полная версия
Валерий Горелов
Колкая малина. Книга вторая
Свобода
В водовороте чисел и событий
К стакану с водкой тянется рука.
Когда тошнит от церемоний чаепитий,
Пусть лучше убивает похмельная хандра.
Мне больше не в чем полоскать свои мозги,
Чем в градусах этилового спирта,
Там я сам себе могу нагнать пурги
И насосаться эротического вирта.
И всё равно с кем пить и с кем кусаться,
Над кем шутить и за кого голосовать.
Я могу в овечью шкуру обряжаться
И одновременно волчью маску надевать.
Я могу реветь, могу смеяться,
Могу честь отдать, могу послать,
И в матерной тональности с любыми объясняться,
И какие захочу лозунги орать.
Никто моих свобод не отберёт,
Ведь даже пнуть побрезгуют меня.
Там есть кого тащить на эшафот,
А я – безродный бомж и голытьба.
Мне всё это рассказывал случайный человек,
Которых много в вашем околотке.
Он и меня позвал в спасительный ковчег,
Как факир, из рукава достав бутылку водки.
Холуйство
Хочешь научиться выгодно общаться?
Старайся пахнуть нежно и приятно.
И думай обязательно, прежде чем смеяться,
И должен выглядеть по-светски чисто и опрятно.
Учитесь по-собачьи заглядывать в глаза
И точно знать, с кем пить, а с кем гулять.
Привыкай чужие маски примерять,
И всегда запоминай, в какую сторону плевать.
А если не научитесь дурака включать,
Будет под вопросом ваш карьерный рост.
И необходимо также знать, кому арапа заправлять,
А когда прикажут – убегать, поджавши хвост.
В припадке лизоблюдства сердце замирает
И готово польку-бабочку сплясать.
И когда у шефа даже пудель воображает,
Сходи с ним вечером в сквере погулять.
И если научился льстить и пресмыкаться,
И все распоряжения холишь и мусолишь,
И если угождать не устал стараться,
То вот уже и сам невкусное подсолишь.
Услужники грызутся, как гиены,
Каждый хочет первым начальству
прислужить.
А это даже хуже запущенной гангрены,
Но никто не предлагал холуйство отменить.
Сор в избу
Прямо на пороге Садового кольца,
Где рядом изолятор следственный,
Куры насмерть расклевали петуха —
Поступок крайне злой и безответственный.
Придумывать позор могут изуверы,
А шаманы в такт бубнами трясли
Про то, что мы и есть миссионеры,
И что на Марсе будут яблони цвести.
А купленная слава – как тетива у лука,
Всегда натянута, как звонкая согласная.
Кто в свои двери ждёт ночного стука,
Значит, он с характером и натура страстная.
Главное сейчас – не изменить мечте,
Держите крепче бюллетень голосования.
Для вас это оружие в классовой борьбе
За свободу выбора и право послушания.
Говорят, что мудрые заносят сор в избу,
И им Луна квадратная, как тесные ботинки.
Те, кто долго едет на чужом горбу,
Не видят ни бревна и ни соринки.
Случилось с петухом публичное несчастье,
А его имя – в титуле Римских императоров.
А всё из-за его активного участия
В завоеваниях новых триумфаторов.
Шея
Все мы когда-то были эмбрионами,
А мать для нас была первопричиной.
Мы были человеческими клонами,
Притянутыми нитью-пуповиной.
Мы были иждивенцами по статусу,
В соответствии с законами природы.
Но кто-то прилепился к этому оазису,
Оттуда и качал свои доходы.
Нашейный статус был всегда в цене.
Бесконечно много разных хомутов,
Их на шею надевают, как красивое кашне,
А получается удавка для лохов.
На хорошей шее ехать – не в горбах трястись,
И тебя уже признали в роли кукловодной.
Только обещать побольше не скупись,
Ведь нету шеи крепче, чем народной.
Сидеть удобно, когда свесишь ноги,
Здесь важно правильно на уши нашептать.
И не надо, чтобы было по дороге:
На развилке можно шпорами поддать.
В тропическом лесу орхидеи расцветают,
Они паразитируют на чужом стволе.
Любые иждивенцы чужое отбирают,
Присосавшись к чьей-нибудь судьбе.
Юз
Кого сейчас пугают египетские казни?
Всё – за воздушный поцелуй на рыцарском турнире.
И наплевать на бешенство – болезнь водобоязни,
Когда палата номер шесть в собственной квартире.
Слёзы как вода, чего их там бояться,
Они каплями прозрачными липнут на лицо.
Но если сильно хочется за своё подраться,
Резко тормозни, чтоб юзом повело.
Юз, он и числитель, он и знаменатель,
В итоге дробь становится нулём.
Эту арифметику учит обыватель,
При всех тревогах оставаясь ни при чём.
Лукавили от трусости и от шкурной выгоды,
И от мировоззренческой причины,
А жадная кишка свои диктует выводы
В угоду существующей доктрины.
Проскользнуть, затихориться, невнятно говорить,
Никогда не спорить и глаз не поднимать,
И где только получится, грамотно сьюзить —
По этой схеме многие пытались выживать.
Кого теперь пугают египетские казни,
Когда свою свободу так стали понимать?
Видно, что заразна болезнь светобоязни,
И никто не знает, как с ней воевать.
Безумие
Паутинки трещин на стекле,
За стеклом осенний ветер куролесит.
Я в безумии пытаюсь врать себе,
Что кто-нибудь придёт и поровну отвесит.
В нависших облаках мелькает Баба-яга
В цыганской шали и затертом шушуне.
Она хочет сунуть в печь Ивана-дурака,
А мне, безумному, казалось, что угрожает мне.
Уже давно благоуханные сирени отцвели,
Их голые фигуры ветры загибают.
Если навестить безумных не пришли,
Они от этого не очень и страдают.
Я сам себе поэт и сам себе танцую,
Безумным всё равно – что вальсы, что фокстрот.
Я сам себя люблю и сам себя целую,
А если поведут – пойду на эшафот.
Меня сюда давно определили:
Я пытался с детства звезды подсчитать.
Меня, безумца, закрывали, а сами поучали,
Что выгоднее курицу с перьями сожрать.
По нашим медицинским заключеньям
Народу можно много понабрать,
Но, вопреки лечебной практике и мненьям,
У безумца невозможно свободу отобрать.
Блажь
В поле жёлтое с цветущею сурепкой
Он свою женщину гулять не приведёт,
И не будет угощать простенькой конфеткой,
И в ресторан на «Жигулях» не повезёт.
Не подстелет ей соломки с луговой травы,
А застелет шёлковую простынь «Живанши»,
Из её туфельки шампанского глотнёт,
И, растопырив крылышки, соловьём споёт.
Бизнес-классом самолёт на жаркие Мальдивы,
Кокосовые пальмы и розовый восход —
Это вам совсем не на даче сливы
И не из шиповника оранжевый компот.
И, конечно, никуда без Рима и Парижа,
Это обязательно для общего престижа.
Мир залипает на губах, как сладкая халва,
И кажется – всё это на вечные года.
Но недолго кавалер чешуей блистал,
К чему она его не принуждала.
На мелкие монетки развалился пьедестал,
И жёлтая сурепка в поле хохотала.
Отделите жизнь реальную от блажи,
И не пытайтесь влезть в одежды махараджи.
Вам бы лучше к острову затерянного мира,
Но только по тарифу простого пассажира.
Была нужда
Неужели то, что делали, не имело смысла,
И весь сценарий проклят изначально?
А жизнь и смерть – два груза коромысла,
И как их ни несёшь, всё кончится печально.
Затекла спина под тяжёлым грузом,
И наших откровений давно уже не ждут,
А любые ожидания закончатся конфузом,
А в ощущениях останутся тошнота и зуд.
В дурных приметах нету намерений,
И пусть мерещатся дубовые гробы;
И кто не принимает собственных сомнений,
Точно остановится у заданной черты.
Пыльная дорога, следы от голых ног.
И если ничего больше не мешает,
Проглоти налипшей горечи комок
И знай – тебя никто не провожает.
А всё, что делали, – во всём была нужда:
Нас воспитали драки и разлады,
Нас делала солдатами вражда,
И мы не ждали для себя пощады.
Как бы удержаться от аплодисментов,
Когда они друг друга будут гнать взашей,
Когда с насиженных сдирают постаментов
Самих себя восславивших вождей?
Зарисовка с натуры
Он всегда хотел дискуссий, хоть каких форматов,
И свои мысли выдавал за истинные ценности;
Его бесили выводы догматов,
Он их изобличал в некомпетентности.
И очень был охоч поговорить,
Хмуря брови, чтобы было впечатленье,
И для смущенья тех, кто хочет возразить,
На грош не принимая какие-то сомнения.
А когда его прохожий с Лениным сравнил,
Его сразу же налево понесло:
Он очень долго царя-батюшку срамил,
А утром красный флаг вывесил в окно.
Его подружку на районе кличут Барабашкой,
У них с утра до ночи общие дела.
И он, вместе с перелеченной алкашкой,
Сегодня щупает бугры финансового дна.
Он был дока в денежных потоках,
Хотя считал, что счастье не в деньгах;
Главное – не заблудиться в исторических истоках
И не опуститься в собственных глазах.
Им пенсию под вечер только принесли,
И она у них, конечно, не элитная.
Они взялись под руку и в гастроном пошли,
У них давно там линия кредитная.
Искушаться
Нечисть разная бывает, но в основном она из ночи.
Есть дядька-мракобес с демоном болотным,
Они к кому-то приходили во плоти,
А к кому-то лишь свечением бесплотным.
В рядах торговых всегда ведьмы заправляют,
А так бы Мухе-Цокотухе не впарили фуфла.
Ведь не зря баранки кругом загибают —
Это чтобы было без начала и конца.
Вон, у меня соседка с разными глазами,
У них цвета – то серый, то рубиновый.
Если к ней пойдёте с какими-то делами,
Не забудьте затесать свежий кол осиновый.
Мой дальний родственник ночами догонялся
В сарае, где из крана капал самогон.
Так он с кикиморой полночи кувыркался,
И это был его не первый закидон.
Мы уже готовы вариться в миражах,
Они тело будней в кружева вплетают.
И что нам черти, мракобесы или вертопрах,
Они давно, хихикая, к нам в души заползают.
Неужели тигр из нежных чувств лижет укротителя?
Но мы же тоже научились из страха улыбаться.
Но отчего мы, дети одного родителя,
Теперь сами полюбили искушаться?
Как месть
Баба на гумне подковы разгибает,
Мажут скользким жиром ржавые замки,
Батюшка подрясником сопли подтирает,
И мутным пойлом правят пропитые мозги.
Куры, как собаки, рыщут по проулкам,
Кошки на помойках роются в дерьме.
Сегодня песни крутят местным полудуркам,
И всё кругом вальсирует в общей срамоте.
Безумная старуха с головой Горгоны
Марши выдувает на печной трубе.
Они очень романтичны, запойные загоны,
На то и истины полно в разливном вине.
Первая красавица мини натянула
И засветила на весь свет красные трусы:
Она репку в огороде из земли тянула,
Ведь красавица всегда вне общей суеты.
В нечищеном стволе кисло завонялось,
Кто-то получил лопатой по лицу.
Но он на то и праздник, чтобы хохоталось,
Ведь каждый исполняет музыку свою.
А мне, похоже, тоже разум мстил,
Утопив в кошмаре грязных снов.
Но меня, однако, кто-то разбудил,
Вернув к реалиям привычных берегов.
Коньяк и апельсины
На столе коньяк, и в вазе апельсины,
А за окном полощет ветер ноября.
Бутылка уже выпита почти до половины,
И, наверное, по-хорошему спать уже пора.
Вспомнить – это музицировать на сломанной гитаре,
Где на свой тон лопочет каждая струна,
И этот шёпот налипает на свечном нагаре,
И я рассеянно гадаю, где моя судьба.
Негромко стрелки тикают на стареньких часах,
И остывший чай в смирении скучает.
Разобраться хочется хотя бы в мелочах
И глупо верить, что она тоже вспоминает.
На старой фотографии девичье лицо,
Для меня она навечно будет молодой.
Её в семнадцать лет – счастливое число —
Первая любовь сделала слепой.
С фотографии глаза смотрят сквозь ресницы,
Наполовину почернел большой кленовый лист,
Слиплись в книге жизни главные страницы,
И уже не разобрать кто зритель, кто артист.
Давно уже признали тяжким ремеслом
Верность и умение любить.
И мне очень хочется от самого себя тайком
Коньяка ещё себе налить.
Красота
Кто ты, красота, и где твои начала,
С какого края мира ты пришла?
Ты обманом от создателя сбежала
И нам неверье и сомненья принесла.
Ты нужна, чтоб душу искушала?
Но уж точно не затем, чтоб воскрешать.
Ты ни в чём и никому не сострадала,
Тебе главное – покрепче спеленать.
От тебя не защитят ни ворожба, ни заговоры,
Ты, как идол, ищешь поклоненья,
И как камнепад, сорвавшись со скалы,
Сеешь только страх и разрушенья.
А пленный сам себя страданием загнал
В состояние первобытного похмелья.
И им же сочинённый идеал
Столкнет его на дно развёрстого ущелья.
Красота – придуманная блажь,
И, может, даже томные мгновения.
Но то же самое, как пьянка и кураж,
Не может быть предметом поклонения.
Не будет идолов, не будет идеалов,
И мир совсем не красота спасёт.
Сквозь пелену дурманов и каменных завалов
Небесный Искупитель снова к нам придёт.
Лакомство
Медовая улыбка, сладкие желания,
Пылкий разговор, молочный шоколад.
Сахарною пудрой присыпаны признания
И попка у неё – чистейший мармелад.
Она была везде в лауреатках
И сейчас на красном мотоцикле сидит как на коне,
И её руки в лайковых перчатках
Лежат на никелированном руле.
Ей с таким как я негоже рядом постоять,
Если только подползти на четвереньках.
Но о каких намереньях можно рассказать,
Когда стоишь на полусогнутых коленках.
Она была фотомодель уездного показа,
Но, говорят, в нее заложены активы.
Пусть пока не поступило должного заказа,
Но к мармеладу всегда липнут перспективы.
Я был влюблён в неё ещё со школы
И подглядывал за ней в спортзальской раздевалке.
Она, про это зная, выдавала разные приколы,
Не давая разобраться, что прячется в шпаргалке.
Она, может быть, уедет на верблюде,
А может ей закажут самолёт,
Но для меня она останется лакомством на блюде,
Которое в мой рот уже не попадёт.
Любовь и хотелки
Известно, без любви нельзя прожить,
А как прожить без справедливости?
Любви, понятно, невозможно научить,
Но очень просто учатся наивности.
У любви антоним – это страх,
А у справедливости – наивность.
Когда приходит страх разоблачения в грехах,
Наивность засмущает объективность.
Любовь любого сможет обезвоживать,
Да и страх до пепла может иссушить.
И только справедливость себя может изуродовать,
А свою немощность наивностью прикрыть.
На свои страхи не найдёте покупателей:
Слишком высока на них цена.
А на справедливость – толпы соискателей,
Которым она даром не нужна.
Любовь рисует разные сюжеты,
Здесь сцены страсти и порочный суицид.
А у страха и наивности давно свои портреты,
На которых справедливость – неходячий инвалид.
А любовь дарована силами небесными,
А справедливость – лишь продукт какой-то сделки.
Любовь вас проведёт путями неизвестными,
А любая справедливость – это личные хотелки.
На развес
Я сегодня принял важное решение:
Больше не хочу влюбляться и страдать.
Видно, до конца истрачено терпение
На свою зарплату кого-то содержать.
Я, кажется, не в меру разгулялся,
Кино и кофе – это перебор.
Я по-разному гримасничать пытался,
А она ещё и про конфеты заводит разговор.
Мне уже за тридцать, и я совсем не злой,
Ну как тут не увидишь шкурный интерес?
Ей кажется, что я настолько лоховской,
Что можно попросить клубники на развес.
Меня мама учит бережливости,
А уж клубника – это точно баловство.
И, конечно, барышня – не пример учтивости,
Если не вмещается в кофе и кино.
А я себе ищу серьёзных отношений,
Мне меркантильные подруги не нужны.
Хочу жену для стряпанья пельменей
И наведения в квартире чистоты.
Нам в двушке с мамой хорошо,
И третий человек уж точно будет лишком,
Который будет клянчить для себя кино,
Клубники на развес, а это уже слишком!
