Василий Панфилов
Чужой среди своих
Глава 4. Советский артхауз. Большая политика маленького посёлка
От избытка адреналина, не успевшего выплеснуться в скоротечной драке, меня ощутимо потряхивает, а сознание очень странно воспринимает время, будто кто-то ускорил окружающую реальность. Конечно, это я сам подтормаживаю, но ощущение, будто я нахожусь в эпицентре какого-то экспериментального, артхаусного фильма на ускоренной перемотке, не оставляет меня.
Вокруг люди – суетящиеся, шумные… Когда успели набежать?! Только что ведь не было!
« – Как металлические опилки к магниту» – пришло в голову сравнение.
– На-ка… – какой-то немолодой доброхот, едко пахнущий табаком, потом и солярой, сунул мне в руки жирную, в отпечатках пальцев, стеклянную бутылку с водой, с чпоканьем выдернув пробку, – умойся! А глядеть на тебя страшно, чисто вурдалак!
Я, не думая ни о чём, послушно плеснул себя в ладонь воды, но парторг быстро шлёпнул меня по руке, и вода выплеснулась на истоптанную землю.
– Ты чего, дядь Саш? – отступив на шаг, удивился доброхот, выглядящий ничуть не моложе парторга, – Чистая, ты не думай, из чайника наливал!
– Сперва пусть участковый поглядит, и в больнице освидетельствуют, – ответил тот хмуро, выразительно покосившись на хулиганов.
– Зачем? – собрал брови доброхот, – А-а! Точно! Теперь не отвертятся, голубчики! А то ишь, паскуды…
– А ты, дядь Саша, голова, – уважительно осклабился он, хлопая себя по колену, – Недаром своё место занимаешь!
Парторг хмыкнул, не отвечая на лесть, и прикурил, привычно пряча в ладонях трепещущий огонёк.
– Пропустите, граждане… – через толпу протиснулся высокий немолодой милиционер с лычками старшины.
– Ага… – выразительно констатировал он, мельком глянув на меня, протягивая руку дяде Саше и щерясь на хулиганов, сидящих на земле в окружении разгневанных женщин, – допрыгались, сволота! Теперь никакой коллектив вас, сучат, на поруки взять не сможет! А то ишь…
Он сплюнул, достал папиросу, и, придвинувшись к парторгу, о чём-то негромко заговорил, резко рубя рукой воздух и нервно выпуская табачный дым. В редком для здешних мест безветрии, дым этот окружал его красивую полуседую голову этаким нимбом, как на старинных иконах.
Сволота выглядит одновременно жалко и мерзко. Один, с отфутболенным лицом, не может даже толком сидеть, всё время норовя завалиться набок. Вместо лица у него – маска из крови, грязи, соплей, и кажется – мяса. Но за каким-то чёртом женщины всё время поднимают его, выкручивая уши, щипая, дёргая за волосы и выговаривая за все действительные и мнимые прегрешения.
Второй, которому я засадил коленом в лицо, выглядит получше, и всё время норовит вжать голову в плечи, ёрзая взглядом по сторонам и будто норовя удрать. Этому от женщин достаётся щедрее, некоторые решительные дамы даже пытаются неумело пинать его, отчаянно при этом взвизгивая.
Третий, снятый с меня молодецким ударом ноги парторга, сидит, перекосившись на бок с таким страдальческим видом и крокодиловыми слезами, что женщины его особо и не трогают, по крайней мере – физически.
– Ми-ишенька! – с воем пикирующего бомбардировщика, в толпу влетела мама, – Мишенька, сыночка… живой?! Живой, живой… мальчик мой…
Схватив меня руками за лицо, она несколько раз быстро поцеловала меня, куда придётся, заливая слезами.
– Да что это такое… – дрожащим голосом произнесла она, и только сейчас заметила хулиганов, – Вы…
Высоко вскидывая полные ноги, она рысцой подбежала к ним, странным образом не выглядя нелепо.
– Твари… сволочи! – она неумело, но яростно пиналась, царапалась и плевалась, одновременно ругаясь, кажется, на немецком. Сволочи только вздрагивали, вжимая головы в плечи и прикрывая их руками. Оттаскивали маму скорее формально… впрочем, она быстро выдохлась.
– Успокойтесь, гражданка! – солидным хрипловатым баском рявкнул милиционер, доселе старательно не замечающий самосуда, – Не мешайте следственным мероприятиям!
– Да, Людочка, в самом деле, – мягко поддержал его парторг, – Видишь? Жив твой Миша…
– Жив?! – у матери открылось второе дыхание, – Жив?! Я его рожала, у постели без сна, когда болел, а ты… жив?! Всякую сволочь не можете в посёлке к ногтю…
Появившаяся медсестра, уже знакомая мне Малеева, быстро успокоила маму, накапав в мерный пластмассовый стаканчик из полудюжины пузырьков и заставив выпить. Не сразу, но она немного успокоилась, обняв меня и начав рыдать.
Нервы у меня окончательно пошли в разнос, заболели ссадины, а из артхаусного фильма, в который я попал, вырезали значительную часть кадров. Какие-то люди, вопросы, проверка зрачков медсестрой…
… а потом, будто переключили, и я уже, с помощью дяди Саши, ловко выпрыгнувшего из кузова, вылезаю из кабины грузовика. Следом мама, лезет из кузова милиционер, ещё какие-то люди…
Вся наша компания, возбуждённо галдя, цыганским табором проследовала в уже знакомую больницу.
– …своими глазами! – подхватив старшину под локоть и доверительно наклонившись к его уху, громко, на публику вещает парторг, – По матушке сперва – да так, что я опешил! Представляешь, Петрович? Я! А потом этот на мальчишку…
– Сейчас врач раны освидетельствует и обработает, – журчит в ухо Малеева, нещадно обдавая чесноком.
– … как по мячу, да! – снова слышу парторга, вбивающего в участкового нужную версию событий, – А что ещё ему, а? Вообще, я тебе скажу – молодец парнишка! Сам не хулиганистый… и не спорь, Петрович! Сам же знаешь – есть хулиганство, а есть так… живость характера!
– Ну-с, молодой человек… – знакомый врач, ловко усадив меня на застеленную клеёнкой кушетку, быстро глянул в глаза, проверяя зрачки, – В норме!
– … шахматист, да, – продолжает парторг, и я только сейчас замечаю, что в не таком уж большом кабинете врача народа собралось с избытком. Все галдят, мужчины курят, и всё это собрание, несмотря на распахнутые медсестрой окна, отчаянно пахнет.
« – Провинциальные нравы» – вяло подумал я, потихонечку приходя в себя и оглядывая представителей местной власти, неравнодушной общественности и прочих непричастных.
Раны мои быстро обработали, обмыв сперва перекисью, а чуть погодя, признав их неопасными, разрешили умыться в древнем рукомойнике с оцинкованным бачком сверху, стоящем здесь же, в углу кабинета. Плеща в лицо водой, я поглядел в зеркало. Обычные сечки…
Если бы не недавний эпилептический припадок, я бы и думать не стал о такой мелочи, а так… чёрт его знает. Стрёмная тема, на самом-то деле!
Был у меня в детстве приятель, которого хоть и нечасто, но скручивали припадки. Хороший боец по меркам нашего захолустья, он, бывало, бил кому-нибудь морду лица, но если и сам получал по оной, то максимум через два-три дня его скручивало в приступе, от которого отходил потом неделю, а то и полторы.
А оно мне надо, такое вот? Не особо…
Пообещав себе не ввязываться по возможности драки, а если уж драться, то беречь в первую очередь голову, я в последний раз плеснул водой в лицо и осторожно промокнул его поданным полотенцем. Ткань почти сразу окрасилась красным, и мама снова заплакала, прижав к глазам давно уже мокрый платок.
« – Связки надо отработать, – мучимый чувством вины невесть за что, пообещал я невесть кому, – чтоб больше по голове не били!»
– … к ногтю, давно пора их к ногтю, – свирепствует Малеева, – А всё Леспромхоз! Вечно у них всякая…
– Нет, Саныч, – спохватилась она, хватая какого-то невысокого мужика за рукав спецовки, – я ж не о тебе!
– Взрослые мужики, даже если они и сидели, то ума обычно набрались. Ну, оступились… – пожала она толстыми плечами, – так кто без греха? А уж что-что, а к ребятне не лезут! Да и с этой… блатной романтикой, тоже никому головы не пудрят! А эти, из ПТУ, откуда их только таких набирают!? Вчера – сопляк, мамкин выпердыш, и все-то его в деревне обижали! А стоит только за порог ступить, так нате – гроза малолеток!
– Эт да, – согласно закивал Саныч, – у нас всякие есть, и бывает, что и меж собой этак…
– С ножичками, – едко подсказал местный шериф, и мужичок скривился, потупившись.
« – Эге… – растерянно подумал я, – так понимаю, что здесь много такого происходит, с чем потом по-свойски разбираются!»
– Кхе… не без этого, – подтвердил смутившийся Саныч, – но чтобы на мелюзгу, или, упаси боже, юбку девке задрать?! Свои же в кулачки примут!
– Так что же вы своих-то не утихомирите?! – взвилась какая-то женщина.
– Тих-ха! – рявкнул врач, вскакивая со стула, – Ещё одно слово, и все из кабинета вон пойдут!
– Так-с… – сменил он тему и тронул меня за лицо, – а вот здесь лучше зашить! Потерпишь?
Жму плечами… а что мне остаётся? Местный наркоз в здешних условиях, это, я так понимаю, стакан спирта и киянка по башке!
Пока медсестра готовила всё необходимое, участковый, не теряя времени, начал опрашивать меня.
– … да, видел… – игла в руках врача касается скулы, и я непроизвольно задерживаю дыхание, – мелькали пару раз…
– А может и не они, – засомневался я, стараясь не морщиться слишком уж сильно, – я на Кольку внимание обратил, а их уже так… А зачем Кольке с ними хороводиться? Наверное, не они всё-таки…
– Колька? – сделал стойку шериф.
– Витька сын, – пояснил кто-то из мужчин, – Второв, в порту на кране, «Витя» на руке набито.
– Колька? – влез в беседу давешний любитель пикников на троих, пролезая вперёд с папироской в руке и горящими азартом глазами, – Это тот, который тебе локтём в висок засадил? Ну, в тот день, когда тебя скрутило перед магазином?
– Он не специально! – скороговоркой заспешил я, стараясь не смотреть на иглу в руках врача, – Разнимали просто их с Леваном, ну и отмахнулся! Ненароком!
– Ах он поганец… – начала наливаться праведным гневом мать, – и молчал? Дружки твои тоже хороши! Нет бы придти ко мне и сказать, что так и так, тёть Люд, ваш Мишка в тот день по голове получил!
– И ты хорош! – напустилась она на меня, – Тебя врач спрашивал, ты в тот день головой не ударялся? Спрашивал! А ты дружков…
– Ма-ам… ну забыл! – взвыл я, – Домой приехал, здесь уже вспомнил! Не сразу!
Зашив мне рану, врач пошёл мыть руки, а потом долго о чём-то говорил с парторгом и участковым, выйдя в коридор.
– Сегодня в больнице останешься, – хмуро сообщил он, пока медсестра лепит мне поверх шва пропитанные лекарствами ватные тампоны, скрепляя их лейкопластырем, – понаблюдать тебя лишним не будет.
– Ой, да что ж это… – залилась слезами мама, расплываясь квашнёй, – только вернулся из больницы, и снова!
– Люда! Людмила Львовна… – попытался привлечь её внимание врач, тряся за плечо, – да успокойтесь же вы! Это перестраховка, понимаете? Сотрясения нет, но поскольку у ребёнка недавно был эпилептический припадок, лучше перестраховаться!
Несколько минут маму успокаивали совместными усилиями, а потом участковый снова начал опрашивать меня, за каким-то чёртом оставив в кабинете людей. Поначалу я посчитал его недалёким служакой, но достаточно быстро понял, что местный шериф соображает вполне неплохо, и весь этот антураж с общественностью сугубо из политических соображений.
Опыт взаимодействия с органами у меня имеется… имелся. В своё время даже на учёте в детской комнате милиции состоял, н-да… В нашем городке это было чем-то вроде инициации среди «правильных пацанов», и чаша сия меня не миновала.
Это была совсем другая милиция в другой стране, но нечто общее, некие принципы работы и взаимодействия с народом, уловить можно.
– Всё на сегодня, – деловито подытожил участковый, одевая колпачок на чернильную ручку и закрывая папку, – в настоящее время вопросов не имею. Возможно, позже придётся уточнить данные…
– Распишитесь, Людмила Львовна, – протянул он матери папку, и та подмахнула всё, не глядя… даже не попытавшись прочесть!
Чёрт… надеюсь, покореженная физиономия не даст прочитать моих чувств, но это даже не наивность… это глупость! Ладно, в этой ситуации, кажется, милиция с парторгом на нашей стороне… но это сейчас! Пообещав себе поговорить на эту тему с отцом (уж он-то должен понимать!), я слегка успокоился.
– Всё, граждане… на выход! – врач мягко, но решительно начал выталкивать присутствующих прочь, – Вы так мне изрядно накурили и натоптали! Всё, всё…
– Людмила Львовна, – выпроводив посетителей, обратился он к маме, – давайте я вам пока давление померяю.
Пока он проводил привычные процедуры, я всё также сидел на кушетке, поглядывая в окно в ожидании, пока мне подготовят место в палате и закончат с записями в медицинской карточке.
– Повышенное, – озабоченно цокает языком медик, – сейчас я вам накапаю.
« – Корвалол и валокордин, – мрачно констатировал я, провожая взглядом пузырьки, – замечательно! О зависимости от фенобарбитала и его побочках, полагаю, пока не слышали… А главное, и говорить бесполезно»
Минут через пять он убедил маму, что ей не стоит оставаться в больнице, весьма убедительно попросив её успокоить мужа, и позже, ближе к ночи, навестить меня, а заодно принести чистую одежду.
– … сейчас не надо, Людочка, ну что вы… – пижамы у нас есть… Да, да… покормим, а как же! Сами же знаете, столовая у нас отличная! Сами же успели поработать!
Выпроводив наконец мать и закончив оформление, Малеева отвела меня в палату на восемь коек, четыре из которых были заняты, но впрочем, весьма условно. На одной, сложив жилистые, дочерна загорелые руки на впалом животе, с блаженным видом всхрапывал немолодой, давно небритый мужчина, а три другие койки были пусты, но явно обитаемы.
– Вот твоя койка, – сурово сказал она, указав пухлым пальцем, – а пока давай, помоешься как следует!
Мылся я под наблюдением «Чего я там не видела» Малеевой, и было чертовски неловко, потому как юношеские особенности организма, они порой так не вовремя! А она, зараза, ещё фыркать взялась и глаза закатывать…
Чёрт, ну и дура! Был бы я обычным подростком, через пару фырков травму на всю жизнь получил бы… Правильно ей врач говорил – дура!
У тебя медицинский стаж чёрт-те какой, а за это время ни эмпатии, ни понимания элементарной психологии не выработалось? А если вспомнить о её дурной инициативе… Профнепригодность, однозначно!
В плату я вернулся чистый и пунцовый от смущения, а комментарии вернувшихся мужиков добавили мне красок. Усаживаясь на уже заправленную постель, я ощутил, кажется, все мышцы…
Раньше ведь сперва адреналин, потом просто не до того, вроде как вся эта боль, потянутые связки и прочее где-то в отдалении, на периферии. Ох как болит…
– Сало будешь? – прервал мои размышления коренастый молодой тракторист, смутно знакомый по остаткам памяти.
– Всё будет, – решил за меня проснувшийся мужик, – Не обедал ещё? Вот и хорошо! Здесь отлично кормят, но вот сала и пряников в меню не предусмотрено.
– Савелов? – поинтересовалась добродушная санитарка с тележкой, подслеповато заглянувшая в палату.
– Он самый, – отозвался за меня тракторист, – заезжайте, тёть Нин!
– Ум-м? – едва попробовав первую ложку супа, я приподнял бровь, ощущая, как расправляются все мои вкусовые сосочки. Насколько скверно кормили в райцентре, настолько же хорошо кормят в местной больнице!
« – Вот почему мама даже не заикнулась, что принесёт мне поесть!» – пришло ко мне понимание, и я заработал ложкой, стараясь не частить. А уж когда мне подвинули сало с прожилками, обвалянное в чёрном перце и чесноке, и кусок порезанной копчёной оленины, на какое-то время я впал в совершеннейшую нирвану!
Даже чай в больнице был не привычный, пахнущий веником, отдающий лекарствами и тоской, а заваренный на каких-то травах. Ещё бы и сахара в него клали поменьше…
– Да не стесняйся! Ты бери, бери сало… Когда болеешь, витамин С – самое то.
– Сало и самогон! – гоготнул другой, разваливаясь на кровати с «Советским спортом» месячной давности.
– Покурим? – подмигнул тракторист, отзывавшийся, несмотря на молодость, на «Кузьмича».
– Погулять? – рассеянно переспросила медсестра на посту, оторвавшись от вязания и мельком глянув на меня, – Ещё две петли… да, можно…
– Только со двора не ногой! – опомнилась она, когда мы уже выходили.
– Помним! – отозвался Кузьмич, доставая папиросу.
Устроились на лавочках, стоящих среди невысоких кустов жимолости, под которыми было полно осыпавшихся лепестков.
– Куришь? – осведомился дядя Валера, встретивший меня в палате храпом.
– Ну… – неопределённо пожал я плечами.
– На-ка, раз так… – он протянул мне пачку «Севера» и дал прикурить. Затягиваясь, я пообещал себе бросить… но потом. Ну или просто поменьше курить.
Сейчас я смутно ощущаю, что не стоит… и дело даже не в том, что ломать все привычки разом может быть опасно. Просто… не уверен, но то, что мне просто дали папиросу и позвали курить взрослые мужики, это, некоторым образом, признание.
Подростки здесь курят буквально поголовно, и все об этом знают. Но соблюдая некие правила игры, одни вроде как таятся, а другие – не замечают.
Даже если кто-то курит дома, на кухне при родителях, в посёлке, при взрослых – ни-ни! Не при всех, по крайней мере. Не открыто.
Общественность, какая ни есть, реагирует на это как и положено, а более всего реагирует школа, директор которой обладает немалой власть. У них установки на воспитательную работу, и, воздействуя через профкомы, Комсомол и Партию, они могут сильно надавить как на самого школьника, так и на его родителей.
Хорошо это или плохо? Думаю, когда как… Позднее разберусь.
Мужики заговорили о своём, перемежая работу с бабами, пьянками, охотой и рыбалкой, причудливо сочетая всё это, порой даже в одном предложении. Несколько минут спустя вокруг собрались едва ли не все пациенты мужского пола, и я незаметно вздохнул… Судя по взглядам, бросаемым на меня, мужики ждут интересного, и значит, мне сейчас предстоит стендап на предложенную залом тему.
– … и вот так вот, с ноги? Покаж! – глас народа требователен и азартен.
Встаю, объясняю диспозицию, расставляю «сволочей», показываю…
– А этот в ноги? Вот так? – невысокий, но кряжистый мужик, некоторым образом знакомый с борьбой, пытается разобрать драку на детали.
– Нет, под левую ногу, – поправляю его.
Через…
Прищурясь, гляжу на большие часы во дворе.
… пятнадцать минут, показавшихся мне вечностью, я был отпущен, похлопан по плечу и поименован молодцом.
Отойдя чуть в сторонку, но так, чтобы быть как бы с народом, я устало выдохнул, и, постояв так некоторое время, прошёлся по двору. А ничего так… провинциально, конечно, а глаза режет отсутствие пластикового сайдинга и тому подобных вещей, но в целом – ухожено. Чувствуется рука неплохого хозяйственника.
Большой двор, дорожки местами асфальтированы, по краям дорожек жимолость, несколько деревцев и скамейки, в центре большая беседка, крытая оцинкованным железом, какое-то подобие газонов.
Главное здание – бревенчатое, двухэтажное – из тех, что в Посёлке разбивают на восемь малогабаритных квартир. Несколько длинных деревянных зданий, один в один наши бараки, только что понарядней, вмещают всех пациентов, столовую и аптеку.
В стороне, неряшливой кучкой, хозяйственные постройки и деревянные будочки характерного вида. Собственно, туалеты есть и внутри больницы, но содержимое один чёрт прямым ходом идёт в выгребную яму, которую полагается отчёрпывать несколько раз в году.
С водопроводом тоже беда. Воду закачивают насосом, и можно помыться или спустить воду в туалете, но по какой-то причине, даже в процедурном кабинете стоит рукомойник, с ведром внизу.
– Пятьдесят лет Советской власти, – произношу одними губами, замечая висящий на стене кумачовый лозунг, – Н-да… символично.
« – А пройдёт ещё пятьдесят лет, – мрачно констатирую я, – и не изменится ничего! Только бараки обветшают»
Пройдясь по двору и заглянув, куда только пустили, я отметил весьма незначительное количество пациентов, и почти полное отсутствие – тяжёлых. Ну… логично, это всё-таки поселковая больничка, уровень чуть выше фельдшерского пункта.
Вернувшись в пустую палату, подошёл к зеркалу, глянуть на свою изуродованную физиономию. Она уже начала наливаться сине-жёлтыми оттенками, а замазанные йодом ссадины и ватные нашлёпки с пластырями, придали ей выразительности.
– На черта такое шить? – тихонечко шепчу я, – Хм… если только как дополнительная гирька на весах тяжести преступления? Да и сечки… не сказал бы, что удары были такие уж молодецкие! Не то у меня кожа такая нежная, что сильно вряд ли, не то эта сволочь, промахнувшись пару раз по моей морде и попав по земле, налепил на кулаки всякой дряни, и вот этой-то дрянью он меня и покорябал.
Улёгшись на кровать, попытался проанализировать ситуацию, и честно говоря, всё выглядит неутешительно. Насколько всё же тело влияет на сознание!
Вся эта ерунда с юношескими гормонами, она уже… хм, доставляет. А откуда у меня это безоговорочное доверие к старшим? Вот аж распирало, как хотелось не просто аккуратно вбросить информацию о Кольке-паразите, а объяснить ему свои расклады, обиду на бывшего (в чём теперь я твёрдо уверен!) друга и прочее. Зачем?!
А желание рассказать родителям о том, что у меня есть информация из будущего… Вот на черта?! Даже если поверят, они что, сумеют её распорядиться?
При всём жизненном опыте и знаниях, кругозор у них ограничен цензурой и Железным Занавесом, а информация о Западе если и есть, то эта ядрёная смесь советских агиток и диссидентского Самиздата. Шаткий и очень неверный фундамент…
– Не то чтобы я лучше, – признаю самокритично, – но это мои знания, мой опыт, и решать, как им распорядиться, тоже мне!
Сам не заметил, как задремал. Разбудили меня только к ужину, и честное слово, был он ничуть не хуже, чем обед!
– Савелов! Мишка! – окликнул меня какой-то незнакомый мужик в пижаме, – Там к тебе мать пришла!
– Ага, спасибо… – допив компот из каких-то лесных ягод, поспешил во двор, где меня уже ждала мама.
– Мишенька… – она вскочила со скамейки, с набухшими от слёз глазами, – сынок… Ты как?
– Да нормально… честно, нормально! – спешу уверить её, – Я тут подумал, что сечки…
– Ну, вот это… – показываю на залепленные швы, – это просто ему на руку какой-то камешек прилип. Да правда! Что я, не дрался, что ли? Если бы мне раньше так морду рассадили, то голова бы трещала так, что ой! А сейчас вон… только мышцы болят, потянул я их.
– Не говори ерунды, сына… врачу виднее, – поджала губы мама.
– Ну… – пожимаю плечами, и хочу было поспорить, но…
… вспоминаю недавнее, когда она, не глядя, подмахнула бумаги, и прикусываю язык.
Долго она не задержалась.
– Всё, пойду я, – смущённо улыбнулась мама, – я там тесто поставила на завтра… Зине сказала, что помешает, когда оно подойдёт, но сам знаешь, у неё тесто плохо всходит! А вернёшься завтра с линейки, и у нас торт будет. Наполеон!
– Здоров! – несколько фальшиво сказал, напрочь забывший о школе и прочем, – Буду ждать! Я так давно не ел твоего наполеона!
– Выдумщик, – заулыбалась она, целуя меня в щёку, – месяца не прошло!
– Вечность! – патетически воскликнул я, воздевая руки к небу.
– Ну, скажешь тоже… – уходила она уже несколько успокоенная, чего не скажешь обо мне.
– Чёрт… классуха, одноклассники… я ж никого не помню…
Не успел я расстроиться, как меня пришли навестить Ванька с Лёхой.
– … весь Посёлок гудит, – с горящими глазами рассказывал он, – как ты троих старшаков отделал!
Пацанов быстро погнали, они только и успели, что выразить мне своё уважение, да вручить нераспечатанную пачку «Казбека» и коробок спичек. Тащить папиросы в палату не стал, спрятав во дворе, и остаток вечера провёл, разбирая шахматные партии в журнале «Шахматы СССР»
Выспавшись днём, я проснулся около полуночи, и долго не мог заснуть, ворочаясь без сна. Я бы, пожалуй, и заснул в конце концов, но на спине и на руках мышцы у меня изрядно отбиты, а на лице сечки и нашлёпки, так что как ни повернись, а всё неудобно!
Да и мужики в палате храпели так молодецки и невпопад, что, помучавшись около часа, я плюнул на всё, и вылез в распахнутое окошко покурить.
Достав было папиросы, услышал приглушённый разговор и узнал главврача, а вот его собеседника, увы… А разговор, меж тем, выдался интересным!
Порой было слышно каждое слово, а порой собеседники сбивались на шёпот и отрывистые фразы, как это бывает между людьми, хорошо знающими друг друга и понимающих сказанное с полуслова.
– Однако… – прошептал я одними губами, сообразив наконец, о чём идёт речь. Детали так и остались мне неведомы, но совершенно ясно, что здесь, в маленьком посёлке, бурлит, пенится и воняет политическая жизнь! Есть какие-то фракции, враги, друзья и союзники, борющиеся за влияние и ресурсы.
Главврач (равно как и его собеседник) оказался союзником дяди Саши, то бишь парторга порта. А буквально пару лет Александр Яковлевич был парторгом всего Посёлка… пока его не подсидели, заменив человеком от Леспромохоза.
Случай со мной сыграл дяде Саше на руку, выставляя Леспромхоз и нынешнего парторга в дурном свете, и позволяя, вроде как, вернуть себе прежнюю должность. Разговаривали они довольно долго, подарив немало пищи для размышлений, так что, несколько озябнув, я дождался их ухода и вернулся в палату, забыв о папиросах.
… мне по-прежнему не спалось, но теперь хотя бы бодрствовать было интересней!
