Василий Панфилов
Чужой среди своих
– … нигде больше такого нет, чтобы бесплатное жильё давали! – вещает активистка, выплёвывая газетные штампы.
Какого чёрта? Вряд ли она всегда такая… Может, решила произвести впечатление на свежего человека?
« – Ох, знала бы ты, что койку в общаге, а то и комнату в бараке, в США даже не считают жильём, и что уровень советской бесплатной медицины в цивилизованных странах доступен даже бездомным! Иначе бы тогда говорила, или подняла бы волну «Это потому, что Запад ограбил весь мир»? Интересно… хотя нет, не очень, на самом-то деле»
Кошусь на ребят… Они, судя по всему, воспринимают её как привычный фон, как бубнящее на кухне радио, которое вроде бы и не слушаешь, но с ним как-то веселей, и… в голову, наверное, что-то да проникает… Да, не так уж безобидно!
– А медицина? – продолжает она, привычным жестом поправляя очки, – В Западных странах…
– Вер! – не выдерживает одна из девочек, закатывая глаза, – Ну хватит! Сейчас каникулы, а ты тут… политинформацию затеяла!
Это прозвучало, как крик души, задавленной идеологией, формализмом и постановлениями. В самом деле! Сейчас лето, солнце, пряники, ситро… Какая, к чёрту, политинформация!? Здесь более насущные вопросы обсуждаются…
– Я пионер! – взвилась активистка, – Член Совета Дружины! А пионер не может быть пионером только в школе, на каникулах переставая им быть!
« – Раньше в Китае бинтовали ноги, а у инков, и, кажется, у кого-то ещё – головы, деформируя черепа» – пришло мне на ум, и я ещё больше пожалел, что слишком мало внимания уделял психологии.
Сейчас бы… впрочем, сейчас очень многое пришлось бы кстати! Знать бы заранее…
– Опять Носорожка за своё, – буркнул негромко кто-то из ребят, а я открыл было рот, чтобы спросить, а на черта они тогда её терпят… но тут же закрыл.
Судя по разнополости и разновозрастности, это компания сугубо территориальная – что называется, «ребята с нашего двора». Дружба, или хотя бы приязненные отношения между всеми членами компании в таком случае необязательны, а девочка, судя по прозвищу, тонкости взаимоотношений может просто не учитывать… или не понимать.
« – А в ответ на игнор или бойкот она не постесняется подключить ресурсы пионерии и комсомолии, – сделал я вывод, – и в итоге, её, похоже, воспринимают то ли как неизбежное зло, то ли как природное явление»
Дискуссия тем временем увяла по естественным причинам. Когда одна сторона, то бишь Носорожка, лупит наотмашь фразами наподобие «мы, пионеры», а вторая уже достаточно взрослая, что понимать всю сложность такого спора, и уже жалеет о сказанном, ничего удивительного в этом нет.
Активистка, добив оппонентку несколькими трескучими фразами, снова поправила очки, и в её глазах мелькнуло что-то такое…
« – У инков головы бинтовали, чтобы черепа были деформированные, а здесь, кажется, мозги… – додумал я, прикрывая глаза»
« – Вот, к слову, ещё одна причина, почему местные вожди так любят бараки и коммуналки для простого народа, – понял я внезапно, – Контроль! В идеале – чтобы в каждом бараке, в каждой коммунальной квартире, в каждом рабочем или учебном коллективе была такая Носорожка! Большой Брат смотрит на тебя!
– А это ведь не только цензура, не только Законы СССР, но и самое важное – самоцензура! Люди, пусть не все, но большинство, приучаются… а вернее – сами себя приучают, думать с оглядкой. В едином строю!»
– … мы все, как советские люди, должны дружно осудить агрессию израильской военщины, – Носорожка, читерски победив в споре, на всех парах погнала дальше, – и советские евреи должны делом доказать, что они прежде всего – советские граждане, выступив с осуждением Израиля!
Однако… Она это серьёзно?
– Михаил! – тут же отреагировала девочка.
« – Упс! Я это вслух сказал?» – начинаю лихорадочно вспоминать, а о цензуре и Большом Брате я тоже… вслух? Да вроде нет, иначе бы раньше взвилась…
– Неужели ты не понимаешь? – глаза её светятся фанатизмом и предвкушением грядущей карьеры в Комсомоле, – Ты, как советский еврей, должен публично осудить акт…
– В жопу… – не выдержал я, вставая. Я! Должен?! Настроение такое, что хочется… да много чего хочется, и что характерно – сплошь деструктивного!
– Михаил! Как тебе не стыдно!? Я девочка и член… – взвилась активистка.
– В жопу… – ласково повторил я, глядя ей в глаза, как кобра перед атакой. Не понимает? Всё-то она понимает… всё!
Просто бывает – вот так, когда с детства человек нацелен на карьеру, и, несмотря на возраст, готовность пойти ради своей Цели по головам.
Мельком глянув на Лёву, котором она может испортить жизнь, уже жалею, что сорвался, не отшутившись… Но какого чёрта?! Это разум у меня взрослые, а эмоции, мироощущение и гормоны ровно такие, какие положены четырнадцатилетнему подростку!
Но в эти игры, пусть даже без идеологической подоплёки, играть я умею лучше тебя, девочка…
– В жопу, – ещё раз повторяю я, и оглядываюсь, ловя взгляды остальных, – Лично ты – в жопу! Не как член! Ребята! Неужели вы не понимаете?! Она же сталинистка!
Вера-носорожка, уже набравшая было воздуха в грудь, поперхнулась, дико уставившись на меня.
« – Так вот… – зло думаю я, не отводя взгляда, – Хотела сделать меня очередной ступенькой в карьерной лестнице? Продавила бы, прогнула бы с этим чёртовым публичным осуждением если не меня, то Лёву – плюсик к досье! Нет? Ну она, по крайней мере, показала себя перед вышестоящими товарищами человеком неравнодушным, идейным, пробивным… Тоже плюсик, просто поменьше, поскромнее»
– Сталинистка! – ещё раз повторяю я, видя в глазах недавней оппонентки Носорожки огонёк если не понимания, то – одобрения. Горячего!
– Она же махровая, убеждённая сталинистка! – снова повторю я, – Это же какой-то тридцать седьмой! Да, мы пионеры! Но мы прежде всего дети, и должны заниматься прежде всего детскими делами…
Одна из девочек, не отрывая от меня влюблённого взгляда, начинает мелко кивать.
– … а наша помощь партии и стране прежде всего в хорошей учёбе, в достойном поведении, в сборе макулатуры и металлолома! Политикой, тем более международной, занимаются взрослые люди, и втягивать нас в неё, не посоветовавшись со старшими, более опытными товарищами, глупо!
– Я не… – начала было Носорожка.
– А может быть, ты троцкистка? – сурово спрашиваю у неё, не давая оправдываться, – Они, как известно, делали всё возможное, чтобы внушить отвращение к политике Партии, наполнить смысл даже не формальностью, а формалином!
– Я не… – начала было она, но расплакавшись, убежала. Стало немного стыдно…
« – Герой, победил ребёнка…»
А потом вспомнил её глаза, эту готовность рвать, душить, идти по головам… А ещё то, что я сейчас – тоже ребёнок, и что такие вот девочки и мальчики, спешащие делать партийную карьеру с младых лет, идут наверх по исковерканным судьбам своих соседей и одноклассников.
« – Сеющий ветер да пожнёт бурю !»
– Вам надо непременно поднять этот вопрос на ближайшем собрании, – говорю, не отрывая взгляда от недавней оппонентки Носорожки, и вижу в её глазах не только понимание, но и принятие… а потом и злорадство. Поднимет! Непременно поднимет!
– Лучше всего – не дожидаться собрания, – рассудительно сказала носатая Виктория, – а организовать его самим. Я считаю, что такой человек не должен занимать руководящих позиций в Совете Дружины, да и где бы то ни было ещё, пока делом не докажет, что перевоспиталась!
« – Прелестно, – умилённо думаю я, – вскрыли гнойник! И что характерно, ни одного голоса против!»
– Ну, это вам видней, – вслух говорю я, пока в голове мелькают десятки мыслей и идей.
А пойдёмте, что ли, купаться?! – отчаянным голосом сказал один из мальчишек, по-видимому, не желая больше никаких политических повесток сегодняшним вечером, – В затон, а?! Вода прогрелась, я вчера проверял!
– В самом деле! – поддержал его Лёвка, уловив мой предостерегающий взгляд, – Айда купаться!
« – С детства, ещё в пионерских отрядах шоры вешают, флажками запретные темы обносят, – размышляю, шагая в гомонящей толпе и машинально, иногда невпопад, отвечая на вопросы новых приятелей, – А потом, уже взрослые, они даже не понимают, насколько узкое у них мышление! Не понимают, что у них сознание покорёжено, и, чёрт подери, считают себя очень умными, потому что они из «Самой читающей в мире страны»
– … а он ка-ак дал, – Лёва азартно размахивает руками, и по контексту я понимаю, что речь идёт обо мне, – и тот как бряк! В пыль, как мешок навоза!
« – Но это ведь не ум, а всего лишь эрудиция, да и то – в рамках» – в голову протиснулся незабвенный образ неряшливого девственника в жилетке с карманами, к чьему уровню интеллекта лично я относился весьма скептически. Посмотрел, знаете ли, несколько передач, в которых это… хм, существо, выступало аналитиком.
– Мишка обещал приёмчики показать! – хвастает Лёвка, и я машинально киваю, ненадолго отвлекаясь от лезущих в голову мыслей.
– Да там ничего хитрого, на самом-то деле, – искренне, ничуть не лукавя, говорю мальчишкам. Не вру, нет… сами приёмчики дело нехитрое, все эти секретные ухватки из покрытых мхом древних восточных школ – полная ерунда! Анатомия у всех одинаковая… важнее подобрать какие-то связки и тактику под себя, ну и разумеется – тренироваться! Регулярно. Но вот поймут ли меня мальчишки? Не уверен… Ладно, Лёвке попытаюсь втолковать отдельно, ну а нет, так значит, и не очень надо!
– … я такой – н-на! – один из ребят не сбавляя шага, показывает другому нечто условно-фехтовальное. Впрочем, не уверен… очень уж криво.
– Да, я когда «Три мушкетёра» прочитал, тоже хотел в секцию записаться, но у нас пока нет, – горестно вздыхает собеседник.
– Через три года по плану! – авторитетно сообщил им Лёвка, вклиниваясь в разговор, – Мне папа говорил!
« – А, всё-таки фехтование…»
Вскоре мы свернули в какие-то овражистые закоулки, состоящие из сараев и маленьких домишек, выстроенных чёрт те из какого хлама, которым, по-хорошему, давно пора на реконструкцию, а скорее – на слом. Всё носит следы развитого запустения, некоторые сараи стоят полуразобранные, с обвалившимися стенами.
Вообще, судя по сложной, и я бы даже сказал – хаотичной планировке и совершеннейшей запутанности улиц, с участками, спускающимися порой в низину оврага, очень похоже, что это местный «Шанхай», построенный в самые первые послевоенные годы. Быть может, строения даже не узаконены толком, и по документам здесь ничего нет.
– Так короче, – сбивая с мыслей, деловито сообщила мне Виктория, отодвигая доску покосившегося забора, и первой ныряя в чей-то огород, спускающийся вниз под довольно-таки крутым углом. Судя по вымахавшим чуть ли не до пояса сорнякам, и широкой вытоптанной тропинке, наискось пересекавшей картофельные грядки, владелец огорода не слишком следит за своей собственностью, и, кажется, не пользуется у окрестной детворы ни малейшим авторитетом.
– … нет, не дают! – выходя через пролом в заборе в переулок, слышу обрывок разговора, – У Витьки Комова на руках, а он, зараза, продлил абонемент! Говорит, не дочитал!
Разговоры соскочили на книги, над проулками, заросшими лопухами и лебедой, зазвучали имена литературных героев, и, что меня нисколько не удивило, это не герои Диккенса или Золя, а всё больше Дюма, Жюля Верна и Майн Рида.
« – Самая читающая страна в мире» – невольно вспомнил я отца из той, прежней жизни, произносящего эти слова с неизменным пафосом. Потом, если его не перебивали, следовала лекция о том, как они доставали книги, и что домашняя библиотека была одним из показателей статуса.
Слушая, как новые приятели обсуждают книги, невольно усмехаюсь. Книги… стоит дать им хоть какой-то выбор, какой имеются уже сейчас у среднего подростка в Европе, а хоть бы и у американского, притом из ещё более захолустной глубинки, станут ли они читать «Три мушкетёра», а тем более по второму, третьему, пятому разу?
Если дома есть телевизор, да не с одним каналом, а с десятком, не считая кабельных, а в кинотеатре ты можешь выбирать не между фильмом про завод и передовиков производства, и фильмом про село и передовиков производства, то многие ли будут читать?
Относиться к этому можно по-разному, и, действительно, книги дают некоторую эрудицию и кругозор. Но, положа руку на сердце, «Три мушкетёра» и кочующий в сельской глубинке цирк и бурлеск, равно как и голливудская продукция, это блюда из одного котла!
Люди попроще что там, что здесь, в общем-то одинаковы и потребляют интеллектуальную жвачку. Ну а те, кто стремится к знаниям… Право слово, демократия, пусть даже сто раз кривая, хороша хотя бы тем, что в ней представлены разные точки зрения!
– Здесь собака иногда вылетает из-под забора, – прервала мои размышления Вика, – во-он там!
Как под заказ, из-под забора вылетела маленькая кудлатая собачонка с кривыми зубами, торчащими во все стороны и проседью на морде. Молча, без лая, она бросилась вперёд, пробуксовывая кривыми лапами по всякому сору, устилающему землю, нацелившись на пятку одной из девочек. Но тёзка, такой же кривоногий и решительный, как старшая сестра, весьма ловко подцепил собачонку носком сандалия под брюхо, и запулил её, залившуюся отчаянным лаем и визгом, по низкой дуге куда-то в кусты.
– Тикаем! – скомандовала Вика, – Сейчас Амалия Львовна скандалить начнёт!
Мы ускорили шаги, а она на ходу пояснила:
– Вредная бабка! Из бывших, но не наших. Чуть что – жаловаться!
– И управы нет? – поинтересовался я, сделав было стойку при словах «бывшая, но не наша».
– Откуда? – удивилась девочка, оглядываясь назад, – Раньше-то да, а сейчас её и райкомом не напугать!
– Бабка же, – с авторитетным видом влез в беседу тёзка, – Возраст уже того… на кладбище давно пора! Ей по закону ничего не сделаешь!
Не сказать, что я много понял… но переспрашивать не стал, потом уточню. Да и тем более, мы уже почти пришли, и проблемы склочных бабок и их собачонок остались позади.
Затон по краям обрамлён широкими, раскидистыми елями, нижние ветки которых отсохли, а местами были обрублены – так, что образовалось подобие шатров, весьма живописных, и, наверное, дающих надёжный приют в непогоду. Но вот мошки…
Отмахиваясь то и дело от назойливых насекомых, извилистыми тропами просочились к затону, и, спустившись вниз по невысокому обрыву, оказались на весьма уютном и довольно-таки чистом песчаном пляже. Хвоя, мелкие веточки и шишки, утопленные в песке, смотрятся ничуть не чужеродно, и, по-моему, лишь украшают пляж.
По какой-то прихоти природы, камыша или рогоза в затоне почти нет, лишь чахлые колоски растут по самым краям, а в центре видно пологое песчаное дно, на добрых пять, а то и семь метров мелководное. Народу (о чудо!) почти никого, лишь греется поодаль компания дебелых молодых мамаш с детьми ползункового возраста, да с противоположной стороны, у самых зарослей рогоза, парочка разнополых подростков лет шестнадцати, воркующих между собой и не замечающих никого вокруг.
– Ну, – толкнул меня Лёвка, уже успевший стянуть с себя всю одежду и оставшийся в одних сатиновых трусах, изрядно вытертых и вылинявших, – чего ждёшь?!
Быстро раздевшись, я оглядываюсь назад, и невольно застываю, поражаясь невообразимой красоте. Разлапистые ели, нависающие над обрывом, сам обрыв и затон, рогоз и блики на воде, составляют какой-то нездешней, неземной красоты пейзаж, просящийся на полотна Васнецова, а после – в одну из русских сказок, наполненных мрачноватым этнографическим величием, эхом отзывающимся из глубины тысячелетий.
Выдохнув восхищённо, обещаю себе обязательно научиться рисовать как следует…
… и бегу в воду. Попадающиеся под ногами веточки и даже шишки отзываются ничуть не болезненно, мягко пружиня под подошвами босых ног. И всё это так здорово, так сильно перекликается со сказочным пейзажем, с летом и солнцем, что беспричинная радость охватывает меня, и я влетаю в тёплую, прогревшуюся воду, вскоре падая навзничь и переворачиваясь на спину…
Лёжа так, я слушаю крики, взвизги девчат, и плеск воды… и всё это так хорошо…
– Ну? – нетерпеливо сказал Лёвка, как-то очень удачно вписываясь в момент, – Чего разлёгся? Айда в догонялки!
Следующие полчаса мы играли в догонялки, салили друг друга ладошками и кидались сосновыми шишками, подныривали под ноги и пытались утопить, схватив за пятки. Я в этой вакханалии участвовал на общих основаниях, ничуть не обременённый возрастом сознания, и восторг, с которым я, осаливая, касался девчоночьих плеч, был точь-в-точь такой же, как тогда…
Быстро утомившись, я разлёгся на песке, и, отмахнувшись от попыток кузена снова втащить меня в воду, принялся бездумно глядеть в небо, по которому плывут белые перистые облака. Мыслей никакие, а есть только ощущения… и чёрт подери, до чего же здоровские! Трогающий кожу ветерок, солнечные лучи, звуки плещущейся воды и полная, абсолютная беззаботность…
Впрочем, взрослое моё сознание, привыкшее всё время перерабатывать массивы информации и что-то анализировать, быстро нашло себе занятие. За каким-то чёртом я начала перебирать события дня, зацепившись почему-то за «Израильскую военщину», и крутя это так и этак.
« – Шестидневная война ! – дошло до меня наконец, – Вот что она имела в виду! Блин… как я пропустил? Хотя чего это я?! Только-только из больницы вышел, и вообще неинтересно было, что там в мире происходит. Это ж всё пусть и настоящее, но в прошлом! Да ещё и евреи… Ругают их, ну и пусть ругают, я-то тут причём?
– Вот отношения с ребятами – это да, важно было. А евреи, арабы… попадалось в газетах, и никакого отклика не вызывало. Воюют и воюют… для меня Израиль уже состоялся как могучее, уважаемое в мире государство, и всё это воспринималось, как шелуха!»
Вспомнилось, что в посёлке эту тему особо и не обсуждали. Народ у нас такой… своеобразный, политики лучше не касаться. Сейчас, если в памяти покопаться, можно уверенно сказать, что были у нас не только, а может, и не столько бывшие уголовники, но и политические.
А это дело такое… Зачем соседа или коллегу по работе за просто так драконить? Даже если считаешь его сто раз неправым…
« – Да ещё и таким языком писали… – вспомнилось мне, – суконным, шершаво-канцелярским, захлёбываясь от казённой ненависти и канцелярита, в лучших традициях сталинских Больших Чисток!»
Постаравшись выкинуть всё это из головы, я повернулся на живот и принялся наблюдать за новыми приятелями, резвящимися в воде и на берегу. Вода в затоне хотя и прогрелась, но всё ж таки не слишком, и губы у многих синие!
« – Неловко как-то, – поморщился я, старательно отводя глаза от девичьей груди, топорщащей промокшую майку. Купаются в чём есть, и… это не всегда удобно. Особенно если с одной стороны тебе четырнадцать, и у тебя стоит на всё, что движется и не ёжик, а с другой – помнишь, что ты как бы взрослый дядька, и всё это как-то нехорошо попахивает…
« – Вот странная двойственность! Взрослый я, или подросток с разумом взрослого?» – озадачиваюсь в который уже раз.
Прикрыв глаза, думаю, как бы мне дойти до реки и… хм, охладиться, дабы кое-что уменьшилось в размерах. Начинаю сложные манёвры с сесть-встать, повернуться на бок, перекатиться… всё, чтобы стать чуть ближе к реке.
Потихонечку девочки начали выбираться на берег, а мальчишки постарше, напротив, затеяли отчаянную демонстрацию храбрости и дурости, заплыв подальше и ныряя в глубину, хвастаясь добытыми ракушками, просиженным под водой временем, да попутно хватая друг друга за ноги или пытаясь стянуть трусы.
– Да я больше минуты просидел! – вынырнув и хватая воздух, орёт рекордсмен срывающимся голосом.
– Какая минута?! – возражает оппонент, – Лёх, ну скажи ему! Секунд сорок от силы!
– Да я считал! – летит над водой возмущённый вопль.
– Как? Раз-два-три-четыре-пять? – скороговоркой возражают ему, и, после спора, снова мелькают пятки над поверхностью воды, и мальчишеская задница, облепленная семейными трусами, уходит в глубину.
Идиллия…
– Лёха уже почти две минуты под водой! – раздаётся заполошный крик, и все срываются, начиная нырять и больше мешая друг другу.
– Чёрт… – выдыхаю я, и не обращая уже внимания на всякую ерунду, тороплюсь туда, высоко поднимая над водой ноги и не отрывая взгляда от места, где, предположительно, в последний раз нырял Лёха. В последний момент вспоминаю, что разряд по плаванию у меня был в той, прошлой жизни…
… но уже плыву туда изо всех сил, старясь держать дыхание ровным.
– Там, он там… – вынырнув, и обтирая рукой лицо, хрипит Лёвка, – Я за руку зацепил, выскользнул!
Почти тут же ныряет один из мелких, потом второй… и они больше мешают.
Но подцепили, подцепили! Тело поднимается с глубины… выскользнуло… ах ты чёрт!
Ныряю вдогонку, мимоходом получая чей-то ногой по ключице, но успеваю ухватить необычно скользкую руку Лёхи, оседающего на дно со страшно открытыми глазами. Он выскальзывает, но я, преодолевая страх и неожиданную нехватку воздуха, ныряю глубже, и, подхватив его сзади под руки, всплываю наверх на остатках сознания.
К берегу нас волокут все вместе, хватаясь чёрт те за что, и всё это так томительно, мучительно, с нехваткой воздуха и утекающего времени, что необыкновенно остро ощущается даже каждая секунда, а миг! На берегу я, по всем правилам, делаю ему искусственное дыхание…
… а потом меня сменяет тёзка, потом Лёвка…
Но тщетно. Стриженый, лопоухий Лёха, которого я не успел узнать, не хочет дышать.
Минута проходит за минутой… Мамаши, спешно подхватив детей, убегают от страшного, закрывая им глаза. Долговязый подросток, бросив свою подругу, вбил ноги в кеды и бежит за врачами, но…
… Лёха не дышит, а мы, продолжая делать ему искусственное дыхание и на что-то надеясь, уже не надеемся ни на что…
Стряхнув со лба то ли пот, то ли речную воду, я мельком оглядываюсь, надеясь увидеть спешащих к нам работников «Скорой», но не видя их. Лишь покачивающиеся на ветру ели, невысокий песчаный обрыв и вся эта красота, по-прежнему сказочная…
… и Лёха, нескладный и немного нелепый мальчишка, бесповоротно мёртв. Такая вот страшная сказка…
