Валерий Столыпин
За полчаса до любви
Дочка без матери
Дочка без матери
С годами ты становишься мудрей
И, видя мир сквозь собственную призму,
Всё чаще опасаешься людей,
Всё меньше поддаешься альтруизму.
А с возрастом на ум приходит мысль,
В концепции меняющая много:
Что вместо слов “пожалуйста, вернись”
Уместней крикнуть “скатертью дорога!”
Любовь Козырь
Бывает идёшь, блаженно радуясь прекрасному солнечному дню по цветущему разнотравьем благоухающему божественными ароматами юному лугу, напеваешь вполголоса, млея от тепла, от обилия красок; настроение уносит куда-то далеко, где даже мысли превращаются в дивные чувства и чарующие эмоции, так всё хорошо и здорово, что лучше не придумаешь.
На самом пике наслаждения, когда зримые образы невольно становятся строками возвышенных стихов, даря не надежды даже, а уверенность, что жизнь в своём продолжении будет всё прекрасней, вдруг проваливаешься в вырытую кротом нору по самое колено, чувствуешь пронзающую до кончиков нервов боль и моментально оказываешься там, где заканчивается реальность – в бессознательном.
Рано или поздно вернётся ощущение реальности: почувствуешь боль, поймёшь, где ты, что произошло, даже начнёшь думать, как выбраться из досадной ситуации. Но не сразу, не сразу.
Семейная жизнь Антона много раз закладывала виражи, закручивала бочки и петли. Так, чтобы всерьёз потерять управление, сорваться в пике, когда неминуемо падение с непредвиденными последствиями, такого не случалось. Крушение удавалось предотвратить множество раз. И вот на тебе – тупик. Точнее жёсткая посадка в грязную лужу.
Наверно всё-таки слишком часто они с женой играли в опасную рулетку. Лиза обычно азартно разгоняла барабан страстей, не всегда с ним, бывало и на стороне. Иногда срывалась в пике, – ты не любил, тебе не понять!
Антон пытался если не остановить падение в пропасть, крушение утлой семейной лодки, которая давным-давно разбилась о быт, но всё ещё оставалась наплаву благодаря детям, хотя бы притормозить, чтобы не сразу убиться насмерть.
Какое удовольствие получала жена, превращая семейную жизнь в экстремальный аттракцион, забывая о технике безопасности и социальных обязательствах, мужчина не понимал. Дом – полная чаша, двое замечательных ребятишек. Чего можно ждать от попыток всё это с трудом созданное благополучие разрушить? Впрочем, она была предельно самоуверенна, даже мысли не допускала, что рано или поздно механизм отношений может перегреться или вообще разлететься на куски. Легко человек жил, празднично.
– Антоха, ты вообще ничего не понимаешь. Жизнь – это полёт над горами и долами на планере. Берёшь разгон и летишь в стремительных воздушных потоках, подчиняясь лишь прихотям стихии. Сердце замирает, адреналин, как возбуждающий укол, сразу в кровь, через мгновение в мозг. Эмоции на пределе. Да плевать я хотела на опасности. Лучше уж разобьюсь, зато почувствую такое! Ай, да кому я говорю. Ты же тютя.
– Хорошо. Полетала, поймала волшебный кайф, серию оргазмов испытала, утонула в море блаженства, но ведь всё равно приземлилась, вернулась в реальность. А здесь обычная жизнь и не факт, что в ней тебе рады. Нужно работать, ухаживать за домом, растить детей, готовить. Есть, пить, наконец. Неужели интересно расплачиваться за минутную эйфорию жестоким похмельем?
– Вот, в этом ты весь. Приземлённый, убогий. Где тебе понять душу романтика? Свобода, ты хоть понимаешь, что это?
– Возможно, я чего-то путаю, но романтика – это прежде всего оптимизм, альтруизм, восторг и возвышенные эмоции. Объясни, что из этого списка ты испытываешь, когда хороводишься с наглыми, пьяными, с дурными манерами и ужасным запахом мужиками? От чего ты получаешь оргазмы и адреналин? И ещё один вопрос, зачем живёшь с нами, если мы такие неправильные и скучные, если для тебя дом – тюрьма?
– Всё просто. Это вы меня не отпускаете. Ты же терпишь. Делаю вывод – тебя это устраивает. А дети, что дети, они почти выросли. Семёну уже восемь лет, совсем мужик. Он что, в титьке нуждается? Настя почти совершеннолетняя. Я в её годы вовсю играла во взрослые игры. Пусть учится. В жизни всё пригодится.
– Может, нам правда расстаться?
– Почему бы нет, я согласна. Однообразие надоедает. Хочу летать. Танцевать хочу, путешествовать, знакомиться.
– И падать в грязь. Давай обсудим.
– Чего там обсуждать. Разбежимся как в море корабли и всех делов. Как в песне поётся – тебе половина и мне половина. Романтика. Свобода! Сидишь как сыч, ничего дальше собственного носа не видишь. Жизнь прекрасна, если ты никому ничего не должен.
– А дети, им ничего не причитается?
– Пусть своё добудут. Как мы. Ну что, любимый, раз ты согласен, я пошла.
– Тпру Зорька, тпру… не так резво. Тебе что, скипидара под хвост плеснули? Сначала самолёты, сама знаешь, а девушки потом. Гулять, если ты теперь сама по себе, ради бога, но на каких условиях разбегаемся? Свобода – товар дорогостоящий. Не так просто бывает соскочить с поезда на ходу, как тебе кажется. За всё в жизни приходится платить.
– На моих Антошечка. На моих условиях делиться будем. Вам квартира и вещи, мне половина стоимости всего, включая цену квартиры. Подсчитай, подумай, тогда покумекаем.
Обсудить не успели. Пока родители выясняли отношения, Настенька начала осваивать романтику откровенно неприемлемыми методами. Антон по её странному, непривычному поведению понял, что-то у девочки не так. Пришлось прижать, вызвать на откровенную беседу. Итог папу не очень обрадовал: ребёнок ждёт ребёнка.
– Кто папа?
– Витька Соболев, он из нашей кампании, почти ровесник.
– Папа в курсе своего нового статуса? Любишь хоть?
– Спрашиваешь. Конечно, люблю, но ему пока не говорила. Опасаюсь услышать не то, чего жду.
– Сообщи, посмотри на реакцию. Ничего пока не выясняй, права не качай, разговаривай спокойно, словно тебе всё равно. Если обрадуется – пойду сватать.
– А если нет?
– Если нет, папой буду я.
– А я?
– А ты, доченька, дура набитая. Господи, о чём это я? Кто бы тебя уму-разуму научил, если у тебя мамаша чисто номинальную должность в семейной табели о рангах занимает. Я мужчина, не пристало мне с дочкой разговаривать о взрослой любви, о подстерегающих опасностях, о предохранении, а мамке твоей не до того. Она свободу осваивает.
– Почему сразу дурра, я что – виновата?
– Ну, не знаю, что и сказать. Извини, доченька, но то, что сейчас у тебя в животике, не из воздуха туда попало. Не дуры любовь понимают немного иначе. С прогулок при Луне начинают, с поцелуев, а эротические исследования оставляют на закуску, когда появляется уверенность, что друг не подведёт.
– А я с чего, что я – не целовалась? Увлеклась, каюсь. Я же по любви.
– Давно у вас это, ну, шуры-муры под одеялом?
– Не знаю. Месяц, может полтора. Я что помню?
– Во, как! Без испытательного срока значит. Это что, по вашим меркам месяц – почти целая жизнь? Дела! Расскажи хоть, что за человек твой Витёк… Соболев.
– Обычный, как все. Высокий, метр девяносто, симпатичный, большой, сильный.
– Оригинальное сочетание. Полторы тебя. Половинка моя, там где ты – там и я. Характеристика так себе. Спрашивать, какого цвета у него глаза, чего любит, и прочую ерунду про привычки и характер, как я понимаю – бес-смыс-лен-но. Тебя доча подвело любопытство. И безответственность. Она жила: летала и искрила, пила компот, смеялась невпопад, искала счастье, но не находила. Влюбилась. Папке шах. И мат. Пичалька. Думаю, твоему Васе новость не понравится.
– Не Васе, а Вите. Весело тебе, папулечка, да? Лично мне не очень.
– Предлагаешь публичное покаяние, плач Ярославны? Начинай, я подпою. Может казнить твоего Костика?
– Так и знала, никому до меня нет дела. Убей меня, убей, мне теперь всё равно, – ливень солёной влаги потёк на её колени, лицо в три секунды стало пунцовым, постарело лет на пять.
– Развлекайся, доченька, я подожду. Плакать полезно.
– Вот ты какой! Можно подумать, у вас с мамкой по-другому было, – всхлипывала будущая мама.
– Согласен, тоже не очень красиво, в том смысле, что факт залёта имел место. Не планировали мы тебя. Но есть существенная разница: я был самостоятельный, я работал. Мать твоя тоже. А вы оба школьники. Нас, конечно, такой расклад не оправдывает. Но и тебя не реабилитирует. Потому и говорю – дура. Со школьной скамьи уткнёшься в пелёнки, отрежешь все пути к обеспеченному будущему, к простому семейному счастью, которое осознать можно лишь зрелому человеку. Папка не вечный. Ты в своём Витьке уверена? Вот, головой качаешь. Я тем более не имею повода рассчитывать на его порядочность. Если он не лопух – пошлёт тебя куда подальше. Скажет, что сюрприз не заказывал. И будет прав.
– Это почему прав?
– По кочану. Он несовершеннолетний, ответственность за свои действия не несёт, поскольку не может прогнозировать последствия. Не понимаю, подруга, как ты собираешься ребёнка кормить-обихаживать. От горшка два вершка, ручки-ножки как у тринадцатилетней, титьки размером с фигу. Тебе ещё расти и расти. Мать, твою мать! Горе луковое.
– Какую сделал – такая и выросла! Вся в тебя.
– Грубишь, нападаешь? Правильно, лучший способ защиты – агресия. Однако война, между нами девочками говоря, совсем некстати. Мы должны быть командой. Тем более, сама знаешь, мамка твоя не сегодня, так завтра от нас упорхнёт. Уже танцует от нетерпения. На неё нам рассчитывать нечего. Вертихвостка.
– Хочешь сказать, уже намекает, что уйдёт? Честно говоря, я только рада.
– Не, не намекает, прямым текстом чешет. Половину всего, говорит, отдай и больше не увидишь. Дети мол, выросли, её больше не волнует ваше будущее. Ага! Так я и поверил. Стулья утром, а деньги за них вечером. Потом скажет, что ничего не брала, потребует ещё половину от половины. С неё станется. Короче, дитятко, умывайся, прихорашивайся, репетируй. Тренируйся перед зеркалом, как красиво преподнести любимому, что он без пяти минут папочка. Дальше, как карта ляжет. Ласковей с ним. Люблю-нимагу, ни хачу учиться, хачу жиниться – не годится. Он же ещё сам дитятко, заплакать может. А ты не робей, поздно пить Боржоми. Обнимай, целуй, в глазки заглядывай. Самое главное – узнать, нужен нам такой жених или нет. Нам, усвоила? Ещё одного нахлебника я не потяну, тем более, что дитятко на голову выше меня.
– А если пойму, что ребёнок ему не нужен?
– Ха, нормального мужика найдём. Женихов на такую-то кралю как грязи. Ты же у меня произведение искусства, статуэтка фарфоровая, бриллиант, бонус. Когда маленькая была, спрашивала, – правда я Дюрьмовочка?
– Давай, я тогда никуда не пойду, если без него обойтись можно?
– Нет, не давай. Чего испугалась? Нам с тобой ошибиться нельзя. Э-эх, нет на тебя надёжи! Тебе-то понятно – без разницы, а ребёнку без папы нельзя. Я говорил про женихов, а не про родителя. Вот тебе деньги – купи торт, скажи своему Генке, что в гости его зову, на чай. Будем женишка твоего ненаглядного вдвоём окучивать. Одна нога здесь, другая там, пока я не передумал.
Витька Соболев прибыл через полчаса. Уверенно зашёл, не пряча взгляд, бесцеремонно протянул руку, в которой моя ладонь буквально утонула, – привет Антон! Звал?
– Впечатляет, Вася. Ну, здравствуй сынок, как поживаешь, – поприветствовал я наглеца, поёжившись от фамильярности.
– А чё, у нас всё клёво. Весело живём, интересно.
– Это, да, куда уж лучше. Я краешком в курсе. Присаживайся, дитятко. Сейчас Настенька чайку нальёт. Режь тортик-то, режь, не стесняйся. Любишь сладкое?
– Кто же не любит?
– Резонно. Учишься как?
– По-разному. Аттестат по-любому получу.
– А дальше куда?
– Годик отдохну. Может подработаю чутка. Приглядеться надо, понять, куда плыть. Торопиться не люблю. Жизнь большая.
– Не спорю, хотя сомнения берут в её истинном размере. Вчера только в школу ходил, а уже внуков нянчить время пришло. Я ведь неспроста про сладкое спросил. У вас с Настенькой как, по-взрослому, или просто забава детская, шалость?
– Обычно, как у всех. Шуры-муры, танцы-шманцы-обниманцы. Мы не выпячиваемся.
– Ясно. А после танцев ни-ни?
– Ну, что мы, дети, не понимаем? Всё норм. Своего не упустим.
– Не дети, это точно. Значит, ничего у вас серьезного не было?
– Откуда? Ну, если иной раз туда-сюда. А, ерунда. Несерьёзно.
– Ого! И как она, не против такого обхождения? Тебе-то понравилось туда-сюда? Сладенькая девочка, славная?
– Обычная девчонка, как все.
– Так, в разведчиков играем. Ладно, тогда так, ты её любишь или как?
– Провокационный вопрос, неправильный. Я что – похож на идиота? Любишь – не любишь. Ловишь что ли?
– Ты, Вить со всеми взрослыми, на “ты”?
– А чего? Конечно со всеми. Чё ты всё вокруг да около ходишь, со мной можно серьёзно разговаривать. Я понятливый.
– Сразу и спрошу. Готов ли ты стать отцом?
– Да ладно! Оно мне надо? Рано ещё, не нагулялся. Определённо нет, не готов.
Настя сидит, нахохлилась, лицо налилось кровью, взгляд… взгляд нужно видеть: презрение и гнев. Или растерянность и страдание.
– Я же тебе говорил, Настасья, он ещё маленький, не дозрел. Отцом быть не хочет, а от поцелуев дети не родятся. Тебе есть что возразить, добавить, доченька? Нет? Тогда ещё по чайку. Весёлые вы ребята. Не, я всё понимаю, конечно. Постель – не повод для знакомства, это известно всем. Если он чуток и задвинул, так, слегка, на полшишечки, это просто игра такая была. Так Настенька? Я прав, ничего не хочешь нам, мужикам, поведать?
– Чего теперь рассказывать, сволочь ты, Витька. Я что, сама постаралась, без твоего участия? Беременная я, вот! От тебя, между прочим. Скажешь, не участвовал?
– Докажи. Ещё двинь, что изнасиловал.
– Всё, господа, прения закончили. Вопрос к тебе, джигит. Всего один, несущественный, для информации. Если ты на самом деле папа этого ребёнка, согласен жениться на Настеньке?
– Ни фига себе вопросик. Обмозговать нужно. Ну, было пару раз, чё такого? Обычное дело. Мы же не дети.
– Ты чего, Соболев, совсем идиот? Пару раз только вчера было, за один вечер. А целый месяц чем с тобой занимались, секретики между ног закладывали, в фантики играли?
– Не вали с больной головы на здоровую. Я тебе чего-нибудь обещал, ребёночка заказывал?
– Скажи ещё, что в любви не клялся, не рассказывал, что жить будем припеваючи.
– Мало ли чего я говорил. Можно подумать, бабу по-другому уломать можно. Я что, один с тобой спал?
– Скотина, урод, придурок! Ты чего сказал, головой подумал? Не нужен моему ребёнку такой отец. Проваливай!
– Брэк! Это уже игра без правил. Выяснять ничего не буду. Пусть это, Витёк, на твоей совести останется. Или на Настиной. В такие дебри лезть не желаю. Вы же теперь взрослые, самостоятельные, сами всё решаете. Куда уж нам соваться с глупыми разговорами. Вы теперь сексом вместо салочек и пряток занимаетесь. Вот, что я вам, братцы, скажу: решение вы сами приняли, без меня. Я этого ребёнка принимаю, усыновлю, буду своим считать. Так и решили. Без протокола. А с тобой Витёк, пусть родители разбираются. Извини, им я вынужден об этом интересном факте сообщить, чтобы потом претензий никаких не было. Выход у нас вон там. Не заблудишься? Ты, Настя, сиди. Привыкай к человеческой неблагодарности. Ещё много раз в душу плевать будут. Терпи. Любого учителя по правилам хорошего нужно за науку благодарить. Думать будем, как дальше жить. Не пропадём.
Настя убежала в свою комнату, бросилась на диван, пропитывать его горькой солёной скорбью. Весёлого и солнечного настроения её состояние не излучало. Ничего не поделаешь: жизнь полна сюрпризов. Даже если мы их не заказываем, они сами приходят.
Антон спустя время, которого достаточно для того, чтобы утомиться даже от непоправимого горя, подошёл к дочке. Сел рядом, гладил её ласково по головке, – если мальчик будет, как назовём?
– Как-как, никак! Не буду я никого рожать. Пусть Витька рожает.
– Это ты брось. В рождении ребёнка, даже если от него отказался отец, есть большущая, просто безразмерная радость. Тебе сейчас не о Витьке нужно думать, оставь его подлость в покое, пошли к лешему. Недостоин он того, чтобы забивать голову мыслями о себе. Предатель, он и в Африке предатель. Презренных трусов нужно прощать, но так, чтобы они плакали. Соберись, дочка. Правила духовного развития таковы, что Витёк крупно проиграл, не успев вступить в настоящую жизнь. Его пожалеть нужно. Но мы пока этим заниматься не будем.
– Да, а если я его люблю!
– Ну и люби на здоровье. Хочешь, я тебе крест деревянный сделаю и напишу на нём: здесь покоится дух и совесть раба божьего Витьки Соболева, человека, которого Настя любила. А он её – нет.
– Он хороший. Вот увидишь.
– Пожалуй, уже разглядел. Всё, что хотел увидел. Сопляк он. Слабый, самовлюблённый осёл.
– Нет. Он не такой.
– Побежишь догонять? Действуй.
– Сам прибежит.
– Твои бы слова, дочка, да богу в уши. Я бы на твоем месте не надеялся. Хотя, говорят, чудеса иногда случаются. Что-то у меня сегодня день неправильный. Одни сюрпризы. Ты не в курсе – Семён наш случайно на Танюшке, подружке своей, жениться не собирается?
– Ты чего, пап, ему только восемь лет.
– Сама видишь, акселерация. Собери-ка девочка моя покушать на стол. Дерябну я, пожалуй, граммов двести беленькой, попытаюсь сложить все новости в одну красивую кучу. Если родится девочка, назову её Маша, если сын – Егорка.
– Какой сын, пап?
– Мой сын, Егорка. Я усыновляю, я и имя даю. И не спорь с отцом, букашка.
– Так он тебе внук.
– Не твоё дело, как я своего сына назову. Нужно было под нормального мужика ложиться, а не под такого… хлюпика.
– Можно подумать, твоя жена лучше.
– Цыц, свиристелка! Не твоё собачье дело. Моя жена – твоя мать, как ни крути.
– Какая она мать? Только шипит и злобится. Сколько раз по щекам хлестала, так, что неделями синяки не сходили. И шлангом от стиральной машины. В туалете запирала на целый день. А сама с дядьками водку пила. Зато в твой выходной цыпочку из себя изображала.
– Ты же молчала. Откуда мне про всё это знать, если с работы домой, из дома на работу?
– Попробуй, тебе скажи. Она бы меня до смерти забила.
– Ты-то хоть не злобься. Чего напраслину возводить? Мать как мать. Она вас родила, грудью вскормила. Нехорошо так. Ведь если ты правду говоришь – меня к расстрелу приговаривать нужно. Получатся, я ей волю дал, стервозность не разглядел. Всю жизнь потакал прихотям. Думал – девчушка совсем: молодая, зелёная. Подрастёт – поймёт, что к чему. Не поняла. Семнадцать лет с ней мучился. Любил. Любил я её, Настя, слышишь! И сейчас люблю. За что? Потому что дурак. А простофиль и наивных олухов нужно лечить. А ты – Витьку люблю. Кого там любить-то? Тьфу, балбес-недомерок. Из всего организма только корень и вырос. Посмотрим ещё, что от такого наглого жеребца родится. Давай с тобой пари заключим. Нет, на детей нельзя спорить. Кто будет, тот и будет.
– Пап, там Витька идёт. Кажется к нам.
– Мало ли куда он прётся. Засияла, обрадовалась. Нечего лыбиться. Вопрос решённый. Нам такой подарочек даром не нать.
– Это тебе, тебе ничего не нужно, кроме твоей Лизоньки, которая спит с каждым встречным и поперечным.
– Цыц у меня! Ты её за ноги держала? И я не держал. Ты что, сомневаешься в моём отцовстве? Как же тебе не стыдно. Гуляет, собака, не спорю. Но ни разу с поличным поймана не была. Вру. Вру, Настька. Принесла однажды неприличную болезнь. Было дело. Сказала, что в бане подхватила. Может и правда в бане? А презервативы в кошельке? У Зойки в квартире голая и пьяная спала, а на кухне мужик в трусах курил. Боже, о чём я с тобой, дочь, говорю? Ты же ребёнок. Ага, жеребёнок. У которого непорочная беременность от святого духа. Витька не в счёт, он говорит, что его там не было. Любишь, значит? Тогда ещё наливай. Запутали вы меня, бабы. Совсем запутали. А у Егорки моё отчество будет. Так и знай. Иди, открой, стучит кто-то.
– Говорила тебе, Витька идёт. Сам ему открывай. Видеть не могу паразита.
– Ой, ли? И открою. Мигом у меня в глаз получит, стервец.
– Какого тебе ещё дьявола нужно, женишок?
– Антон, я зайду?
– Какой я тебе Антон? Тоже мне, друга нашёл, Антон Петрович меня зовут.
– Антон Петрович, я зайду, дело есть.
– Нечего делать, пол намыт. Мы обо всём поговорили.
– Перед Настюхой извиниться хочу. Подумал я тут. Короче, мой косяк, признаюсь.
– Чего ты мне голову морочишь?
– Ребёнок, говорю, мой. Слабость я проявил, боялся, что батька глаз на жопу натянет. Вот бутылку принёс, давай с тобой мировую выпьем.
– Нужна мне твоя мировая, как рыбке зонтик. Откуда мне знать, что за причина заставила тебя за пару часов мнение изменить? Не верю тебе. Не верю и всё. Ты мою Настеньку рыдать заставил, паршивец. Беременную женщину. А Егорка вместе с ней страдал. Думаешь, после всего этого я с тобой мировую пить буду?
– Какой ещё Егорка.
– Сын твой, то есть мой, я же его усыновлю. А ты предатель и трус. Проваливай.
– Папулечка, ну пусть зайдёт.
– Пойми, дочь, кто один раз предал, тот не остановится. Конечно, тебе решать. Заходи, кайся, иуда.
– Антон, я честно люблю твою дочь.
– Ну да, Витёк любит дочь Антона. Прикольно. Продолжай.
– Приходите завтра вечером. Батю я ещё не видел, а с мамкой договорился. Вместе и решим. В жизни всё нужно попробовать. Женюсь, там видно будет.
– Как у тебя просто: женюсь, разведусь, мой, не мой. Намаешься ты с ним, Настя, ой намаешься. Помяни моё слово. Этот хлюст почище твоей маменьки сюрпризец. А скажи, Виктор, я для тебя так и буду всегда Антоном?
– Ну, какая разница. Я же не на тебе женюсь.
– Тогда понятно.
На следующий день Настя пришла из школы с опухшим лицом и выдранным до крови клоком волос. Оказывается, её поджидала маменька, каким-то волшебным образом узнавшая о беременности.
Как в этом мире происходит передача информации, непонятно, видимо воздушно-капельным или эфирным путём.
Родительница сверкала зелёными очами, орала на весь посёлок, что вырастила шалаву. Позднее Лиза явилась домой и долго скандалила, что это результат маргинального воспитания папочки, который только и делает, что работает, не думая о том, что малолетняя дочь ложится под каждого встречного, забывая, однако, о личном примере.
Потом мамочка схватилась за сердце, принялась задыхаться. Итоговым действом было выклянчивание денег на бутылку, иначе, мол, придётся тратиться на похороны. Антон не стал спорить, отсчитал гульдены и выпроводил беглую супругу за дверь, предварительно изъяв у неё ключи, за что та выторговала денег ещё на одну бутылку.
Вечером Анотон с Настей пошли к Соболевым. Виктор Николаевна и Татьяна Михайловна ждали гостей. Не сказать, что желанных. В воздухе витало раздражение, зато стол ломился от закусок. Вино нескольких сортов и водка имели в сервировке законное место.
Дальше был допрос с пристрастием. Физиономии малолетних преступников пылали. Настенька обливалась слезьми. С Витька потоками стекал пот.
– Ещё посмотрим, чей это ребёнок. Я разберусь, – подытожила Татьяна Михайловна.
После допроса встал Виктор Николаевич, сжал кулаки и выдал, – цыц, курица. Всё узнала, чего хотела? Теперь заткнись и сядь. Витька, твоя работа?
– Моя.
– Отвечаешь?
– Ато, было дело. Моя женщина.
– Орёл, мужик! Моя школа. Набедокурил – ответь. Жениться согласен?
– А чё, есть другой выход?
– Не юли. Я вопрос задал. Да или нет?
– Да.
– То-то! Сват, принципиальный вопрос решили. Свадьбе быть. Ребёнок наш, – он с пристрастием посмотрел на жену, – наш, сказал. Прошу за стол. Такое дело без обмывки нельзя. А вы, молодежь, прошвырнитесь, проветритесь. Напугала тебя Настенька свекровушка? Погуляй, остынь. Ничего, мне если что жалуйся. Я ей рога пообломаю. Всё, проваливайте. Теперь взрослые вопросы решать будем. Ждём через полтора часа.
Виктор Николаевич говорил, говорил, говорил. У Антона даже голова закружилась. Со свадьбой решили не тянуть. Взять справку. Месяц на подготовку. Жить будут у Соболевых. Такое решение приняли из-за конфликта Настеньки с матерью.
Казалось бы – всё решено, а у Антона на душе кошки скребут. Десятки, сотни маленьких иголочек втыкаются поочерёдно, вызывая жжение и зуд. Не по душе ему Витька. Хамоват, слишком самоуверен, запросто меняет решения. Много чего не так. Только не он женится, дочь замуж собралась.
Свадьбу сыграли без происшествий. Пришлось на торжество разрешить прийти матери. Лиза, как ни странно, вела себя исключительно порядочно, ни разу не нахамила, не задирала Настю, которая, несмотря на это, то и дело вздрагивала, стоило только маменьке направиться в её сторону.
Дальше потекла обычная размеренная жизнь. Настя каждый вечер приходила к папе с полным отчётом. В её рассказах всё было замечательно. Настоящая любовь. Антон улыбался, прижимал доченьку к груди, но не верил, ни единому слову. Интуиция не позволяла.
В справедливости своих предчувствий ему пришлось удостовериться, как только Настеньку положили в клинику на сохранение. Витька словно подменили. Он приходил домой заполночь, а то и под утро, что его родители пытались тщательно скрывать, но шила в мешке не утаить: нашлись охотники, поведали Антону.
Он расстраивался, однако, молчал. Но дочка и без него имела осведомителей. Приходить в больницу Витьку было некогда.
Животик вместе с плодом рос, молодая жена становилась всё более мрачной. Позднее её отпустили на время домой, где разразилась настоящая буря, если не ураган. Соболевы успокаивали девочку всей семьёй, но тщетно. Конфликт принял радикальную форму. Вечером Настя пришла жить к папе.
Антон рвал и метал. Молча. Он устал от шатающейся жены, теперь приобрёл ещё более неприглядную проблему.
– Всё, дочь, с меня довольно. Или ты живёшь со мной, тогда забываем про существование Витька, или иди обратно к мужу.
– Я к нему больше не пойду. Пока я в больнице лежала, он с Иркой Миковой спал, с Ленкой Антоновой и с Валькой Мельниченко.
– Предупреждал – наплачешься. Это порода такая – герой-любовник, альфа самец. Только не нужно давить на жалость. Конечно, ты дочь, но нельзя из меня делать палочку-выручалочку, на которую, то и дело плюют с высокой колокольни.
– Всё, папочка, развод. Не нужен мне такой муж.
– Завтра Витёк пальчиком поманит, ты к нему убежишь.
– Нет. С меня хватит.
– Последний раз иду у тебя на поводу. Ложись спать. Когда обратно в больницу?
– Как почувствую себя плохо.
– Как я об этом узнаю? Мне работу бросить?
– С Катей договорюсь, соседкой снизу. Она всегда дома и телефон у неё есть.
– Беда мне с тобой.
Через неделю Антон перехватил совершенно случайно послание от Витька. Люблю-целую. Вернись – всё прощу. На глаза навернулись слёзы. Он, как последний идиот, влез в интимные отношения двух незрелых особей, которые сами до конца не понимают – чего хотят.
– Это что, дочь?
– Письмо.
– Я предупреждал, что последний раз уступаю твоим капризам? Ты меня убеждала, что решение окончательное, обжалованию не подлежит. Зачем в этот бред втягиваешь меня? Вы помиритесь, я останусь виноват. Тебе всё равно, кто и что думает про отца?
– Витя на меня обиделся. Я тоже виновата. Он больше не будет.
– Будет, глупая. Будет. И тебя будет, и твоих подруг, и знакомых, и даже незнакомых тоже будет. Потому, что инстинкт самца неистребим. У мужчины, Настенька, две головы. У каждой из них свой мозг. Одновременно они никогда не включаются – питания не хватает. Витёк умеет мыслить только нижним мозгом. Неужели тебе это непонятно? За что мне всё это? Вот что значит – дочка без матери росла. Сколько таких писем получила?
– Три. Это четвёртое.
– Собирайся. Отправляйся к мужу. Сама страдаешь, меня мучаешь. Видно, чтобы понять, что есть что, нужно об это лбом хряпнуться. До крови. Главное, чтобы после этого мозги целыми остались. И душой не повредилась.
– Спасибо, папочка! Ты у меня самый лучший.
Две недели прошли спокойно. Две недели. Потом Настеньку увезла скорая помощь с родильными схватками. Вес у Настеньки был сорок килограммов. Девочка-тростиночка. Родила четырёхкилограммовую дочку. Сама родила. Как малютка в ней помещалась?
Витёк опять успел отличиться на ниве любовных похождений: несколько дней без перерыва в кампании друзей и подруг обмывал ножки. К тому времени школьные стены для него остались позади, работать не было желания. С такими же свободными мальчиками и девочками он мотался без дела на машинах друзей, ночуя, где придётся. Чем они занимались, кроме него никто не ведает.
Настенька нервничала, ревела не переставая. Всё же Витёк собрал силу воли в кулак, прикатил на свидание в родильный дом с другом и двумя подругами, одна из которых всё время висла на его шее. Наверно очень устала.
В тот раз молодожёны крупно повздорили. Девочка отказалась показать ему ребёнка, не подходила больше к окну. Оскорблённый муж обиделся, больше не приходил.
Подошло время выписки. Настя требовала, чтобы Антон забрал её домой, не дожидаясь мужа, много плакала. У неё пропало молоко, которого и без того были капли. Пришлось увезти девочку тайно в дом отца. Конечно, были цветы, конфеты для медсестёр: не было папы ребёнка.
Машенька вела себя беспокойно, не спала ночами. Этого следовало ожидать. Груднички чувствуют состояние родительницы. Малюсенькая бледная девочка, ребёнок, которому время играть в куклы, надо же – мама, сидела, поджав ноги на кресле с большими наушниками, задумчиво грызла яблоко, неподвижно уставившись в одну точку. В кроватке потешно почмокивала соской Машенька. Дочки-матери. У одной нет отца, у другой матери.
Что делать со всем этим большим семейством? Настенька, Семён, Машенька. Работа, дом.
Антону приходилось вставать несколько раз ночью, готовить смесь, потому, что уставшая девочка не слышала своего ребёнка. Стирка, готовка, глажка, уборка: всем этим пришлось заниматься ночами.
Витёк осаждал квартиру, требовал предоставить ему право видеть дочку. Вёл себя нагло, агрессивно. Грозился подать заявление в суд.
Антон понимал, что создавшееся положение шаткое, рано или поздно нарыв созреет и прорвётся. Он был нормальным отцом, поэтому безоговорочно принимал сторону дочери.
Через две недели в очередной раз состоялось примирение сторон и очередной переезд. Естественно, виноватым и крайним во всех передрягах назначили Антона. Он был отлучён от внучки, подвергнут остракизму. Внутри что-то болезненное бурлило, готовое закипеть.
Возможно, сказалось нервное напряжение. В выходные Антон с самого утра садился в обнимку с бутылкой. Сын был предоставлен сам себе. На мужчину напала плаксивость. Он разговаривал сам с собой, принимал то одну сторону, то другую, совершенно не понимая, как жить дальше. В дополнение ко всем неприятностям, опять активизировалась Лиза, требуя денег.
Неужели эта карусель никогда не закончится, думал Антон? Явный перебор. В конце концов, нужно рубить этот узел, освобождаясь от негатива. Но как? Решения не было.
