь, она повела нас в класс, и мы послушно потянулись за ней, как гусята за гусыней.
Вдохнув полной грудью тот неуловимый, но явственный запах школы, я не ощутил никакой ностальгии, а напротив – тянущую душу тоску… Будто ожили давние кошмары о возвращении в школу, необходимости снова садиться за парту, выполнять домашние задания, отсчитываться перед родителями и выслушивать нотации учителей.
Нет права на собственное мнение, а есть одни обязанности… и детство, которое, как известно, самая счастливая пора…
А здесь, как я уже успел убедиться, диктат школы, да и взрослых вообще, возведён едва ли не в абсолют! Не говоря уже о пресловутой общественности, и, мать её, идеологической составляющей! Жить в таких реалиях мне будет ой как трудно…
– Дети… Дети! – привлекая внимание, классная руководительница похлопала длинной указкой по столу, – Садитесь на свои места!
– Миша, – не сразу понимаю, что она обращается ко мне, – а ты садись за первую парту!
Помедлив, пересаживаюсь напротив неё, за непривычную парту с углами и откосами, изрезанную разными разностями, и, покосившись по сторонам, складываю руки перед собой, полуприкрыв глаза.
– Мишенька, тебе тяжело?! – взволновалась учительница, возникнув возле моей парты в полуприседе и тревожно заглядывая в глаза.
– Нет, Татьяна Ильинична, – отвечаю срывающимся голосом и полыхая от ненужного внимания, – Всё хорошо! Я чувствую себя намного лучше, чем выгляжу.
– Хорошо, Миша, хорошо… – успокаивающим тоном сказала она, погладив меня по голове своей полной рукой, и снова выпрямилась.
Татьяна Ильинична начала говорить то, что и положено говорить всем учителям – об успеваемости класса и отдельных учеников, поведении, необходимости подтянуть за лето хвосты. С поправкой на идеологическую составляющую, ну ничего нового…
– Хочу также отметить, что Миша Савелов…
Я весь обратился во внимание, ощущая пристальные взгляды одноклассников.
– … имеет достаточно тяжёло заболевание, – стискиваю зубы до боли, – и вы должны всячески помогать своему товарищу, а не пытаться глумиться над ним.
– Обязательно поможем, Татьяна Ильинична, – сказал Севка с той издевательской искренностью, которая обманывает только взрослых, – он же наш товарищ!
– Замечательно, Севочка! – обрадовалась классная, и, ещё немного поговорив о том, что эпилепсия это не приговор, вспомнила под конец Александра Маресьева, и перешла, наконец, к другим повесткам.
А я, красный от удушливого стыда, сижу за первой партой, и…
… в отражении оконного стекла, ловлю взгляды ребят и особенно – девчонок. Взгляды, в большинстве сочувственные, но в это сочувствие примешивается нотка брезгливости.
Девочки шепчутся, прикрывая губы ладошками… Всё, другие повестки отошли на другой план! Или может, это мне только кажется? Сам себя накручиваю?
– Жалко… – внезапно меняя тему, говорит Татьяна Ильинична, остановившись возле меня, – Жалко, что в этом году, Миша, ты пропустил День Пионерии! Он для тебя последний… возраст уже не тот. Ну да ничего…
Погладив меня по голове ещё раз, она отошла, и минут через пять отпустила нас наконец-то, пожелав хорошо отдохнуть на летних каникулах, и, разумеется – подтянуть хвосты! Высморкавшись прочувствованно и часто заморгав, классная руководительница вышла вон, оставив нас одних.
– Ну что! – громко спросил Лёха, пересаживаясь зачем-то со стула на парту и болтая ногами, – Куда пойдём?
– Ой… – отозвалась одна из девочек, тощая вертлявая брюнетка с зелёными глазами дивной красоты и острыми коленками, – да как договаривались! Забыл уже, что ли?
– Да не забыл, – вздёрнул подбородок приятель, – а уточнил диспозицию!
– Диспозицию… – фыркнул Леван, скрещивая руки на груди, – ты слово научись правильно применять!
– Да погодите вы… – вмешалась будущая мисс Бульдожка, проходя к моей парте с целеустремлённостью ледокола, – Миша… а как оно?
Её светло-серые, изрядно выпуклые глаза, уставились на меня с жадным любопытством…
– Что – оно? – уточнил я, внутренне закипая, едва заметно склоняя голову набок.
– Припадок, – простодушно уточнила она, – тебе сильно плохо было? Ну… и вообще!
– Парамонова! – вмешалась гладенькая, аккуратная девица с большими белыми бантами на русой, будто облизанной голове, – Не приставай к человеку! В самом деле, ну что за вопросы?
– Миша! – торжественно обратилась она уже ко мне, остановившись перед партой, – Я, как староста, обещаю, что весь наш класс будет помогать тебе! Эпилепсия – не приговор!
– Поможем… – недружно и как-то дежурно отозвался класс, а староста начала было говорить что-то идеологически выверенное и толерантное, но какое-то… унизительное для меня.
– Миш! – перебил её Ванька, почувствовав мой настрой, – Расскажи, как ты тех старшаков побил!
– Да, действительно! – громко поддержал его Леван, – Ты ж никогда хорошим бойцом не был, и вдруг такое!
– Мишка? – удивился кто-то из незнакомых мне пацанов, плотный и широкоскулый крепыш с рваным шрамом на щеке, – Леван, ты что такое несёшь? Мы с ним почти на равных, а я…
… и на какое-то время большинство мальчишек в классе приняли участие в увлекательнейшем соревновании, меряясь степенью крутости в драках и вообще.
– Ну и чо? Ну и чо? – наседал на Левана мелкий мальчишка, выглядящий от силы лет на двенадцать, – Зато я с обрыва на раз сигаю, а ты? Ссышь?! Чо пхаешься? О весовых категориях когда-нибудь слышал?! А?! Отъелся, кабан!
– Побил… ага, как же! – слышу с Камчатки, где засел Колька Второв, – Припадочный! Говорят, бросился на них, как сумасшедший, но если бы не дядя Саша…
– Ребята… мальчики, хватит! – пыталась увещевать староста, – Да хватит же! У нас праздник, окончание учебного года, а вы… вы тут такое…
Она восприняла всё так близко к сердцу, что в глазах выступили слёзы, а ногти на стиснутых кулачках врезались в ладони.
– В самом деле, – с усилием выкарабкавшись из скорлупы, поддерживаю девочку, – Народ! Давайте пока отложим эти темы, и если вам так интересно, я потом дам развёрнутую пресс-конференцию. А пока, давайте вспомним, что сегодня праздник и не будем омрачать его ссорами!
– Вот даёт… – выдохнул кто-то из ребят, пресс-конференция, ха!
– В самом деле, – усмехнулся Севка, перекидывая во рту щепочку, – не будем. Сейчас.
Колька отмолчался, но подарил мне взгляд, полный такой выразительной, нерассуждающей ненависти, что на загривке дыбом встали волоски. Я, не мигая, встретил его взгляд и вздёрнул левую бровь, как бы вопрошая о причинах такого отношения.
Чёрт его знает… не удивлюсь, если в прошлом между нами есть какая-то тёмная история и недоговорённости, а мой приступ послужил этаким триггером, и всё накопившееся выплеснулось одним махом. Ну и не стоит забывать, что я не утёрся, а ответил ударом на удар, пусть и опосредованно.
А люди такого рода, как правило, не обладают психологической устойчивостью, и полагаю, мой ответ на его действия Второв воспринял, как величайшую несправедливость, кровное оскорбление и необыкновенную подлость. Ну а он сам…
… вы не понимаете, это другое!
Хм… может быть, я себя накручиваю, было у меня в прошлом несколько неприятных эпизодов… Если я не ошибаюсь, от Кольки теперь можно ожидать вообще чего угодно, тормоза в его башке сломались напрочь!
Напряжение между нами было так велико, что даже атмосфера в классе будто сгустилась.
– А пойдём гулять! – быстро предложила одна из девочек – несколько полная, рано созревшая, с тем добрым, простым и светлым лицом, которое будто бы обещает домашний уют, запахи борща и котлет, пироги по воскресеньям и обихоженных, чистеньких, любимых детей.
– В самом деле, – согласился с ней тот самый скуластый крепыш, и подал пример, встав из-за парты и пойдя к выходу. За ним гуськом потянулись остальные, разговаривая на ходу о всякой всячине, но преимущественно обсуждая оценки за год и планы на лето.
– В карьер к бате устроюсь, – делился своими планами скуластый лидер класса, нет-нет, да и кося глазами на полненькую девочку, шедшую с подругами, – там всегда рабочие руки нужны, и платят хорошо!
Девочка, шагая вместе с подругами и шушукаясь, как бы не замечает внимания, но маленькое ухо предательски розовеет, и смотреть она старается куда угодно, но только не в сторону ухажёра.
– В карьер, это хорошо, – бездумно соглашаюсь я, шагая вместе со всеми, и завязались разговоры о плюсах и минусах всех работ в посёлке, об их перспективах на ближайшее будущее и на Большой Земле.
Поначалу эти разговоры были несколько натужными, но под чистым небом, напоённым запахами реки и тайги, пасмурное настроение не продержалось долго, и мои одноклассники с азартом начали обсуждать своё будущее. Я же только и успеваю вертеть головой, стараясь, ради социализации и адаптации, участвовать во всех разговорах разом, одновременно запоминая имена, фамилии и прозвища.
Попетляв по посёлку, мы вышли к заполненному водой выработанному карьеру, берега которого начали покрываться зарослями чахлого кустарника. Вокруг отвалы породы, ржавые железные бочки, остовы техники, ржавеющие под открытым небом отдельные детали, и через всё это прорастает кустарник и деревца.
Наверное, лет через двадцать, когда природа скроет всё содеянное человеком, это будет просто ещё одно озерцо в северной глуши, ну а пока пейзаж выглядит несколько удручающе.
« – Странный выбор для отдыха» – констатировал я, обходя ржавый кузов, через который проросла порыжелая ель.
– Славно на ветерке, – сказал кто-то из одноклассников, – мошки почти нет!
А, вот оно в чём дело… В самом деле, с местной мошкой я уже успел столкнуться, и понял, почему в Посёлке не особо привечают зелёные насаждения.
Расселись кто куда, и из обмолвок я понял, что у каждого класса, у каждой компании, есть «своё» место, и посторонние туда не лезут. Хм… разумно! При здешней коммунальной жизни, если нет возможности хоть изредка побыть если не одному, то хотя в компании своих приятелей, а не опостылевших соседей и коллег, конфликты возрастут кратно.
Поодаль, километрах в полутора северней, видно пылевое облачко и доносятся иногда звуки работ.
Переменившийся ветер принёс нам немного пыли, и на зубах слегка захрустело, на что мои одноклассники не обратили никакого внимания.
– Последний год впереди… – меланхолично протянула одна из девочек, усаживаясь аккуратно, как Русалочка в Копенгагене, – а потом всё, взрослая жизнь!
– Я в ПТУ, – поделился планами скуластый, отчаянно кося в сторону дамы сердца, – а потом на грузовик сяду. А что? Хорошая специальность, везде нужна! Деньги, опять же…
– Не знаю пока, – пожал плечами Лёха, когда очередь дошла до него, – но скорее всего, гегемоном12 буду! Мать хотя и говорит, что мне учится надо, и что голова светлая, но зачем?! Чтобы сто двадцать после института получать? Не-е… я в путягу! Выучусь на слесаря, потом армейка, и все пути открыты!
– Опять же, – он высокомерно усмехнулся, – со слесаря какой спрос? А не понравилось что…
Он сплюнул в сторону и закурил.
– … так послал всё к чёрту и ушёл! Свои сто двадцать я всегда найду, и голову, как инженеру, никто сушить не будет!
Разговариваем неспешно, по взрослому, и видно, что большинство искренне делится своими планами на будущее. Планы эти у большинства незамысловаты и просты, как железнодорожная колея…
Две девочки высказали желание стать учительницами, один из ребят, несколько неуверенно, в пользу военного училища, а мечтание остальных не шли дальше ПТУ или техникума.
Задумавшись о странностях Советского Союза, я пропустил тот момент, когда очередь дошла до меня.
– Миша… Мишаня! После школы куда?
– А? – не сразу соображаю я.
– Куда после школы пойдёшь? – терпеливо повторяет вопрос Верочка, та самая брюнетка с зелёными глазами и острым коленками.
– Коробочки в дурке клеить! – гоготнул Колька, – Куда ж ему ещё, припадочному!
Николай! – вскочила староста, – Как тебе не стыдно! Михаил – наш товарищ…
– Пусть продолжает, – перебил я её, – Накипело у человека, так что пусть сейчас выскажется.
Староста набрала было воздуха в грудь, но одна из подруг дёрнула её за руку, усадив рядом с собой, на траченное короедами бревно, и что-то быстро заговорила, наклонившись к самому уху и стреляя при этом глазами на меня и на Второва.
– Но это неправильно! – возмутилась девочка, – Надо…
– Сядь! – приказала подруга, – Я потом тебе всё объясняю, ладно!?
– Выскажется? – прошипел Колька, наклонившись вперёд, – А что о тебе, припадочном, высказываться? Ты всегда наосбицу был, свысока! Фу-у ты… я шахматист, я на олимпиады езжу, я лучше вас!
– Не говорил он такого… – неуверенно удивился Лёха.
– Сказать и без слов можно, – веско обронил Сева, и я заметил, что некоторые мои одноклассники поддержали его…
– А потом слухи распускать стал, – набирал обороты Колька, – что это я тебя по виску ударил в тот день, и потому у тебя приступ! Врёшь! Врёшь ты всё! Ты просто припадочный! Порченый! Всегда таким был!
– Не врёт! – поддержал меня Ванька, – Он мне в тот день сказал, что ты ему по виску попал!
– А ты видел?! Видел? – насел на него Колька.
– Ну… – Ванька растерянно оглянулся на меня, – а зачем ему врать?
– А зачем ему рассказывать, что я с этими… из Леспромхоза был в тот день? – парировал Колька, – Я же говорю – псих! Порченый! Что у него там в башке? Я не знаю, здесь психиатр нужен! На людей бросается!
С ужасом вижу, что значительная часть моих одноклассников не то чтобы поддерживают Кольку во всём сказанном, но… скажем так, не стремится защитить меня.
« – Да-а… не задалась социализация! – мрачно подумал я, глядя на Второва и одноклассников, – Судя по всему, особой популярностью в классе я не пользовался…»
Бывает так, что хоть извернись, а своим в коллективе не станешь, и даже если не будет травли, то всё равно останешься чуть наособицу, белой вороной. Вроде как и ведешь себя, согласно общепринятым нормам, но…
… нет, и всё тут!
Если я… ну, прежний я… действительно чувствовал своё интеллектуальное превосходство, и хоть чуточку, но показывал его? Подростки на такие вещи реагируют очень остро!
Получается так, что до попадания меня в классе скорее терпели. Ну да… так-то вроде нормальный парень – учился получше многих, шахматы, драки, опять же.
А ощущения, это ж на подсознательном уровне! В российской школе, по крайней мере в моём городке, хватило бы и ощущений, чтобы затравить школьника, н-да… знаю случаи.
А здесь всё-таки общественность, и как бы к ней ни относится, но иногда и от пионерской организации и идеологической обработки может быть польза!
Ну а теперь, когда я и сам ощущаю это тело не вполне своим, когда изменилась моторика, привычки и прочее, я стал ещё более чуждым.
Они не понимают, а скорее чувствуют, что со мной что-то не так. Эпилепсия, быть может, просто триггер для них, как оправдание чего-то, чего они и сами не понимают…
– Высказался? – внешне спокойно поинтересовался я, чувствуя колотящееся в груди сердце.
– Нет! – бешено парировал он и уставился на меня с вызовом.
– Ладно, – разрешил я, – иди, набери в рот ещё говна.
Колька вскипел и бросился на меня, но его подхватили за руки и удержали. На некоторых лицах вижу улыбки, и это радует…
– Да… – качаю головой, наблюдая за этим и ощущая внимание всех собравшихся, – но порченый я…
– Ладно, – потёр лицо ладонями, и, задев нашлёпку, зашипел негромко, – отвечу.
– Для начала, – делаю паузу, собираясь с мыслями и привлекая внимание, – в висок он мне в тот день действительно зарядил. Полагаю, всё-таки не специально, и понятия не имею, видел ли это хоть кто-то.
– Так что… – я усмехаюсь, – это вопрос веры – мне или Второву. Но хочу напомнить, что характер у Кольки тот ещё… говнистый.
Снова вижу усмешки, и ободряюсь. Не всё ещё потеряно… окончательно!
– Насчёт свысока смотрел… – пожимаю плечами, – это я легко могу объяснить.
– Ага… – как-то очень выразительно сказал Сева, облокачиваясь спиной на слегка согнувшуюся молодую берёзку, проросшую сквозь старую тракторную шину.
– Не свысока, – продолжаю, будто не замечая, – а просто отстранённо. Задумываюсь просто, вот и всё…
– По поводу якобы клеветы на то, что Колька был незадолго до того с ПТУшниками… – чувствую внезапную сухость во рту, – я этого не говорил.
– Врёшь! – забесновался Второв, – Батя говорил, именно ты стуканул!
– Не стуканул, – занудно поправляю его, – а высказал предположение! Когда участковый спросил меня, не видел ли я чего-нибудь странного, и я вспомнил, что за несколько минут до драки видел их с кем-то, похожим на тебя.
– Но! – перекрикиваю гам, – Я сразу сказал, что это вряд ли! А правда это, или нет, установят следственные мероприятия!
