Валерий Столыпин
За полчаса до любви
– Конечно, люблю. Особенно приключения.
– Представь, что прочитал десять страниц, добрался до интересного эпизода и залез в конец повествования, чтобы постичь суть рассказа. В книге триста страниц. Или пятьсот: приключения, диалоги, эмоции, чувства, интриги. А ты, торопыга, прочёл только двадцать. Да, кое-что ты узнал, слизнул капельку, но не распробовал, не познал послевкусие. Когда успокоишься, завтра, начнём с азов – с поцелуев. Открою тайну – это увлекательнейшее из путешествий. То, чем мы занимались только что, должно было открыться в конце, когда несколько раз прочитано, прочувствовано и понято всё произведение.
– Но ведь мы не читаем, это другое.
– Ты глотаешь, малыш, а впечатления нужно смаковать по малой крохе. Сегодня не буду тебя останавливать: объедайся. Рассуждать о том, что пока тебе неведомо, бессмысленно. Мужчина не способен думать головой, когда влюблён. Для полноценного функционирования мозга недостаточно крови. Ведь ты влюблён в меня?
– Конечно, Анжелочка! Могу повторить это тысячу раз.
– Тогда в бой. Возьми всё, до чего дотянешься. Смотри – не объешься.
С этими словами женщина включила ночник.
Сашка сопел и извивался, пробуя любимую на вкус со всех сторон. Он считал, что любовь и секс – одно и то же. Анжелика не спешила его разубеждать, потакая любым, даже очень смелым желаниям, – искренние ласки, трогательная нежность, честные до конца поступки, сколь бы развратными не выглядели – всегда целомудренны. Запомни это. Любовь и похоть обитают в разных мирах.
Им было хорошо вдвоём, очень хорошо, чем бы ни занимались, что бы ни делали.
Сашка при каждой встрече говорил о любви, строил планы на вечность. Анжелика неизменно улыбалась, но как-то отстранённо, грустно
– Опять ты торопишься, малыш. Как же ты мне дорог! Но жизнь не сказка: не придумывай того, что ещё не прочитано, о чём не ведаешь. Жизнь соткана из случайностей, порой нелогичных, противоестественных. Поступки, действия – каждое движение души и тела имеют последствия, порой непредвиденные, жестокие и страшные. Но даже их нет смысла бояться. Всё, что случилось – уже произошло, второй попытки не будет.
– Мне не нужна вторая попытка. У меня есть ты, этого достаточно, чтобы быть счастливым.
– Знаешь, Сашко, есть в одной песне такие слова, – всё, что нам нужно – только любовь. Ты тоже так думаешь?
– Я тебя люблю, это факт. Тебя мне достаточно, однозначно.
– Я тоже так думала, когда выскакивала замуж за человека, который казался мне идеалом. Розовые очки, скрывающие от влюблённых правду. На самом деле всё не так как реальности. Скорее всего влюблённость – иллюзия, виртуальная реальность, галлюуинация. Возбуждённый гормонами человек склонен принимать примитивные химические сигналы организма за позывные души, что не одно и то же, а зависимость от действия эмоциональных наркотиков – за глубокие романтические чувства. Никогда не делай, Сашко, резких движений, они заставляют нас принимать ошибочные решения. Разум способен временно уступить инстинкту под действием вожделения, это нормально. Разумные существа не создавали бы семьи, не воспитывали детей, если бы природа не обманывала нас влюблённостью, что не выгодно в принципе. Правильнее так – оплодотворил привлекательную самочку, передал потомству генетический код, и забыл о её существовании. Эгоизм лежит в основе жизни даже у бактерий. Жрать, доминировать и размножаться – других потребностей у мужчины природа не предусмотрела, но научилась временно отключать у влюблённых способность мыслить логично. Ты влюблён в меня, Сашко?
– Да, да, да! И ты это знаешь. Я не могу, не хочу жить без тебя. Давай поженимся.
– Глупышка. Мне двадцать семь, тебе двадцать. Женщины стареют быстрее мужчин. У меня никогда не будет детей, увы, ты до конца дней будешь мечтать о наследнике. Через три года тебя станет раздражать моё тело, это физиология, через пять – начнёшь меня тихо ненавидеть, но не сможешь бросить, потому, что привык и во многом обязан. Если не решишься на развод – испортишь себе и мне жизнь упрёками, претензиями, скандалами. Но ведь и я тоже личность. Слышал о фразе – нашла коса на камень? Именно тот случай. Оставь надежду на вечные и бесконечные отношения. Лови момент, пока внутри у меня горячо и сыро, пока иллюзия счастья похожа на реальную жизнь, а жизнь на иллюзию нескончаемого благополучия. Люби, сколько сможешь, на весь этот срок я твоя.
– Сомневаешься во мне, в моём постоянстве и верности, считаешь меня недоумком? Я не такой и докажу это!
– Конечно, нет, любимый, у меня нет повода сомневаться в том, что ты настоящий мужчина, но мировоззрение меняется независимо от чувств, вслед за обстоятельствами. Ум обязан сопоставлять и сомневаться. То, что сегодня кажется истиной, завтра может оказаться бредом. Давай жить здесь и сейчас.
Они жили и любили друг друга, по возможности скрывая отношения от посторонних, на этом настаивала Анжелика. Мудрый дядя Лёня всё знал, но не препятствовал, напротив, завидовал внуку: не каждому дано любить женщину, знающую себе цену, уважающую при этом личность партнёра.
Как только Елизавета Капитоновна гасила свет, Сашка пробирался задами через сад и лез через окно к любимой. Почти каждая ночь превращалась в праздник, длящийся до рассвета.
Сашка мечтал о том времени, когда любимая поймёт – его чувства глубоки и постоянны, но она медлила, хотя для упрямства, как считал юноша, не было причин.
Получив диплом, Анжелика тихо съехала, предупредив лишь хозяйку дома, оставив для Сашки записку – “Не скучай, не злись. Ты молод. Найди девушку, которая сделает тебя счастливым, подарит наследника. Впереди у тебя много интересного. Помни – никогда не торопись, читай каждую страницу судьбы вдумчиво, внимательно. Думаю, ты меня простишь и поймёшь: не сейчас – позже. Прощай! Твоя Анжелика”.
Сашка страдал долго – месяца три, клялся до конца дней хранить верность Анжелике, потом встретил Веронику, девчонку с оленьими глазами, которая напомнила ему потерянную навсегда любовь, молчунью, рукодельницу и большую умницу.
Дядя Лёня внезапно умер. Дом перешёл по наследству его дочери. Сашка уже был женат на Веронике, у них родилась дочь.
Сашка переехал в город, где жили родители, случайно обнаружил конверт с фотографиями Анжелики, перебирая папки с документами и старые альбомы.
Удивительно, но сердце молчало. Мудрая женщина всё знала наперёд: влюблённость и любовь – не одно и то же.
Позови, позови, позови…
над мыслями я не властен
я в них и горел и гас
когда меня спросят о счастье,
я буду молчать
о нас…
Саша Мисанова
Закат из тюбиков с красками выдавливал на пейзажное полотно сочные эмали, набрасывал переливами, перьями, пятнами, разноцветными тенями, подсвечивал заревом догорающего светила облака, устраивал подобие лазерного шоу.
С балкона однокомнатной квартиры на пятом этаже, где жил Огурец, открывался сказочный вид: буквально под домом росла черёмуховая роща, за ней, на пригорке, озеро, дальше хвойный лес.
Вовка Гуров, для своих Огурец, жил в этой квартире один. Родители его умерли по причине беспробудного пьянства, родственники вели себя так, словно их никогда не было. Юноша был предоставлен сам себе.
Здесь всегда было шумно. Школьные друзья приходили по поводу и просто так, пили вино и пиво, обсуждали планы и новости, делились сомнениями, радостями, влюблялись, ссорились.
Хозяин квартиры фанател от фотографии, ловко играл на гитаре, вдохновенно пел баллады и романсы, замечательно готовил, был мускулист, симпатичен, пользовался неограниченной популярностью у девчонок.
Без преувеличения можно было сказать – перецеловал он в этой компании всех подружек, но, ни на кого из них не запал серьёзно. Более того – Вовка в свои двадцать три года был невинным как агнец, хотя ночевать у него девчонки оставались довольно часто: любили поплакаться ему в жилетку, вывернуть наизнанку душу, выплеснуть горький осадок.
Подруги запросто доверяли Огурцу сердечные проблемы, сокровенные мечты, интимные тайны, даже такие, какими нельзя было поделиться с подружкой и мамой, без стеснения спали с ним под одним одеялом, стирали его одежду, прибирались.
Целовался он больше из любопытства и ещё для того, чтобы не донимали расспросами друзья. Сам процесс ему в принципе нравился, но не зажигал: видно время не пришло для серьёзных чувств и деликатных отношений: гитара и фотоаппарат – другое дело.
В своей компании он никогда не был лидером, не стремился выделиться, не курил, не пил пиво, был тих, покладист и скромен. Втайне почти все девочки, постоянно гостящие здесь, мечтали видеть его мужем.
Цыганская жизнь Огурца нисколько не тяготила, он был открыт для всех. Даже когда Вовка был в институте или на практике в доме обязательно кто-то жил.
Стены квартиры были снизу доверху оклеены фотографиями, в ванной комнате оборудована лаборатория. Мебели, кроме стола и единственной табуретки не было, спал он на поролоновом матрасе, который утром сворачивал и прятал в кладовку.
Практически вся Вовкина жизнь была сосредоточена на этом пятачке, площадью в сорок квадратных метров, включая коридор и балкон.
Учился Огурец в престижном столичном институте, причём успешно, потому знал, что за этими унылыми прокуренными стенами существует другая жизнь, в которой можно найти достойное место, но желания что-либо менять не было.
Его всё устраивало, особенно возможность документировать жизнь класса (время шло, ребята взрослели, но ядро компании составляли одноклассники) и отсутствие забот. Вовка не только фотографировал, но и вёл дневник, только втайне от всех. Ещё он писал стихи, которые тоже никому не показывал, считая это занятием недостойным.
Однажды, когда ребята несколько часов кряду не позволяли ему выпустить из рук гитару, у него на плече расплакалась, расчувствовалась рыжая девчонка, которую Огурец видел впервые.
Он был удивлён, невольно проявил трогательную сентиментальность, нежно прижал голову пигалицы к груди, а когда успокоил – заглянул в заплаканные глаза с зелёным отливом.
С тех пор Вероника приходила к нему часто, почти ежедневно. Девочка усаживалась на пол, поджав под себя ноги или обхватив колени, внимательно наблюдала за Вовкой, чем бы тот ни занимался, и пыталась поймать его взгляд.
Она никогда с ним не заговаривала, просто смотрела, но как…
– Огурец, – шептали ему парни, – ты что, слепой? Она же всухомятку тебя прожевала. Будь мужиком – сделай хоть что-нибудь, поцелуй для начала что ли. Высохнет ведь девка.
Вовка не умел флиртовать и знакомиться, инициатива всегда исходила от девочек, но друзья не давали прохода, поэтому он заговорил первый, – хочу сделать твой портрет, поможешь?
Вероника покраснела до кончиков волос, что на сметано-белой коже было слишком заметно, смущённо прикрыла рот ладонями, но глазами выразила согласие.
– Господа, – громко провозгласил Огурец, – сердечная просьба: прибираемся, проветриваем помещение и все в сад. На сегодня дискотека закончена. Жду вас завтра как обычно. Извините, если что не так. У нас с Вероникой деловое свидание.
Компания зашумела, зашевелилась, зашушукала. Мальчишки бросали в Вовкину сторону циничные взгляды, прыскали в кулаки, имея в виду нескромные предположения, не имеющие под собой почвы.
Ему было безразлично: творческий процесс завораживал.
Часа три Огурец мучил девочку, заставляя стоять и сидеть в неудобных позах, оголять коленки и плечи, улыбаться, грустить, плакать. Последнее у Вероники получалось особенно трогательно. Результатом совместной деятельности были три плёнки негативов.
Проводив гостью, Вовка всю ночь просидел в лаборатории. Утром на стене красовалась целая галерея из чёрно-белых снимков большого размера, профессионально наклеенных на оргалит.
Толи Огурец был молодец, то ли Вероника исключительно фотогенична, но снимки были шедевральные, особенно один, где девочка с игриво оголённым плечиком, слегка наклонив голову, теребила указательным пальчиком непослушный локон, лукаво поглядывая на зрителя.
Кто бы теперь поверил, что между Вовкой и рыжей нимфой ничего не было.
Мальчишки одобрительно хлопали фотографа по плечу, намекая на нечто пикантное, девчонки ревновали: ни одна из них не была удостоена персональной выставки.
Когда все разошлись, Вовка попросил Веронику остаться, что вызвало ещё большее подозрение.
– Ты ничего не сказала. Понравилось, нет?
– Не знаю. Я не смотрела, мне стыдно. Зачем повесил вот это, с плечом… будто я тебя соблазняю?
– Разве нет? Все думают, что у нас с тобой всё было, а мы даже не целовались. Разве ты не за этим приходишь?
– Да. То есть, нет, я любуюсь тобой, что в этом постыдного?
– И всё? Может быть нам того… поцеловаться для начала?
– Я бы очень этого хотела, но ведь ты не любишь меня, даже не стараешься приблизиться, понять.
– Поцелуй, это же так целомудренно. Я же не предлагаю тебе секс или замужество.
– Нет, Вова, без любви не могу.
– Ну, не знаю. Ты же видишь, в этом доме все целуются. Просто так. Что в этом плохого? Мы же взрослые.
После этого разговора Вероника перестала ходить. О ней напоминали лишь фотографии на стене, на которые Огурец обращал внимание только тогда, когда ему было особенно плохо, а такое случалось, но без ностальгии, как на текущую творческую веху, позволившую познать ещё одну грань бытия.
Жизнь – не пряник, будни полны проблем и трагедий, от которых не так просто увернуться, сколько ни старайся.
У того портрета, это Огурец обнаружил позднее, была одна удивительная особенность: зритель мог смотреть на него из любой точки – девочка смотрела в глаза, вызывая душевное волнение.
– Ерунда, – успокаивал себя Вовка, – это иллюзия, глюки. Какого чёрта я её не поцеловал тогда, не пришлось бы теперь нервничать? Вероника мне просто мстит. А ведь она действительно прехорошенькая. Почему я раньше это не замечал?
Портрет жил своей жизнью, Огурец своей – отдельной, но отделаться от назойливого внимания, от постоянно следящего за ним взгляда, уже не мог.
Можно было снять портрет, убрать в кладовку, но ведь это был шедевр. Второй такой создать не получалось.
“Хочешь, я тебя поцелую?”, крутилось в голове. “Нет”, отвечал невидимый собеседник голосом Вероники. И опять, и вновь. Как заезженная пластинка.
– Чем я перед тобой виноват, девочка, чем, – спрашивал сам у себя Вовка, забросивший гитару, фотоаппарат, кулинарные эксперименты, созерцание закатов, разогнавший к чёртовой матери многолетнюю тусовку, отправивший в костёр дневники и тетради со стихами,– почему не даёшь мне покоя, отнимаешь кислород? Кто ты, зачем, почему появилась в моей никчёмной жизни?
Огурец купил обои, заклеил все снимки, кроме портретов, которые были немым укором, осуждением что ли, непонятно в чём, поставил напротив специально для бесед с Вероникой приобретённое кресло.
Девочка жила почти рядом, через три дома, но Вовка боялся с ней встретиться: вдруг она замужем… или не любит больше… или…
Думы о несбывшихся мечтах терзали, туманили голову. То и дело Вовке снилось, как стоит перед девочкой на коленях, как молит о прощении, предлагает руку и сердце, но Вероника горда, непреклонна.
– Ты же этого не хотел, – упрекает она во сне и испаряется как утренний туман.
Огурец просыпался в поту с учащённым сердцебиением, поворачивался к портрету, – прости! Прости меня, Вероника! Как же я был неправ, как глуп и равнодушен! Наверно я и тогда любил тебя, но девчонок было так много, что разбегались глаза: поцеловать можно было любую. Я же не знал, как мучительны неразделённые чувства. Прости, что причинил тебе боль, если можешь! Позови меня, позови, позови…
Неприглядная бесконечность или каждому своё
Просто всё отложили до лучших времен:
Вот оденется в пурпур и золото клён,
Вот волна поцелует босые ступни,
Вот наступят лучистые снежные дни,
Вот омоет жасмин дождевая вода,
Вот скворцы прилетят, и тогда, и тогда…
Лариса Миллер
– Мне с тобой очень хорошо. Наверно втюрилась как майская кошка. Только знаешь, внутри меня живёт кто-то или что-то, заставляющее чувствовать неудовлетворённость, даже потерю. Ему, или ей, всегда неуютно и одиноко, он боится остаться ни с чем, требует постоянно искать и пробовать, всё, чего не было прежде. Мне кажется, он сильнее меня. Думаешь, я сумасшедшая? Я тебя обнимаю, а он долбит, как дятел: а если это ошибка, наша с тобой встреча, впереди столько впечатляющего и неожиданного? Отчего так неспокойно? Оставь меня. Совсем. Зачем я тебе? Может, понемногу успокоюсь.
– Не шути так со мной. Зачем? Ты же видишь, я люблю тебя.
– Потому и прошу не рассчитывать на мои чувства всерьёз, забыть, словно ничего не было, чтобы потом не жалеть. Нет во мне постоянства. Увлеклась, а сама боюсь – не приклеиться бы насмерть к твоей медовой приманке, словно муха на липкую ленту. Нет ничего ужаснее мятущейся души. Я знаю, о чём говорю. Сколько помню себя, столько и страдаю: с собой не могу ужиться, от себя бегу; сочиняю в мечтах будущее счастье, а догнать его не в силах. Наверно лень и сомнение, опасение, что размениваюсь на мелочи, упускаю неведомое, но основное, главное. Разве не заметил ты, что я постоянно скучаю, сама не знаю отчего. Всё не так, как хочется, и срастись с таким несовпадением желаемого с действительностью, ужиться с ним, я не в силах. Потому и ищу, сама не знаю чего.
– Ведь нашла уже. Я твоё счастье, неужели ещё не поняла? Человек обречён на вечное одиночество, но вместе его легче пережить, радуя друг друга поочерёдно, не давая ему вцепиться, увлекаясь и отвлекая увлекательными и интересными житейскими мелочами, без которых не может быть покоя. Живут же люди в радости и согласии: чем же мы хуже?
– Семья, наверно, извини, не для меня. Это постоянство, это бремя скучных забот, это рутина, однообразие, скука. Моя сестра, девчонкой ещё, знаешь, какая она весёлая была, а замуж вышла и прокисла, как перестоявшая простокваша, до горечи: обабилась сразу, в мелочных заботах увязла. Обоссаные пелёнки, грязные подштаники, кастрюли, скачки по магазинам в надежде чего-нибудь пожрать купить, чтобы накормить мальцов и его – хозяина; приборки, вечные подсчёты скудных копеек, которые на что хочется, не потратишь – экономить надо. Не хочу всю жизнь беречь да выгадывать. Пусть немного, но на широкую ногу пожить, ничего не жалея.
– Я тоже люблю шикануть, лишний пар сбросить, только от этого удовольствие всегда меньше стоимости: промотал, а забыть не выходит, через время наваливаются беспокойство и пустота, да ещё сожаление, что зря потратился. Когда за душой ни шиша, жизнь не в радость. Это как уплыть в тёмную ночь, не зная направления движения – наугад. Я хочу видеть цель, знать, зачем плыву, а главное – для чего отправился в путь. Мне семья нужна, я привык жить сообща, вместе. Так интереснее и легче.
– А я-то для чего? Чтобы нарожать полный дом нищеты, как мамка моя? Ты так не жил, когда вечно в обносках, доставшихся от старших.
– Мы тоже не барствовали. От мальчишек обносков не остаётся – вся одежда в клочья, а жрать всегда хотелось, хотя и не голодали. Наверно росли слишком быстро.
– Еды у нас вдоволь было, только её заработать нужно. Не всегда времени хватало, чтобы уроки выучить, не говоря об остальном. С настоящим голодом я в училище познакомилась. Одному проще прожить и делиться ни с кем не нужно. В любовь поиграть я не против, только не всерьёз. Всякие там переживания – бред, куда лучше без них. Стучит в висках – подари свои эмоции, отдайся, но с оглядкой, чтобы вернуть потом многократно, пока партнер под впечатлением и щедрый. Cтрадать, переживать – мне вся эта хрень ни к чему. Я сама по себе: куда ветер дует, туда и плыву, пока не надоест. Потом новую цель ищу.
– Значит, уже надоел?
– Ну, почему? Я так не говорила. Ты интересный, занятный. Только это ни о чём, ни на что серьёзное не рассчитывай.
– Так не умею.
– Учись… или уходи сразу. Пока не надоест – поиграем, а что наскучишь – это точно. Я знаю. Мой братишка каждую неделю девчонок менял. Каждый раз говорил, будто последняя женщина всегда самая сладкая, а потом про неё забывал, даже не вспоминал никогда. Как только ненароком встретит зовущий или завлекающий взгляд, воспламенится, сияет, как медный пятак, а сгорает в один момент, стоит только до сладкого добраться. Вы, мужики, все одинаковые – сорвёте первый цвет и поминай как звали.
– Я не такой: постоянство люблю, определённость. Иначе тоскливо, когда не знаешь, что дальше ждёт. По жизни привык быть стайером. Люблю, когда двигаешься сосредоточенно, легко и долго. Учиться жить нужно вместе, тогда точно всё получится.
– Нет в тебе, Антоха, полёта. Приземлённый ты какой-то, предсказуемый. Я от тебя быстро устану, заскучаю и убегу, так и знай. Ничего обещать не буду. Пока горячо и вдохновляет – на что угодно согласна. Сейчас мне с тобой замечательно, просто сказка венского леса. Хочется забраться вдвоём на корабль без матросов и плыть… всё равно куда, лишь бы до поры никого постороннего рядом не было.
– Так поплыли…
– То в сказке. У тебя не, только корабля – лодки ветхой нет. Мы с тобой на волнах в твоей кровати кататься будем, пока не надоест, потом уснём, если позволишь. Больно уж ты жаден на любовь. Оголодал, милый мой старатель.
Лиза засмеялась, запустила руку под одеяло, нырнула туда с головой следом.
То, что случилось дальше, было безумно замечательно: словно переступили за грань реальности, испытали нечто, не связанное с бренным телом и рассудком. Россыпи звёзд, парение в ореоле оттенков красного, кружение в вышине и… и внезапное падение.
Что-то внутри тела расширялось, испытывало непомерное сопротивление, заставляло стремиться вглубь. В мозгу крутилась короткая ритмичная мелодия, отбивая последовательные такты, связанные с направлением движения туда и обратно.
Антон поплыл, всё глубже утопая в искрах малинового свечения, чувствуя запах вожделения и растекающуюся под ним влагу. Сердце колотилось, сбивалось дыхание, разогретое до температуры огнедышащего мартена.
Воздух вокруг превратился в застывающий, но ещё подвижный гель, и всё его существо сосредоточилось в одной единственной точке, которая размером уже превосходила его самого.
Казалось, ещё мгновение и он растворится в океане тёплого пульсирующего мира, впустившего его в своё влажное пространство. Далее последовал взрыв, многократно усиленный эхом спазмов и… темнота… далее физическое бессилие, тщетная попытка отдышаться, струи стекающего горячего пота.
Неужели единственно из-за этого фантастического полёта, чтобы повторять его из раза в раз, не важно, с кем, Лиза готова всю жизнь путешествовать по разным кроватям и мирам? Это же глупо. В жизни важны тишина, доверие и предсказуемость.
Невозможно быть счастливым и довольным всегда. Постоянное возбуждение разочарует быстрее, чем простая бесхитростная жизнь во имя и во благо любимого. Отдавая, так уж выходит, получаешь прибыль вдвойне. Жертвуешь с радостью и принимаешь с благодарностью, создавая и накапливая.
Нужда друг в друге становится непрерывной.
Насытившись в очередной раз, парочка заснула в изнеможении. Счастливые, утомлённые и потные, обнявшись, сжавшись в единую плоть, растворившись в целом, боясь отпустить, чтобы не расплескать, не утерять ни капли, ни вздоха, сопя прижатыми носами и чувствуя движение ресниц, они растворились в обоюдном ощущении безразмерного счастья.
Через несколько минут Антон вздрогнул, ощупал подружку, словно скаредный хозяин доставшееся ему добро, изучил каждый миллиметр до боли родного, но по-прежнему незнакомого, потрясающе-влекущего тела.
Он чувствовал, что уже соскучился, словно расставание длилось слишком долго, немыслимо разделив его с Лизой в пространстве и времени.
Не было сил томиться в ожидании следующей встречи
Антон раз будил Лизу: сначала робко, затем уверенно и настойчиво, проник языком в расщелину сладких губ, лаская упругие окружности, дрожа всем телом, наливающимся желанием полного единения.
Лиза поддалась: сначала нехотя, словно уступая нежеланной настойчивости, затем её пульс застучал в унисон, дыхание согрелось, пока не стало требовательным и горячим. Ногти девушки больно впились в его спину, бедра разошлись в стороны, приглашая и требуя.
Природа предусмотрела всё, щедро снабдив нас инструментами вожделения, заставляя раскрываться навстречу любви и впускать в самые потаённые уголки, не зная стыда, забывая о последствиях.
Молодые вновь слились в едином экстазе, забыв обо всём и обо всех. Они с удовольствием и страстью пили восхитительный, пьянящий коктейль наслаждения, объединённые телами, синхронным движением и едиными ритмами…
Вскоре забылись, измождённые… ненадолго. Позже множество раз повторяли один и тот же урок, одни и те же движения, но так и не достигли насыщения.
Это молодость.
Антон мечтал о большой любви, рассматривал отношения как начало бесконечно счастливого любовного романа . Лиза думала лишь о непрерывном, растущем вожделении.
Глобальное несовпадение целей один хочет построить дом и жить в нём, другому важен лишь воздух этого строения с открытыми настежь окнами пропитанный ароматами пряных трав, но именно сегодня, именно сейчас.
Лиза чувствовала и знала. Что никогда не променяет праздничное свечение бескрайней фестивальной жизни на приземлённую близость одного человека, пусть даже самого распрекрасного.
Это, считала она, как собирать букет на цветущей поляне, манящей изобилием, разнообразием форм и красок, только из оранжевых лютиков: рука сама, без спроса, сорвёт белоснежную ромашку и фиолетовый колокольчик, а к ним присовокупит яркое многоцветье всего распустившегося и благоухающего, на что обращают внимание полосатая пчела и мохнатый шмель.
Одни люди ищут постоянство, другие – разнообразие. В том и суть жизни: ничто не должно остаться без внимания.
А цветок – он для всех, кто воспринимает органами чувств объём, цвет, запах и вкус. Он возбуждает каждого и любой ощутивший или увидевший притягательную красоту желает прикоснуться к таинству совершенства, пока оно свежо и податливо отвечает на притяжение, обнажая в любовном танце потаённые секреты запретных пределов.
Мы настойчиво ожидаем чего-то необыкновенного, которое должно произойти в ближайшее время, возможно сейчас, но оно всё не случается, пробегает мимо, не замечая нас, к кому-то иному, о ком мы даже не догадываемся. Впрочем. он тоже…
Мы не можем думать обо всём и обо всех, наши чувства закипают от того, кто безмерно дорог именно сейчас, в это мгновение, кто готов разделить наши эмоции, чувства, мысли и саму жизнь.
Любовь, даже когда её бесконечно много, впрочем, если много – ещё сильнее, порождает неудовлетворённость и объект чувств тем сильнее манит, чем чаще держишь его в объятиях.
Он, любимый, большой, всеобъемлющий, но его всегда недостаточно – всегда хочется новее, сильнее и крепче.
Любовь – сильнейший наркотик, увы, вызывающий стойкое привыкание. Он требует постоянного увеличения дозы кайфа. Однако всегда у кого-то из пары вырабатывается иммунитет или усталость, вызывающая раздражение.
И тогда… и тогда влюблённый способен остыть, лаская мыслями совершенно другого, о ком мы ничего не знаем, а узнав, мучаемся душой, от которой грубо оторвали окровавленный клок, который болит, хоть и не принадлежит нам больше.
Очень болит.
А жизнь… жизнь всё равно продолжается.
Жизнь не способна награждать или наказывать. Она нейтральна по отношению к нашему выбору и нашим поступкам. Выводы мы делаем сами, а после казним или милуем, иногда мучаясь от принятого решения, но, не отступая, чтобы не ранить себя повторно за излишне эмоциональное или поспешно принятое суждение.
Жизнь лишь ухмыльнётся слегка, оставив всё как есть на наше усмотрение, что не помешает впоследствии вновь наступить на те же самые грабли, потом страдать от тех же переживаний.
А Лиза… Лизу подобные мелочи совсем не беспокоили.
После феерической ночи она с лёгким сердцем отправлялась на другое свидание, легко и страстно влюблялась, оставалась с новым другом на ночь, а когда понимала, что тот надоел, снова шла к Антону, который всё ждал и ждал, когда же Лиза повзрослеет, когда поймёт.
Увы, Лиза так ничего и не поняла…
