Валерий Столыпин
За полчаса до любви
За ближайшим поворотом
Рай ты мой адский,
прощай и прости.
Хватит и мёда, и яда.
Опыт – как надо, смогла обрести,
только узнав, как не надо.
Римма Казакова
Леночкин папа всю жизнь мечтал жить в своём доме. Каждый раз, когда он выпивал пару стопок коньяка или водки, начинался один и тот же разговор о собственном доме из красного кирпича в два с половиной ряда толщиной, чтобы было тепло.
Он детально, подробно объяснял планировку, иногда с бумагой и карандашом, комментируя каждую деталь, почему должно быть именно так, не иначе. Папа прочитал десятки, нет, сотни книг, каждая из которых поясняла необходимость именно такой реализации проекта мечты. Конспекты сохранились.
Его дом никогда не вырастал в размерах, менял только конфигурацию, сложность коммуникаций и интерьер, который обычно приспосабливался к реальности трансформаций в действительности.
Игорь Леонидович дышал единственной мечтой, которую так и не успел воплотить, откладывая каждую копейку. Жизнь его прервалась внезапно, когда вектор свершений уверенно указывал направление в гору.
Рос человек на службе, выглядел убедительно цветущим, был энергичен, лёгок на подъём, дружелюбен, любвеобилен. Куда подевались друзья и приятели, когда сердце без видимых причин перестало биться, непонятно.
Неожиданно для семьи оказалось, что друзья таковыми могут быть, когда нужен ты, а беда у каждого своя и выбираться их неё нужно самостоятельно.
На поминках было полно народа. Выпивали азартно, вспоминали исключительно хорошее, закусывали. Потом принялись танцевать, флиртовали, словно забыли, по какому поводу собрались.
Наутро оказалось, что никто ничего о дружбе не помнит. Только о долгах: даже мелочных, копеечных.
Спросили, напомнили. Ждать никто не хотел: отдай и всё.
Леночка успокаивала маму, гладила её по головке, как некогда делала сама Вега Валентиновна, когда дочке требовалась поддержка.
Мама нуждается в утешении, это нет необходимости обсуждать.
Она как-то странно улыбалась, не реагируя на дочь, которой на тот момент было шестнадцать лет.
Вега Валентиновна так и не пришла в себя: что-то внутри основательно надломилось, выключило желание и способность взаимодействовать с миром.
Это были последние дни, когда Лена чувствовала себя маленькой девочкой, дочкой.
Друзья родителей, соседи, знакомые – все сделали вид, что ничего особенного не происходит, в помощи категорически отказали.
Родственники у Леночки были, но жили далеко. Обстоятельства сложились так, что связь с ними установить она так и не смогла.
Девочка не отдала маму в пансионат, не обратилась в опеку, потому что была несовершеннолетней, боялась попасть в детский дом. По отдельности, посчитала Леночка, они точно пропадут. Потому и уговорила соседку, тётю Нину, ухаживать за невменяемой мамой, никому не раскрывая скорбную тайну.
Пришлось уйти из школы, устроиться работать уборщицей без оформления сразу в три организации. Представляете, какая аппетитная, заманчивая приманка для озабоченных самцов – девочка, за которую некому заступиться?
Леночке довольно долго удавалось избегать непристойного внимания, пока её не приметил один из руководителей, которому она могла по возрасту оказаться внучкой.
Ему было пятьдесят четыре года, а у жены негодяя вес сто двадцать восемь килограммов, что вынуждало искать альтернативный источник вожделения.
Мужчина унизительно тосковал по откровенной женской ласке, отвратительно и мерзко страдая от интимной недостаточности.
Приходилось изредка покупать благосклонность женщин за деньги, которые он всё же любил гораздо больше, чем постельные утехи.
И тут на глаза ему попалась девчонка, у которой серьёзные проблемы, что было как нельзя кстати.
Наблюдая, как Леночка наклоняется, вручную намывая пол в его коммунальной конторе, страдалец мечтательно закрывал глаза и виртуально проникал в запретные пределы девичьей святости, куда давно и прочно не имел входа у жены ввиду банальной физической недоступности.
Вход в врата рая как бы имел место быть, но таил несколько степеней физиологических преград, преодолеть которые престарелому страстотерпцу уже не хватало сил.
Аргумент, причём весьма действенный – материальный стимул, облегчал задачу соблазнителя. Торговаться, создавать людям препятствия, позволяющие их использовать практически даром, он умел виртуозно. Это заряжало оптимизмом.
Несколько дней мужчина обдумывал стратегию совращения и, наконец, решился пойти на штурм.
Авигдор Ицхакович Шлейфман, попробуйте на досуге произнести такой набор букв (у меня ни разу не получилось), предложил Леночке пятьдесят рублей за интимное свидание. Когда узнал, что она девственница, удвоил ставку.
Совсем задаром затаскивать ребёнка в постель было страшно. Материальный стимул гарантировал в некоторой степени сохранение тайны. По опыту Шлейфман знал, что деньги будут потрачены в тот же день.
Девочка сомневалась, боялась, плакала целую неделю. Альтернатив не было. К тому же Авигдор припугнул, что выгонит с работы.
Пришлось соглашаться. Единственное условие, на большее у неё не хватило фантазии и смелости, требование присвоить квартире статус служебной, чтобы не оплачивать коммунальные услуги.
Благодетель пыхтел, рисуя заскорузлым пальцем мысленные расчёты, но согласился, добавив щедро за каждое свидание кроме небольшого гонорара продуктовый паёк.
Как компенсировать расходы, он уже придумал.
По сути, девочка ничего не будет стоить, а стараться ей ох как придётся. Нужно только чаще напоминать про наличие сложностей, которые та ему создаёт.
Квартира Севастьяновых к тому времени уже являла печальный, весьма непрезентабельный вид: девочке с больной мамой было непросто.
Дома у Шлейфмана заниматься греховным промыслом было никак нельзя. Он же глубоко верующий иудей, хоть и партийный, а там жена, которая давно уже не выходит из дома, задыхаясь от каждого шага, и домработница, сующая всюду до крайности любопытный нос.
Пришлось облагораживать обстановку в квартире Леночки.
На такие расходы мужчина не подписывался, но получить истинное удовольствие в антисанитарной обстановке, как он обозначил интерьер квартиры, разительно отличавшийся от его изысканных интерьеров, по крайней мере, неприятно.
Конечно, это было преувеличением. В доме было довольно бедно, но чисто. Просто неприятно было отдыхать среди всего этого хлама, в квартире с обветшалыми стенами и серыми потолками.
Авигдор направил в квартиру бригаду ремонтников, довольно щедро выделив средства из фонда на капитальный ремонт, переселив семью временно на служебную жилплощадь. Отремонтировали на совесть. На расходы начальник не скупился. Делал-то для себя.
Леночка всё это время задыхалась от желания перестать жить, спрашивала у мамочки совет, что же ей делать.
Мамочка бессмысленно улыбалась.
Девочка не могла полностью отдавать себе отчёт, чем именно предстоит расплачиваться за такую щедрость, но тело инстинктивно сводили спазмы отвращения.
Начальник был толстый, лысый, задыхался при ходьбе, постоянно утирал платочком слюни и слёзы, разговаривал женственным голосом и жесты имел соответствующие. Но задатки хозяина и лидера сидели в нём прочно.
Когда условия были полностью подготовлены, развратник заказал в ближайшем кафе готовый ужин, купил две бутылки вина и новое постельное бельё.
Леночку Авигдор Ицхакович терзал часа три, так и не сумев закончить неприличный процесс. Тем не менее, он был весьма доволен, удостоверившись, что она действительно целомудренна, итогом чего стала премия в размере месячного оклада.
Через неделю или чуть более того Леночка почувствовала недомогание. У неё начались тупые тянущие боли в животе, рези при мочеиспускании, зуд и жжение между ног. Она сочла это результатом вторжения в девственные пределы, стараясь по неопытности не придавать неприятным ощущениям значения.
Ещё через несколько дней прискакал взмыленный любовник, кося глазом в сторону, ничего не говоря, потащил в клинику, где девочке делали некие процедуры, уколы и капельницы. За мамой в эти дни ухаживала незнакомая женщина.
Авигдор улыбался, когда Леночку выписали из больницы, говорил, что так реагируют на первый интимный контакт все девочки.
Нагло врал: это была подхваченная от заказанной в подпольном борделе богини любви неприличная болезнь.
Девушке в кассе учреждения выдали премию сто пятьдесят рублей, хотя за работу платили всего семьдесят, разрешили отдыхать две недели с сохранением заработка, несмотря на то, что у неё не было даже трудовой книжки.
Работать ей какое-то время не пришлось. Продукты и всё необходимое для лечения мамы Авигдор приносил прямо домой, но настойчиво, даже грубо требовал взамен некого разнообразия в постельных утехах.
Леночка плакала, у неё ничего из того, что мужчина хотел, не очень-то получалось, однако претензий в агрессивной форме он не предъявлял. Но следил неустанно, чтобы никто к ней не подходил: ревновал жутко.
Деваться Леночке было некуда – терпела.
Лучше так, считала она, чем никак.
Отвращение к похотливому искусителю она со временем преодолела: нужно же на что-то жить, кормить маму. Правда боль откуда-то изнутри, даже не совсем ясно где именно, нарастала, особенно, когда приближались красные дни.
Терпеть иногда не было сил.
Пришлось сказать об этом Авигдору.
Он разозлился. Молчал несколько дней. Потом пришёл, очень агрессивно слил похоть, оделся и сказал, – поедешь лечиться. Говори честно, спала с кем-нибудь, кроме меня?
– Нет. Почему ты спрашиваешь?
– Потому, что такие болезни… не спала и ладно.
– Что мне делать?
– Меня любить. Иначе тебе жить не на что будет.
Леночка по мере возможности “любила”, точнее, изображала покорность. Что ей ещё оставалось? Но внутренности всё равно выкручивало.
В один из дней, когда терпеть не было сил, девочка отказала любовнику в близости. Он был в бешенстве. Однако, как Леночка ни старалась, не смогла ответить взаимностью. Боль разливалась по всему телу, концентрируясь в самом низу, особенно в моменты попыток проникнуть во влажную глубину.
Авигдор занервничал, несколько дней не приходил, затем отправил к знакомому врачу. Тот вёл себя странно, всё время оглядывался. Прикосновения эскулапа были неприятны неприкрытой похотью. Извращенец нагло ощупывал её дрожащими руками, глубоко вводил пальцы в лоно, теребил чувствительную зону, при этом громко дышал.
Леночка отказалась к нему ходить. Никакого диагноза не последовало, зато девочка чувствовала, будто её насиловали. Об этом и сказала Авигдору.
Тот посмеялся, но сам возбудился моментально.
Боли усиливались, особенно, когда приближались особые женские дни.
Другой врач, женщина (мужчинам Леночка больше не доверяла), сказала, что это, скорее всего миома, – поболит-поболит и перестанет. Такова женская доля, девчюля. Ничего страшного.
Выписала таблетки, немного успокоила.
Леночка поверила. Но интимная близость стала ещё болезненней.
Несколько раз от пронзительных колик девочка лишалась сознания. Авигдор понял, что это уже не шутка – положил в больницу на обследование.
Девочку нещадно терзали изнутри и снаружи, брали болезненные анализы, но не находили ничего серьёзного, – видимо, повышенная эмоциональность, – решили врачи, – девчонка впечатлительная, накручивает себя, выдумывает несуществующие боли. Лечить нужно не женские органы, а психику.
Прокололи курс витаминов и антибиотиков, провели несколько сеансов физиотерапии и выписали.
Любовник настолько втянулся в чувственные игры с малолетней любовницей, в сладостное ощущение сладкой юной упругости, что не мог отказаться даже на время от сексуальных утех. В определённое время его корень расправлял русло, наливался кровью и начинал расцветать. Девочка была вынуждена уступать: от него зависел достаток.
Если Лена пыталась отказать, мужчина одолевал её силой. Теперь Авигдор уже не стеснялся, ведь он платит, значит, берёт своё.
В болезнь он больше не верил – врачи не ошибаются.
Сила и интенсивность страданий девочки день ото дня нарастали. Лена постоянно пила обезболивающие таблетки. Ничего не помогало. Постепенно привыкла к резким пугающим ощущениям. Если становилось особенно плохо, принимала особую, облегчающую давление на источник пульсирующих мучений, позу: покачивалась, пытаясь вызвать в сознании приятные эмоции.
Иногда в такие минуты получалось забыться. Чаще силой воли отключала сознание сложным или физически тяжёлым занятием.
Любовник не придавал значения её состояниям, всё более агрессивно требовал близости. Однажды Леночка просто вырубилась в момент интенсивной страсти греховодника.
Как, чего, её больше не волновало. Она хотела исчезнуть, раствориться. Других желаний не возникало.
Лену увезли на карете скорой помощи, впопыхах сделали операцию, располосовав красивый животик грубым крестом, зашили его словно старый валенок рваными стежками. Причину болей так и не обнаружили.
Авигдор нервничал, но не из-за того, что переживал за девушку и её здоровье. Время шло, лечение требовало денег, а секса не было.
Диагноз поставить так и не смогли. Назначили гормоны. Боли временно прекратились. Любовник обрадовался, начал удовлетворять свою чувственность, напрягая, буквально насилуя девочку с незажившей ещё болезненной раной.
Увы, Леночка со шрамами и гримасами боли его больше не вдохновляла. Как ни старался Авигдор, довести похотливую миссию до финиша у него не получалось.
Развратный старик быстро исполнял постельный ритуал без особого энтузиазма, страсти больше не испытывал. Соответственно, денег и подарков приносил всё меньше.
Девушка стала часто впадать в истерические состояния, лишь только боль начинала о себе заявлять. У мамы тоже улучшений не было. Пришлось опять искать работу, выполнять которую становилось всё сложнее.
В один из визитов Авигдор вручил ей двести рублей и сказал, что это отступные. Больше девушка может к нему не обращаться. На работу тоже приходить не нужно. Раз она не может выполнять условия контракта, он умывает руки.
На том и распрощались.
Леночка уже ни на что не могла надеяться. Да ей и не до этого было: боль наступала с регулярной периодичностью, не давая возможности и повода включить способность мыслить. Она не могла ни о чём думать, кроме нестерпимого страдания, которое изнуряло. Но жить на что-то нужно, приходилось работать, напрягая силу воли. Стоило только получить немного денег, как они немедленно тратились на обезболивающие препараты. На питание средств почти не оставалось. Леночка, как и её мама, теряла вес, сохла на глазах от недоедания и преодоления нарастающей силы страданий.
Авигдор на работу взять её отказался, как девушка ни просила, сказав, что шлюхи получают стипендии совсем в другом ведомстве.
В один из дней она лишилась на случайной одноразовой работе сознания. Бездыханную, её нашёл сторож, который и вызвал скорую помощь. В клинике, не разобравшись, снова располосовали брюшину. Ничего не обнаружив, зашили, нисколько не заботясь об эстетике, грубым швом, поскольку никто не проявил интереса к пребыванию нищенки в больнице. Кому нужна пациентка без документов, за которую и заплатить-то некому?
Некоторое время Леночка не страдала, даже посчитала, что болезнь её оставила. Каково же было разочарование, когда боль возобновилась, причём многократно усиленная. Мама в это время умирала от голода. К ней никто за это время ни разу не пришёл.
Вега Валентиновна ничего не просила, только смотрела пустыми глазами куда-то мимо. Леночка не видела выхода. Пришлось снова идти на поклон к Авигдору. Тот посмеялся, бросив ей как нищенке несколько мелких купюр, – на, жри! Откуда мне знать от кого и где ты подцепила эту холеру. У меня-то ничего не болит.
Времени на раздумье не было. Или идти воровать в магазин самообслуживания, или…
Авигдор за секс платил, пусть не очень щедро, значит, эта услуга чего-то стоит.
Леночка пошла на рынок, спрашивала всех подряд мужчин, сколько дадут за близость.
На неё смотрели как на юродивую.
Некоторые провожали похотливым взглядом, другие давали кусок хлеба, никто не соблазнился худой как щепка девицей.
Кто-то поделился бутербродом, но это не решало проблем.
Мамка таяла на глазах, сама девочка умирала от боли. Никому до этого не было дела.
Из оцепенения её вывела нищенка, одетая в грязные лохмотья. Женщина ощупала, осмотрела Леночку, которая сидела на скамейке с отрешённым видом без движения и спросила, – давно у тебя начались боли? Думаю, смогла бы тебя вылечить, но, как видишь, сама нуждаюсь в помощи. Мне даже жить негде. Я ведь не всегда была нищенкой.
Леночке уже было всё равно, по какой причине она покинет этот мир. Чем быстрее, тем лучше, думала девочка, даже забыв, что дома её ждёт мама. Впрочем, ждёт ли? Наверно, уже не помнит, кто она такая.
Нищенку звали Эмма Игнатьевна. Её судьбе позавидовал бы разве что смертник. Серия случайностей и она уже никто. К сожалению, так бывает.
Совсем недавно она была успешным доктором. Во всяком случае, так ей казалось. Рядом всегда была подруга, которая всё про неё знала. В один из дней подруга совершила врачебную ошибку: грубую, сопряжённую с уголовной ответственностью, а Эмма в это время спала, уставшая от несоразмерной с человеческими физическими способностями нагрузки.
Подружка поразмыслила и решила, что преданная дружба – приемлемая цена, чтобы избежать уголовного наказания. Подставила её, выступив свидетелем, сумела и саму Эмму убедить в том, что пациентку убила именно она.
Это было лишь началом в серии несправедливостей. Прочее покатилось легко и просто. В руках подруги оказались ключи от квартиры, документы, которые Эмма сама же и подписала в её пользу, даже не поняв, как это произошло.
Что могла сделать впоследствии “преступница”? Её никто не слушал.
Реабилитироваться полностью не получилось. Её презирали, хотя и не дали реальный срок: не смогли доказать состав преступления.
С работы уволили, указав причиной профессиональное несоответствие. Практически выдали волчий билет.
Эмма ходила к подругам, сослуживцам, те воротили носы.
Лучшая подруга, получив возможность задарма стать хозяйкой квартиры, запросто выгнала её и поменяла замок.
Так женщина оказалась на улице.
– Девочка, ты серьёзно больна, тебе плохо? От чего тебя лечили, какой диагноз поставили?
– Не сказали. Две полостных операции и лапароскопия. Мне только хуже стало.
– Кесарево делали?
– Нет.
– Аборт?
– Нет.
– Половая жизнь?
– Один мужчина. Начальник, старик.
– Похоже, он не только с тобой спал. Тампоны использовала?
– Нет.
– Думаю, твой любовник виной, но это только предположение и оно страдания не облегчит. Живёшь где?
– В квартире.
– Не боишься с бомжихой связаться?
– Я ничего уже не боюсь. Даже смерти. Мне маму накормить нечем. Она, у неё… после смерти папы она сломалась. Не знаю, что с ней. Не разговаривает, не двигается. Улыбается и молчит.
– Леночка, девочка, как я рада, что ты меня нашла. Мы подружимся. Понимаешь, болезнь, это не приговор, скорее предупреждение, что ты неправильно живёшь. И я тоже заблудилась. Будем вместе работать над ошибками, если ты согласна. Я врач. Занималась именно гинекологией. Думаю, мы сумеем друг другу помочь.
Эта встреча изменила всё. Эмма Игнатьевна, почувствовав поддержку, пусть и ребёнка, получив возможность жить в квартире, активно принялась приводить в порядок свою и её жизнь.
Помылась в ванной, переоделась в нормальную чистую одежду. Теперь довольно привлекательная молодая женщина стала совсем не похожа на нищенку. Целую ночь она вручную перешивала одежду Веги Валентиновны на себя. Леночка сидела рядом. Им было о чём поговорить. Лишь под утро легли ненадолго спать: некогда отдыхать, нужно устраивать жизнь.
Утром пошли к подруге Эммы Игнатьевны требовать личные вещи и документы. У Зины был довольно испуганный вид, с чем она быстро справилась. В квартиру не пустила. Пока собирала вещи, Эмма с Леной стояли под дверью.
Диалога не получилось. Молча, забрали вещи и ушли.
На следующий день Эмма Игнатьевна устроилась на работу в тепличное хозяйство, руководила которым её бывшая пациентка. Там был приемлемый заработок.
После этого они побывали ещё у одной женщины – заведующей кафе, которую совсем недавно Эмма Игнатьевна буквально вытащила с того света. Ей пришлось поведать часть реальной истории, чтобы попросить помощи.
Лидия Викторовна дала продукты и деньги, которые Эмма с Леной обещали отработать, к чему приступили тут же, начав мыть посуду. Вечером купили необходимые медикаменты, начали лечение.
Эмма Игнатьевна наметила план действий. Она была хорошим доктором. Конечно, нужны были анализы, но реабилитирующее лечение можно начать немедленно. Главное, вывести пациента из депрессии, дать почувствовать, что исцеление лишь дело времени.
Придя в себя, успокоившись, женщина никак не могла понять, как могла своими силами загнать себя в западню. Всему виной нервы, наивное простодушие и искренняя вера в силу порядочности людей.
Тогда навалилось всё сразу: неприятности, проблемы и коварное лицемерие, глубину которого представить не могла.
Эмма просто выключилась из действительности, позволив посторонним решать за себя судьбоносные вопросы.
Решили.
Ей казалось, что помогают, сочувствуют, на деле хладнокровно вершили корыстный приговор.
И кто? Лучшая подруга. Мало того, что оговорила (поразмыслив, Эмма поняла, что не могла ошибиться так грубо, даже переутомившись), так ещё умудрилась обманом завладеть квартирой.
По наивности Эмма полагала, что все люди от рождения добрые и справедливые. Как же она ошибалась. Теперь придётся всё начинать с самого начала, попутно вытаскивая из силков Лену.
Если бы не она…
Девочка тоже расслабилась, почувствовав поддержку, даже про боль не вспоминала целый день, заснула посреди разговора, прижалась доверчиво к Эмме Игнатьевне.
– Ничего, Леночка, даже из такого положения можно выбраться, если рядом с тобой человек, которому ты небезразличен. Мы обязательно справимся. Я тебе обещаю.
Сложно представить, когда у тебя жизнь идёт своим чередом, радуя устойчивостью и свершениями, что где-то за ближайшим поворотом может подстерегать трагическая неожиданность.
Беда никогда не спрашивает – можно ли зайти в гости. Она заходит без стука, чувствует себя хозяйкой положения и вершит что вздумается, проворачивая жизнь как грани у кубика Рубика, ухмыляясь при этом: хватит ли тебе ума и настойчивости снова собрать все плоскости в цвет.
