Валерий Горелов
Колкая малина. Книга вторая

Проходят

Продали икону, просто по капризу,
И мимоходом выгнали собаку со двора.
Тут исполняли театральную репризу,
Жонглируя и громко хохоча.

Набежали люди, слетелась гопота,
И на перекрёстке заело светофор.
Атмосферу грел запах чеснока,
И всех вокруг тянуло в этот форс-мажор.

Били в барабаны без смысла и без пауз,
Кто-то по асфальту волок виолончель.
Тот, что был одет как хитрый Микки-Маус,
Марсельезу выдувал в пастушечью свирель.

Вот так проходят мирные протесты
С Петрушкой, Звездочётом и Федькой-толмачом.
Всё это из репризы превращалось в квесты
И завершалось общим куражом.

Бабе-яге метлу сломали пополам,
А бессмертному Кощею в дыню настучали.
Они, наверное, слишком эротично хохотали
И починке светофора сознательно мешали.

Так проходят мирные протесты,
Как сказочно-чесночный карнавал.
Они там, может быть, и пишут манифесты,
Только их никто ни разу не читал.

Киножурнал

Был такой киножурнал для пионеров,
И назывался он «Хочу всё знать»;
Никуда не денешься от новых интерьеров,
Но тоже бы хотелось по существу вникать.

Я сегодня поздно лягу спать,
Пусть ноет голова и ломит спину,
Я хочу все новости узнать,
А не как обычно – только половину.

Хочу узнать, где выросло,
Где сгнило, как там Африка, Лаос и Аргентина,
Что вражье радио про нас наговорило,
И как там, в северных районах Сахалина.

Кого звездой Героя наградили,
Как там в Думе, Раде и в Госдепе,
Сколько за неделю от ковида схоронили,
И что нового в отечественном рэпе.

Хочу послушать федеральные каналы
И чётко уяснить, кто пропагандон,
Как разбирают в экономике завалы,
И кто на самом деле кокаиновый барон.

Откуда появляется желанье узнавать?
Возможно, что-то хочется по-новому начать,
Но это вредно, как курить и выпивать,
А неудобные вопросы опасно задавать.

Методы

Для достижения целей есть разные пути,
Важно только метод правильный избрать,
Который и сумеет к триумфу привести,
Ведь можно залечить, а можно принуждать.

Хороший метод залечения мозгов
Называется научный коммунизм,
Он состоит из миллионов разных слов
И прославляет бытовой каннибализм.

Но есть испытанный подход – это принуждение,
И пусть антинаучно, но традиционно
Уметь силой пропихать своё решение
И смачно наплевать, что это незаконно.

У обоих методов есть общая история,
И хоть каждый своим способом пытался обобрать,
У них была одна и та же бутафория:
Как соотносить нравственность и власть?

Историческая личность – как блин на сковородке,
То ли не дожарится, то ли подгорит,
Ведь желанье властвовать – от зуда и чесотки,
И, как ни извернуться, – власть всегда в кредит.

Она за обещания и за понимание
Без всяких запятых и многоточий.
А у того уже в мозгу заболевание,
Что только смерть лишает полномочий.

Мстители

Где мелко трусятся, там много рассуждают,
Перешёптывая шёпот темноты.
Там тени за живое принимают,
Исполняя право куриной слепоты.

Но если битый и гонимый не восстал,
То кого казнила Шлиссельбургская тюрьма,
И кто, с петлёй на шее Крест поцеловав,
Проклятым остался навсегда.

Венценосные особы в кельях не постились,
Но их деянья в мире на слуху.
Они тайком по-мелкому крестились
И накидывали петли на Петропавловском валу.

Право жить в куриной слепоте
К крепостному праву подвели,
Где все равны в душевной нищете,
Лишь бы только сию чашу мимо пронесли.

Жандармский генерал шепчется с царём,
Их слышит только канарейка в клетке.
От виселиц пахнуло Красным Октябрём
И вонючим по́том первой пятилетки.

Казни в Шлиссельбурге, казни на Урале,
Земля из крови ничего не народит.
А тех, которые из мести убивали,
Будущее точно не простит.

Наивность

Чем всё-таки похожи старики и дети?
И пусть к ним не бывает одинаковый подход,
Но старики наивные, как дети,
И, правда, те и те требуют уход.

Они не могут адекватно отвечать на то,
Что предлагают обстоятельства,
Не понимая, где сказать, а где молчать,
Вся жизнь для них – провинциальное ребячество.

Все, кто не умеют достоверно врать —
Или простофили или дурачины,
А умные под них сумели написать
Лучшие гуманитарные доктрины.

Деду помогли калоши натянуть,
Тут стар и млад в одном гнезде,
А он им разрешил на свой мундир взглянуть
Верного солдата войск НКВД.

Из дружины Павлика Морозова наши пионеры,
А комсомолки все на сто процентов целки.
Для них собственные мамы – главные примеры,
И потому им наплевать на чьи-то там хотелки.

Придёт и к ним весна на улице Заречной,
И будет сталевар как символ эффективности,
Где любовь и вера будут как бы вечны,
И это в сумме стариковской и ребяческой наивности.

Новости

С утра сегодня куча новостей,
И чем они свежей, тем явственнее страхи —
Эти вечные попутчики стрессов и страстей,
Они – как грязь на переношенной рубахе.

Никто нас специально не пугал,
Но взяли человечка с наличным миллиардом,
На что он часто и застенчиво моргал
С присущим для чиновника азартом.

Это для разминки, на холодное,
А на горячее – биржевые сводки.
Чуть распухло тело углеводородное,
Значит, будут новые рублёвые наводки.

Россия побеждает в войне за урожай,
И всегда на пьедестале Гегемон,
Но ещё надо бороться за праздник Первомай,
И баннеры развесили на здании ООН.

Кажется, что новости – это конь в упряжке,
А кучер вечно пьяно лицемерил.
Хотя никто давно не верит в сказки,
Нашлись, кто триста лет себе намерил.

Новости глобальные и региональные
Зло и истерично смотрят на меня,
А у меня от них страхи натуральные,
И мозги трясутся навроде холодца.

Часть IV. Не видали

Не видали

Допотопная колода с топором.
В том дворе три поколенья пережили,
Они видели победы и разгром,
Как шумно заходили и тихо уходили.

Как-то незаметно проскакал Наполеон,
А назад, кто как умеет, уходил.
А их капитан – хлыщ и фанфарон,
Сам курям и кроликам головы рубил.

Потом свиные бошки – на барские столы,
А между тем хозяйская жена
Любила порубать холопские чубы,
Хоть утончённой лирикой была увлечена.

Пришли голодные бунты в саже от пожарищ,
О законной и счастливой жизни каждый говорил.
В гражданскую войну пришёл в свой дом товарищ
И родному брату руку отрубил.

А когда животные на танках заезжали,
И всё людское под себя передавили,
Девушки друг другу косы отрубали
И из них себе удавки мастерили.

Они много чего перевидали,
Сто раз омытые слезами и дождём.
Чего ещё в России не видали,
Чтобы не нуждаться в колоде с топором?

Обитание

Кто-то пляшет в разноцветных лоскутах,
У таких в прислуге и блоха, и вошь.
Бояре пританцовывают в красных сапогах,
И юродивый вприсядку выклянчивает грош.

Это Пасху отмечают в русском городище —
На частоколе голова какого-то врага,
Банка с медовухой в скрюченной ручище,
И на звоннице долбят в колокола.

Такие были правила и нравы,
Что, согласно месту обитания,
Мы давно забыли их забавы,
У нас теперь другая меломания.

Нас учат нетерпимости большие города,
Мы вроде как толкаемся локтями,
Но друг друга слышим лишь издалека,
Пытаясь ничего не говорить глазами.

Любые споры выдыхают миражи,
Мы все когда-то где-то обитаем.
И хочется надеяться, что мы ещё нужны,
И что ещё живём, а не исполняем.

Если ищете себе место обитания,
Чтобы как-нибудь понять самих себя,
И готовы разделить веру и страдания,
Плывите к Острову Павла Лунгина.

Падло

Вчера сосед по двум третям освободился,
А утром в ситцевых трусах выполз на крыльцо,
Пока кто-то для него на общей кухне суетился,
Он взялся объяснять, что значит западло.

Мне ночью через стенку было слышно,
Как он смачно водку кукишем занюхивал,
И как хрюкал и сопел сквалыжно,
Когда у жирной Фроськи прелести вынюхивал.

Звёзды на откормленных коленках,
И на накаченных плечах трёхглавые драконы —
Явно, что не голодал в лагерных застенках
Завхоз и активист красноярской зоны.

Оказалось, западло на вахту не ходить,
А на лесной деляне плану не додать,
В неположенных местах плеваться и курить,
И без усердия начальству козырять.

Западло было питаться на помойке
И под телогрейку прятать чифирбак.
Кому-то разрешалось в сапогах на койке,
А кого-то отправляли в шизоидный барак.

Мы плохо разобрались, в чём мира красота,
Из привычки жить по правилам дворовым.
Когда трое появились от ближайшего угла,
То он истошно заорал: «Беги за участковым!»

Партитура

В тех домах, где мы топтали,
Пол выскребали добела,
Нас там по разным падежам склоняли,
Но нас такими делала война.

Мы чужие степи траками скребли,
И было непонятно всей белиберды.
Мы не очень догоняли, кого пришли спасти,
Зато быстро наловчились запаивать гробы.

Хлюпанье в грязи тактических ботинок
Изогнуло стрелки на часах,
А патриотические песни со старых грампластинок
Переваренной лапшой висли на ушах.

Богатыри, батыры и батуры,
Восславленные ратным ремеслом,
Вам всем один волшебник пишет партитуры,
Жонглируя дымящим фитилём.

С разбитого окна свисает занавеска,
Себе могилу роет загодя
Мимоходом осквернённая невестка,
Потому и плен – как мышеловка для кота.

Что не закругляется, то треснет и сломается.
И если разбежавшийся черту переступил,
Ему эта попытка никем не засчитается,
Даже теми, кто свои долги не заплатил.

Пляж

Она сильно возжелала неземной любви,
А вокруг ещё вовсю коптило лето.
Сладкое томление ворочалось в груди,
Из себя не делая секрета.

Она вечером по пляжу ходила от бедра,
Смущая верные супружеские пары.
С ней рядом не смотрелась виноградная лоза
И эротично изливались медные фанфары.

Вокруг кружился запах шашлыка,
И медленно песочек к ночи остывал.
Она любви хотела сразу и сполна,
А месяц облака рогами подпирал.

Ей не хотелось встреч без обязательств,
Ей желалось к журавлю, что где-то в облаках.
У неё было очень много разных обстоятельств,
Но от них остались срамота и страх.

Очередной поклонник ждёт на барбекю
С тёплым пивом и расстегнутой ширинкой
Пусть в палатке, как в пещере, не сварят кофейку,
Лишь бы не слукавили с резинкой.

Она в полной темноте сидит на берегу,
Внутри заляпанная той же темнотой.
Её муж ещё весной уехал на войну,
А ей очень хочется страсти неземной.

Подсчёты

Не каждый камень, брошенный со зла,
До цели будет долетать.
Не все, кого клеймят железом и огнём,
То, что любят, будут предавать.

Нет пределов злу, и нет предела воли,
Это – в тайне человеческой природы.
Никто не просчитает силы боли,
Как нет меры лжи и качеству свободы.

Сочувствовать кому-то плохо получается,
Здесь важно грустно покивать и отгрести.
Масштаб чужой потери плохо измеряется,
Особо, если от неё подальше отойти.

Нет выражения «тяжёлая душа»,
Есть выражение «тяжёлое наследство».
Если понимаешь, чего хочешь от себя,
Воспринимай страдания как средство.

Тот здоров, кто может сострадать,
Кто со дна пропасти сумел увидеть небо,
Тот, кто милосердно умеет отдавать
И свои добрые поступки не будет вспоминать.

Для кого-то это ремесло —
Протирать и править кривые зеркала.
А зло, оно сожрёт себя само,
Лишь бы вера в тягость не была.

Полынь

Проросла полынь-трава по брошенным полям,
Губы горечью тяжёлой напитались.
Очень захотелось, чтобы повезло,
Мы ведь тоже много чем поклялись.
Кому-то красная ракета сигналит в облаках,
Может это к пропасти кого-то подманили?
Мы хотели сразу и за совесть, и за страх,
И самих себя, похоже, обхитрили.
Разговелись кожурой от арбузной корки,
Объедки распихали по карманам.
Мы всё время жались на задворки,
А вышли прямо к настороженным капканам.
Мы совсем не собирались убивать,
Думали тихонько осмотреться
И материальный уровень немного приподнять,
Но нам не дали тихим сапом отсидеться.
Мы в горькую полынь не просто залегли,
Из наших уже многих сумели подстрелить.
Мы в поля чужие с автоматами пришли,
Хотели денежек по-лёгкому срубить.
А прямо на восходе мины засвистели.
Нас взялись на части разорвать,
А мы, как каждый из людей, очень жить хотели,
И лишь сейчас кишками осязали,
что добровольно нанялись жечь и убивать.

Предчувствие

Красота и совершенство – в золотом сечении,
А предчувствие – когда живёшь в волнении,
Когда тебя пленили ожидания,
Они-то и становятся причиною страдания.

Никуда не делось предчувствие войны,
Это то, что у Джерома «Над пропастью во ржи»,
И то, что положили на холсты
Василий Верещагин и Сальвадор Дали.

Бомбе водородной снится её папа
В хитоне греческого бога Эскулапа.
Лауреат, трижды Герой и диссидент,
Между физикой и Богом заблудший дивергент.

Маленькая птичка с зёрнышком пшенички,
Бабочка-капустница тянется к водичке,
А маленький сверчок щиплет бомбу за бочок,
И где-то уже рядом спусковой крючок.

В ночь конца времён небо загудит
Дробным стуком от шестнадцати копыт,
И столбами соляными ощерится Земля,
Изрыгая всё живое из себя.

Никуда не делось предчувствие войны:
Это плач старухи у спалённой избы,
Это недосказанное, это не обнятое,
Это на Кресте во злобе распятое.

Приехали

Огромный город на исходе дня,
В пиках небоскрёбов отражается закат,
Их стены прогибаются в кривые зеркала
И горят как вавилонский зиккурат.

А тучи наползали, спариваясь в небе,
И обещали кончить проливным дождём.
Никому не хочется рыться в ширпотребе,
И мы свои вопросы с кем надо перетрём.

В воздухе воняет палёной резиной,
Запах лезет по карманам и липнет на лицо.
Кто-то будет рад, разжившись половиной,
А нам, конечно, мало будет и всего.

Деньги хотят ласки, чистоты и смазки
И, конечно, любят тишину.
Мы тут не будем жить по чьей-либо указке,
Мы свою погоним русскую волну.

Огромные Линкольны в пробках закисают,
А мы пешком идём по Пятой авеню.
Нас гангстеры киношные нисколько не пугают,
Мы готовы сами развязать войну.

Ревнителям

Хочу получше рассмотреть своих ревнителей,
Пускай они себя покажут на свету.
Хочу глаза в глаза увидеть обвинителей
И сказать как есть, на прямоту.

Они в прокуратуру написали,
Что кому-то я цветы таскал охапками,
И с нескрываемой обидой сообщали,
Что деньги русские обзываю «бабками».

А цвет моей машины излишне золотой,
Это явно гражданин с амбицией.
Нет сомнений, что человек не свой
И с неоформленной общественной позицией.

А сколько платьев у жены – столько не прожить,
А одно было в цветах как российский флаг.
Потому они решились доложить,
Что, возможно, рядом с нами скрытый враг.

Своего деда фотографию в компании с Ягодой
Заявитель-бабушка к бумаге приложила.
Гордость за историю не измеряется погодой,
А как с врагами поступать, партия учила.

После сотой годовщины им совсем невмоготу,
И с ними можно далеко зайти.
А я скажу как есть, на прямоту:
«Ваш бронепоезд заржавел на запасном пути».